Поскольку на протяжении всего того памятного лета, что я провел в Констанции, Вайрд отсутствовал, а Гудинанд ежедневно, кроме воскресений, был до вечера занят на работе, свободного времени у меня было полно. Я не терял его даром, просто сидя у себя в комнате в deversorium, в ожидании следующей встречи с Гудинандом, хоть в образе Торна, хоть в образе Юхизы. Правда, некоторую часть времени я проводил в deversorium, помогая подручным в конюшне кормить моего коня Велокса и ухаживать за ним: мыть, натирать и смягчать седло и уздечку.

Но бо́льшую часть времени я проводил, прогуливаясь пешком или верхом, потакая своей врожденной любознательности и исследуя Констанцию и ее окрестности. Иногда я отправлялся, чтобы встретить торговые караваны, состоящие из повозок и животных, навьюченных товарами, которые подходили к городу, или же я мог скакать несколько миль, провожая покидающих Констанцию купцов. Из бесед с погонщиками и всадниками я многое узнал о землях, из которых они приехали, а также о тех, куда они направлялись.

Я бродил по городским рынкам и складам, знакомился как с продавцами, так и с покупателями разных товаров, многое узнал об искусстве заключать самые выгодные сделки. Я даже какое-то время провел на невольничьем рынке Констанции и со временем так расположил к себе одного египтянина, торговавшего рабами, что тот с тайной гордостью показал мне одному особый товар, который, сказал он, никогда не будет выставлен на всеобщее обозрение на распродаже рабов.

— Oukh, — сказал он, что по-гречески означает «нет». — Эту рабыню я продам лишь тайком… какому-нибудь надежному покупателю с совершенно особыми запросами… потому что этот сорт рабов очень редкий и дорогой.

Я посмотрел на рабыню и увидел всего лишь обнаженную девушку примерно моего возраста — довольно миловидную и очаровательную, но ничем особо не примечательную, разве что она была эфиопкой. Я вежливо поприветствовал ее на всех языках и диалектах, которые знал, но девушка в ответ только застенчиво улыбалась и качала головой.

— Она говорит лишь на своем родном языке, — равнодушно пояснил продавец. — Я даже не знаю ее имени. Я называю ее Обезьянкой.

— Ну, — заметил я, — она чернокожая, это, разумеется, необычно, но рабы-африканцы встречаются на рынках. Полагаю, в ее возрасте она все еще девственна, но и девственность тоже не редкость. И она даже не может вести любовную беседу в постели. Сколько денег ты просишь за эту рабыню?

Египтянин назвал цену, от которой у меня просто дух захватило. Она составляла довольно значительную сумму, приблизительно столько, сколько мы с Вайрдом вместе заработали охотой за всю зиму.

— Но ведь за такие деньги можно купить целый караван красивых девственниц-рабынь! — выдохнул я. — Какого дьявола эта стоит так дорого? И почему ты показываешь ее только проверенным покупателям?

— О молодой хозяин, достоинства и таланты Обезьянки не так легко заметить, потому что они заключаются в том, каким образом ее растили с самого рождения. Она не только чернокожая, не просто хорошенькая девственница, она еще и venefica.

— А что это такое?

Египтянин рассказал мне. И то, о чем он мне поведал, было невероятным. Я совершенно по-новому посмотрел на застенчивую маленькую чернокожую девушку, испытывая настоящий трепет и ужас. Неужели это правда?

— Liufs Guth! — выдохнул я. — Кто же купит такое чудовище?

— О, кто-нибудь непременно купит, — сказал египтянин, пожав плечами. — Мне придется кормить Обезьянку и предоставлять ей жилье какое-то время, но — рано или поздно — обязательно появится кто-то, кто захочет воспользоваться ею, и с радостью заплатит мне цену, которую я прошу. Прошу снисхождения, молодой хозяин, но когда-нибудь и ты, возможно, будешь рад — если только наберешь достаточную сумму — отыскать venefica для себя самого.

— Молю Бога… — пробормотал я с досадой, — молю всех богов, чтобы мне этого не понадобилось никогда. Однако благодарю тебя, египтянин, за то, что ты пополнил мое образование: теперь мне известны самые мерзкие на земле вещи. — И с этими словами я ушел с невольничьего рынка.

Обедал я чаще всего в таверне, которую предпочитали торговцы и путешественники, ел и пил вместе с ними, слушал их истории о невзгодах и опасностях, которые подстерегают странников в дороге, а также хвастливые речи об удачно заключенных сделках и жалобы на неизбежные потери.

Я посещал спортивные соревнования, скачки верхом или на колесницах, кулачные бои в амфитеатре Констанции — он был меньше того амфитеатра, который я видел в Везонтио. Я узнал, как делать ставки, и иногда даже выигрывал в азартных играх. Я проводил многие часы в термах для мужчин, заводил знакомства, соревновался или боролся, или же мы бросали кости, играли в нарды или в ludus, где нужно было отбивать войлочный мячик дощечками с натянутыми кишками-струнами. Иногда мы просто сидели, развалясь, и слушали, как кто-нибудь звучным голосом читает стихи или поет латинские carmina priscae или германские саги — fram aldrs.

В Констанции также имелась публичная библиотека, но ходил я туда лишь изредка, потому что она была даже хуже, чем scriptorium в аббатстве Святого Дамиана: я смог найти там только несколько книг и свитков, которые еще не читал. Я посещал городскую базилику Святого Иоанна, только когда меня совершенно одолевала тоска, потому что чувствовал неприязнь к священнику Тибурниусу с того самого дня, как стал свидетелем его «непреднамеренного» посвящения в духовный сан и услышал его первую проповедь, в которой он пекся только о своих интересах.

Улицы, рынки и площади Констанции были постоянно переполнены людьми, но со временем я научился распознавать постоянных жителей и выделять их из тех, кто был тут проездом или, как я, проводил здесь лето. У меня есть причина особо упомянуть о двух жителях Констанции. Толпа на улицах обычно была неуправляемой, грубой, люди толкались, пихались и пинали друг друга локтями, но они все-таки смиренно отходили в сторону, давали дорогу и даже кланялись в дверях, когда кто-нибудь из этих двоих желал пройти. Мне не понадобилось много времени, чтобы увидеть одного из них. Он всегда появлялся на улице в огромных, чрезмерно украшенных и занавешенных роскошных носилках; их шесты держала на плечах восьмерка бегущих рысью потных рабов, которые вопили: «Дорогу! Дорогу легату!» — и наскакивали прямо на того, кто не успевал увернуться. Когда я спросил, мне объяснили, что это носилки Латобригекса — городского главы, dux, как выражались римляне, или herizogo, как он назывался на старом наречии. Пост этот, как выяснилось в Констанции, мог занимать лишь урожденный знатный горожанин, только при этом условии он становился, по крайней мере номинально, римским легатом сего процветающего аванпоста Римской империи.

Другой человек, которого я начал узнавать, потому что видел его слишком часто, был крупный неповоротливый юноша, вялый и тупой с виду, с настолько низким лбом, что, казалось, волосы у него росли сразу же над нависшими бровями. Он был примерно такого же возраста, как Гудинанд, то есть мог прекрасно работать, но, похоже, подобно мне, целыми днями праздно шатался по городу. С тем лишь отличием, что я, когда ходил по Констанции, с большим интересом подмечал, изучал и исследовал разные вещи; взгляд же этого молодого человека был пустым и, казалось, не выражал ничего, кроме презрения и отвращения, — и так было всегда, в какой бы части города я ни встречал его. Я никогда не видел, чтобы этот юноша хоть чем-нибудь занимался, разве что с невероятной грубостью отпихивал окружающих плечами с дороги, всегда с бранью и раздражением.

Потому-то я спросил и о нем тоже у одного пожилого человека, которого как раз толкнули так сильно, что бедняга упал. Я помог старику встать на ноги и поинтересовался:

— Кто этот невежда?

— Проклятый щенок по имени Клаудиус Джаирус. До чего же этому негодяю нравится наслаждаться властью над простыми горожанами. У него нет никаких обязанностей и интересов, вообще никаких занятий, от скуки и безделья он стал бездумно жестоким.

Пока старик пытался отряхнуть грязь (он сильно испачкался в результате падения), я спросил:

— Тогда почему же простые горожане не свяжут его и не проучат хорошенько? Я бы и сам с радостью поучил наглеца, хотя он в два раза толще меня.

— И не пытайся, парень. Никто из нас не осмеливается с ним связываться, потому что он единственный сын dux Латобригекса. И заметь, сам dux — мягкий и безобидный человек, отнюдь не тиран. Он снисходителен к нам, простым гражданам, и еще больше к своему проклятому отродью. Что бы этому ублюдку Джаирусу пойти характером в своего достойного отца. Но он еще и сын своей матери, а уж та — настоящая дракониха. Благодарю тебя, молодой господин, за помощь и сочувствие. В свою очередь, хочу предупредить тебя: держись подальше от этого вспыльчивого, но тупого Джаируса.

Так я и поступал, по крайней мере до поры до времени.

Едва ли есть нужда говорить, что я всегда слонялся по городу и окрестностям, посещал публичные церемонии и общался с горожанами как Торн. Я выходил в облике и наряде Юхизы, только когда наступали сумерки и я шел на свидание с Гудинандом, чтобы продолжить курс нашего лечения. Я старался, чтобы даже в полумраке никто не заметил, как я выскальзываю из deversorium, и незаметно пробирался по боковым улочкам к берегу озера, а оттуда уже — в нашу рощу. Еще обычно после этих свиданий — и под покровом полной мглы — я приводил себя в порядок в женских термах. Несколько раз то в одной, то в другой купальне я снова встречал ту распутную женщину Робею. Но она больше не приставала ко мне. Если наши взгляды встречались, я посылал ей приторную злорадную улыбку, она отвечала мне таким же ядовитым взглядом, и мы одновременно отводили глаза.

Только два или три раза я все-таки сознательно выходил на публику днем как Юхиза. Одно из женских платьев, которое я купил в Везонтио, уже было выцветшим и изношенным. Теперь, после нескольких моих свиданий с Гудинандом, оно совсем износилось и ободралось, оттого что его слишком часто снимали и надевали. У меня было достаточно денег, чтобы приобрести новый наряд, да и к тому же мне больше не было нужды притворяться, что я делаю покупки для отсутствующей хозяйки. Итак, дабы быть уверенным, что я приобрету наряд, который хорошо сидит и красиво смотрится на мне, я в облике Юхизы отправился по лавочкам, снабжавшим одеждой знатных дам. Поскольку одет я был дешево и безвкусно, то встречали меня с некоторой прохладцей. Однако я держался с лавочниками снисходительно, словно был знатной дамой, и требовал показать мне все самое лучшее, поэтому торговцы вскоре начинали подобострастно кланяться и лебезить передо мной. В результате я приобрел три новых изысканно расшитых наряда, а вдобавок к ним разные аксессуары: новые платки и сандалии, шпильки, заколки и ленты, с помощью которых можно было делать разные прически. Я повторяю, что появлялся в городе в облике Юхизы всего несколько раз, но, увы, успел попасть в неприятную историю.

Дело было так. Я как раз вышел из лавки myropola, где пополнил свои запасы всевозможных благовоний и притираний, когда вдруг услышал топот множества ног и крики: «Дорогу! Освободите дорогу легату!» Я поспешно скользнул обратно в лавку, все остальные тоже засуетились, чтобы освободить дорогу; показались роскошные носилки. Рабы остановились неподалеку от лавки и осторожно поставили наземь большое закрытое кресло. Поддавшись любопытству, я открыл дверь и вышел наружу. Если легат и был там, то я его не увидел. На мостовую вышли двое: чрезвычайно красивая женщина средних лет и уродливый молодой человек. Я сразу узнал в юноше этого грубияна Джаируса, сына dux Латобригекса. А вот женщина, к моему огромному удивлению, оказалась не кто иная, как Робея, которую я встречал в термах. Я тотчас понял, что именно она и была «драконихой», матерью Джаируса.

Нет бы мне поскорее прикрыть лицо, или отвернуться, или скромно удалиться. Но я стоял, разглядывал мать и сына и думал: «Ну и ну, выходит, даже женщина с такими, как у Робей, наклонностями может выйти замуж — и сделает это, если ей представится шанс устроить хорошую партию. А затем, заполучив мужа, она ляжет с ним, спокойная и уступчивая, по крайней мере хотя бы один раз, а если понадобится, будет делать это достаточно долго, чтобы понести от него. Стоит ли удивляться, что плодом столь холодного и бесчувственного лона стал злобный, тупой и уродливый Джаирус».

И тут Робея заметила меня. Хотя прежде мы с ней всегда видели друг друга только обнаженными, но она так же легко узнала меня, как и я ее. Темные глаза Робеи расширились, затем сузились, она наклонилась к сыну, ткнула отпрыска локтем, привлекая ко мне его внимание, затем быстро зашептала что-то на ухо юноше. Я не мог расслышать, что именно она говорила, но заметил, что глаза Джаируса тоже сузились, он осмотрел меня сверху донизу, словно мать велела ему как следует запомнить меня. Я поспешно удалился в противоположную сторону, скромной походкой, стараясь держаться как ни в чем не бывало. Однако как только я пересек улицу, то перешел почти на бег, хотя это и не слишком подобает девушке из приличной семьи. Я оглянулся только один раз: вроде бы ни Робея, ни Джаирус не преследовали меня.

Я был рад, когда без всяких приключений добрался до дома: меньше всего мне хотелось оказаться замешанным в скандал. Я убрал подальше все свои сегодняшние приобретения и поспешно уничтожил все следы Юхизы, дав себе клятву больше никогда не появляться на людях в облике Юхизы при свете дня. Так я и сделал. После этого в течение многих дней я прогуливался по городу и встречался с Гудинандом исключительно в облике Торна. За это время моя тревога немного улеглась, и поэтому, когда Гудинанд мрачно сказал мне, что перенес еще один приступ, я колебался совсем недолго, пообещав другу договориться с Юхизой, чтобы та встретилась с ним и полечила его еще раз.

— Однако боюсь, дружище, — сказал я, — что это будет последнее ваше свидание. Наступает осень, и наш телохранитель Вайрд может появиться со дня на день. Кроме того… если лечение до сих пор не помогло…

— Знаю, знаю, — покорно произнес Гудинанд. — Однако, так или иначе, мне хотелось бы попытаться в последний раз…

На следующий вечер, одевшись как Юхиза, я сильно нервничал: пальцы мои дрожали, мне пришлось дважды наносить creta, которой я подводил веки и брови. Но поскольку наступили первые осенние дни, смеркалось рано; поэтому было уже совсем темно, когда я выскользнул из deversorium. Я впервые после той случайной встречи на улице с Робеей и Джаирусом вышел из дома в облике Юхизы, но не заметил, чтобы кто-нибудь из них или их шпионов прятался поблизости. Насколько я могу судить, меня никто не преследовал, когда я привычным путем по боковым улочкам направился к берегу озера через весь город.

Однако, как выяснилось, за мной — или за Юхизой — все-таки следили, и, очевидно, с того самого времени, когда я случайно встретил Робею и Джаируса. В тот момент, когда я убежал от них, они, должно быть, послали одного из рабов-носильщиков за мной вдогонку, а я не заметил преследователя среди уличной толпы. Вероятно, этот раб или кто-нибудь еще (полагаю, их было несколько) продолжали следить за моим жильем с того дня и до настоящего момента. Представляю, как они были разочарованы: ведь Юхиза ни разу так и не вышла из дома, а Торн, разумеется, их не интересовал. Однако сегодня шпионы были наконец-то вознаграждены за долгое ожидание: с наступлением сумерек Юхиза покинула deversorium.

Мы с Гудинандом раньше часто покрывались гусиной кожей, когда испытывали страсть, но в эту ночь воздух был таким холодным, что по коже мигом побежали мурашки, стоило только нам раздеться. Ну а в тот момент, когда мы оба разделись, мурашки на теле стали еще больше, должно быть, даже волосы на голове встали дыбом, когда в кустах внезапно послышался треск и грубый голос — голос Джаируса — громко произнес:

— Ты уже достаточно долго был с этой шлюхой, Гудинанд, вонючий калека. Теперь наступила очередь настоящего мужчины. Сегодня моя очередь!

Мы с Гудинандом оказались беззащитными. Мы оба были голыми, безоружными, а Джаирус вышел из засады, помахивая тяжелой деревянной дубиной. Я лежал на спине, Гудинанд как раз склонился надо мной, и тут я услышал одновременно звук от удара дубины и его мычание, после чего мой друг тихо упал в темноту сбоку от меня.

В следующий миг меня придавила тяжелая потная туша Джаируса. Он был полностью одет, но задрал одежду, чтобы освободить свой fascinum, и принялся тыкать им мне в низ живота. Я боролся, молотил руками и звал Гудинанда на помощь, но тот был или оглушен или мертв, и Джаирус только смеялся надо мной.

— Я знаю, что ты любишь заниматься этим, малышка. Так сделай это лучше со мной. От меня ты не заразишься падучей болезнью, как вон от того ненормального.

— Слезь с меня! — бушевал я. — Я сама выбираю себе друзей!

— Ну так выбери меня, чтобы доставить мне наслаждение. А теперь прекрати свое глупое сопротивление и послушай меня.

Я продолжал отчаянно сопротивляться, одновременно слушая разглагольствования Джаируса.

— Ты знаешь мою мать Робею?

Она говорит, вы с ней хорошо знакомы.

— Я знаю, что она ненормальная…

— Заткни свой рот и слушай внимательно. Так вот, в качестве своей последней любовницы моя мать выбрала tonstrix, которая красит ей волосы, замарашку из простонародья по имени Маралена. А когда та ей в конце концов надоела, отдала девчонку мне. Мать рассказала и показала мне, как доставить удовольствие Маралене, наблюдала и учила меня, когда мы ласкали друг друга. И — можешь представить — Маралена наслаждалась моим вниманием больше, чем материнским. Обещаю, ты тоже не пожалеешь, дитя. Вот, дай мне руку. Посмотри, какой большой у меня fascinum. Итак, давай-ка приступим…

Раздался еще один глухой удар. И так же внезапно, как перед этим Гудинанд, Джаирус исчез где-то сбоку в темноте, а я остался лежать в одиночестве. С трудом дыша, я пытался понять, что же произошло: уж больно стремительно сменяли друг друга события. И тут мне на лоб нежно легла чья-то костистая жесткая рука и знакомый голос произнес:

— Все в порядке, мальчишка. Теперь ты в безопасности. Успокойся и соберись с мыслями.

Я прохрипел:

— Fráuja, это и правда ты?

— Если ты не узнаешь старого усатого Вайрда, твои мозги точно не в порядке.

— Нет… нет… Все хорошо. Но что с Гудинандом?

— Он потихоньку приходит в себя. У него какое-то время будет болеть голова, но это не так уж страшно. То же самое и с этим твоим другом. Я не так сильно стукнул его дубинкой, чтобы убить.

— С моим другом?! — прохрипел я возмущенно. — Да это сын драконихи…

— Я знаю, кто он, — сказал Вайрд. — Во имя носа и ушей Зопира, которые он собственноручно срезал со своей головы, У тебя настоящий дар, мальчишка, заводить знакомства. Сначала Гудинанд, городское посмешище. Теперь Джаирус, самый ненавистный в Констанции ублюдок.

— Я не приглашал его на свидание…

— Молчи, — произнес Вайрд так же раздраженно, как встарь. — Оденься. Мне нет дела, ferta, если ты ведешь себя непристойно, но ты должен хотя бы прилично выглядеть.

Я принялся на ощупь одеваться. То же самое сделал и Гудинанд, убравшись подальше: он явно испугался гнева Вайрда, который застал нас в таком положении. Когда мое смущение прошло, я покаянно прошептал:

— Fráuja, мне очень жаль, что ты оказался этому свидетелем.

— Замолчи, — снова заворчал Вайрд. — Я старик и в жизни много чего повидал. Так много, что вряд ли смогу испытать при виде чего-то потрясение. Я давно уже сказал тебе: меня совершенно не волнует… ну, мочишься ли ты стоя, или присаживаешься, или как ты там еще используешь свои половые органы.

— Но… — сказал я и снова продолжил одеваться. — Подумать только… как ты здесь оказался, fráuja? И так вовремя — как раз тогда, когда нам с Гудинандом потребовалась помощь.

— Skeit, мальчишка, я вернулся в Констанцию уже неделю назад. Однако когда я заметил шпионов напротив нашего deversorium, то решил пожить еще где-нибудь и понаблюдать. Я видел, как ты входил и выходил, иногда в женском наряде, который как-то показывал мне в Базилии. Затем сегодня, когда ты отправился куда-то на ночь глядя и за тобой пошел этот верзила, я просто двинулся следом. Теперь вопрос вот в чем: что нам делать с этим, как ты выражаешься, сыном драконихи?

Джаирус ничего из этого не слышал, но уже сидел, осторожно ощупывая шишку на затылке. Насколько я мог видеть в темноте, он выглядел донельзя напуганным.

— Привязать к нему тяжелый камень, — предложил я зло, — и утопить вон там в озере.

— Это было бы вполне справедливо, — сказал Вайрд, и лицо Джаируса стало таким белым, что его можно было разглядеть в темноте. — По готскому закону этот человек считается nauthing — человеком столь ничтожным, что его убийцу не подвергают наказанию. И я без колебаний убил бы его, — продолжил Вайрд, — будь этот негодяй обычным грубым насильником. Но он сын dux Латобригекса. Очень может быть, что все жители Констанции, в том числе и его отец, только обрадуются бесследному исчезновению Джаируса, однако они все равно будут задавать вопросы. Не следует забывать о его шпионах — и, разумеется, о его мамаше: эти люди вполне могут знать, куда он отправился. Таким образом, эти вопросы станут задавать тебе, мальчишка, и твоему другу Гудинанду, и не исключено, что вами заинтересуется городской палач. Поэтому, во избежание неприятностей, советую вам оставить Джаирусу жизнь.

Как обычно, совет Вайрда был разумным, поэтому я только спросил угрюмо:

— Тогда что ты предлагаешь, fráuja? Чтобы мы обратились к судьям и те решили, как его наказать?

— Нет, — сказал Вайрд презрительно. — Только слабаки и трусы прибегают к суду, чтобы защитить свою честь. В любом случае Джаирус занимает в Констанции такое положение, что его, несомненно, оправдают.

Вайрд повернулся к Гудинанду и сказал:

— Вы с этим негодяем примерно одного возраста и роста. Предлагаю тебе встретиться с ним лицом к лицу в присутствии всего честного народа на справедливом испытании, сразиться один на один. Ну что, согласен?

Гудинанд, поняв, что страшный телохранитель Юхизы не собирается его наказывать, слегка успокоился и сказал, что вовсе не против сразиться с Джаирусом.

— Да будет так, — провозгласил Вайрд. — Давайте пойдем в город и проведем состязание согласно древним законам.

— Что?! — завизжал Джаирус. — Я, сын dux Латобригекса, должен бороться с простолюдином? С городским калекой и дурачком? Я против этого вопиющего…

— Заткнись, — велел Вайрд так же равнодушно и непочтительно, как если бы обращался ко мне. — Мальчишка, свяжи ему руки своим платком, пояс понадобится мне, чтобы вести этого негодяя по городу на поводке. Гудинанд, возьми вон ту большую дубинку, которая уже дважды за эту ночь сослужила мне службу. Если пленник попытается удрать, воспользуйся ею снова. С этим выродком церемониться не следует.

Итак, еще раз в ту же самую ночь я появился на людях в облике Юхизы, теперь уже в базилике Святого Иоанна. Как и большинство церквей в провинции, она была также местом проведения гражданских судов. Там я и предстал перед торопливо созванным судом Констанции, обвинив Джаируса в нападении и попытке изнасилования. Я попросил установить, виновен он или нет, через древний обряд испытания и заявил троим судьям, что хочу, чтобы Гудинанд выступил в роли моего защитника в этом поединке.

— Я полагаю, господа, — сказал Вайрд, представившийся моим опекуном, — что поединок лучше провести в городском амфитеатре — чтобы вся Констанция могла увидеть, что правосудие свершилось. И вот еще что: в качестве оружия следует избрать дубинки, поскольку, как выяснилось, именно их предпочитает обвиняемый.

Судьи нахмурились и зашептались; едва ли это вызывало их удивление. Кроме меня, Гудинанда, Вайрда и все еще связанного Джаируса в церкви также присутствовали dux Латобригекс, его жена Робея и, разумеется, священник Тибурниус. В тот раз я впервые видел Латобригекса, и, в полном соответствии с тем, как мне его описывали, он оказался вполне приличного вида мужчиной с очень скромными манерами. Свое единственное возражение городской глава высказал чуть ли не кротким голосом.

— Господа, — сказал он, — девушка, которая выдвинула против Джаируса обвинение, не является жительницей Констанции, она чужая в нашем городе. Я не ставлю под сомнение правдивость ее заявления, но… Невольно напрашивается вопрос. Зачем она отправилась одна, без сопровождающих, после наступления темноты, на окраину города, по пустынной тропе, в кустах…

Жена не дала ему договорить. С ненавистью взглянув на меня, Робея яростно рявкнула:

— И эта развратная шлюха еще осмеливается обвинять знатного жителя Констанции! Сына нашего dux. Сына римского легата. Наследника древнего дома Колонна. Я требую, господа, чтобы это клеветническое обвинение было немедленно снято, чтобы репутация Джаируса был очищена от всех, самых малейших пятен и чтобы эту странствующую маленькую шлюху публично раздели догола, высекли и выставили из города!

Судьи снова наклонились друг к другу и опять зашептались, а я сказал Вайрду:

— Этого и следовало ожидать. Я что-то не понял, что она говорила по поводу дома Колонна?

— Когда-то, — шепнул Вайрд мне в ответ, — это была одна из самых знатных семей Рима, но теперь, к сожалению, она выродилась. Только взгляни на этого трусливого Латобригекса из рода Колонна. Разве женился бы мужчина из приличной семьи на virago вроде Робеи? Я уж молчу про этого негодяя Джаируса! Разумеется, самомнения у них хоть отбавляй, и они требуют величать себя clarissimus, но…

И тут вдруг поднялся священник Тибурниус, который елейным тоном произнес:

— Господа, церковь не вмешивается в чисто мирские дела, точно так же и я, смиренный священнослужитель. Но я, как известно, много лет был торговцем в Констанции, прежде чем стать священником, и прошу разрешить мне сказать несколько слов, которые, возможно, внесут ясность в это дело.

Естественно, судьи пошли ему навстречу, и, естественно, я ожидал, что Тибурниус скажет что-нибудь в поддержку dux Латобригекса. Но только что избранный священник, очевидно, решил воспользоваться возможностью, чтобы показать свою власть, ибо сказал нечто такое, что страшно меня изумило:

— Да, на первый взгляд все так и есть: простая и бедная странница выдвинула серьезное обвинение против уважаемого гражданина Констанции. Но позвольте напомнить вам, господа, что наш город своим процветанием как раз обязан не кому иному, как странникам, которые входят в его ворота. И если вдруг пойдут слухи, что в Констанции законом защищены только горожане, что чужеземец здесь может оказаться жертвой несправедливости, пусть даже такое ничтожество, как эта странствующая шлюха, то боюсь, господа, это положит конец процветанию Констанции. И что тогда будет с городом? А с вами самими? И с церковью Господа нашего? Я советую удовлетворить просьбу этой девушки и позволить провести испытание-поединок между Джаирусом и Гудинандом. Пусть восторжествует справедливость. Ибо в обряде испытания только Господь правильно может все рассудить.

— Да как ты смеешь? — вспыхнула Робея, в то время как ее супруг просто стоял молча, а сын весь покрылся испариной. — Ты, лавочник в рясе, да кто ты такой, чтобы посылать знатного гражданина Констанции на унизительный публичный поединок с этим отверженным, городским дурачком?! И чего ради? Ради этой презренной шлюхи?!

— Clarissima Робея! — Священник обратился к ней довольно вежливо, но сурово наставил на женщину указательный палец. — Обязанности, которые налагает на знать высокое положение, поистине тяжелая ноша. Но еще тяжелей обязанности священника, потому что близится день Божьего суда, на котором счет будет предъявлен даже королям. Clarissima Робея, ты выделяешься среди остальных людей высоким положением, но твоя гордость должна склониться перед слугой Божьим. И когда твой духовник говорит, ты должна проявлять уважение, а не возражать. Я самым серьезным образом заявляю тебе это, и моими устами сам Христос предупреждает тебя.

— Да уж, — прошептал Вайрд, — это напугает даже дракониху.

И в самом деле, Робея прямо посерела лицом от этих упреков и больше ничего не сказала, а Джаирус вспотел еще сильнее, чем раньше. После короткой паузы заговорил Латобригекс. Он положил руку жене на плечо и произнес своим мягким голосом:

— Отец Тибурниус прав, моя дорогая. Правосудие должно свершиться, во время испытания только Бог может решить, кто прав. Давай уповать на Господа и на силу рук нашего сына. — Он повернулся к судьям. — Господа, поединок состоится завтра утром.