10
В сотне шагов от городских стен Толлана мы остановились. Выбеленные природным речным гипсом до светящейся белизны, эти внушительные, вчетверо выше человеческого роста заграждения казались непреодолимыми. Впечатление усиливалось игравшими на стенах кровавыми отблесками уже багровевшего вечернего солнца.
Оглянувшись, я увидел, что мы со Звездочетом и Цветком Пустыни остались в одиночестве — другие куда-то подевались. Потом, в отдалении, я увидел их — они вели Теноча в другую сторону.
— Куда они направляются? — спросил я Звездочета.
— К восточным воротам. Воины, возвращаясь из похода, всегда вступают в город через них. И выступают в поход тоже.
— А почему именно через них?
— Восточные ворота ближе всего к Дому Солнца, и благородные воители верят, что на них лежит особое благословение богов. Ну а эти ворота для простых людей.
Лично я решил, что Дымящийся Щит нас бросил.
Мы прошли мимо сотен караульных в плотно облегающих набедренных повязках, коротких туниках, стеганых доспехах из отбеленного хлопка и в высоких, со шнуровкой до колен, кожаных сандалиях. Стражники держали на плечах метательные копья и боевые топоры, а со сплетенных из волокон агавы, выкрашенных в угольно-черный цвет поясов свисали длинные, смертоносные ножи. Все их оружие было из острейшего, сверкающего черного обсидиана. На нас эти суровые, с ничего не выражавшими лицами стражи едва взглянули, словно старик, не говоря уж о неоперившемся юнце и девушке, не заслуживали внимания.
Пройдя сквозь ворота, я увидел, что казавшаяся монолитной, а на самом деле сложенная из массивных, обожженных на солнце и выбеленных кирпичей стена имеет толщину больше, чем в два копья. Проем ворот имел ширину в три копья и высоту в два человеческих роста, и сами они больше походили не на ворота, а на прямоугольный тоннель, не пробитый в стене, а прорытый под ней. Другим путем с этой стороны в город было не попасть.
Воин, стоявший на зубчатой стене, узнал Звездочета.
— Привет тебе, старец. Как прошел поход?
— Много сведений. Трое пленников. Обошлось без потерь.
— Слава Кецалькоатлю!
— Воистину слава!
— Проходите! — крикнул нам воин и, повернувшись, скомандовал часовому по ту сторону тоннеля: — Пропустить!
Мы нырнули в темный проход и выбрались на яркий солнечный свет уже по ту сторону. Рядом с проходом громоздились штабеля кирпича-сырца. Предполагалось, что в случае вражеской осады тоннель будет заложен изнутри.
Выйдя из тоннеля, мы оказались на краю огромной, в первый момент ошеломившей меня своими размерами площади. Не менее двухсот шагов в поперечнике, площадь была украшена множеством беседок, засажена разнообразными цветами и деревьями — больше всего было тополей и сосен. При этом утрамбованная земля под нашими ногами казалась чуть ли не такой же твердой, как кирпичные стены, а если учесть еще и долгую засуху, то оставалось непонятным, как здесь вообще могло что-то расти.
Объяснение этому нашлось в самом центре площади, где располагался огромный бассейн с фонтаном, являвшийся одним из многих чудес, которыми заслуженно гордились толланы, как называли себя жители Толлана. Заодно я узнал, что в городе имеется собственный, внутренний источник воды. Горловиной фонтана служило изваяние водяной богини Чальчиутликуэ, Той, Что в Нефритовом Одеянии, которое окружала светящаяся аура брызг.
— Некогда Чальчиутликуэ погубила сей мир, послав на него дождь, длившийся пятьдесят два года. Земля была затоплена, но людей она обратила в рыб, позаботившись, чтобы потоп их не уничтожил.
— А там, наверное, живут вожди? — спросил я, указав на дома, окружавшие площадь.
— Нет, — покачал головой мой собеседник, — дворцы знати находятся ближе к Церемониальному центру города. Здесь живут обыкновенные люди. Дома-то да, с виду большие, но семья может занимать в таком доме всего две или три комнаты.
А мне казалось, что величественнее этих зданий и быть не может.
— А сколько всего народу живет в Толлане?
— Более пятидесяти тысяч человек. Впятеро больше, чем во всех городах и селениях, находящихся в дневном переходе от столицы. Только на то, чтобы пересечь город, уйдет не меньше часа.
А во всем нашем клане не насчитывалось и тысячи ацтеков.
Набрав для храбрости побольше воздуху, я наконец заставил себя поднять взгляд на высившуюся над нами огромную храмовую пирамиду. Там уже проходила церемония жертвоприношения, и у подножия собралась одержимая толпа. Восторженные взоры верующих были прикованы к находившимся на вершине, облаченным в черные балахоны жрецам с длинными, испачканными кровью волосами. Молящиеся приветствовали служителей богов громкими криками и потрясали в воздухе кулаками. Звездочет повел нас прямо сквозь эту плотную, беснующуюся толпу.
За всю свою жизнь я не видел больше полусотни человек, собравшихся разом в одном месте, как, впрочем, и дома выше деревенской хижины, войти в которую можно было лишь наклонившись. Цветок Пустыни, уроженка селения чуть побольше моего, как-то призналась, что никогда не видела толпы больше чем в сто человек, а здесь народу собралось самое меньшее тысяча. На все это — решительно на все! — я взирал с отвисшей челюстью.
Чего стоила одна только одежда! Там, где я жил, мужчины редко носили что-нибудь, кроме белых набедренных повязок из волокон агавы, которые добывали и выделывали наши женщины. Из той же грубой, но прочной ткани они шили и свои юбки. Если мужчины иногда надевали что-то сверху, то женщины, как правило, ходили с обнаженной грудью. И набедренные повязки, и юбки удерживались на бедрах узлом, завязанным спереди.
Здесь, в Толлане, набедренные повязки представляли собой треугольники из тонкой хлопковой ткани: один конец пропускался между ног, после чего все концы связывались вместе. Грубое полотно из агавы, вроде того, в какое были обернуты мои чресла, здесь носили только самые жалкие бедняки.
Однако даже у здешних бедняков края одежды отделывались меховой бахромой, а нередко в кайму вшивались разноцветные камушки, так что мы с Цветком Пустыни в сравнении с горожанами выглядели просто убого. Это очень смущало ее. Стыдясь своего жалкого одеяния, она смотрела себе под ноги, почти не поднимая глаз.
— Может, тебя утешит то, что я выгляжу гораздо хуже, чем ты, — шепнул я девушке. — А если хочешь знать правду, то ты выглядишь потрясающе.
Похоже, мои слова приободрили ее. Во всяком случае, она улыбнулась и сжала мою руку.
Надо сказать, Цветок и на самом деле выглядела лучше меня. Ей Дымящийся Щит дал хлопковую шаль, чтобы прикрыть нагую грудь, а у меня, кроме драной тряпки на бедрах, ничего не было.
Одежды здешних горожан подчеркивали то, сколь богат и силен этот народ: здесь даже бедняки щеголяли в белых плащах. Ну а люди богатые, видимо, чтобы подчеркнуть свою состоятельность и высокое положение, порой, несмотря на жаркий день, красовались в нескольких плащах сразу, причем верхняя накидка была пышно расшита. Состоятельные женщины носили длинные, до лодыжек, юбки и прямого покроя блузы с прорезями для рук по бокам, разукрашенные узорами в виде спиралей, полос, квадратов, треугольников и еще невесть чего, причем зачастую эти узоры были не нанесены краской, а вплетены в ткань.
А сами ткани были выкрашены в самые яркие и разнообразные цвета. Правда, нельзя сказать, чтобы и мы в нашем захолустье ничего не знали о красках. Мы собирали с опунций и давили кошемильных червецов, вываривали полученное месиво с мочой и квасцами, и в результате наши женщины получали малиновую краску, казавшуюся мне просто чудесной. Из тутовника мы получали желтую краску, из листьев акации, смешанных с черной глиной, — синюю. Однако для получения этих красок требовалось великое множество насекомых, листьев, плодов и прочих составляющих, а главное, это требовало нескончаемого труда.
Поэтому, будучи народом практичным, ацтеки предпочитали одеваться проще, да и в любом случае ничего похожего на царившее сейчас вокруг меня буйство ярчайших цветов произвести не могли. Здесь были представлены все мыслимые оттенки: сияющий алый, мертвенный пурпур, пламенеющий желтый, полуночный черный и сочный зеленый.
Мало того что здешние мужчины и женщины обшивали свою одежду разноцветными перьями, так они еще и украшали прически и головные уборы высокими плюмажами из перьев орлов, ястребов и попугаев. В чести у них были ожерелья, браслеты, перстни, серьги и кольца для носа из серебра или золота, усыпанные самоцветами, кристаллами, янтарем, ракушками или крохотными колокольчиками. Кожаные изделия украшались бисером или золотым тиснением, а собственная кожа местных жителей — затейливыми татуировками.
Если у нас бедняки ходили босыми, то здесь сандалии с крепкими подошвами из агавы были доступны всем. Они крепились к ноге ремнями, и у некоторых, как у пленивших нас воинов, эти перекрещивающиеся ремни поднимались до колен.
Разглядывая толпу, я так увлекся, что пропустил вступительную речь главного храмового жреца. Не знаю уж, что он там говорил, но собравшиеся откликнулись таким диким ревом, что впору было подумать, будто это рвется из преисподней Миктлантекутли безумная стая демонов.
— Чего они так орут? — спросил я Звездочета.
— Радуются нашему возвращению, — ответил он.
— Нашему? — удивился я.
— Возвращению воинов, — пояснил он.
Город вновь содрогнулся от многоголосого, душераздирающего рева.
Храмовая пирамида оказалась столь огромной, что ее трудно было обозреть: каждая сторона квадратного основания в сотню шагов длиной, а по склонам — горизонтальные ступени. Их было великое множество, я попытался их сосчитать, но после второй сотни сбился и бросил эту затею. На вершине находилось святилище Кецалькоатля: на передней стене красовалось изображение бога, выложенное бирюзовой мозаикой. И уж конечно, там, наверху, толпились кровожадные жрецы.
— Крови богам! Крови богам! Крови богам! — голосила во всю мочь толпа, окружавшая пирамиду.
Облаченные в накидки из человеческой кожи и причудливые головные уборы из перьев, разукрашенные золотом и сверкающими самоцветами, эти измазанные в крови служители повергли толпу в экстаз тем, что тащили к алтарю очередную жертву.
А вот стоявший рядом со мной Звездочет столь воодушевленным не выглядел.
— На вершине этой пирамиды я видел такое, — сказал он мне шепотом, — что заставило бы само солнце закрыть глаза и выжало бы слезы из скал.
Принято было считать, что умереть на одном из бесчисленных алтарей сего мира, под ножом жреца в ходе священного обряда — это высокая честь, и многие идут на нее с радостью. Может, иногда так и бывало, но сегодня дело обстояло иначе. Тот бедолага, которого сейчас тащил под нож жрец, обезумел от страха. И не он один: на склонах пирамиды, дрожа, рыдая и стеная, дожидалась своей участи длинная очередь обреченных.
Потребовались совместные усилия пятерых жрецов, чтобы протащить полуголого мужчину по верхней площадке пирамиды и бросить его лицом вверх на окровавленный алтарь. Четверо держали несчастного за руки и за ноги, один оттянул назад его голову. Только после этого главный жрец прочел, завывая, ритуальное заклинание и с размаху вонзил клинок в высоко вздымавшуюся грудь отчаянно кричавшей жертвы. Он сделал длинный, глубокий разрез, вскрыв грудную клетку, запустил в рану обе руки, вырвал бьющееся сердце и воздел его высоко над головой.
Толпа завопила в чувственном восторге.
Бросив сердце в специально предназначенный, по грудь высотой, глиняный кувшин, жрец снова взялся за нож и перерезал жертве шею, отделив голову от плеч. Голова с противным стуком упала на каменную площадку, жрец наклонился, ухватил ее за волосы и поднял высоко над собой.
Окружавшая меня толпа вновь взорвалась восторженными воплями. Брошенная вниз голова, подскакивая, покатилась по ступенчатому склону пирамиды к подножию, где другая группа жрецов, подхватив, поместила ее в другой, большущий сосуд, где уже находились головы не одного десятка жертв.
Тем временем помощник жреца подтащил истекающее кровью, словно освежеванная оленья туша, обезглавленное тело к краю верхней площадки, и кровь алой струей устремилась вниз по прорезанному в каменном склоне желобу.
После этого помощники жреца поволокли к алтарю следующую бьющуюся в истерике жертву.
С отвращением отвернувшись, я увидел, что Цветок Пустыни тоже смотрит в сторону, вся дрожит, и глаза ее наполнились слезами. Непроизвольно обняв девушку, я ощутил, что ее тело сотрясают приглушенные рыдания. Меня всегда удивляло, как Цветок Пустыни, перенесшая столько страданий во власти злобного Теноча, сумела сохранить доброту и сочувствие к чужому горю.
Но Звездочета, похоже, кровавый обряд тоже не радовал. От меня не укрылось, что он поморщился и отвел взгляд.
— Звездочет, — обратился к нему я, — неужели тебя, как и эту бедную девушку, мутит от вида крови?
— Ты бы лучше следил за своим языком, Койотль, — проворчал старик. — Мы уже не в походе. Это Толлан, здесь порядки другие. Если жрецы услышат, что ты говоришь такие слова высшим, включая меня и Дымящегося Щита, тебе первым делом засунут в рот авокадо, чтобы пресечь недозволенные речи, и вскоре уже твое сердце будет вырвано из груди, а голова сброшена вниз по склону. Даже смотреть на них советую с осторожностью, чтобы тебе не выкололи глаза раскаленными ножами и не вставили в кровоточащие глазницы раскаленные уголья.
— Но разве Дымящийся Щит не сможет защитить нас от жрецов? — спросила Цветок Пустыни. — Он ведь, кажется, влиятельный человек.
— Если жрецы заимеют на вас зуб, отстоять вас будет почти невозможно. Да, Дымящийся Щит имеет вес, но спасти обреченного может только правитель, а он практически недоступен.
Словно в подтверждение его слов, по склону пирамиды скатилась еще одна голова.
Речи старика нагнали на меня страху, но бедняжка Цветок Пустыни приняла их еще ближе к сердцу. И снова я обнял ее и успокаивающе прошептал:
— Не отчаивайся, Цветочек. Давай покажем этим жестоким людям, из какого мы теста.
— Будь с нами Дымящийся Щит, мне бы было спокойнее.
— Правитель всегда направляет сюда своего помощника со свитой, проверить, как проходит обряд, — ответил Звездочет Цветку Пустыни, — а это все равно что стая демонов из преисподней Миктлантекутли. У Дымящегося Щита достаточно ума, чтобы избежать такой встречи.
— Но ты-то ведь здесь, — сказала Цветок Пустыни, благодарная старику за поддержку. — Значит, и Дымящийся Щит мог бы остаться.
— Нашла кого сравнивать — он ведь не старая развалина вроде меня. А стало быть, у него еще сохраняются иллюзии по части того, будто жизнь — стоящее дело.
— А ты не боишься смерти? — спросил я.
— Ко мне она придет как милость.
— А ты уверен, что этот адский демон явится именно сюда? — осведомилась Цветок Пустыни.
— Сегодня не обычный вечер, а праздничный. И проверять пленников в такие дни надлежит главе личной стражи правителя, то есть ему.
— А если я попрошу его о милосердии? — спросила Цветок Пустыни.
Саркастический смех Звездочета было больно слышать.
— Если ты выкажешь страх, он не просто отправит тебя на жертвенник, а прикажет разрезать на тысячу кусочков или подвесить за волосы и зажарить на медленном огне. А когда ты еще будешь дышать, но уже хорошо поджаришься — съест!
Цветок Пустыни съежилась от ужаса, и я взял ее за руку.
— Вы должны убедить этого демона в том, что отважны, как ягуары, — сказал старик нам обоим.
Цветок Пустыни попыталась взять себя в руки, хотя тут, как назло, очередная отсеченная голова скатилась прямо нам под ноги и уставилась на нас мертвыми, невидящими глазами. Торопливо подбежавший помощник жреца тут же забрал ее.
— Проклятье! Вот и сам демон пожаловал, — проворчал Звездочет.
Все крики и вопли мгновенно смокли, воцарилось гробовое молчание. Люди в ужасе расступились перед грозным посланцем правителя.
Мы с Цветком Пустыни едва не упали на колени, Звездочет рванул нас обратно.
— Стойте, как воины, — буркнул он, в то время как каждый мой нерв требовал пасть ниц.
Этот сановник являлся также главой воителей-Ягуаров, и, хотя сам носил просторное черное облачение с капюшоном, его сопровождал эскорт из благородных воителей в пятнистых ягуаровых шкурах и головных уборах с великолепными плюмажами. Каждый из них держал на плече боевой топор из сверкающего черного обсидиана.
Он и его воины направлялись прямо к нам.
— Гриф проверяет свою добычу, — прошептал Звездочет.
При этих словах мы с Цветком снова попытались преклонить колени, но Звездочет опять нас удержал.
— Вы должны держаться с достоинством, а не униженно и выказывать воинскую отвагу.
Воинскую отвагу? Ну и дела, меня так пробирало смертельным ужасом.
— Ты просто не дай ему заметить, что дрожишь, — шепнул я Цветку Пустыни и почувствовал, как напрягся ее позвоночник.
Она вздернула подбородок и, надо же, действительно перестала дрожать. Ее пример придал мужества и мне: я расправил плечи, выставил челюсть и вперил взгляд прямо в лицо сурового дознавателя, которое было скрыто тенями и низко надвинутым черным капюшоном.
— Ты мой герой, — шепнула мне в ответ Цветок, воодушевив меня еще сильнее.
Так и не поднимая головы, воитель шагал прямо на меня и, лишь подойдя вплотную, выпрямился и откинул капюшон.
И улыбнулся.
Мы, не мигая, смотрели прямо в глаза… Дымящегося Щита.
Он одарил меня еще более широкой улыбкой, а потом так сжал каждого в объятиях, что у нас затрещали кости.
