Когда во второй и последний раз меня изгнали из аббатства Святого Дамиана, я покинул его в том же настроении, что и монастырь Святой Пелагеи, со смесью антипатии и волнения, ломая голову над тем, какие приключения и несчастья ожидают меня за пределами Балсан Хринкхен. Прежде мне доводилось бывать лишь в ближайших деревнях и в крестьянских домах в горах, да и то нечасто. И уж вовсе никогда не путешествовал я в одиночку. Обычно один из братьев брал меня в монастырскую повозку, чтобы я помог ему погрузить какой-нибудь провиант или другой груз, который требовалось доставить оттуда. Теперь же, когда я поднялся из Кольца Балсама на огромное холмистое плато Иупа, несмотря на то, что я был закутан в стриженую овчину и на моем плече сидел верный орел, я почувствовал себя чуть ли не голым посреди быстро наступающей зимы и беззащитным против всех тех напастей, что еще могли свалиться на меня в будущем. В аббатстве все было предсказуемо. А теперь я оказался без крыши над головой, незащищенный на бесконечной дороге, где невозможно предвидеть, что произойдет уже в следующий момент.

Первые две или три деревни, которые мне встретились по дороге, я посещал раньше в обществе братьев, поэтому меня узнавали как «монастырского мальчишку», и — хотя местные жители глазели на моего juika-bloth с некоторым удивлением и любопытством — они, без сомнения, полагали, что меня послали пешком с каким-нибудь поручением из аббатства Святого Дамиана. Но, едва миновав эти места, я оказался на территории мне незнакомой и забеспокоился по вполне конкретной причине. Ибо было вполне вероятно, что если мне кто-нибудь встретится, то он попытается предъявить на меня права или посчитает меня беглым рабом, и попробуй докажи, что это не так.

Разумеется, у меня не имелось никакой вольной, ведь я не был рабом и мне ее не дали. И как тогда, спрашивается, можно доказать, что ты свободный человек? Разумеется, взрослым мужчинам или женщинам редко приходилось доказывать подобное, если только у них не было на коже шрамов и мозолей от железного ошейника или кандалов или же если им не повезло и они достаточно походили по описанию на настоящих беглецов. Но подростка, путешествующего в одиночку по сельской местности, легко может задержать любой, кто пожелает сделать его своим рабом. И бесполезно громко протестовать и объяснять, что ты, дескать, просто странник, ибо любой суд поверит на слово взрослому человеку.

Мальчики были для охотников за рабами особо желанной добычей, поскольку, даже если они были еще совсем маленькими, в будущем могли много трудиться, так что расходы на их воспитание вполне себя оправдывали. Однако я уже был достаточно большим, чтобы из меня, независимо от пола, получился полезный раб. Одеяние, которое на мне было, сплошь и рядом носили в сельской местности как мужчины, так и женщины. Так что, вы понимаете, риск попасть к охотнику за рабами был очень велик. Если бы меня приняли за мальчишку, то определили бы на тяжелую работу, а если бы посчитали девчонкой, то, возможно, нашли бы мне занятие полегче, причем в этом случае мне, скорее всего, пришлось бы также делить постель с «новым» хозяином.

Именно поэтому, заслышав на дороге топот всадника или шум повозки, я прятался, припав к земле в ближайшем подлеске, а едва завидев вдали незнакомое поселение, обходил его стороной на безопасном расстоянии. Я никогда не просил крова или еды в каком-нибудь придорожном доме. Даже в холодную, снежную погоду я довольно удобно устраивался на ночлег в стогах или коровниках, просыпался чуть свет и уходил еще до того, как утром появлялся крестьянин. В силу необходимости я научился лучше владеть пращой, однако все равно не слишком часто мог добыть себе на ужин кролика или какую-нибудь съедобную птицу. Мой друг-орел оказался значительно более удачливым охотником, но я голодал не настолько сильно, чтобы делить с juika-bloth убитых им змей, мышей и прочую живность. К сожалению, мало что можно было стащить с покрытых снегом крестьянских полей, только случайную, не замеченную хозяевами мерзлую репу. Поэтому, признаюсь честно, когда мне уж совсем нечего было есть, я забирался в курятники и воровал яйца, а время от времени и кур. Один раз я попал при этом в серьезную переделку.

Как-то рано утром мой juika-bloth улетел на поиски пропитания, а я пробрался в курятник. И уже вытащил из-под кур несколько теплых, только что снесенных яиц — я проделывал это столь искусно, что куры только слегка сонно квохтали, жалуясь, — когда тяжелая рука властно сжала мое плечо, вытолкнула меня в предрассветные сумерки скотного двора и бросила на промерзлую и жесткую, как железо, землю. Крестьянин, дюжий мужик с красным лицом, воспаленными красными глазами и огненно-рыжей бородой, уставился на меня, помахивая тяжелой дубинкой, и злобно прорычал:

— Sai! Gafaífah thanna aiweino faihugairns thiufs! Смотрите-ка! Я поймал этого ненасытного вора!

Теперь я понял, почему он оказался тут ни свет ни заря. Очевидно, его курятник регулярно опустошали до меня другие, и крестьянин залег в засаде. Скорее всего, вором была лисица или ласка, но у меня не было возможности объяснить это разъяренному хозяину: теперь, поймав мелкого воришку, он упоенно рассказывал мне, как будет бить меня смертным боем, а затем закует в цепи и сделает рабом. Когда крестьянин ударил меня по ребрам дубинкой, я опомнился и завопил: «Juika-bloth!» Я начал подниматься на ноги, но получил еще один удар по лицу, прежде чем орел успел вернуться.

Когда он пролетел между мной и моим противником, сел мне на плечо и с любопытством уставился на крестьянина, глаза мужика расширились, а его дубинка застыла в воздухе. Juika-bloth, разумеется, не питал никакой злобы к незнакомцу, но хищнику и не надо слишком пристально смотреть на человека, чтобы выглядеть зловеще. Мужик отшатнулся от нас и удивленно пробормотал:

— Unhultha skohl…

Я не дал ему возможности прийти в себя, просто помчался прочь изо всех сил. Я даже стряхнул с плеча своего орла, и ему пришлось лететь самому, держась надо мной. Возможно, это напугало крестьянина еще больше, потому что он не стал меня преследовать. Бьюсь об заклад, что всю оставшуюся жизнь этот селянин пугал других, рассказывая, как однажды в своем собственном дворе сражался с «нечистым демоном» и его злым крылатым духом.

Лишь убежав достаточно далеко от курятника и спрятавшись в зарослях кустарника, я все-таки утер кровь, которая текла у меня по лицу. И только тут я ощутил, как у меня болят ребра. Боль была мучительной, я также почувствовал в этом месте какую-то влагу и предположил, что это кровь. Но это было не так. Просто я сложил украденные яйца за пазуху, а крестьянин разбил их дубиной. В результате яйца превратились в месиво, но мне удалось наскрести достаточно этого месива, чтобы слегка приглушить голод. Мои ребра болели еще несколько дней после этого, но если они и были сломаны, то срослись сами.

Гораздо дольше заживало мое лицо: оно распухло и посинело. Однако хотя кровь и текла обильно из маленького пореза, он скоро зажил, остался только небольшой бледный шрам, который пересек надвое мою левую бровь. Впоследствии, когда я изображал мужчину, окружающие воспринимали этот шрам как знак доблести. Когда же мне доводилось быть женщиной, люди частенько замечали, что это любопытное деление брови придает особую изюминку моей красоте.

Вскоре после этого происшествия дорога привела меня прямо к реке Дуб, и впервые за долгое время я смог как следует помыться. Вода была обжигающе холодной — мне пришлось расколоть прибрежный лед, чтобы сделать полынью, — но зато ребра и лицо теперь стали меньше болеть. А еще мне удалось пополнить свой рацион рыбой; таким образом, теперь отпала нужда совершать набеги на курятники. Вдоль Дуба располагалось множество виноградников; разумеется, зимой на них не было ягод, но тем не менее я сумел извлечь из них пользу. Я украл несколько кусков веревки, которыми были подвязаны лозы, связал их вместе в леску и смастерил крючки из колючих веточек боярышника.

У боярышника очень твердая древесина, а ножа у меня не было, однако я заставил juika-bloth мощным клювом откусывать для меня веточки. Правда, пришлось порядком повозиться, прежде чем я сумел заставить птицу понять, чего я хочу. Но как только орел понял, он с энтузиазмом принялся откусывать колючие ветки, пока их не набралось достаточно. Именно птица снабдила меня наживкой, убив полевку. В благодарность я отдал орлу первую рыбину, которую поймал, маленького хариуса. В последующие дни, когда juika-bloth возвращался из своих вылазок в поисках добычи, он постоянно приносил мне ветки боярышника. Думаю, он решил, что я собираюсь построить себе гнездо из колючек.

Двигаясь дальше вдоль Дуба, я поймал еще хариуса, форель и гольца, чтобы приготовить их для себя. (Мои примитивные крючки и линь были недостаточно прочными, чтобы вытащить какую-нибудь большую рыбину вроде судака.) Вдобавок почти каждый день мимо меня вниз по течению к большому городу Лугдуну проплывали одно-два судна с грузом соли или древесины, и мне приходилось прятаться от них, как и от прохожих на дороге. Лодочники тоже запросто могли схватить меня и превратить в раба. Именно поэтому я в основном и ловил рыбу ближе к ночи. В этом, кстати, были свои преимущества. Я делал факел из сухой ветки и поджигал его, этот свет привлекал рыбу ближе к берегу.

Мой путь на северо-восток все время пролегал вверх по холмам, но местность поднималась вверх настолько незаметно, что я начал это понимать только потому, что Дуб постепенно сужался между становившимися все выше и выше берегами. В конечном счете я добрался до того места, где река делала крутой изгиб вокруг холма, на котором располагался город Везонтио. Дуб почти огибал этот холм, превращая его в полуостров, где на узком перешейке на самой высокой точке возвышался городской собор. Таким образом, впечатляющая громада базилики Святого Иоанна была первым зданием Везонтио, которое я увидел издалека.

За две или три мили до того, как дорога уткнулась в городские ворота, она была уже частично вымощена четырьмя параллельными рядами булыжника так, чтобы колеса повозок не вязли в грязи во время распутицы. Однако в промежутках между этими рядами дорога оставалась не вымощенной, чтобы пощадить копыта лошадей, мулов и быков. Поскольку движение в сторону Везонтио и обратно было интенсивным — люди перемещались туда-сюда пешком, верхом, в повозках и телегах, наполненных различным товаром, — я мог теперь удалиться от реки и вернуться на дорогу, оставаясь неприметным в толпе. Даже juika-bloth на моем плече привлекал не слишком много любопытных взглядов, потому что среди путешественников было множество торговцев, некоторые несли плетеные клетки с соловьями и другими певчими птицами; думаю, что меня тоже принимали за торговца экзотическими птицами.

Некоторые люди просто не могут выносить города́ и городскую жизнь, но я не из их числа, возможно, потому, что первый город, который я посетил, Везонтио, оказался таким красивым и приятным местом. С возвышенности полуострова жители его наслаждались живописным пейзажем — огромной излучиной Дуба и холмами пониже вокруг. Берег реки окаймляли бесчисленные причалы, туда-сюда постоянно сновали груженые лодки, на набережной реки было множество широких мощеных дорожек, где так удобно прогуливаться в летнее время. Везонтио также очень чистый и спокойный город. В воздухе совсем немного дыма и зловония, в воде нет отталкивающих грязных пятен. Не слышно там и оглушающего лязга кузниц и мастерских, как в тех городах, где делают и красят ткани, или дубят кожу, или режут камень, или же работают с металлом. Все эти вещи в Везонтио привозят, покупают или же обменивают на чистую соль из окрестных шахт и ароматную древесину из близлежащих лесов. Есть у местных жителей и еще один источник доходов: они предоставляют жилье, еду и развлечения целым ордам летних визитеров со всей Западной империи. Люди приезжают сюда в поисках здоровья: считается, что его можно восстановить в нескольких роскошных банях, которых питают минеральные и горячие источники в пригороде Плостэр на другом берегу реки, что и делает Везонтио в буквальном смысле абсолютно чистым.

Каменный мост через Дуб, который соединяет Везонтио и Плостэр, был первым мостом, который я увидел в своей жизни; помню, меня страшно изумило, что камень может держаться на воде. Но затем я разглядел, что мощные каменные столбы моста уходят под воду и прочно крепятся к дну реки. Еще много чего я увидел в Везонтио впервые в жизни. Например, огромную триумфальную арку во всю ширину дороги при входе в город. Она была построена еще императором Марком Аврелием и за триста лет немало пострадала от дождя и ветра, но я все же смог рассмотреть на ней барельеф, увековечивший победы императора. А еще в Везонтио имелся амфитеатр, такой же огромный, как мне показалось, по крайней мере на первый взгляд, как все Кольцо Балсама. Это, разумеется, не так, но его воспаряющие вверх ярусы каменных скамей могли, без сомнения, вместить в дюжину раз больше людей, чем проживало в долине.

Прекрасными мраморными зданиями бань я восхищался только снаружи: для того чтобы насладиться внутренним убранством, нужно было платить, а у меня не было для этого лишних денег. Однако я все-таки сходил в собор; впервые мне довелось увидеть другую церковь, а не часовню в аббатстве Святого Дамиана. Базилика Святого Иоанна могла бы вместить больше двух десятков таких часовен, а ее стены были богато украшены мозаичными фресками на библейские сюжеты.

Однако самым поразительным новшеством в Везонтио оказалось для меня то, что люди были одеты по-разному: их одеяния не сильно отличались от одеяний сельских жителей, однако различались в зависимости от того, были это мужчины или женщины, мальчики или девочки. Существовало и значительное разнообразие в костюмах среди представителей одного пола, но в целом все женщины были одеты в платья, доходившие до лодыжек и украшенные большим количеством вышивки. Некоторые ходили с непокрытыми головами — гордясь своими длинными, свободно свисающими косами, а остальные повязывали вокруг головы платки ярких веселых расцветок. На мужчинах были короткие подпоясанные кожаные туники, а под ними — тканые рубахи до колен. Штаны тоже были самые разные: до колен, закрывающие колени и ниже переходящие в гамаши, крест-накрест обвязанные кожаными ремешками. Большинство мужчин были без головных уборов, однако кое-кто носил кожаные шапки причудливой формы.

Благосостояние и общественное положение как мужчин, так и женщин можно было определить по тому, из чего были сшиты их платья (некоторые выставляли напоказ шикарные шерстяные ткани из Бетики или Мутины и тонкий лен из Камарака), а также по количеству и дороговизне украшений, в которых они щеголяли. Богатые мужчины носили фибулу (металлическую застежку) на правом плече, у богатых женщин фибулы красовались на обоих плечах. Мужчины носили разнообразные пряжки на поясе, женщины — браслеты на руках или на ногах, а некоторые и там, и там. Большинство этих изделий было изготовлено из золота и усыпано драгоценными камнями — гранатами, карбункулами или же просто кусочками стекла. Разумеется, поскольку стояла зима, по улицам все горожане ходили в подбитых мехом плащах.

Ну, мне самому, ясное дело, пришлось довольствоваться овчиной, однако вокруг было достаточно других деревенских жителей, вечно приезжающих в Везонтио и уезжающих из него, поэтому я не очень бросался в глаза в своей овечьей шкуре. Я решил, что вообще-то было бы неплохо обзавестись дополнительным нарядом, так, чтобы я мог в случае чего выбирать между мужской и женской одеждой. Однако первым делом (это я понял из опыта путешествия по дороге и вдоль реки) мне следовало приобрести нож.

Я без труда отыскал в Везонтио лавку, где продавались ножи, но не спешил заходить внутрь. Я дождался, когда в полдень к владельцу лавки заглянула какая-то женщина, затем он ушел, а женщина осталась. Ясное дело, это жена пришла сообщить мужу, что обед готов. Итак, я вошел в лавку и изучил ножи, которые были выставлены на продажу. Лучшие в мире ножи делали готы, но они, вне всяких сомнений, стоили очень дорого. Я попробовал пальцем изделия попроще, выбрав, исходя из обстоятельств, нож, который мне показался лучшим из множества невзрачных, и принялся торговаться. Когда мы сошлись в цене, я вручил женщине серебряный солидус — она изумленно уставилась сначала на него, а затем и на меня. Но на плече у меня сидел орел, и женщина спасовала: отдала мне нож, сдачу с солидуса и позволила уйти с миром.

Именно поэтому я и ждал, когда уйдет ее муж. Возможно, его juika-bloth не смог бы устрашить так легко, лавочник мог призвать каких-нибудь стражников, чтобы допросить меня, или отобрать мою единственную монету, или даже арестовать меня. Разумеется, серебряный солидус составляет всего лишь одну шестнадцатую часть от стоимости золотого солидуса, но тем не менее было странно увидеть такое количество денег у чумазого крестьянского мальчишки. Поэтому меня вполне могли посчитать не просто беглым рабом, но также и вором.

Поскольку специальные стражники патрулировали Везонтио круглые сутки, я не стал рисковать и воровать какую-нибудь еду или же искать укрытие для ночлега. Нож обошелся мне в половину солидуса, но зато теперь в моем кошеле на поясе приятно позвякивали денарии и сестерции. И к тому же теперь, зимой, многочисленные городские gasts-razna и hospitium — гостиницы, обслуживающие в летнее время посетителей, — были совершенно пусты, поэтому их владельцы просили за постель и стол меньше обычного. Я умудрился найти один из самых дешевых пансионов — маленькую лачугу с единственной комнатой для гостей. Его содержала старая вдова, настолько слепая, что она даже не отпустила замечаний по поводу моего странного вида и того, что я был с орлом. Я оставался там два или три дня, спал на убогом ложе (оно было ненамного мягче и теплее, чем голая земля на берегу реки, где я ночевал совсем недавно) и питался только жидкой кашей — это было все, что могла приготовить старуха, будучи почти совсем слепой. Днем я бродил по бедным кварталам города в поисках одежды, которую смог бы себе позволить.

На окраинах Везонтио располагалось огромное количество жалких лавчонок, всеми ими владели престарелые иудеи; там торговали тем, что не привлекало покупателей из высших слоев. В одной из них, после того как мы с раболепствующим и заламывающим руки стариком владельцем наконец сторговались, я купил женское платье. Хотя оно было сильно изношенное, но еще вполне могло послужить. Пока иудей завязывал платье в узел, бормоча, что я лишил его прибыли от сделки, я стащил и засунул за пазуху женский платок. В другой лавке я купил мужскую кожаную тунику, сильно изношенную и помятую, и штаны из грубой лигурийской шерсти, еще не совсем протертые, которые заканчивались «носками» из шерсти погрубее. И там тоже, пока иудей скатывал и связывал покупки, я похитил другой предмет мужского гардероба — кожаную шапку. Мне стыдно вспомнить теперь, как я воровал у этих лавочников, почти таких же нищих, как и я. Но я был молод тогда, еще не знал мира и руководствовался общепринятыми представлениями — ведь даже наделенные властью стражники смотрели сквозь пальцы на всех, кто воровал у иудеев.

Те немногие деньги, что остались у меня после этих покупок, я потратил на довольно приличного размера круг копченой колбасы, которую можно долго хранить. Затем, в последний вечер пребывания в Везонтио, я испробовал обе свои сущности, удостоверившись, какое влияние они оказывают на окружающих. Сначала я надел поверх своей блузы кожаную тунику, натянул штаны, заправил в них подол блузы, надел ботинки и нахлобучил на голову кожаную шапку. Оставив juika-bloth в комнате, я накинул на плечи овчину и отправился прогуляться быстрым мужским шагом по набережной, где обретались шлюхи. Размалеванные женщины, сидевшие на порожках и подоконниках, с готовностью распахивали свои тяжелые меха, чтобы я мог рассмотреть их тела, а сами в это время по-всякому ворковали со мной, свистели, восклицали: «Hiri, aggilus, du badi!», а некоторые наклонялись ко мне, чтобы затащить к себе в берлогу. Я одарял их холодной, мужественной, отстраненной улыбкой и продолжал свой путь, вполне довольный тем, что шлюхи принимали меня за довольно обеспеченного молодого человека.

Я вернулся в свою комнату и переоделся. Теперь я надел платье, повязал платком голову, обул сандалии вместо ботинок. Снова набросив поверх своего костюма овечью шкуру, я вернулся на ту же улицу и отправился по ней медленной женской походкой. Там, где прежде шлюхи зазывали меня: «Иди сюда, ангелочек, иди в постельку!», теперь они смотрели на меня холодно, запахивали свои меха, фыркали и шипели, а некоторые брюзжали: «Huarboza, horina, uh big daúr izwar!», что означает: «Проваливай, блудница, найди себе другое место!» Поскольку на мне не было ни украшений, ни косметики, они приняли меня за женщину из низшего сословия и испугались, что незнакомка может стать их соперницей. Я посылал им теплую, женственную, полную сочувствия улыбку и шел дальше, совершенно довольный тем, что меня приняли за женщину, причем довольно миловидную, чтобы быть начинающей шлюхой.

Таким образом, мой эксперимент удался. Я не сомневался теперь, что могу одеваться вполне прилично как для женщины, так и для мужчины и что никто при этом ничего не заподозрит. Возможно, я и был совершенно одиноким в этом мире, лишенным друзей, нищим и беззащитным, страшащимся своей судьбы, но я мог, в конце концов, — как и все дикие творения — присвоить манеры, цвета и формы окружающих, смешаться с ними так, чтобы меня принимали за обычного человека. Я даже набрался смелости и поклялся себе, что если проживу достаточно долго, то когда-нибудь буду одеваться и украшать себя, как мужчина или женщина из высшего сословия.

Хотя в тот момент мне было абсолютно все равно, представителя какого пола изображать. Я выбрал мужские штаны и надел их поверх чулок исключительно из-за их приятного тепла. С головой, не покрытой ни платком, ни шапкой, в длинной блузе, овечьей шкуре и ботинках, я снова стал больше походить на сельского жителя неопределенного пола. Я засунул ножны своего нового ножа за пояс, завернул колбасу и другие приобретения того дня в узел, посадил на плечо juika-bloth и вновь отправился в путь, вознамерившись оставить Везонтио далеко позади.