СРЕДИ ГОТОВ

Путешествие вниз по реке было неспешным и приятным, потому что Данувий сначала устремлялся на восток от Виндобоны, а затем, после нескольких дней пути, поворачивал прямо на юг. Таким образом, река довольно быстро доставила меня вместе с Велоксом и лодочниками в золотое лето, которое двигалось на север. Движение на реке было оживленным. Там были разнообразные лодки вроде нашей, и военные патрульные dromo суда, и огромные торговые, не только под парусами, но и со скамьями гребцов. Больше на всем протяжении пути взгляду зацепиться было не за что: речные берега поросли бесконечным густым лесом, и лишь изредка можно было увидеть лагерь лесорубов, маленькую ферму или небольшую рыбацкую деревушку. В таких деревеньках мы несколько раз делали остановки, чтобы купить свежую рыбу и пополнить запасы провизии.

За все время путешествия нам попались только два более или менее крупных поселения, оба они находились на правом берегу. Первое располагалось в провинции Валерия, там, где Данувий делал поворот к югу; когда-то оно было передовым castrum, под названием Аквинк. Но это поселение было разрушено, и наш лодочник, его звали Оппас, рассказал мне почему. На протяжении прошлого столетия Аквинк так часто опустошали грабители-гунны и другие чужаки, что Рим вывел свой легион Второй вспомогательный легион из castrum, после чего город обезлюдел, ибо все его многочисленное население ушло вместе с римлянами.

Второе поселение, которое мы встретили по дороге, была морская база Мурса, располагавшаяся в том месте, где река Дравус впадает в Данувий. Здесь находились пристани, причалы, сухие доки, ремонтные мастерские, склады, хранилища horrea и множество серых бараков. Над ними властно возвышалась караульная башня. Когда лодочники доставили нас поближе к башне и сделали остановку, часовой перегнулся через парапет, чтобы передать нам совет своего navarchus: не стоит плыть вниз по течению.

К югу отсюда, объяснил часовой, постоянно происходят стычки между неистовыми сарматами, которые пытаются захватить Старую Дакию, что лежит на противоположном берегу Данувия, и остроготами, хозяйничающими в Нижней Мезии, на этом берегу. Город Сингидун и вовсе оказался на территории между этими двумя противниками, и ему, похоже, подобно Аквинку, тоже предстоит превратиться в руины. Именно из-за этого Рим запретил флоту Паннонии патрулировать Данувий отсюда и до ущелья под названием Железные Ворота, а также дальше вниз по течению. Разумеется, сказал часовой, оттуда и до самого Черного моря движение по реке находится под защитой флота Мезии. Но прямо здесь, на протяжении примерно трехсот римских миль, от Мурсы и до Железных Ворот, Данувий не охраняется dromo судами, и любому торговому, грузовому или пассажирскому судну приходится двигаться на свой страх и риск.

Несколько напугавшись, Оппас спросил:

— А как же ваш флот на других базах, вниз от Таврунума?

— Ты что, никогда не был там, лодочник? Таврунум находится прямо на той стороне Савуса, напротив захваченного города Сингидуна, и, вероятней всего, разделит его участь. Наш navarchus не настолько глуп, чтобы держать там суда, пока сарматы не получат отпор, если такое вообще произойдет.

— Во имя великой реки Стикс! — воскликнул с досадой Оппас. — Я рассчитывал найти там какой-нибудь груз, чтобы привезти его обратно вверх по реке.

Часовой пожал плечами:

— Наш navarchus не запрещает кому-либо путешествовать по всему Данувию. Мне приказано только объяснить вам, что плыть туда не стоит.

Тут лодочник и вся его команда дружно повернулись и посмотрели на меня, причем не слишком доброжелательно. Это было понятно: Сингидун, куда я направлялся, располагался почти на полпути неохраняемого участка реки. Во время разговора с часовым я точил свой короткий меч оселком и сейчас, продолжая лениво делать это, сказал:

— Если остальные капитаны принимают во внимание этот благоразумный совет, Оппас, тогда вполне вероятно, что там есть груз, который даже портится в ожидании судов, и тебе наверняка хорошо заплатят за его перевозку.

— Balgs-daddja! — фыркнул он. — Ну а затем меня ограбят, прежде чем я доставлю груз вверх по реке. Или потопят мою лодку. Ну уж нет. При таких обстоятельствах будет глупо плыть дальше.

— Вообще-то, — спокойно напомнил я ему, — я уже заплатил тебе вперед, чтобы ты доставил меня на место.

— Акх! Поскольку там очень опасно, мне следовало взять с тебя вдвое больше.

— Уговор дороже денег, надо было хорошенько все продумать, когда мы заключали сделку, — сказал я, все еще невозмутимо продолжая точить свой меч. — Кроме того, — и это была правда, — я и так отдал тебе все свои деньги до последнего нуммуса. Теперь ты должен выполнить наш договор.

Хотя я уже не был Торнарексом, я все-таки использовал одну весьма полезную уловку, которую узнал, изображая из себя значительную персону: если притвориться, будто обладаешь властью и ждешь, что тебе будут подчиняться, тогда окружающие чаще всего и впрямь подчиняются. Я продолжил:

— Я могу пойти только на одну уступку. Вы высадите меня как можно ближе к Сингидуну, но не подплывете к нему и таким образом не подвергнете себя опасности. Но учтите: я должен видеть город хотя бы издалека, прежде чем высадиться на берег. Я не собираюсь сходить в каком-нибудь дремучем лесу.

Оппас только заскрежетал зубами и произнес неуверенно:

— А что, если мы решим высадить тебя прямо здесь? Возьмем да и выкинем за борт? — Его люди дружно закивали головами в знак одобрения и угрожающе заворчали.

Но меня не так-то просто было запугать.

— Я говорил тебе, что отправляюсь в Сингидун сражаться с сарматами. — Я выдернул из головы волос и рассек его мечом пополам. — Пожалуй, мне будет полезно по дороге попрактиковаться в искусстве убивать. Думаешь, вы так мне нужны? Рано или поздно эта лодка, даже без команды, доставит меня к месту назначения.

— Хорошо сказано, юноша! — крикнул мне сверху часовой. Затем он обратился к Оппасу: — На твоем месте, лодочник, я лучше бы встретился с пиратами и варварами.

Таким образом, Оппас с большой неохотой, изрыгая грязные богохульства, приказал своим людям поднять шесты и вести лодку дальше. Остаток пути был не слишком приятным, мы с Оппасом больше не вели дружеских бесед, и его люди постоянно угрожающе ворчали. Я был осторожен и никогда не поворачивался к ним спиной, а по ночам спал так, как научил меня Вайрд, — рядом лежал обнаженный меч, в одной руке я сжимал камень (внизу стояла чаша), а второй держал поводок Велокса.

Хотя этот отрезок пути от Мурсы до Сингидуна составлял всего лишь треть расстояния от Виндобоны до Мурсы, нам показалось, что на преодоление его ушло гораздо больше времени. Зато нас никто не задерживал. Если не считать случайных рыбацких суденышек или яликов с торфом, которые боязливо жались к берегу, весь Данувий был в нашем распоряжении. Казалось, что даже пираты решили временно сойти на сушу и дождаться, пока сражающиеся сарматы и остроготы наконец уберутся.

Однажды рано утром наша лодка обогнула выступ берега, и лодочники воткнули свои шесты в дно реки, чтобы сделать остановку. Оппас, не произнося ни слова, сделал выразительный жест. Справа от нас находилась база Таврунум, почти такая же, как и Мурса, только у причалов и в доках не было ни людей, ни лодок. За ней Данувий становился вдвое шире благодаря впадающему в него Савусу. А за местом их слияния, далеко в утренней мгле, виднелся город Сингидун.

Склон обширного плато подходил к берегу в виде треугольного мыса и заканчивался головокружительно высоким обрывом. Дальше на мысу находилась идеально защищенная крепость: с одной стороны — скальный выступ, а с двух других — река. С этого расстояния я не мог разглядеть других подробностей — вероятно, жилые окраины города занимали склон, — а лишь увидел, что жуткая стена целиком огораживала вершину плато, где, очевидно, и располагался сам Сингидун. Тщетно высматривал я там поднимающийся дымок и прислушивался к звукам сражения, поскольку так ничего не увидел и не услышал. Кто сейчас в городе: сарматы или остроготы?

— Я согласен сойти на берег прямо сейчас, — сказал я Оппасу. — Но я не собираюсь переплывать ни Данувий, ни Савус.

— Vái! Ты хочешь, чтобы я высадил тебя на берегу у самого Сингидуна? Я наотрез отказываюсь подплывать ближе!

— Отлично. Не могли бы твои люди доставить меня вверх по течению Савуса? Подплывите к городу на такое расстояние, которое ты сочтешь безопасным, и я сойду на берег там.

Лодочники заворчали и стали браниться с еще большей злостью, чем прежде, предприняв попытку ослушаться впервые за все время нашего путешествия. Однако в конце концов они все-таки подчинились приказанию мрачного Оппаса. А я тем временем оседлал и взнуздал Велокса, нагрузил на него свои вьюки с вещами, привесил к поясу меч, приготовил лук и колчан со стрелами. Когда мы подошли к постепенно понижающемуся берегу Савуса в двух или трех римских милях от скального выступа за Сингидуном, лодка подобралась поближе к суше, и Оппас развернул ее бортом на мелководье и спустил трап. Я повел вниз Велокса, сам идя вперед спиной и оставаясь лицом к команде, а затем весело крикнул им:

— Thags izei, мои друзья-путешественники! В лодке осталось достаточно провизии, за которую я заплатил, но я дарю все эти припасы вам в благодарность за верную службу! Приятного аппетита!

Вся команда дружно разразилась проклятиями. Затем Оппас поднял трап, лодочники выдернули свои шесты из ила, и лодка поплыла обратно вниз по течению Савуса, той же дорогой, снова по направлению к Данувию. Я подождал немного, чтобы удостовериться, что никто из команды не бросит в меня на прощание камень, а затем повел Велокса к берегу и направился в лес. Когда мы вышли на тропу, которая шла параллельно берегу реки, я вскочил в седло и — готовый немедленно броситься в бой, если потребуется, — радостным галопом послал Велокса вперед, по направлению к Сингидуну: пусть разомнет затекшие ноги.

Однако добраться до Сингидуна оказалось не так-то просто. Когда Велокс вынес меня на поросший лесом гребень горы, лес внезапно закончился, поэтому я дернул коня за поводья, чтобы тот остановился. Я посмотрел вниз, где происходило кое-что любопытное. В низине росли только несколько отдельных групп деревьев, остальная местность была покрыта лишь травой и кустарником, поэтому мне было хорошо видно, что делается внизу, на расстоянии трех стадий от меня. В каждой из двух небольших рощиц (между ними было от силы три сотни шагов) укрылись группы людей, оживленно пускавших стрелы друг в друга. Я не мог определить, сколько всего человек учавствовало в этой перестрелке, но там было примерно два десятка лошадей, привязанных с безопасной стороны к стволам деревьев.

Я попятился, чтобы не выделяться на фоне неба: мне хотелось понаблюдать, оставаясь незамеченным. Должно быть, это остроготы сражались с сарматами, и я, конечно же, был на стороне остроготов — только вот кто из них кто? Я не видел нигде ни одного штандарта, по коням нельзя было догадаться, а самих людей в их укрытиях было не видно. Точно так невозможно было определить, на чью сторону склоняется победа и каковы потери обоих противников. Летящие стрелы непрерывным потоком неслись туда и обратно, расходясь в разные стороны в воздухе, число и частота выстрелов не уменьшались. Стрелы вообще не могли иссякнуть: следовало только подобрать те, которые были посланы с другой стороны. Спустя некоторое время я вдруг почувствовал, что наблюдаю за какой-то невозмутимой, детской и совершенно бесцельной игрой.

Наконец представителям одной стороны, похоже, наскучил этот безрезультатный обмен стрелами, и они вышли из своего укрытия с поднятыми мечами. Их было человек двадцать, и двое из них были остановлены уже выпущенными стрелами, они упали на землю и стали корчиться. Люди в другой рощице не слишком стремились сразиться со своими противниками в сражении на мечах, не стали они больше и стрелять. Вместо этого они вынырнули с противоположной стороны своего укрытия, вскочили на лошадей и поскакали прочь.

Теперь я мог сказать, кто остроготы, а кто сарматы: не случайно одна группа людей уклонилась от боя на мечах. Те, кто наступал с мечами, размахивали грозными «змеиными» готскими мечами, перед которыми могли дрогнуть самые храбрые враги. Еще я заметил, что у тех, кто скакал прочь верхом, имелись доспехи в виде чешуи, сделанные из срезанных лошадиных копыт: это изобретение сарматских воинов мне однажды описывал старый Вайрд. Выходит, именно они и были моими врагами. Поскольку нападавшие остроготы, казалось, удовлетворились тем, что ворвались в стремительно брошенное сарматами укрытие — вероятно, для того, чтобы умертвить раненых, оставшихся там, — и не предприняли попытки догнать убегавших, я решил, что сделаю это за них.

Я пустил Велокса галопом со склона хребта, намереваясь перехватить сарматов, прежде чем они пересекут участок открытой местности и исчезнут среди окружавших низину лесов. Когда наши пути сошлись, мужчины повернулись, в удивлении разглядывая меня — одинокого всадника, без доспехов, да вдобавок еще неизвестно из какого племени. Удивление сарматов сменилось досадой, а затем и ужасом, когда я начал посылать в них стрелы, все еще продолжая нестись галопом.

Как я уже говорил, я был не настолько искусен в быстрой и точной стрельбе, как Вайрд. Большинство моих стрел не попало в цель, но я все-таки успел выбить двоих сарматов из седла, прежде чем остальные пришли в себя от изумления и бросились врассыпную. И даже тогда я ухитрился сбить еще одного, попав ему в спину. Никто из сарматов так и не попытался выпустить в меня стрелу, и я знал почему. Кроме гуннов, чьи кривые ноги, должно быть, давали им возможность уверенней сидеть на лошадях, больше никто из воинов не мог стрелять на скаку, не боясь при этом вылететь из седла. Вернее, никто, кроме гуннов и меня, ибо я крепко сидел в седле благодаря своему хитроумному приспособлению — веревочным петлям для ног. И, как заметил когда-то Вайрд, только лук гуннов, подобный тому, который достался мне в наследство, мог отправить стрелу на такое большое расстояние с силой достаточной, чтобы пробить чешуйчатые доспехи сарматов.

Убегающие могли бы остановиться, спешиться и тогда уже выпустить сколько угодно стрел, с большой вероятностью попасть в меня — и убить, поскольку я был без доспехов. Но я понял, почему они так не поступили, когда повернулся и посмотрел назад. Четверо остроготов подбежали к своим лошадям и теперь уже скакали по направлению ко мне, у каждого в руках была длинная пика contus. Эти люди не носили чешуйчатых доспехов, на них были прочные кожаные, а сверху накладки из полос кожи. На ногах у них были облегающие штаны из мягкой белой ткани, перетянутые ремнями крест-накрест сверху и до самых сапог. Их шлемы не были коническими, как у сарматов, они больше напоминали римские, только накладки на щеки были шире, да еще плоский металлический стержень спускался вниз со лба, чтобы предохранить нос. Так что на лице воина-острогота можно было разглядеть лишь его горевшие яростью синие глаза да волнистую светлую бороду. Я остановил Велокса и стал ждать, когда всадники подъедут ко мне.

Один из них сделал знак остальным трем, и они вонзили свои пики в сарматов, которых я сшиб с коней, чтобы удостовериться, что те мертвы. Первый всадник остановился рядом со мной и взял пику наперевес, чтобы поприветствовать меня. Он сделал это, подняв правую руку, но держал ее, вытянув вперед раскрытой ладонью, а не сжимая ее в кулак, как римляне. Я принял его за офицера, командира этого отряда, поскольку шлем этого человека был богаче отделан фигурами, а на каждом плече его доспехов было по драгоценной фибуле в форме стоящего на задних лапах льва. Я ответил ему таким же салютом, и незнакомец внимательно изучал меня какое-то время.

Он был настоящим гигантом, скрывавшим свое лицо под шлемом и бородой, этакой громадой в доспехах, и, даже сидя, возвышался над покрытой стегаными доспехами лошадью. Я ощущал себя крохотным и уязвимым под его взглядом; примерно так, насколько я представлял, наверное, чувствовали себя маленькие лесные создания, когда оказывались вдали от своих нор, в отсутствие всякого убежища, где можно было укрыться, и вдруг понимали, что их заметил хищник, мой juika-bloth. Но тут воин перестал рассматривать меня, вид у великана стал не такой грозный, он издал смешок и сказал:

— Сначала мы решили, что ты странствующий гунн, который сошел с ума, раз бросается в атаку в одиночку и без доспехов. Но затем мы разглядели веревку, которая позволяет тебе стрелять из лука на скаку и делать это столь же искусно, как делают гунны. Помнится, однажды я посмеялся над такой веревкой, как у тебя. Что же, впредь я не буду этого делать.

— Тиуда! — воскликнул я.

— Waíla-gamotjands! Добро пожаловать на войну, Торн! Я приглашал тебя присоединиться к нам, и ты сделал это, причем сразу показал себя с наилучшей стороны. Да уж, ты, похоже, времени зря не теряешь.

— Точно так же, как, должно быть, и ты, — сказал я, — поскольку тебя, Тиуда, кажется, уже сделали командиром. Да и твоя борода стала просто роскошной с тех пор, как я видел тебя в последний раз.

— Акх, у нас обоих есть что рассказать друг другу. Вот что, поехали-ка со мной в город, а по дороге поговорим.

Трое его людей сопровождали нас сзади на почтительном расстоянии. И поскольку мы ехали не торопясь, то остальные остроготы тоже скоро догнали нас. Кое-кто из них вел захваченных в бою лошадей, однако некоторые остроготы безвольно свешивались с седел, мертвые или смертельно раненные, остальные сидели прямо, поддерживаемые товарищами, которые ехали рядом с ними.

Тиуда спросил меня:

— Ты все это время был в Виндобоне? Если так, тогда Торнарекс, должно быть, неплохо поразвлекался, наслаждаясь там гостеприимством.

— Да, именно так, thags izvis, — ответил я, улыбаясь. — За что следует поблагодарить тебя. Торнарекса не встретили бы так, если бы ты не постарался подготовить для него путь. Но я бы предпочел услышать о твоих собственных приключениях. Ты нашел своего отца? Он сопровождает тебя в этом походе?

— Я нашел его, да. Но, увы, его здесь нет. Я рад, что мне довелось увидеть отца, потому что он был болен лихорадкой и вскоре умер.

— Vái, Тиуда. Мне очень жаль.

— Мне тоже. Но ведь он точно так же мог погибнуть в бою.

— Именно поэтому ты выехал в дозор — в поисках сражения, — а не находишься среди тех, кто осаждает Сингидун?

— Нет, Торн. Патрулирование — это часть осады. Понимаешь, нас только шесть тысяч, а у короля Бабая за городскими стенами целых девять тысяч сарматов. А еще нам пришлось поторопиться, когда мы отправились сюда, поэтому мы смогли захватить только то, что было у нас с собой. Поскольку мы не привезли с собой осадные машины, башни и тараны, которыми можно штурмовать Сингидун, то самое большее, что мы могли сделать, это окружить город и удерживать в нем короля Бабая с его людьми. И еще не дать ему насладиться своим временным владением: изредка мы осыпаем их стрелами, камнями из пращей и горящими шарами, мы объезжаем окрестности, чтобы не позволить присоединиться к войску Бабая никаким другим силам — или избежать нападения с тыла. Сейчас, увы, мы больше ничего не можем сделать.

— Bithus contra Bacchium,— сказал я, щегольнув еще одним модным выражением, которое почерпнул в высшем обществе Виндобоны. Речь шла о двух знаменитых гладиаторах прежних времен, которые были примерно одного возраста, равны в силе и искусстве; таким образом, никто из них никогда не одерживал над другим победы. Тиуде, должно быть, не слишком понравилось мое остроумное высказывание, но он вынужден был с этим согласиться.

— Да, — проворчал он. — И это бесполезное противостояние может продолжаться дьявол знает сколько времени. Или хуже того, мы не выдюжим. У нас плохо со снабжением — не хватает продовольствия и всего необходимого, тогда как у сарматов огромное количество запасов horrea. Мы сможем выжить, если только наши обозы с юга ухитрятся добраться сюда, но не исключено, что все-таки нам придется отвести войска. В то же время наши turmae кружат под городскими стенами и пристреливаются с коней. Ты знаешь, как меня раздражает бездействие. Поэтому-то я и стараюсь выезжать с каждым turma, который уходит в поля. Как ты видел, иногда мы находим чем заняться.

— Я бросил только беглый взгляд на Сингидун с реки, — заметил я. — Но он кажется почти неприступным. Каким образом сарматы все-таки взяли город?

— Захватили врасплох, — кисло сказал Тиуда. — Честно говоря, римских воинов в Сингидуне было не слишком много. Хотя, с другой стороны, даже небольшой гарнизон — с помощью местных жителей — смог бы удержать такой хорошо укрепленный город. Гарнизонный легат оказался либо ни на что не годным дураком, либо просто предателем. Его зовут Камундус, и это не римское имя, он происходит из чужаков — не исключено, что даже из сарматов. Возможно, этот человек долгое время был в тайном сговоре с королем Бабаем. В любом случае, дурак он или перебежчик, если этот негодяй Камундус до сих пор жив, я собираюсь убить его вместе с Бабаем.

Про себя я подумал, что Тиуда говорил как-то слишком уж дерзко, словно он один командует всем походом остроготов против сарматов. Но я ничего на это не сказал и, подстрекаемый его вопросами, порадовал Тиуду рассказами о некоторых из своих деяний в Виндобоне — поведав другу лишь о приключениях Торнарекса, разумеется, а не Веледы. Наконец наш небольшой отряд добрался до окраин Сингидуна. Оказавшись у основания уходящего вверх речного обрыва, взглянув на город с более близкого расстояния, я смог лучше представить себе, с какими трудностями столкнулись остроготы, взяв его в осаду.

Как и в Виндобоне и в большинстве остальных городов, окраины Сингидуна представляли собой самые нищие кварталы города: здесь в лачугах жили самые бедные горожане, тут находились мастерские, склады, рынки, самые дешевые popina и прочее. Гарнизонная крепость, прекрасные общественные здания, дома лучших торговцев, самые роскошные таверны, diversoria и резиденции располагались на вершине плато. Как я уже говорил, его вершина была окружена стеной; теперь я мог рассмотреть, что она была сложена из огромных каменных блоков, прочно сцементированных, кроме того, стена была неприступно высокой. Когда мы с Тиудой и его людьми ехали вверх по главной улице от самой реки, я мог видеть только верхушки крыш, купола или шпили, возвышавшиеся над стеной. Более того, в стене имелись лишь одни ворота, которые были видны с того конца улицы, куда мы взбирались, и арка входа, естественно, оказалась закрыта их огромными двойными створками. Хотя ворота были сделаны из дерева, их соорудили из огромных брусьев, так прочно подогнанных друг к другу массивными железными скобами и усиленных повсюду выступающими железными шишками, что они смотрелись столь же неприступными, как и каменная стена.

На улицах были люди — почти столько же остроготов, сколько и местных жителей; казалось, что обычная жизнь в Сингидуне идет своим чередом, но я обратил внимание, что никто из местных жителей не улыбается нам и не приветствует, когда мы проезжаем мимо. Когда я заметил Тиуде, что люди, похоже, не смотрят на нас с ликованием, как на настоящих избавителей, он сказал:

— Ну, у них есть на то причины. По крайней мере, местные жители не слишком противятся тому, чтобы размещать нас в своих хибарах. Но это почти все, что они могут нам предложить. Бабай основательно опустошил все их кладовые, погреба и лавки и забрал с собой всю провизию в город, так что эти люди голодают так же, как и мы. Радуются ли богатые горожане тому, что у них живут сарматы, я не знаю. Но те, кто ютится здесь, одинаково недовольны Бабаем, который захватил город, Камундусом, который позволил ему это сделать, и нами, поскольку мы не в состоянии исправить положение.

Я заметил с должной скромностью:

— Сомневаюсь, что я могу еще что-нибудь сделать, чего вы уже не сделали. Но мне бы хотелось чем-нибудь помочь. Возможно, если мне позволят встретиться с твоим старшим командиром, он найдет для меня подходящую должность и…

Тиуда ухмыльнулся и сказал:

— Ты уже пролил кровь врагов в сражении, Торн. Не слишком усердствуй, чтобы не пролилась и твоя кровь. Сначала позволь мне познакомить тебя с нашим оружейником Ансилой, пусть он приведет твоего коня в порядок и хорошенько снарядит тебя. А я тем временем должен доставить раненых к лекарю и проследить, чтобы их как следует подлечили.

Таким образом, мы с Тиудой остановились у мастерской местного faber armorum, где кузнец работал под присмотром дюжего острогота, мужчины средних лет и с кустистой бородой. Этому человеку Тиуда сказал:

— Custos Ансила, это Торн, новобранец и мой друг. Сними с него мерку и изготовь полный комплект снаряжения. Шлем, доспехи, щит, пика — в общем, все, что полагается. И позаботься о его коне. Пусть кузнец примется за работу немедленно. После этого покажи Торну дорогу к моему жилью. Habái ita swe!

Ансила молча отсалютовал ему. Тиуда сказал мне:

— Я увижусь с тобой, и мы еще поговорим. — С этими словами он уехал.

Пока faber с помощью шнура измерял окружность моей головы, груди, длину ноги и прочее, custos Ансила рассматривал меня с некоторым любопытством и наконец произнес:

— Он назвал тебя своим другом.

— Акх, — бросил я небрежно, — когда мы впервые встретились, то оба жили в лесу.

— Ты имеешь в виду, что вы оба были простыми лесниками? — недоверчиво уточнил Ансила.

— Должен сказать, что Тиуда, похоже, с тех пор достиг более высокого положения, — продолжил я. — Он так уверенно отдает приказы, словно командует всеми людьми, принимающими участие в осаде, а не одним turma.

— Ты что, и правда не знаешь, кто возглавляет нашу армию?

— Ну… нет, — признался я. Мне как-то и в голову не приходило поинтересоваться этим. — Мне говорили, что ваш король Тиудемир недавно умер, но я не слышал, кто стал его наследником.

— Тиудемиром его называют алеманны и бургунды, — пояснил Ансила в такой педантичной манере, что я невольно вспомнил своих наставников в монастыре. — Мы же произносим имя нашего короля как Тиудамир, «Известный людям». Он также может по праву пользоваться почетным суффиксом — rex — «правитель». Но в течение многих лет он и его брат Вала управляли королевством остроготов, разделив его на две равные части, поэтому они скромно назвали себя Тиудамир и Валамир: «Известный людям» и «Известный избранным». Даже после того, как Валамир был убит в сражении, его брат из скромности отказался изменить и облагородить свое имя и титул. Теперь, однако, Тиудамир умер, и его сын, будучи единственным королем…

— Подожди-ка, — перебил я собеседника, начав наконец кое-что соображать, — уж не хочешь ли ты сказать, что мой друг Тиуда…

— Сын, тезка и наследник Тиудамира. Он король остроготов и, естественно, наш главнокомандующий. А именовать его следует Тиударекс, «Правитель людей». Но если хочешь, можешь произносить его имя на том диалекте или языке, на котором ты привык говорить. Римляне и греки, например, называют его Теодорих.