Город Виндобона, так же как и Базилия, вырос вокруг гарнизона, охранявшего границы Римской империи. Но Виндобона во много раз больше, суетливей и населенней, чем Базилия, потому что стоит на пересечении нескольких римских дорог на берегу быстрой, широкой и суровой реки Данувий, самом оживленном из всех речных путей Европы.

По этой могучей реке плавали не просто ялики или рыбацкие лодки; здесь можно было встретить грузовые суда, такие же большие, как и морские корабли. Они приводились в действие множеством гребцов, иногда занимавших две, а то и целых три скамьи, а если ветер был попутным, продвижению кораблей помогали квадратные паруса, которые располагались наверху, на мачтах. Эти грузовые суда путешествовали без всякого риска быть захваченными и затопленными пиратами или вражескими воинами, потому что хорошо вооруженные, с большими носами dromo римского флота в Паннонии постоянно курсировали между своими базами: Ленциейв верхнем течении Данувия и Мирсой в нижнем.

Крепость Виндобоны, укомплектованная Десятым легионом Гемины, могла бы вместить по крайней мере шесть гарнизонов такой же численности, как в Базилии; ее окружали многочисленные прочные крепостные валы, ямы, рвы, колья и пики. Крепость располагалась на возвышенности, которая выходила на узкий рукав Данувия, но город вокруг крепости уже давно занял берега вдоль русла реки.

Виндобона не была, подобно Базилии, скоплением простых скромных домишек, cabanae и мастерских. Большинство зданий здесь были из камня или кирпича, многие из них занимали значительную площадь и имели три или четыре этажа. В Виндобоне было множество роскошных особняков, терм, публичных домов, постоялых дворов для путешественников, складов и рынков, протяженных крытых галерей, которые вмещали лавки, кузницы и всевозможные мастерские. Однако рядом с внушительными зданиями сплошь и рядом скрывались небольшие уютные таверны и изысканные маленькие лавочки, торгующие драгоценностями, шелками, духами и другими редкими товарами. В Виндобоне было множество храмов, в которых молились различным языческим богам, потому что население города состояло из людей различных национальностей и верований. Похоже, христиан здесь было не слишком-то много. Во всем городе я увидел только одну католическую и одну арианскую церковь; обе были маленькими, непритязательными и ветхими, тогда как другие храмы выглядели весьма впечатляюще, о них явно хорошо заботились и не скупились на их содержание.

Во всем остальном Виндобона была вполне современным, цивилизованным и даже изысканным городом, совсем как Рим, хотя, разумеется, и значительно меньшего масштаба. А еще Виндобона считается древним городом. Во всей империи она уступает по возрасту только самому Риму. Местные историки утверждают, что примерно во времена Ромула и Рема был образован и их город (и спорят по поводу планов улиц): якобы некое примитивное и теперь уже давно исчезнувшее кельтское племя разбило постоянный лагерь на том месте, где теперь находится Виндобона. Это поселение выдержало испытание временем; примерно три сотни лет тому назад Марк Аврелий укреплял северные границы Римской империи — то есть всю территорию вдоль южных и восточных берегов Рена и Данувия — дозорными башнями, castellan, аванпостами и создал один из своих аванпостов здесь.

Тиуда помалкивал, пока мы проезжали по окраинам города, он начал громко восхвалять меня и мое великолепие, только когда мы оказались в самой Виндобоне. Я при этом притворился смертельно скучающим. Изумленные прохожие стали приветствовать меня, когда мы направились по широкой улице в ее дальний конец, где виднелся высокий частокол крепости. Спустя какое-то время Тиуда прекратил выкрикивать свои панегирики и, по-прежнему двигаясь во главе нашей процессии, состоявшей из двух человек, принялся обращаться к каждому, кто оказывался у нас в поле зрения:

— Скажите мне, люди! Назовите мне самый лучший, самый великолепный и самый дорогой постоялый двор в этом городе, потому что мой венценосный fráuja согласится только на самое лучшее жилье!

Местные жители наперебой предлагали различные места, но большинство сошлось на том, что постоялый двор, который содержал некий Амалрик по прозвищу Толстая Клецка, лучше всего отвечает нашим требованиям. Тиуда ткнул пальцем в одного из мужчин, который сказал это, и велел:

— Тогда веди нас туда! — Затем он ткнул пальцем в другого горожанина, который также рекомендовал нам это место. — А ты, добрый человек, беги вперед и объяви о нашем прибытии Амалрику Толстой Клецке! Таким образом, у него будет время вместе с семьей и слугами встретить нас у дверей, приветствуя Торнарекса, самого знатного гостя, который когда-либо удостаивал заведение Амалрика своим посещением.

Такое невероятное нахальство со стороны Тиуды заставило меня покраснеть и ужаснуться в душе. Но, к моему удивлению, оба мужчины ему подчинились. Один из них тут же сорвался с места, а другой не только пошел впереди наших лошадей, но и присоединился к крикам Тиуды: «Дорогу! Освободите дорогу Торнарексу!» Поэтому я постарался подавить в себе угрызения совести и только удивленно покачал головой. Очевидно, Тиуда был прав: объяви себя Кем-то, поверь в это, и ты действительно станешь этим Кем-то.

Постоялый двор и в самом деле был прекрасным — кирпичное здание в три этажа высотой, с фасадом и дверьми, украшенными почти так же ярко, как и в Хальштате. А хозяин заведения и вправду оказался похож на клецку, такими же толстенькими и низенькими были и вышедшие нам навстречу женщина и двое молодых людей — очевидно, жена трактирщика и его сыновья. Вне всяких сомнений, они надели на себя свои лучшие наряды и явно сделали это в спешке, потому что некоторые части костюмов сидели на них криво. Двор перед deversorium был полон слуг, которые также вышли вперед, чтобы поприветствовать меня: на одних были надеты передники, другие держали в руках черпаки или метлы из гусиных перьев. Из нескольких окон на верхних этажах постояльцы deversorium с любопытством поглядывали вниз.

Несмотря на свою чудовищную толщину, хозяин постоялого двора ухитрился склониться в низком поклоне и произнес на латыни, готском и даже греческом: «Salve! Háils! Khaîre! Приветствую вашу честь». Он выбрал вполне нейтральное, хотя и очень уважительное обращение, не предписанное исключительно для членов королевской семьи или каких-либо особо знатных и важных особ, ибо Тиуда предусмотрительно избегал говорить, кто же я такой.

Я бросил на него с высоты холодный взгляд и равнодушно, словно мне не было никакого дела до того, так ли это, поинтересовался:

— Ist jus Amalric, niu? Так ты и есть Амалрик?

— Я, вашамилость. Ваш недостойный слуга Амалрик, если хотите обращаться ко мне, ваша милость, на старом наречии. Кельты называют меня Америго, те, кто говорит на греческом, превращают мое имя в Эмеру, а на латыни оно звучит как Америкус.

— Полагаю, — произнес я скучающим тоном, — я буду называть тебя… Клецкой.

Кто-то во дворе захихикал, Тиуда удивленно кивнул мне, одобряя мою грубость, а Амалрик только склонился еще ниже.

— Ну и чего ты ждешь, Клецка? Позови конюха, чтобы он забрал наших лошадей.

Когда Клецка и его жена почтительно сопровождали меня до дверей, трактирщик сказал:

— Сожалею, что меня раньше не предупредили о вашем приезде, ваша милость. — И он начал ломать руки. — Я бы предложил вам самые лучшие покои на нашем постоялом дворе. А так…

— Ты, — ответил я, — вполне можешь предложить их мне сейчас, раз уж я здесь. — Я и сам в душе поражался тому, насколько невоспитанно веду себя.

— Ох, vái! — простонал хозяин постоялого двора. — Но я ожидаю как раз сегодня одного чрезвычайно богатого купца, который всегда занимает лучшие комнаты и который…

— Да что ты говоришь? И насколько богат этот человек? — спросил я и увидел, как Тиуда беззвучно смеется позади Клецки. — Пожалуй, когда он появится, я куплю его. Всегда приятно обладать особенными рабами.

— Не надо, ваша милость, — взмолился Клецка, который от волнения даже слегка вспотел. — Я выселю его с приличествующими… Я имею в виду: комнаты, разумеется, ваши. Мальчики, принесите вещи господина. Могу я поинтересоваться, ваша честь, вы желаете также снять комнату и для вашего… хм… герольда? Вашего слуги? Раба? Или он обычно ночует в одном помещении с лошадьми?

Возможно, я и сказал бы в ответ что-нибудь оскорбительное, приличествующее моему новому положению, но Тиуда опередил меня:

— Нет, добрый хозяин Клецка. Если ты покажешь мне поблизости самый дешевый и кишащий паразитами дом, где можно остановиться, я удовлетворюсь тамошней подстилкой. Я только одну эту ночь проведу в Виндобоне. Видишь ли, завтра на рассвете я должен отбыть в дальний путь, по важному заданию моего fráuja Торнарекса. — Он наклонился поближе к трактирщику, прикрыл рот рукой и зашептал: — Срочное и тайное послание, понимаешь? Но это секрет!

— Разумеется, разумеется, — сказал Клецка, пораженный до глубины души. — Ну… ближайший дом… дайте сообразить. — Он почесал свою сверкающую от пота лысину. — Есть тут неподалеку жалкая лачуга вдовы Денглы. Она иногда заманивает доверчивых путников, обещая им кров и стол, но ни один не останавливается у нее надолго, потому что Денгла обворовывает постояльцев.

— Ничего, я буду спать на своих вещах, — сказал Тиуда. — А теперь… я задержусь здесь только для того, хозяин, чтобы снять пробу с каждого из многочисленных прекрасных блюд и холодных вин из той тщательно приготовленной трапезы, которую, я уверен, ты скоро накроешь для моего хозяина. Торнарекс, естественно, не отведает ни кусочка, пока я не объявлю, что каждое блюдо безопасно, питательно и приготовлено именно так, как мой хозяин любит.

— Естественно, естественно, — произнес бедняга хозяин, теперь уже потея так сильно, что и в самом деле напоминал вареную клецку. — К тому времени, когда его милость вымоется и освежится, стол будет накрыт и уставлен всеми самыми лучшими яствами из наших кладовых и погребов. — Затем он повернулся ко мне и сказал почти в отчаянии: — Если мне будет позволено, я сам провожу вашу милость и покажу ваши покои.

Тиуда последовал за нами наверх, вместе с двумя сыновьями Клецки, которые несли мой скромный вьюк и седельные сумки. Комнаты оказались чрезвычайно удобными, прекрасно меблированными, чистыми и хорошо проветренными. Но я, разумеется, огляделся и недовольно засопел, словно меня привели в хлев, и рукой сделал знак Клецкам уйти. Как только все трое оказались вне пределов слышимости, мы с Тиудой повалились на кровать, весело хохоча и хлопая друг друга по спине.

— Ты самый бесстыдный грешник, которого я когда-либо встречал! — воскликнул я, отсмеявшись. — И я тоже, раз поддержал твой план. Обмануть всю Виндобону… и этого несчастного толстяка…

— Пусть дьявол их всех заберет, — сказал Тиуда, все еще смеясь. — Толстяк, похоже, такой же обманщик, как и ты. Он, может, и носит имя Амалрик, но могу побиться об заклад, что он не имеет никакого отношения к королевскому роду Амала. Так что обманывай его, сколько пожелаешь.

— Акх, а это довольно забавно, — заметил я, но затем нахмурился. — Однако, боюсь, развлечение дорого нам обойдется. Ты видел тех постояльцев, которые выглядывали из окон, а затем исподтишка разглядывали нас внизу? Судя по их платью, они все действительно богатые и знатные особы.

Тиуда пожал плечами:

— Исходя из собственного опыта могу сказать: разодетому и надменному даже еще легче вводить в заблуждение хозяев постоялых дворов и торговцев.

— Я имею в виду, чтобы соответствовать своему мнимому положению, я должен облачиться в такое же пышное одеяние,

Тиуда снова пожал плечами.

— Если пожелаешь. Но должен сказать, что ты и так все сделал, как надо. Так что ты вполне можешь позволить себе одеться еще хуже и вести себя еще более отвратительно. А теперь давай смоем с себя дорожную пыль. Затем спустимся в обеденный зал и начнем хмурить брови из-за того, что стол еще не накрыт, и, так сказать, принудим Амалрика Толстую Клецку умиротворить нас своим лучшим вином.

Так мы и сделали. Поскольку мы потребовали, чтобы нас накормили в неурочный час, между полуденным prandium и вечерней cena, мы оказались в обеденном зале единственными. Должен сказать, что помещение это было ничуть не хуже обеденного зала в римском стиле, который я видел в Базилии. Столы были накрыты чистыми льняными скатертями и вместо стульев, табуреток или скамей снабжены кушетками: есть полагалось лежа. Мы с Тиудой улеглись перед одним из столов и стали нетерпеливо барабанить по нему пальцами. Подбежал Клецка. Он принялся извиняться за то, что еда нас еще не ждала, и крикнул своим сыновьям, велев им принести вина.

Юноши пришли, неся, очевидно, тяжелую амфору. Мы с Тиудой оба уставились на нее с некоторым изумлением и радостным предвкушением, потому что в те дни вино хранили уже в основном в бочонках и бочках, настоящая старомодная глиняная амфора была редкостью. Мало того, эта амфора имела не плоское дно, а конусообразное, то есть была из тех, что не стоят. Отсюда мы поняли, что ее держали в земле, в погребе deversorium, чтобы вино хорошенько вызрело и стало выдержанным.

Тем не менее, когда Клецка, сломав печать, зачерпнул маленьким ковшиком из амфоры, а затем налил рубиновую жидкость в бокал, Тиуда властно схватил питье, подозрительно понюхал, глотнул, подержал его во рту и закатил глаза. Я подумал: сейчас он, возможно, наберется наглости заявить, что вино негодное, и потребует открыть другую амфору, поскольку мы с ним испытывали после нашего путешествия не слишком большую жажду. Однако он неохотно проворчал:

— Вполне приличное фалернское. Это подойдет. — И позволил благодарному Клецке наполнить бокалы нам обоим.

Затем, когда начали подавать еду — сначала принесли горячий гороховый суп с мозгами, — я терпеливо ждал, пока Тиуда со всеми церемониями не снимет пробу. Только после подозрительной паузы Тиуда провозглашал, что блюдо «терпимое» или «пригодное», а однажды сказал даже, что оно «очень даже неплохое», что заставило Клецку чуть не заплясать от радости. После каждого такого небольшого представления Тиуда начинал активно есть, с такой же жадностью, как и я.

Между двумя основными блюдами — данувийским угрем, отваренным с травами, и жареным зайцем с винной подливкой — я остановился, чтобы отрыгнуть, перевести дух и спросить Тиуду:

— Ты и правда отбываешь из города так скоро? Собираешься навестить свои родные места?

— Да, но не только. Я ведь уже довольно долгое время не видел своего отца. Поэтому затем я направлюсь вниз по течению Данувия в Мезию, в город Новы. Это стольный город всех остроготов, поэтому я рассчитываю отыскать отца там.

— Жаль, что ты уезжаешь.

— Vái. Ты полностью поправился после укуса змеи и теперь прекрасно утвердился здесь в качестве важной особы. Так воспользуйся же этим и развлекись на славу. Виндобона прекрасное место, здесь хорошо проводить зиму. Что касается меня, я сегодня переночую в домике той вдовы, поэтому смогу отправиться завтра рано утром, не дожидаясь, когда проснутся конюхи и приведут моего коня.

— Тогда позволь мне сказать сейчас, Тиуда, какое удовольствие я получил от твоей компании. Я в неоплатном долгу перед тобой: ведь ты спас мне жизнь. Я знаю, что ты не примешь благодарности, ибо ты упрямый острогот, но надеюсь, что когда-нибудь смогу оказать тебе такую же услугу.

— Отлично, — добродушно сказал он. — Когда ты услышишь, что король Бабай и его сарматы снова начали буйствовать где-нибудь, отправляйся туда. Ты найдешь меня в гуще битвы, и я от всей души приглашаю тебя сражаться рядом со мной.

— Я приеду. Даю слово. Huarbodáu mith gawaírthja.

— Thags izvis, Торн, но я не собираюсь все время жить в мире. Воин в мирное время только покрывается ржавчиной. Пожелай мне, как я пожелаю тебе: «Huarbodáu mith blotha».

— Mith blotha, — повторил я и поднял бокал, салютуя ему вином цвета крови.

Я оставался в Виндобоне всю зиму и даже дольше, потому что в этом городе и впрямь оказалось немало развлечений — по крайней мере, для важной особы, которая может позволить себе приятное времяпрепровождение и в связи с этим удостаивается многочисленных приглашений.

Поскольку я притворялся невероятно богатым человеком, этого оказалось вполне достаточно. Я вел себя высокомерно по отношению к большинству людей, и это заставляло их кланяться, раболепствовать и подчиняться мне — похоже, они и сами соглашались с тем, что ниже меня по происхождению. Но я не заигрывал и с теми людьми, которых считал равными себе по положению. Поэтому я позволил себе общаться только с несколькими избранными гостями в deversorium, которым это, казалось, чрезвычайно льстило. Они представили меня своим знакомым из высшего общества, которые жили в городе, а те познакомили меня со своими приятелями. Постепенно я был представлен в домах самых знатных горожан Виндобоны, посещал закрытые семейные ужины, а также грандиозные пиры и самые изысканные праздники, которые оживляли зимний сезон, и завел много друзей среди местной знати.

Понимаю, что в это трудно поверить, но за все то время, которое я провел в Виндобоне, ни один человек — даже из тех, кто стал моими друзьями, — никогда не расспрашивал, каковы же все-таки были мои настоящий статус, положение, происхождение или законный титул или каким образом мне удалось получить мое мнимое богатство. Те, с кем я сошелся поближе, фамильярно называли меня Торном, другие же более официально именовали меня clarissimus или использовали готский эквивалент liudaheins.

Могу добавить, что я был в этом кругу не единственным самозванцем. Множество моих знакомых, даже германцев по происхождению, копировали римскую манеру говорить, всячески демонстрируя — или притворяясь, — что они не в состоянии произнести звуки, обозначаемые готскими рунами: thorn и kaun-plus-hagl. Поэтому они изо всех сил избегали этих «ф» и «кх» и неизменно произносили мое имя на римский манер: Торн или Торнарикус.

Спешу заверить читателей: за все то время, что я бессовестно надувал жителей Виндобоны, я ни разу не воспользовался своим мнимым высоким положением, дабы обмануть кого-нибудь в плане денег. Напротив, не вняв предложению Тиуды, я регулярно вносил плату за постой — и еще я перестал презрительно называть хозяина постоялого двора Клецкой, а стал обращаться к нему как к Амалрику. В результате благодарный толстяк сделался моим другом и тоже снабдил меня множеством полезных советов, как лучше вести себя, чтобы извлечь удовольствие и пользу из того, что меня как равного принимали в лучших домах Виндобоны.

Вскоре я решил приукрасить ту роль, которую я играл. Я сообщил Амалрику, что, хотя я и довольствуюсь во время странствий скромным дорожным платьем, теперь решил все-таки разнообразить свой гардероб, и попросил хозяина рассказать, где в городе можно найтиы лавку с самой лучшей одеждой, обувью, украшениями и тому подобным.

— Акх, ваша милость! — воскликнул он. — Человеку вашего положения нет необходимости идти туда. Они сами придут к вам. Позвольте мне отдать им соответствующий приказ. Будьте уверены, я выберу для вас только самых лучших мастеров — тех, кто одевает и обувает легатов, префектов, herizogo и всех остальных liudaheins.

Итак, на следующий день в мои покои явился портной со своими помощниками, чтобы снять с меня мерку и предложить мне на выбор разнообразные фасоны нарядов и многочисленные рулоны ткани. Здесь были хлопок из Коса, лен из Камарака, шерсть из Мутины, даже гусиный пух из Газы — а также чрезвычайно красивые, мягкие, почти текучие ткани, которых я не видел прежде.

— Шелк, — пояснил портной. — Его прядут и ткут люди, которых называют seres. Мне говорили, что они делают его из какого-то особого руна или, может, пуха, который вычесывают с определенных деревьев, растущих только у них. Я даже не знаю, где находятся эти земли, слышал только, что где-то далеко на востоке. Эта ткань настолько редкая и дорогая, что лишь очень богатые люди вроде вас, clarissimus, могут позволить себе носить ее.

Затем портной назвал мне цену — не за стандартную меру tres pedes, даже не за pes, но за uncia. Приложив все силы, чтобы не показать своего изумления, я подумал: «Иисусе!» Да ткань из золота и то стоила бы дешевле! Я абсолютно точно знал, что clarissimus Торнарекс не настолько богат, чтобы позволить себе такое сумасбродство. Я не сказал об этом портному, разумеется; я проворчал только, что шелк, на мой взгляд, слишком непрочный.

— Непрочный?! Но почему, сдфкшыышьгы? Шелковая туника будет носиться дольше, чем доспехи!

Я одарил портного тяжелым взглядом, он струсил и замолчал. А я отложил ткани подешевле, но и то только предварительно хорошенько выбранив их качество. Я выбрал подходящие фасоны туник, нижних рубах, штанов, шерстяного зимнего плаща и даже римской тоги (портной настоял, что ее просто необходимо сшить, ибо она мне понадобится «для торжественных случаев»).

На следующий день ко мне пришел сапожник, тоже с образцами и набором кож — здесь были все сорта, от мягкой замши до блестящей крокодиловой кожи. Я приказал ему сшить мне несколько пар домашних сандалий, уличных туфель со свинцовыми пряжками по скирской моде и головной убор petasus, чтобы носить его зимой. На следующий день пришел unguentarius со шкатулкой, полной пузырьков, которые он один за другим открывал, чтобы продемонстрировать мне образцы духов.

— Вот это, clarissimus, духи, изготовленные из цветов в долине Энна в Тринакрии, где даже гончие во время охоты сбиваются со следа из-за ароматов разнообразных душистых цветов. А вот это чистое масло, привозимое из долины Роз в Срединной Дакии. Жители этой долины, да будет вам известно, не выращивают никаких других растений, чтобы они не портили безупречность роз. Затем у меня есть еще одно розовое масло, подешевле, потому что его производят в Пестуме, где розы цветут дважды в год.

Частично из бережливости, а частично потому, что не мог уловить разницы между этими двумя ароматами, я выбрал те духи, что были дешевле. А на следующий вечер меня посетил золотых дел мастер, чтобы показать мне уже готовые кольца, заколки, браслеты и фибулы, а заодно продемонстрировать еще множество драгоценных камней: он мог вставить их в любое украшение, которое я бы заказал. Чего только у него не было: алмазы, рубины, сапфиры, изумруды, цветное стекло, бериллы, гранаты и тому подобное — как просто камни, так и камни, оправленные в золото или серебро.

— Если вы предпочитаете не слишком выставлять напоказ свое богатство, clarissimus, вот самые разные камни, которые вставлены в металл, носящий название corinthium aes: сплав меди с небольшим количеством золота и серебра, что заставляет ее сиять ярче простой меди. Он получил свое название, как, возможно, вы знаете, потому, что был получен — или, лучше сказать, обнаружен, — когда римляне в древние времена сожгли Коринф и все драгоценные металлы там были перемешаны и сплавились в одно целое.

Таким образом, опять же из соображений бережливости, я выбрал из всех изделий золотых дел мастера только две одинаковые фибулы, сделанные из corinthium aes и украшенные альмандинами глубокого пурпурного цвета. Полагаю, меня нельзя упрекнуть в расточительности, ибо все вещи, которые я предпочел купить, не слишком бросались в глаза своей роскошью. Так, когда портной вернулся с готовой одеждой, которую я выбрал — вся она по цвету напоминала рогожу, — для последней примерки, он сказал:

— Я, разумеется, не отважился еще окрасить ткани, не расшивал кайму вашей туники или тоги, не сделал ни одной вставки в вашем плаще. Я постоянно обращаюсь к вам как к clarissimus — и вы ни разу не поправили меня, — однако я все-таки не совсем уверен, что это ваше настоящее звание. Разумеется, как clarissimus вы пожелаете, чтобы ваша одежда была зеленого цвета. Однако вдруг вы на самом деле происходите из патрициев? Тогда вам разрешено носить пурпурный цвет. Уж просветите меня, пожалуйста. Да к тому же вы не указали, желаете ли вы, чтобы ваши одежды по низу и вставки в плащах были просто покрашены, или на них надо нанести узоры.

— Не надо ничего вычурного, — сказал я, обрадованный, что болтовня портного просветила меня. — Никаких цветов, никаких узоров. Я предпочитаю материю без всяких украшений и естественных цветов — белого, темно-желтого, серовато-коричневого, ну, словом, что-нибудь в этом духе.

Портной радостно захлопал в ладоши.

— Euax! Вот речи человека с безупречным вкусом! Я понимаю ход ваших рассуждений, clarissimus. Сама природа не сделала эти ткани кричащими, с какой же стати людям исправлять ее? Поверьте мне: сама простота ваших нарядов заставит вас выделяться в любой компании в гораздо большей степени, чем если бы вы разоделись, как павлин.

Я подозревал, что портной просто льстит мне, но, похоже, это было не так. Когда впоследствии я надевал все эти наряды на званые вечера, несколько выдающихся и умных людей, гораздо более умных и знатных, чем я сам, осыпа́ли меня искренними комплиментами, восторгаясь моим безупречным вкусом в одежде.

Этот маленький эпизод с портным оказался для меня ценным уроком: следует держать рот на замке, когда сталкиваешься с чем-либо, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Помалкивая, я не мог обнаружить своего невежества в том или ином вопросе. Если же я молчал долгое время, то рано или поздно непременно находил где-нибудь намек относительно сути неизвестного мне предмета.

Когда я из осторожности помалкивал, скрывая свое невежество под показным равнодушием к речам, я не только избегал тем самым неловких ситуаций, но иной раз дело оборачивалось так, что остальные даже начинали считать меня умнее прочих. Однажды вечером, после званого ужина у престарелого и весьма толстого префекта Виндобоны Маециуса (женщины ушли к себе, а мы, мужчины, принялись за вино), в триклиниум проскользнул гонец и скромно вручил хозяину дома какое-то послание. Префект прочитал его, а затем прокашлялся, чтобы привлечь внимание. Все перестали разговаривать и повернулись к нему.

Маециус торжественно произнес:

— Друзья и граждане Римской империи, я должен объявить вам потрясающую новость. Этот гонец спешно прибыл от моих агентов из Равенны, поэтому вы можете услышать ее задолго до того, как сюда дойдут официальные известия. А новость такова: Олибрий мертв.

Раздался хор изумленных восклицаний:

— Что? Теперь и Олибрий?

— Отчего он умер?

— Еще одно убийство?

Я не произнес ни слова, хотя мне очень хотелось спросить: «Кто, черт возьми, этот Олибрий?» Я лишь презрительно фыркнул и сделал глоток вина.

— На этот раз никакого убийства, — сказал Маециус. — Император умер от водянки.

И снова хор голосов забормотал:

— Ну, по крайней мере, огромное облегчение это услышать.

— Однако такая смерть достойна крестьянина, а не императора.

— Остается только гадать, кто будет следующим?

До эпизода с портным я мог бы опрометчиво заметить: «Но я думал, что в Риме сейчас правит Анфемий!» Однако сейчас я просто сделал очередной глоток вина.

Префект громко повторил последний вопрос:

— Кто будет следующим? Полагаю, вы спрашиваете светлейшего молодого Торнарикуса, хотя я подозреваю, что он не скажет. Посмотрите на него, друзья! Среди нас всех только он один, кажется, ни удивлен, ни потрясен этой новостью.

Все в триклиниуме повернулись и уставились на меня. Мне оставалось только так же вежливо посмотреть на них. При этом я старался сохранять вид невозмутимый и даже равнодушный.

— Вы когда-нибудь видели подобную невинность? — обратился Маециус ко всем собравшимся в большой комнате. — Вот сидит молодой человек, который обладает секретными данными! — Но его тон был скорее не обвиняющим, а восхищенным, да и все прочие тоже смотрели на меня с восторгом.

Префект продолжил:

— Вот я, назначенный на свой пост самим императором, и что знаю я? Только то, что в июле император Анфемий был убит самым ужасным образом и по наущению собственного приемного сына, того самого человека, который посадил его на трон, Рикимера Делателя Королей. А ровно через сорок дней скончался и сам Рикимер, якобы естественной смертью. После чего другая его марионетка, Олибрий, начинает управлять Западной империей. И вот теперь, всего лишь два месяца спустя после вступления на трон, умер и Олибрий. Давай, Торнарикус. Скажи нам правду. Я уверен, что ты знаешь, кто станет нашим следующим императором и надолго ли.

— Скажи нам, — пристали ко мне и остальные. — Пожалуйста, Торнарикус.

— Но я не могу, — ответил я с улыбкой, от которой не мог удержаться: уж очень забавно все это выглядело.

— Вот! Разве я не говорил? — весело воскликнул Маециус. — Те из вас, кто претендует на то, чтобы слыть деловыми людьми, берите пример с Торнарикуса. Человеку, который умеет хранить секреты, их доверят. Но, во имя священной реки Стикс, хотелось бы мне иметь такие же источники информации, как у тебя, молодой Торнарикус! Кто твои агенты? Могу я перекупить их у тебя?

— Послушай, Торнарикус, — сказал кто-то из городских старейшин, — если ты не хочешь назвать имя преемника Олибрия, не мог бы ты хотя бы намекнуть, чего нам ждать из Равенны в ближайшем будущем? Беспорядки? А может, стихийные бедствия? Скажи нам правду.

— Я не могу, — снова повторил я. — Потому что и сам не знаю о том, что происходит в Равенне. И не только в Равенне.

Я услышал вокруг себя шепот:

— Он знает, но ни за что не скажет.

— Еще, заметьте, он не исключил ни беспорядков, ни стихийных бедствий.

— И не только в Равенне, говорит он.

Таким образом, когда наконец три недели спустя до Виндобоны дошли новости, что произошло самое сильное за последние четыреста лет извержение вулкана Везувий, мои знакомые начали смотреть на меня с неизмеримо бо́льшим уважением, с настоящим благоговением. Все согласились, что я всеведущ не только в делах государственных, но и в том, что известно лишь богам.

С той поры ко мне часто обращались за советом — как в гостиных, так и на улицах города. То один, то другой богатый человек спрашивал, разумно или нет вкладывать деньги в тот или иной товар; то одна, то другая матрона интересовалась, что я думаю по поводу последней рекомендации, которую дал ей астролог… Время от времени молодые люди советовались со мной по поводу своей работы, а юные девушки просили выяснить, что думают их родители относительно их воздыхателей.

Но я отказывал им всем: равным себе по положению — вежливо, стоящим ниже меня — холодно. Но именно таким образом, неизменно помалкивая относительно тех вещей, о которых я не имел ни малейшего представления, я и заслужил репутацию человека сведущего и дальновидного.