Мы уже приближались к Холму Ножей, но врага, по донесениям разведчиков, нигде видно не было, что вызвало немалую озабоченность у наших командиров. Ведь мы представляли всего лишь отряд телохранителей, а основные силы должны были подтянуться из города лишь на следующий день. Но мы находились здесь и ничего не знали о противнике. Один лишь правитель не выказывал беспокойства.

Правда, сестру он уже отправил под сильной охраной домой. Она хотела остаться и заявляла, что он не должен подвергать себя риску, отсылая часть личной стражи. Чего-чего, а трусости среди ее недостатков не наблюдалось.

Я был наслышан о Холме Ножей, подлинном чуде сего мира, и воображал себе его в виде священной пирамиды, от которой искусные мастера отщепляют пластины обсидиана. Однако оказалось, что под этим названием объединены склоны нескольких расположенных в сосновом лесу холмов.

Холмы эти вовсе не были утесами из сплошного обсидиана. Черный камень просочился в них, когда боги разгневались и огненные горы извергли потоки раскаленной лавы. Часть ее, застыв на склонах этих холмов, превратилась в обсидиан.

О времени возникновения Холма Ножей не ведал никто. Видимо, это случилось во времена столь давние, что даже Помнящий Историю ничего о них не знал.

По склонам, здесь и там, были разбросаны сотни шахт, по большей части небольших, похожих на колодцы. Обсидиан откалывали от стен такой штольни и вытаскивали на поверхность, где большие осколки подвергали первичному расщеплению, чтобы носильщикам было легче доставить их в Толлан для дальнейшей обработки.

Естественная слоистая структура обсидиана позволяла отщеплять от него тонкие пластины, воздействуя инструментом из твердого камня. Мастеровые вклинивались в щели между слоями, зачастую используя деревянные или костяные клинья, чтобы смягчить воздействие и не расколоть обрабатываемый материал на кусочки, слишком мелкие для использования. Из небольшой части добытого обсидиана простейшие изделия, например ножи или наконечники стрел, изготавливались на месте, остальное отправлялось в город на спинах носильщиков.

Добыча обсидиана являлась монополией правителя: предполагалось, что доходы от этого должны покрывать расходы на содержание караульного отряда.

Доставленные в город осколки обсидиана продавали ремесленникам, а уж те превращали каменные заготовки в оружие и инструменты: ножи, наконечники копий и стрел, острые вставки для рубящих граней мечей и боевых топоров, а также бритвенные лезвия, зеркала, украшения и прочую домашнюю утварь.

Торговля предметами мирного назначения не ограничивалась, а вот оружие иноземцам продавать запрещалось. Исключение делалось для союзников Толлана, но даже им оружие поставлялось в ограниченном количестве.

На Холме Ножей находились крупнейшие залежи обсидиана сего мира, и вождь, под чьим контролем они оказывались, получал в свои руки грозный арсенал. Когда Холмом владел Теотиуакан, все окрестные племена платили ему дань.

Сейчас эти запасы контролировал правитель Толлана.

Я присматривался к работе добытчиков камня, когда ко мне подошел придворный оружейник. Для тольтека он был очень смуглым, и его белоснежное, с золотым шитьем, хлопковое облачение контрастировало с темной кожей. Как и все воины, он носил сандалии с высокой, до колен, ременной шнуровкой.

— Когда видишь Холм Ножей впервые, это разочаровывает, да? Зная, какое значение он имеет, люди представляют его себе чем-то вроде Церемониального центра города. Трудно поверить, что боги могли сотворить нечто столь значимое, но столь неприглядное. Некоторые считают, будто работники на Холме просто прогуливаются и поднимают со склона обломки, уже имеющие форму кинжалов, наконечников копий и всего прочего, что делают из обсидиана. Но на деле, как ты сам видишь, обсидиан извлекают из-под земли, и добытые пластины нуждаются в обработке. Клинки создаем мы, а вовсе не бог огня.

Еще на пути к Холму я потребовал от придворного оружейника снарядить и вооружить меня как воина, а когда правитель поинтересовался, зачем мне это понадобилось, я солгал ему.

— Повелитель, я хочу быть полезен тебе во время битвы, но не смогу принести пользу, если меня будут окружать стражи. Я не нуждаюсь в телохранителях и сам способен постоять за себя.

Оружейник снабдил меня необходимым боевым снаряжением. Правда, он попытался выдать мне доспехи знатного придворного, но я настоял на обычном воинском облачении, хотя, конечно, понимал, что стеганые хлопковые доспехи с вшитыми в них кусочками раковин, собранных на берегу Восточного моря, защитили бы меня куда надежнее.

Из оружия я выбрал макуауитль, деревянный меч с острыми обсидиановыми лезвиями, и короткий, пригодный для метания боевой топор. Оружие было отменной работы, из лучшего обсидиана, какое доставалось только командирам, знатным вождям и благородным воителям. Но от некоторых моих требований у оружейника отвисла челюсть.

— Я хочу вделать обсидиановые острия в носки моих сандалий. Дымящийся Щит, обучая меня приемам рукопашного боя, научил драться ногами так же, как и руками.

— Но это бесчестно! — пытался возражать оружейник.

Но я настоял на своем. Меня так и подмывало сказать, что его понятие о «чести» годится для подданного богатой державы тольтеков, но малоприменимо, когда речь идет о войне с людьми-псами. Да и Дымящийся Щит учил меня другому.

Знатные военачальники и благородные воители, которые возглавляли воинские отряды, носили в бою особое, специальное снаряжение. Разумеется, оно не было таким пышным, а стало быть, стесняющим движение, как парадные доспехи, которые надевали на торжественные церемонии, однако его обязательным элементом был плюмаж. Чем выше был ранг командира, тем выше ему полагалось украшение из перьев, а венец правителя возносился над головой на пару локтей.

Все эти головные уборы имели индивидуальные отличия, чтобы воин ни с кем не спутал своего командира. Это позволяло бойцам группироваться вокруг своего начальника и следовать за ним, куда бы он ни направился. Еще большее значение в обеспечении ориентации и единства действий подразделений имели знамена, именовавшиеся памитлями. Памитль являлся отличительным знаком воинского подразделения и представлял собой закрепленное на спине воина копье, которое венчало изображение бога-покровителя командира данного отряда. Золотое изображение божества вздымалось довольно высоко и было видно издалека. С одной стороны, этот отовсюду заметный воинский стяг позволял бойцам даже в суматохе боя всегда видеть командира и следовать за ним, а с другой — будучи закреплен на спине, он оставлял руки свободными и не мешал сражаться. Правда, плюмажи и памитли делали командира заметной и желанной мишенью для противника. Противоборствующие стороны всегда стремились захватывать знатных и высокопоставленных пленников, и подобные броские знаки отличия увеличивали для командира риск быть захваченным врагом. А смерть или пленение командира всегда влекли за собой самые тяжкие последствия. Памитли носили все командиры, кроме самого правителя. Его высокий боевой штандарт, увенчанный изображением ягуара, носил знаменосец, обязанный постоянно держаться возле правителя.

У меня не было намерения ни командовать воинами, ни тем более выставлять напоказ свой высокий придворный сан. В отличие от начальников отрядов мне не приходилось заботиться об общем ходе сражения. Я решил одеться как простой боец, потому что собирался, если представится возможность, подобраться к намеченной добыче незаметно, как лесной кот, с тем чтобы ударить наверняка.

Моей целью было найти Теноча на поле боя и убить его.

Ай-йо… Я совершил ужасную ошибку, когда несколько лет назад помог ему спастись. Мне горько было слышать о том, что теперь ему хватало сил — и смелости! — посягать на главное сокровище самой могущественной державы сего мира, ведь я знал, что это по моей вине злодей разоряет землю, ставшую моей родиной и подвластную правителю, которому я служу.

Тогда, передавая ему нож, я совершенно не думал о том, какими последствиями чревато это деяние. Вышло же так, что Теноч не только вернулся домой героем, сумевшим вырваться из сердца вражеских владений, но и, лично побывав в Толлане, поведал сородичам, что все рассказы о собранных там несметных богатствах вовсе не вымысел.

Добавило ему славы и то, что он перебрался через городскую стену. Для тех из племени людей-псов, кому довелось увидеть хотя бы издалека стены Толлана, они казались грозными и неодолимыми, словно горы, но Теноч, исходя из собственного опыта, смотрел на это иначе: если ему удалось перебраться через стену, значит, это возможно и для атакующего войска. Кроме того, он знал, как защищен город изнутри. Я нутром чуял, что нападение Теноча на Холм имело своей целью раздобыть обсидиан для последующей атаки на город.

Другое дело, что, случись сейчас у Холма битва, я знал, как поведут себя в ней ацтеки, и считал, что есть довольно простой способ покончить с исходящей от них угрозой. Как и тольтеки, воины племени людей-псов прекращали сражаться, потеряв вождя, однако гибель Теноча означала бы нечто большее, чем их поражение в одной битве. Ничто, кроме его личности, не объединяло разрозненные кланы, и в случае его гибели они тут же вернулись бы к прежним раздорам, перемежающимся мелкими набегами на владения соседей. О крупном завоевательном походе не будет и речи. Вновь и вновь я корил себя за то, что в свое время выполнил просьбу Цветка Пустыни. Откажи я ей тогда, и она сейчас была бы жива, а Толлану не приходилось бы отстаивать свои сокровища от людей-псов. Оставалось надеяться, что в предстоящей битве я сумею нанести Теночу смертельный удар, и тайна всего произошедшего умрет вместе с ним.

Мои размышления прервал оружейник, передавший мне приказ немедленно явиться с докладом к правителю.

— И моли богов, чтобы тебе не отрубили голову, как только ты пред ним предстанешь. Он сегодня не в духе.

— А известно, где люди-псы?

— Я, знаешь ли, оружейник, а не придворный прорицатель, — буркнул он. — И в отличие от тебя, звездочет, не умею гадать по звездам.