Глава 2
Дружина вениконов взобралась наконец на лысую макушку холма, откуда отлично проглядывался погибающий стан. От крайнего воина в колонне до опушки леса было не меньше полутысячи шагов. Крутизна склона и почти непроходимая чаща заставила всех перейти с бега на шаг, да и то он отнимал массу сил. Ратники Друста тянулись длинной, извилистой лентой, составленной из семейных групп вокруг каждого лучника или копьеносца, за которыми в студеном утреннем воздухе тянулось по белесому шлейфу пара. Друст сплюнул на тощий дерн и проворчал начальнику личной охраны, который держался у плеча хозяина:
– Не знаю, не знаю… Может, и удалось оторваться, хотя вряд ли. Проклятые латиняне никогда так просто не сдаются…
Телохранитель поморщился, и не только от смысла этих слов. У него уже давно кололо в груди; долгий подъем давал себя знать.
– Согласен. Да мы тоже хороши: такой след за собой оставляем, и слепой не заблудится.
Воевода мрачно кивнул, в который раз бросая взгляд в сторону леса.
– Солдатню бояться нечего – по такому склону в доспехах и с полной выкладкой не покарабкаешься. Кавалерии – вот чего я опасаюсь…
– Опасаешься? Ой-ой-ой! А я то-то думал, Друст со своими соплеменниками ничего не боится!
Воевода гневно вскинул взгляд и обнаружил, что Кальг, которого продолжал нести на плече тот же воин, что оглушил его до беспамятства, наконец пришел в себя. Голос вождя сельговов был слаб, но ядовитый сарказм никуда не делся. Друст выбросил руку и хорошенько постучал костяшками пальцев Кальгу по голове, заставив бывшего предводителя мятежников скрежетнуть зубами от злости.
– Кальг! Стало быть, жив, зараза? Я уж решил, что Маон слишком тебя приголубил, да, видно, твой череп и вправду без мозгов, сплошная кость от уха до уха.
Кальг надменно усмехнулся.
– Ага, пооскорбляй еще, отведи душу. Раз уж все равно продашь латинянам. Если, конечно, они дадут тебе уйти.
Друст с угрюмой ухмылкой показал ему боевой молот.
– Ничего-ничего. Пусть стараются. Может, и убьют кого, да только из числа самых слабых. А нам это лишь на руку, потому как…
Ниже по склону вдруг загудел боевой рожок, и Друст обернулся, вглядываясь в чащу. На фоне опушки гарцевал одинокий всадник, трубивший сигнал, мол, дружина вениконов обнаружена на северном склоне. При виде лица Кальга, перекошенного страхом и надеждой, воевода издал смешок:
– Что, влип? То ли моим рабом станешь, то ли тебя латиняне отобьют… чтобы потом пригвоздить к кресту и смотреть, как вороны выклевывают тебе глаза. Еще живому. Ладно, Маон, спускай его на землю, сейчас ты мне нужен для ратного дела. Кальг, можешь идти с нами. А хочешь, оставайся, узнаешь, чего они тебе уготовили.
Потом Друст напряг легкие и рявкнул:
– Братья-ратники! Римская конница вот-вот нас настигнет, чтобы снести столько наших голов, сколько получится. Ведь за каждую император платит звонкой монетой! Но мы должны идти вперед, что бы ни случилось, сколько бы раз они ни атаковали! Если остановимся, они подтянут пехоту, окружат нас и перебьют, отгородившись своими щитами. Продолжайте идти, отбивайтесь пиками, не давайте им приблизиться! Лучники! Работайте как можно точнее, цельтесь наверняка! Мы должны идти, должны перевалить через этот земляной прыщ, чтобы выйти к своим землям! А их кавалерия потом отстанет. И помните, братья: сегодня мы ужинаем кониной!
Кальг, который поначалу шатался на затекших ногах, когда могучий Маон безо всяких церемоний скинул его на землю, скрежетнул зубами и поплелся рядом с вениконским воеводой. Несмотря на боль в ушибленной голове и ватные колени, на его физиономии по-прежнему играла циничная улыбка.
– «Сегодня мы ужинаем кониной?» А я-то думал, что лучше меня никто врать не умеет!
Друст вновь оглянулся на кромку леса, откуда уже вытягивалась цепочка из всадников, с легкостью бравших склон.
– Смейся, пока весело. Эти скоты так и будут за нами тащиться, пока их полку не прибавится. И уж тогда начнут колоть отбившихся да осыпать стрелами наши фланги. А у тебя, Кальг, и щита нет…
– Нет, вы только полюбуйтесь на него! Вышагивает с таким видом, будто и впрямь имеет какое-то отношение к войне.
Легионер по имени Маний набрал воды в горсть и энергично обтер лицо, смывая запекшуюся кровь, после чего проделал то же самое с волосами, гримасничая, когда ладонь натыкалась на комки грязи. Он еще раз метнул неодобрительный взгляд в сторону примипила Двадцатого легиона, который вальяжно миновал тунгров, громогласно сыпля приказами направо и налево. Маний пихнул соседа в бок:
– Весь из себя такой бравый… Ну конечно, раз уж рубка кончилась. А поговаривают, как дошло до дела, его и близко никто не видел. Один парень из ихней Первой когорты вообще мне шепнул, дескать…
Зычный рык центуриона Ото, ветерана-служаки с изуродованным лицом, заставил его поперхнуться.
– Седьмая, стройся! И хватит ныть, выправить цепь! Для вас, лодырей, работенка нашлась!
Окрики других центурионов понеслись вдоль оборонительного рубежа, который еще на рассвете так стойко держали тунгры. Сотники поднимали людей, вновь формировали шеренги.
– Взять хотя бы нашего Кастета. Вот что значит офицер. Такой завсегда рядом с тобой встанет, коли надо. И с ним шутить ни-ни. Помнится, как-то раз…
– Разговорчики в строю! Еще кого увижу с разинутой пастью, вобью зубы в глотку!
Маний многозначительно подмигнул товарищу, но рот благоразумно открывать не стал. Ото окинул шеренги цепким взглядом, убеждаясь, что все преисполнены внимания.
– То-то же… Седьмая, слушай новый боевой приказ! Поручено вспахать рылом, что не догорело, все переворошить, любые найденные ценности сдать. Учтите, в становище до сих пор прячутся синеносые недобитки, поджидают темноты, чтобы смыться. Поэтому в шалаши и шатры входить сквозь стены, ясно? Если, конечно, не хотите потерять башку. Взрезал мечом стенку, хорошенько оглядел все внутри и, если там пусто, обыскал. Если там кто-то есть, внутрь не входить, а проорать, мол, сдавайся, гаденыш! Коли потребуется, окружайте и выгоняйте скотов копьями. Напоминаю: валить только в крайнем случае. Империя выручает за них неплохие денежки на невольничьих рынках. На Скавра – все помнят трибуна Скавра и на что он способен? – так вот, на Скавра выльют бочку дерьма, если мы не доставим ему десяточек-другой живьем. А дерьмо всегда течет сверху вниз! Далее: внутри шалашей и шатров возможны находки в виде оружия и предметов личной роскоши. Если узнаю, что кто-то что-то скрысятничал, пеняйте на себя. Считайте, что порка перед строем обеспечена, но сначала дам понюхать вот этого… – Он вскинул кулачище, испещренный шрамами давно позабытых сражений. – Вопросы? Нет вопросов! Седьмая-я… МАРШ!
Развернутые в цепь центурии потянулись по склону, оставляя без внимания дымящиеся головешки на месте шатров и шалашей, сосредоточившись только на тех, что не сгорели во время битвы. Время близилось к полудню, солнышко ласково пригревало, и никому не хотелось лезть из кожи вон. Солдаты брели лениво, правда, с оглядкой на сотников; порой что-то действительно попадало в руки – то кем-то потерянная ценная вещица, то забившийся в угол варвар. Наконец когорта добралась до площадки, которую раньше занимало племя вениконов.
Подойдя к очередному шатру, контуберний Мания в который раз занялся одним и тем же делом. Десятник привычными взмахами рассек ткань, сделав разрез в форме перевернутой буквы «V», и опасливо посмотрел в полумрак. Мгновение спустя он предостерегающе крикнул:
– Тело!.. Похоже, жмурик… – Прикрывшись щитом, он шагнул внутрь, держа кинжал наготове. Осмотрелся. – Чисто!.. Та-ак, а это что? – Пнув скорчившийся труп в плечо, он обнаружил под ним какой-то деревянный ларец. – Ну-ка, ну-ка… Поди, обычное дикарское барахло… ложечки-ножички, застежечки…
Он сунул украшения себе в кошель и вдруг нахмурился, заметив нечто блестящее в кулаке распростертого варвара. Десятник нагнулся, чтобы разогнуть судорожно сжатые пальцы, чувствуя, как быстрее забилось сердце.
– Эге! вот так штучечка, аж вся сверкает… – Он обернулся к разрезу в полотнище, негромко позвал солдата, что стоял снаружи, и показал ему находку. – А уж тяжеленькая-то! Весит не меньше моего кинжала! Кастету, что ли, сказать…
Выражение лица десятника говорило о противоположных намерениях. Его товарищ поглядел на сокровище и кивнул в ответ на невысказанное мнение:
– Ну да, ну да. Пусть старый хрыч заберет себе все денежки, которых нашему контубернию до конца дней хватит. Нет уж, дудки. Мы за эту вещицу кровь проливали, нам и владеть. Спрячь быстренько за доспехи, слева, чтоб еще и щитом прикрывало. Считай, это наша пенсия.
– Сегодня мы их не остановим.
К вечеру вениконы преодолели с дюжину миль на северо-восток от дымящихся руин становища и упрямо продолжали двигаться, сопровождаемые римской конницей с тыла и обоих флангов. Измочаленные щиты и окровавленные копейные жала красноречиво излагали историю похода, но за каждые полдесятка вениконских трупов, оставленных в глинистом месиве лесных склонов, конница заплатила по всаднику. Не покидая седла, трибун Лициний следил с одного из боковых холмов за варварами, что устало плелись по тощему дерну возвышенности под неспешно угасавшим солнцем. Наконец он решительно бросил группе сопровождавших его декурионов:
– До темноты они успеют сделать еще несколько миль, а вот ночной привал им придется устраивать на открытой местности. Нам следует вернуться к основным силам. Что людям, что лошадям необходим отдых, пища, а с утра вновь приступим к делу. На сегодня, думаю, хватит. Насмотрелись.
Действительно, еще днем его люди со щемящим сердцем наблюдали, как оборонялись вениконы. Они сдергивали всадников с седел и, навалившись всем скопом, добивали их с такой дикостью, что последние минуты злосчастных были сплошным воплем ужаса и боли. Любой конник, бросавшийся в таких обстоятельствах на выручку, лишь подписывал собственный смертный приговор. Кавалеристы в бессильной ярости наблюдали за скорой и жуткой кончиной своих соратников. Для людей, приученных ставить благополучие скакуна впереди личных интересов, горечь усугублялась судьбой осиротевших лошадей, которых втаскивали в гущу варваров и тут же забивали. Дымящиеся туши мигом разделывались. Первоначальный пыл латинян быстро угас, когда стало ясно, чем грозит приближение к орде, чей побег римляне пытались пресечь. Оставалось лишь закидывать вениконов проклятиями да угрозами, а так по большей части конники попросту тряслись ленивой переступью поодаль, погрузившись в угрюмое молчание и изредка бросая мстительные взгляды на варваров, которые охотно тащили на себе и собранное с римских трупов оружие, и куски свежей конины.
– Трибун, не сохранить ли хотя бы дозорное сопровождение?
Лициний скупо помотал головой.
– Не вижу необходимости. След на траве обязательно останется, вот мы его утром и возьмем. Я больше не намерен просто так разменивать своих людей на этих скотов. А завтра мы захватим с собой припасов на несколько суток… И еще кое-какие гостинцы. Будут знать, как наших лошадей резать. Все, поворачивайте декурии, а то они что-то замечтались в седлах. Возвращаемся в лагерь, на ночлег.
– …и он мне, дескать, держи мой левый фланг, а сам ка-ак сиганет в самую гущу синеносых! Хвать топор и давай им охаживать направо и налево. Весь в кровище с темечка по пятки, чьи-то кишки летят сюда, дерьмо туда…
Приметив из-за плеча Циклопа приближающегося центуриона Юлия, легионер-ветеран, среди своих товарищей больше известный под кличкой Шрамолицый, вытянулся и замолк. Старший офицер Пятой центурии остановился возле полудесятка воинов, кучковавшихся в нескольких шагах от командирской палатки. Оглядев солдат, крепко сбитый сотник ткнул большим пальцем себе за спину и, нацепив вечно хмурую гримасу на черное от щетины лицо, недовольно процедил:
– Что уши-то поразвесили? Басен не слыхали? Нашли кому верить… А ну, герои-тыловики, разошлись и занялись делом. Бегом!
Легионерам не требовалось повторять дважды. Каждый побрел к своему подразделению, начальник караула тоже развернулся, собираясь уходить, как вдруг наткнулся на выставленный в грудь палец и пристальный взгляд.
– Кроме тебя, Циклоп. И ты, Шрамолицый, тоже не спеши. Разговор есть.
Одноглазый тессерарий покорно кивнул, не позабыв о своих стычках с Юлием еще до того, как им заинтересовался Марк, который и вытащил Циклопа из спирали нарушений уставной дисциплины и все более жестоких наказаний.
– Начальник караула, где твой центурион? Отвечать.
Август показал на палатку за спиной.
– Мы как вернулись в лагерь, он ни разу не вышел.
– А твой опцион?
Шрамолицый тоже решил поучаствовать в беседе.
– Он с ранеными. Велел мне воды принести.
Центурион подался ближе, буравя глазками Шрамолицего и крепко хватая его за тунику.
– Вот и принеси. А здесь тебе нечего делать. Понял? Да, и кстати, попутно маленький совет. Если еще раз услышу, как ты распинаешься про своего Корва и его сегодняшние подвиги, тебя ждет болезненный урок на тему «Закрой пасть». Поговаривают, будто ты над своим центурионом трясешься, как клуша над цыпленком, болтаешь о нем каждому встречному и поперечному. Может, это тебя, а не меня надо бы звать гарнизонным сортиром? Раз на большее ты не способен? А теперь пошел вон.
Весь побагровев, Шрамолицый зашагал прочь, кипя гневом, но мясистый центурион уже забыл о нем, повернувшись к начальнику караула:
– Так он что, действительно там засел и не вылазит? Не желает носа казать?
Циклоп молча кивнул; его расстроенные чувства до того бросались в глаза, что даже Юлий, который при других обстоятельствах тут же наорал бы на него, приказал взять себя в руки и заняться делом, лишь хлопнул тессерария по плечу.
– Ладно… Сходи-ка проследи, чтобы люди привели в порядок оружие, да пусть закутываются в плащи и отдыхают до утра. Поговаривают, спозаранок опять на марш, охотиться за новыми синеносыми башками.
Циклоп вновь кивнул, отсалютовал могучему центуриону и пошел исполнять приказ. Юлий задумчиво разглядывал палатку и ее задернутый проем, наконец обреченно махнул рукой и шагнул внутрь. Там он обнаружил сидящего в полутьме Марка, который так и не удосужился снять доспехи, вымазанные запекшейся кровью убитых.
– Вот еще новости! Эй! Давай, парень, ты же сотник, встряхнись. У тебя там раненые, а ты их бросил на попечение своего опциона. И вообще, я бы на твоем мес…
– Он мертв, Юлий. Мертв. Мой лучший, единственный друг на свете…
Центурион проследил за бесконечно усталым, пустым взглядом – и вздрогнул. На земле, словно подпирая палаточную стенку, стояла отсеченная голова Тиберия Руфия, в ответ взиравшая на молодого сотника остекленевшими глазами.
– Чтоб мне провалиться! Да ты совсем… да как же…
Окончательно потеряв дар речи, здоровяк-центурион только потряс головой от возмущения и потянулся вниз.
– Оставь. Его. В покое!
Чуть ли не звериная, едва сдерживаемая свирепость, прозвучавшая в голосе Марка, заставила командира Пятой замереть на месте. Он медленно повернулся к своему товарищу и очутился лицом к лицу с человеком, в котором с трудом признал молодого парня, сумевшего выбраться практически из пропасти и доросшего до тунгрийского сотника. Марк заговорил вновь, цедя слова сквозь стиснутые зубы:
– Не вздумай его тронуть. Ты понял меня? Я еще не все ему сказал, не все объяснил.
И тут он вдруг обмяк, будто внутри что-то поддалось. Будто свечу задуло.
– Просто оставь меня с ним, ладно? Нам надо попрощаться…
Юлий выпрямился и беспомощно повел могучими плечами.
– Марк, послушай… Так нельзя, это неправильно…
Юный центурион медленно съехал спиной по парусиновой стенке, не сводя взгляда с мертвой головы. Юлий только глаза закатил и, раздраженно оскалив зубы, вылетел из палатки.
– Ты! Стоять!
Проходивший мимо ауксилий испуганно дернулся при диком окрике, замер по стойке смирно и выпучил глаза, ожидая худшего.
– Светильник и масло! В палатку твоего центуриона! Живо, сволочь!
Трибун Скавр вернулся к себе в палатку уже на закате, когда солнце коснулось западного горизонта. Взгромоздил шлем и перевязь с мечом на небрежно обтесанный стол, после чего скупым кивком пригласил присесть двух старших центурионов. Вслед за успешным набегом на становище сельговов и резней, которую устроили два римских легиона, его в компании других командиров вызвали к наместнику провинции на совещание, затянувшееся до самого вечера. Скавр буркнул что-то негромкое телохранителю, и великан-германец, кивнув в ответ, ступил наружу, встал в охранение.
– Арминий проследит, чтобы нас не беспокоили. То, что я хочу сказать, предназначено исключительно для ваших ушей, по крайней мере, на текущий момент.
Приняв винную чашу из протянутой руки примипила Фронтиния, Скавр поднял ее, молчаливо приветствуя обоих офицеров, и осушил одним глотком.
– Спасибо, Секст. Митра необоримый, если б вы только знали, до чего мне этого не хватало. Просто диву даюсь, как наш воздержанный скромник Ульпий Марцелл вообще сумел дослужиться до претора. У него о добром кубке и мечтать не смей, хотя бы и после славной рубки… Ладно. Как люди?
Прежде чем ответить, Фронтиний провел ладонью по налысо бритой голове. Выглядел он изрядно уставшим.
– Трибун, наш участок лагеря уже полностью обустроен. Сторожевое охранение выставлено. Обе когорты отдыхают. Караулы удвоены. На случай, если варвары попытаются просочиться к нам под покровом темноты.
Его коллега, старший центурион Второй когорты Нэуто, согласно кивнул.
– Утром больше всего досталось Первой когорте, так что мы решили, пусть моя Вторая и займется караулами.
Скавр ничуть не удивился, услышав о принятом решении. С момента своего назначения на должность командира обеих тунгрийских когорт вслед за преждевременной кончиной префекта Второй и одновременного повышения в чине до трибуна, что отражало возросшую ответственность и социальное положение, Скавр убедился в отличной слаженности, которой отличалась работа обоих примипилов. Их решения крайне редко требовали пересмотра или вмешательства.
– Потери подсчитали?
Даже не заглядывая в раскрытый диптих восковой табулы, которую Фронтиний держал в руке, посуровевший примипил доложил:
– Сто тридцать семь, из них восемьдесят семь безвозвратных. К рассвету, думаю, потеряем еще с дюжину тяжелораненых. По словам лекарей-капсариев, есть надежда, что со временем десятка два удастся вернуть в строй, но остальные для армии утрачены. Впрочем, практически все центурии сохраняют приемлемую боевую численность. Кроме, конечно, Шестой. Там дела совсем невеселые.
Трибун кивнул.
– Да. От наместника слова признательности и сочувствия. То же самое от имени легата Эквития и всего Шестого легиона. Эквитий, кстати, потом ко мне подошел, просил передать тебе привет и сказал, мол, требуй чего хочешь, всем поможем. Кроме, разумеется, пополнения людьми. И вот я думаю: что бы такое у него попросить?
Буквально за несколько месяцев до этого командир Шестого легиона был префектом Фронтиния, так что их отношения были прочны и доверительны. Примипил задумчиво покачал головой.
– Разве что сбагрить подальше юного Корва… А то он вновь начудил, весь лагерь про него только и гудит. Если так пойдет дальше… Ох, чует мое сердце, накличет он на свою шею – и наши заодно! – любопытствующих из штаба командования. Только кто ж его возьмет? Нет, трибун, боюсь, легат ничем нам не поможет.
Скавр задумался.
– Н-да… Ну а сам-то он как сейчас?
Фронтиний дернул плечом.
– Юлий докладывал, сидит-де как сыч в своей палатке на пбру с головой злосчастного Руфия и даже выходить не желает. Говорит, хватит, накомандовался, слишком многих друзей проводил на смерть. Давеча Антеноха, а теперь вот лучшего из лучших. Возможно, Дубн быстро привел бы его в чувство, но он в полусотне миль от нас, залечивает колотую рану в брюхе. Остается только Юлий, а он столь же толстокожий, как и я. Имейте, кстати, в виду, что Марк всерьез пытался приделать голову Руфия обратно.
Скавр кивнул.
– Теперь главное не попасть ему под руку. Ладно, оставим эту тему, время все залечит. Примипил Нэуто, как дела во Второй когорте?
– О новых смертях пока не докладывали, трибун. С другой стороны, тяжелораненых тоже нет, даром что утром потеряли пятнадцать человек убитыми. Секст предложил, чтобы зачин в следующей битве был наш, я не против. Тем более сомневаюсь, что после сегодняшнего в сельговах вообще остался боевой дух.
Скавр помассировал ладонью впалые щеки. Вокруг серых глаз отчетливо проступали темные круги из-за бесконечных стычек с варварами, которыми отмечена вся прошлая неделя.
– Не готов сказать, ждет ли что-то серьезное до конца этого года, но могу заверить, что военная кампания далеко не завершена. Во всяком случае, для нас.
Фронтиний нахмурился.
– «Для нас»? А остальные армейские части?
– А остальные армейские части, примипил Фронтиний, заняты другими делами.
Префект извлек свиток с картой, которую держал в походном рундучке, и расстелил ее по столу, прижав края своим шлемом и перевязью. Показал на пятнышко к северу от Вала, что шел поперек всей провинции, отсекая цивилизацию от диких северных племен. Пятнышко находилось к востоку от тракта, ведущего от границы на север и как бы разделяющего варварскую территорию на две половины.
– Это – мы. Сражение выиграно, сельговы выбиты и загнаны обратно.
Он постучал пальцем по участку к западу от тракта: здесь находились земли упомянутого племени.
– Их, конечно, еще придется сдерживать, но на это, думаю, хватит и одной когорты, раз уж сегодня мы их так потрепали. На пригляд можно оставить когорту гугернов или вангионов, у них достаточно людей, чтобы сельговы и носа высунуть не смели. Сами знаете, как…
Оба старших центуриона скупо кивнули, и в голосе Нэуто прорезалась суровая нотка:
– О да, трибун, знаем. Спуску не давать, любыми способами показать синеносым, где их место. При малейших признаках неповиновения сжигать поселение дотла, конфисковывать все, что они не догадались спрятать. В общем, устроить такую зиму, которую им еще долго не забыть. Будет пара-другая стычек, однако после сегодняшнего они уже не оправятся… Так что там с нами?
– С нами, похоже, все гораздо интереснее. – Трибун показал на земли к востоку от Северного тракта. – Нам приказано продвигаться на северо-восток, освобождать вотадинов из-под ярма ставленников Кальга. Коль скоро мы пока не знаем, ни какие силы он туда направил, ни кого поставил новым вождем после расправы над Бренном, решено выдвигаться в полном боевом составе. Мало того, к нам перебросили шесть турм кавалерийского крыла Петрианы в качестве дозорных разъездов. Наместник полагает, что Кальг, раз уж его труп не найден, затеял укрыться в столице вотадинов, которая возбуждает такой интерес нашего начальства. Дескать, что же такое они там прячут?
Примипил Фронтиний вновь помрачнел, затем надломил бровь, бросая язвительный взгляд на Скавра.
– И он хочет, чтобы мы управились силами двух когорт? Да сюда надобно в два раза больше людей, я уж не говорю про кавалерию. Шесть петрианских турм! Всего-то пара сотен пик… Мы не только понятия не имеем, какой противник нам уготовлен и в каком числе, но и нерешенной остается крохотная проблемка с вениконами. Насколько я понимаю, некая трусливая бестолочь в широкополосчатой тунике слишком долго жевала сопли у становища, и вся вениконская дружина в полном составе быстренько удрала сквозь пролом в северном фасаде тына.
Скавр сердито кивнул, явно не одобряя оскорбительные выражения, которые подбирал его подчиненный в адрес старшего офицера.
– Я знаю, примипил, знаю. Не буду утомлять тебя деталями, а скажу лишь, что эта оплошность уже привлекла к себе внимание властей предержащих. С другой стороны, надо иметь в виду, что «трусливая бестолочь» все-таки командует когортой, приданной нам в помощь из Двадцатого легиона. Судя по всему, Ленат решил загладить допущенный промах, оставшись с нами еще на несколько недель.
– Ну а что с вениконами?
– По последним данным, удирают на север после целого дня мелких стычек с петрианцами. А может, и не очень мелких. Судя по донесениям, наши доблестные конники добили несколько сотен варваров, когда те отставали от изнеможения. В ответ трибун Лициний потерял с полсотни всадников, которым в буквальном смысле отрывали руки и ноги, когда они чрезмерно увлекались и оказывались слишком близко.
Нэуто, доселе разглядывавший карту, решил вмешаться. Его голос был полон насмешки.
– Другими словами, все прочие легионы остаются на месте и лишь подсчитывают захваченных рабов, а нам выпало идти на север, чтобы взять приступом Динпаладир. Силами всего лишь пары сотен кавалеристов да трех когорт, одной из которых командует бесхребетный аристократишко. К тому же не удивлюсь, если попутно нам придется отбиваться от всего вениконского воинства.
Скупо усмехнувшись, Скавр кивнул.
– Почти в точку, примипил. С одной поправкой, что легионам не придется от безделья начищать свои доспехи до парадного блеска. Я вам еще не говорил, но есть одно обстоятельство, которое не даст людям заскучать.
У обоих примипилов сузились глаза. Нэуто негромко выдохнул вопрос, заранее нацепив гримасу человека, ожидающего крайне неприятных известий:
– Бриганты?
Скавр кивнул.
– Да, примипил, бриганты. Кальг наконец добился своего полномасштабного мятежа, пусть и запоздалого. Так что нам остается только расхлебывать чужую кашу.
– Будь они трижды прокляты, эти мятежники. Ведь казалось, еще пара-тройка дней, и мы у Вала, а там, глядишь, наложили бы руки на нашего «орленка». Так нет же. Сиди теперь, жди, пока здешняя пехота изволит отлипнуть от теплых постелей, чтобы вычистить обнаглевших бриттов огнем и железом. Боюсь, наши армейские уроды до того обленились без дела, что уже боятся выходить на охоту за синерожими. Да моя гвардия прошла бы сквозь смутьянов, как горячий нож сквозь масло!
Хищник с Эксцингом стояли на стенах Берегового форта в пятидесяти милях к северу от легионерской твердыни Тисовая Роща, раздраженно окидывая взглядом темнеющий вечерний пейзаж. Преторианец с чувством жаловался своему напарнику, хлопая ладонью по каменному парапету от переполнявшей его душу гадливости в адрес местного гарнизона.
– Отмахать за месяц такие концы, добраться до края нашей чертовой империи, меняя лошадей по три раза за сутки! У меня теперь не зад, а кожистая нашлепка. Мозоль. И все ради чего? Чтобы сидеть и пялиться вон на те холмы? Мол, как бы нам туда попасть? Потому что горстка местных дикарей что-то такое о себе возомнила? И вот наша отважная пехота побежала к мамочке, а разгребать кто будет?
Эксцинг криво усмехнулся, тряся головой в комическом унынии.
– Да, дорогой коллега, ничуть не сомневаюсь, что твои гвардейцы вмиг прошлись бы кровавой косой по здешним бунтовщикам. Увы, преторианцев я тут не вижу, зато перед глазами маячит все тот же вопрос. Будем ли мы ждать прибытия легионов с севера, когда они закончат свои дела там и повернут на юг, – или же мы сами все-таки рискнем отправиться дальше, раз уж приказа префекта Перенна никто не отменял? Думаю, ясно, чему я отдаю предпочтение, хотя последнее слово в вопросах военного искусства за тобой.
Хищник подарил ему хмурый взгляд, задумчиво похлопывая по рукояти меча.
– Наши с тобой предпочтения совпадают, братец. Надо немедленно идти на север, пока юный Аквила не укрылся еще надежнее. С другой стороны… Пара центурионов и кучка легковооруженной стражи мало что смогут противопоставить полнокровной дружине, если мы на нее нарвемся. Даже если бы нас охраняла сама гвардия. А я, в отличие от тебя, на себе испытал, что такое рубиться с варварами, еще в ту войну. Император послал нас тогда на квадов с маркоманами. Ох и насмотрелся же я на трупы тех, кого они брали в плен или выкрадывали из наших лагерей по ночам. С них потом живьем сдирали кожу на жертвенных алтарях… Короче, если тебе и впрямь неймется, завтра с утра туда и отправимся. Кто знает, может, и доберемся до Вала, никого по дороге не встретив, тем более что преимущество неожиданности на нашей стороне… – тут Хищник зловеще улыбнулся фрументарию, – …ведь на такую выходку осмелится разве что полоумный. Мои люди точно решат, что я окончательно свихнулся, но перечить не посмеют. Кстати, здесь военным искусством и не пахнет, такое предприятие – без достаточного количества людей, да еще в разгар мятежа – чистой воды самоубийство.
Фрументарий ответил не сразу. Несколько долгих минут он молча разглядывал далекие молчаливые холмы на северном горизонте.
– Ты во многом прав. Вылазка действительно куда более опасна, чем простое ожидание, пока не вернутся войска, чтобы навести здесь порядок. Если бы все было так просто, то не сомневайся, я бы давно принял решение. Боюсь только, дело много сложнее. Представим себе на минуту, что мы задержимся тут с месячишко. Каковы шансы, что слухи о появлении некоего преторианца в компании фрументария не долетят за это время до легионов? Зная солдатскую любовь к сплетням, я бы на это вообще не рассчитывал. Ну а коли новость о нашем прибытии более чем наверняка станет известна либо Аквиле, либо тем, кто помогает ему скрываться от правосудия, готов поставить собственные гонады против денария, что он удерет еще дальше. Не успеем мы добраться до Вала, как его тунгрийская когорта вновь растворится в здешних лесах. И ищи их тогда свищи…
Он помолчал, насмешливо разглядывая кислую физиономию напарника.
– Вот она, проблема-то. А, Квинт? Если вернемся домой с пустыми руками, потому что потеряли время на ожидание, не стоит рассчитывать на теплый прием. Вопрос не столько военный, сколько политический. Что перевешивает: неопределенный риск погибнуть от руки варваров или вполне предсказуемые последствия нашего появления в Риме без подарка, который так ждет Перенн? Я за то, чтобы идти на север прямо завтра. А твои несомненные навыки позволят нам избежать ненужных встреч с дикарями и добраться до Вала в целости и сохранности.
Состроив недовольную мину, Хищник с неохотой кивнул.
– Коли так, поговори с местным центурионом и заодно постарайся добыть указания поточнее, чем простое «от северных ворот скачите на полночь и не слезайте с седла, пока не наткнетесь на Вал». Ну а я пойду, сообщу отличные новости моим парням. Ох, радости-то будет…
– Эй, ты! Чего шляешься по лагерю после отбоя?
Маний едва не обделался, заслышав из мрака грубый голос и до боли знакомый лязг, который издает выхватываемый из ножен гладиус.
– Это я! Это я! Маний!
Из теней между палатками показалось мрачная физиономия Ото.
– Во имя Гадеса! Я уж собрался проткнуть тебе брюхо!
Тут Маний уловил в дыхании центуриона несомненные винные нотки и облегченно выпрямился.
– Не спится что-то, командир. Вот, решил выйти на свежий воздух…
К его изумлению, офицер понимающе кивнул, шумно сопя раздутыми ноздрями.
– Не спится ему… Я вот тоже ворочался-ворочался… Столько людей положили, и каких людей!..
Он пошатнулся. Маний выбросил было руку, желая поддержать пьяного сотника, и перепуганно ее отдернул, когда Ото заорал:
– Руки прочь, скотина! Убирайся на свое место!
– Слушаюсь!
Отсалютовав, ауксилий развернулся и заторопился к палатке, где встал в тень, чтобы понаблюдать, как пошатывающийся Ото бредет к себе, после чего облегченно выдохнул: пронесло! Неподалеку простонал во сне кто-то из солдат – бедолагу явно не отпускали кровавые события минувшего утра.
Дождавшись, когда Ото окончательно скрылся из виду, Маний продолжил путь по лагерю, старательно держась проходов потемнее. Доспехов на нем не было, только туника да солдатский плащ-сагум. Из оружия одинокий кинжал. Покинув расположение Первой Тунгрийской, он благополучно пробрался сквозь палаточный лагерь Второй когорты и очутился на участке, отведенном кавалеристам Петрианы. Благоразумно держась подальше от лошадей, приученных бить копытом в лоб каждому, кто неожиданно появлялся рядом, Маний забирался все глубже, пока, наконец, не увидел нужную ему палатку. Будучи куда больше соседних, она превосходила размерами даже шатер командира кавалерийской алы. Здесь хранились все припасы, потребные коннице для длительного похода. Высвободив кинжал из припрятанных под плащом ножен, Маний откинул входной полог и шагнул внутрь. Там он обнаружил единственного обитателя, который, шевеля от тяжкого умственного труда губами, корпел над списком истраченных за минувший день материалов. Не отрывая взгляда от перечня, интендант-актуарий раздраженно заворчал:
– Ну, чего тебе? Новый меч? Пару копий? Или, может, ты пришел сказать, что в сегодняшней заварушке потерял свою любимую сандалию? Чес-слово, сроду не видывал более наглых врунов, чем…
Его голос замер при виде молчаливого и неподвижного пехотинца. Рука интенданта скользнула под стол, где он держал дубинку на случай, если кому-то взбредет в голову поживиться драгоценным имуществом без надлежащих приказов и разрешений. Впрочем, таинственный ауксилий знаком показал, мол, не беспокойся, все в порядке, после чего сунул ладонь за пазуху туники и выудил оттуда нечто сияющее, да еще ошеломительного размера. Желтушный свет масляного фитиля заиграл на узорчатой поверхности, сводя с ума человечка, который всю жизнь мечтал о золоте. Позабытая дубинка глухо брякнулась на утрамбованный земляной пол, когда интендант суетливо выбрался из-за стола, чтобы благоговейно замереть над тяжелой шейной гривной, что держал незнакомый солдат. Обретя наконец дар речи, актуарий проблеял:
– Очень… любопытно… – Теперь его голос звучал мягко, словно лишний раз хотел напомнить, что речь идет о великой награде, которую ни в коем случае нельзя упустить. Интендант кашлянул, прочищая глотку, и заговорил вновь, на этот раз более деловым тоном: – Итак, рядовой… э-э?..
Маний отрицательно качнул головой. Черты его лица заострились от волнения.
– Я не дурак, если мы договоримся, то все должно остаться между нами. Стоит кому-то из чужого контуберния пронюхать, сколько монет принесла мне вот эта штучка, я потеряю и золото, и голову быстрее, чем ты можешь ограбить зеленого рекрута на полгода жалования вперед за ржавый доспех. Имей в виду: вот эта красота – пенсия для меня и моих товарищей.
Актуарий и глазом не моргнул, кивая с мудрым видом.
– Да-да, мой друг, ворья кругом развелось – не продохнуть, так что я не осуждаю твое пожелание остаться безымянным. Но… могу ли я узнать, какими судьбами тебе удалось найти эту… занятную вещицу? Трофей, поди? Я не ошибся? Насколько я понимаю, такой торквес вполне мог украшать шею какого-нибудь дикарского вожака, пока ему не снесли голову… хотя не припомню, чтобы в сегодняшних сводках сообщалось о подобном инциденте. Отсюда вопрос: откуда я могу быть уверен, что это не подделка?
Тунгр фыркнул, но веселости в его лице не было и в помине.
– Можешь не беспокоиться, все по-честному. Мы первыми ворвались в становище, когда рухнул частокол. А едва синеносые дали деру, как моя когорта гребенкой прошлась по ихнему холму, заглядывая в каждый шатер, каждый шалашик, выковыривая тех, кто попрятался. Рабы получатся что надо! Так вот, в одном из шатров нашел я какого-то варвара, вернее, его труп. Дротик из нашего стреломета прошиб его насквозь. Должно быть, ему поручили присматривать за этим ожерельем, но досталось оно мне с ребятами. Короче, что ты можешь предложить за такую славную вещицу?
Интендант выставил ладонь, с усмешкой наблюдая, до чего неохотно ауксилий расстается с тяжелым золотым украшением. Осмотрев витую гривну под светом масляной плошки, он одобрительно кивнул:
– Замечательно. Искусная резьба, явно подлинник. А если сюда добавить какую-нибудь романтическую историю вместо тупого пересказа об обыске трупа, то удачно подобранный коллекционер отвалит за нее небольшое состояние. Тебе же я могу предложить не больше пятисот монет… – Актуарий вернул гривну и лишь дернул плечом на гримасу, которую состроил пехотинец, потерявший дар речи от возмущения. – А чего ты ожидал? Десять тысяч золотых и ночь любви с самой крутобедрой кобылой нашего эскадрона? – Он устало вздохнул, будто изложение прописных истин укрывательства военных трофеев было самым обычным и давно наскучившим делом. Маний лишь сузил глаза, чувствуя, что ничего не может противопоставить превосходно отработанной технике облапошивания простаков. – Ты пойми, Безымянный, такие вещицы сами себя не продают. Первым делом я сбагрю ее одному скупщику, что живет на юге провинции. Понятное дело, не в убыток себе. Он, в свою очередь, перешлет ее в Рим знакомому купцу и тоже с этого кое-что поимеет. А уже купец найдет нужного барышника, который специализируется по редким и опасным сокровищам.
Видя, что тунгр в замешательстве, актуарий покачал головой. Мягко улыбнувшись, он продолжил:
– То, что ты затеял, – противозаконно. Найденный торквес ты был должен отдать своему сотнику, а он, в свою очередь, примипилу когорты, и так далее. Прямо сейчас этой безделушке полагалось бы сверкать на столе наместника, и тот потирал бы уже руки, сочиняя пышные приветствия, с которыми отправил бы дорогой подарок императору. А вместо этого ты как тать в нощи крадешься по лагерю в поисках покупателя, да еще зовешь меня в подельники. Римскому перекупщику вмиг свернут шею, стоит только начальству пронюхать об этом дельце. А как иначе? Он же лишает престол законной доли военной добычи! Нет, понятное дело, мы все так или иначе греем на войне руки, но стоит попасться, и эта красота обернется смертным приговором любому из описанной мной цепочки. За такой риск каждый из них захочет получить немаленький кусок пирога. Вот почему барышник в Риме заработает пятьдесят тысяч, а человек, который доставит ему гривну, – только двадцать пять. Мой знакомый с юга получит десять, я – если повезет – пять. Причем самый большой риск падает именно на меня. Ведь это я должен найти деньги на самом краю света, чтобы рассчитаться с тобой, плюс придумать способ передать товар моему человеку на юге, то есть через всю провинцию, где полыхает восстание. Это мне обойдется в тысячу, если не меньше. – Он вновь вздохнул, качая головой и вскидывая ладони, как бы сдаваясь. – А впрочем… Предчувствия говорят мне, что не надо бы, но я, так и быть, дам тебе тысячу. Сколько из твоего контуберния осталось в живых?
– Пятеро.
– Ну? Видишь? По две сотни на брата! Поди плохо? Жалованье за пару лет, к тому же без вычетов. С такими деньгами умный человек сумеет далеко пойти. Итак, что скажешь?
Помрачневший пехотинец уже понимал, что выбор невелик.
– Ладно, по рукам. Отсыпай золотишко, и разбегаемся.
Актуарий замотал головой.
– Прямо сейчас у меня всего-то сотня-другая. Остальное придется занять у… неважно. Оставь мне вещицу, а уж я позабочусь, чтобы с тобой расчет был сполна.
Тунгр ошеломленно вытаращился.
– Ага, так я тебе и сказал, как меня зовут и где искать. – Он сунул гривну под плащ и развернулся на выход. – Приду завтрашней ночью, так что готовь монеты. Вздумаешь тянуть, цена удвоится. За мой риск, раз уж приходится вещицу для тебя придержать.
Он поднырнул под входной полог и скрылся в ночи, опасливо петляя по лагерю. Интендант же, убедившись, что пехотинца не видно, расплылся в ухмылке от уха до уха и потянулся за плащом.
Отослав примипилов с приказом готовить когорты к завтрашнему походу на север, Скавр расправил затекшие конечности и, откинув завесу в дверном проеме, позвал Арминия:
– Заходи, мой друг, тебе тоже не помешает отдых. Завтра снова в дорогу, и ты мне нужен для ратных дел. Так, постой… Где у нас Первая когорта расположилась?
Не двинувшись с места, могучий германец скрестил на груди исполосованные рубцами руки и подарил своему трибуну неодобрительный взгляд.
– И ты еще хочешь, чтобы я ложился спать? На себя посмотри.
Скавр недоуменно вздернул бровь, затем вдохнул побольше воздуха, собираясь хорошенько отчитать ординарца, но захлопнул рот, когда великан наклонился, чтобы негромко добавить:
– Помнишь тот день, когда ты меня полонил? Когда Тунараз – разрази его самого гром! – бросил с облаков не только свой взгляд, но и несколько молний, даровавших тебе победу в момент неминуемого поражения, а моему народу – позор и рабство? Я тогда говорил и сейчас повторю, что буду сражаться и даже готов умереть за тебя, готов почитать твоего Митру, – но не жди, что я буду скрывать мое мнение. Так вот, я считаю, что тебе надо отоспаться и что совершенно ни к чему принимать личное участие в подготовке войск к боевым действиям, тем более нынешней ночью.
Ответ трибуна был столь же спокойным, однако ничуть не менее твердым:
– Арминий, есть один человек, которому требуется моя помощь.
Германец покачал головой:
– Нет. Ты олицетворяешь собой власть, а центурион Корв никогда и ни за что не склонится перед властями, пока на него смотрит голова лучшего друга. Предоставь мальчишку мне, а сам ложись. Если моя задумка не удастся, одному Митре известно, к каким средствам придется прибегнуть…
Скавр устало кивнул, дружески – чуть ли не ласково – похлопал великана по плечу, затем отвернулся и задернул за собой входной полог. Арминий еще пару минут молча глядел на тканую завесу, после чего решительным шагом направился в сторону расположения Первой когорты. В районе первого сторожевого поста ему навстречу вышли двое легионеров со вскинутыми копьями, чьи наконечники глянцево отсвечивали под факелами.
– Стой! Пароль!
Германец хохотнул и шагнул вперед, чуть ли не упираясь кольчужной рубахой в острия копий.
– Да вы что, уроды, совсем спятили? Какой еще пароль? Я битый час простоял в дозоре у шатра трибуна, и мне недосуг играть в ваши игры. А теперь прочь с дороги, или я отниму копья и засажу их вам, куда солнце не заглядывает.
Пехотинцы нерешительно переглянулись, однако их дальнейшим раздумьям помешал Юлий, который уже торопился навести порядок:
– Так, быстренько его пропустили. Он все равно слишком туп, чтобы запоминать пароли.
Арминий шагнул навстречу, обмениваясь крепким рукопожатием с местным центурионом.
– А-а, Юлий! Рад, что ты выбрался в целости и сохранности из сегодняшней заварушки.
Сотник показал ему длинный, хотя и неглубокий, свежезатянувшийся рубец в мясистом предплечье.
– Не в такой уж и целости. Новое пополнение моей коллекции шрамов. Если так пойдет дело, я и тебя обгоню. Ну а синеносый, который осмелился меня поцарапать, сейчас размышляет о собственной участи на шпиле моей палатки. По крайней мере, этим занята его башка… Итак, чем мы обязаны столь высокому, но припозднившемуся визиту?
Германец поморщился.
– Говорят, у вас тут один офицер засел в собственной палатке и напрочь отказывается выходить: дескать, нельзя мне, а то еще кто-нибудь погибнет. Что, есть такое?
Юлий перестал улыбаться.
– Есть… Я уже пробовал его урезонить, так он мне чуть котелок не снес. Надо что-то придумать, а то ведь с рассветом в поход. Что ж его, позади оставлять прикажешь?
Арминий с мудрым видом покивал.
– Ладно, я сам им займусь.
Юлий усталым взглядом проводил широкую спину германца, пока тот шел по дорожке между палатками, затем обернулся к дозорным и презрительно фыркнул.
– На случай, если появится еще один умник без пароля, но с громким голосом, следуйте золотому правилу. Когда сомневаешься, работай сначала копьем, а уже потом языком. И вы еще называете себя легионерами?..
Нужного ему человека Арминий нашел без особого труда. В то время как тунгры разбивали свои палатки вдоль прямых линий, навесы и шалаши их вотадинских союзников скучились тесным кольцом вокруг шатра предводителя. Германец не стал пересекать невидимую, но недвусмысленную границу, а предпочел крикнуть командным голосом:
– Мартос!
Через пару секунд из шатра выглянул варвар, в котором Арминий признал одного из телохранителей вотадинского князя. Ратник неторопливо приблизился, не сводя с германца спокойного взгляда. Большие пальцы его рук были заткнутны за пояс, в непосредственной близости от пары боевых ножей.
– Ты почему выкликаешь нашего воеводу так, словно он, а не ты оказался у латинян в рабстве? Почему не выказываешь уважения князю, предводителю свободных людей?
Германец мрачно усмехнулся и упер руки в боки, самоуверенно выпятив грудь.
– Когда-то, может, вы и были свободными. Но после предательства, которое устроил Кальг, вы все до единого столь же покорны Риму, как и я. Ну да что с тобой лясы точить, ты сам-то кто такой? Иди теперь и скажи своему хозяину, что мне надобна его помощь. Это насчет центуриона Корва.
Несколько долгих мгновений вотадин не сводил с Арминия жесткого взгляда, затем развернулся и скрылся среди множества шалашей. Еще через некоторое время из своего шатра появился Мартос. Пока германец пробирался к князю, тот разглядывал сияющие искры в угольно-черном небе, полной грудью вдыхая холодный ночной воздух. Подойдя ближе, Арминий встал напротив, и воевода повел свою речь, не отрывая взгляда от звездных россыпей.
– Мой человек передал, будто ты хочешь со мной поговорить. И еще очень просил разрешить вспороть тебе брюхо, как зайцу. Конечно, он расстроен, как и все мои воины, что им не дали поохотиться на Кальга, когда перебили его дружину. Думаю, впрочем, мои ратоборцы еще найдут, чем утешиться. Коль скоро эта падаль почти лишилась людей, которые захватили нашу столицу. Итак, с чем пожаловал? Что такого срочного приключилось, что не может подождать до утра?
С этими словами он остановил свой взгляд на Арминии, который уважительно склонил голову.
– Князь Мартос! Наш общий друг сотник Корв не желает выходить из палатки, а чуть ли не в обнимку сидит с головой своего соратника по имени Руфий и заявляет, что больше не хочет отправлять друзей на смерть. Конечно, не он первый, не он последний, но, думаю, мы оба понимаем, к чему это может привести.
Мартос кивнул.
– За ним охотится римское правосудие. Без поддержки тунгров его быстро обнаружат. И тогда заодно призовут к ответу трибуна и примипила этой когорты – дескать, объясните-ка нам, как вы допустили, чтобы в вашем подразделении укрывался преступник и отщепенец? Так что медленная и мучительная смерть уготовлена не одному ему – если, конечно, власти пронюхают, кто он на самом деле. Ну да мне-то какое до этого дело? Пусть он мне и симпатичен, но коли так настроился самому себе перерезать глотку, чем я могу его остановить? А что касается Фронтиния и Скавра, то по мне, если честно, все эти латиняне друг дружки стоят, и хрен редьки не слаще.
Арминий торопливо возразил, не забывая, впрочем, держать голос негромким на случай чьих-то любопытствующих ушей:
– Завтра в поход, будем освобождать столицу твоего племени, где засели люди Кальга. Мой хозяин сочувствует лишениям, которые несет твой народ, зато если Корва схватят, на место Скавра наверняка поставят римского аристократа, которому наплевать и на тебя, и на любого другого «дикаря». Мало того, я даже подозреваю, кто именно это будет. Судя по тому, чему я был сегодня свидетелем, в нем смелости ни на грош, так что не видать твоему народу спокойной жизни, если войско, от которого зависит выживание вотадинов, вверят законченному трусу.
Мартос пытливо всматривался в глаза германца.
– Руки мне выворачиваешь? Либо мы возвращаем нашего сотника в строй, либо теряем офицера, который из всех латинян искреннее всего желает моему племени свободы ценой как можно меньшего кровопролития… – Он вздохнул. – В который раз меня втягивают в совершенно чужие дела, в то время как я хочу только одного: пусть мне дадут спокойно поохотиться на Кальга… Что ж, германец, пойдем, поглядим, что можно сделать.
Они быстро зашагали к палаткам Девятой центурии. На ходу Мартос жестом отогнал встревоженных телохранителей.
– Любой, кто способен одолеть меня на пбру с этим страхолюдным верзилой, заслуживает наши головы.
Палатки Девятой были разбиты в полном согласии с уставом, измученные за день солдаты уже спали, хотя возле палатки центуриона до сих пор маячило с полдюжины встревоженных ауксилиев. Завидев двух приближающихся варваров, Кадир с Циклопом отослали всех остальных отдыхать, а сами уважительным кивком поприветствовали вновь пришедших. Оба воина знали, что лишь вмешательство Мартоса спасло когорту во время рубки на Красной Реке, а про Арминия давно ходили слухи, что с ним вообще лучше не связываться.
– Ну что, Циклоп, он так и сидит там будто привязанный?
Начальник караула кивком показал на занавешенный вход в палатку.
– Господин не желают ни нос наружу показать, ни крошки перекусить, ни даже выпить. Сидят себе и глаз не сводят с мертвой головы.
Мартос мягко подвинул тессерария в сторону.
– Ясно. Ну тогда мы попробуем…
И мужчины шагнули внутрь, где обнаружили чуть ли не полный мрак, поскольку масло в плошке почти все выгорело. Мартос бросил взгляд на Арминия, тот кивнул и, высунувшись наружу, приказал принести светильного топлива.
Марк сидел на походном тюфяке, голова убитого друга по-прежнему глядела на него со стороны противоположной стенки из промасленной холстины. В палатке воняло загнивающей кровью и несвежим путом, руки Марка и его доспехи до сих пор были покрыты запекшимися бурыми потеками, на щеке пламенела полученная утром рана.
– Я вижу, твой друг Руфий погиб. Жаль. Пусть я и не так уж хорошо его знал, могу сказать, что славный был рубака. В моем племени принято, что, когда собрат-воитель находит свою смерть в сражении, мы пьем за прожитую им жизнь, а его дух провожаем к богам, молясь, чтобы и наш уход был столь же доблестным. Я слышал, он перестал дышать на груде поверженных врагов. А еще я слышал, что ты, центурион Корв, порубил еще дюжину, чтобы отобрать его голову у наших взаимных недругов. У вас, латинян, есть свои обычаи провожать героев в последний путь, так же как есть и свои правила отмщения… но то, что я вижу, ни в какие ворота не лезет.
В палатку вернулся Арминий с еще одним светильником и принялся делать вид, будто очень занят подливанием масла в первую плошку. Мартос тем временем молча разглядывал смертельно усталого и павшего духом человека напротив. Наконец он шагнул ближе и, присев перед Марком на корточки, внимательно посмотрел в его воспаленные глаза.
– Итак, центурион, у тебя есть выбор. Пойдем с нами прямо сейчас, оставь прошлое позади и смотри с надеждой в будущее. Пойдем с нами, и мы поднимем чаши за подвиги твоего друга, совершенные как сегодня, так и в минувшие дни. На пути к богам его будут сопровождать слова нашей благодарности за то время, что он нам подарил на этой земле. Или, если хочешь, оставайся здесь, упивайся собственным горем, а завтра мы уйдем в поход и оставим тебя на попечение других легионов. Пары дней не пройдет, как выяснится, что ты беглец от правосудия.
Он смерил понурого римлянина прищуренным взглядом, явно что-то прикидывая, затем продолжил:
– Руфий спас тебе жизнь, я не ошибся? Когда твоего отца казнили по приказу императора, уничтожили всю семью, Руфий помог улизнуть от тех, кто за тобой охотился?
Марк кивнул, слабо улыбаясь при воспоминании о тех деньках.
– Никто не назвал бы его величайшим воином из всех, но это был настоящий солдат. Еще толком не зная, кто я такой, он дважды стоял со мной плечом к плечу. Да, это он привел меня в когорту, убедил сменить имя, так что теперь я не Валерий Аквила, а Трибул Корв…
Молодой сотник покачал головой, перебирая в памяти события того холодного весеннего утра.
– Стало быть, ты обязан ему жизнью дважды. Так вот почему ты прыгнул в самую гущу рубки сегодня? Ты должен был погибнуть через секунду, но то ли сам Митра вмешался, то ли твои люди особенно хорошо поработали… Словом, в результате ты уничтожил с дюжину врагов, если не больше, и вышел из битвы живым, да еще отобрав то, что осталось от твоего друга. Сейчас твое имя у всех на устах – благодаря минутному помрачению рассудка. С каждым пересказом история только обрастает новыми слухами, и с такой же скоростью растет число тех, кто знает про ненормального латинянина в рядах когорты ауксилиев. Завтра мы выступаем, и если утром ты не выведешь своих людей из лагеря, очень скоро кто-то наконец сложит кусочки головоломки вместе, и ты очутишься в кандалах. Будешь сидеть и ждать, пока плотники сколачивают кресты – для тебя и всех тех, кто тебя спасал, потому что их тоже ждет лютая смерть.
Марк встал и потянулся, выгоняя ломоту из суставов.
– Хочешь сказать, что, если я не возьму себя в руки, окружающие будут втянуты в мое личное царство Гадеса? Ну а если я все-таки поведу людей в завтрашний поход? Сколько еще пройдет времени, прежде чем на моих глазах изрубят очередного друга?
Он с вызовом уставился на обоих мужчин. Ему ответил Мартос. От сдерживаемых эмоций голос вотадинского князя прозвучал глухо:
– Как быстро это случится? Кто знает… Мы – воины, друг мой Марк. Мы все сожительствуем со смертью. Никто не радуется, теряя друга, но что тут поделаешь? Отец ознакомил тебя с искусством сражений, принял меры, чтобы ты научился владеть мечом. Привил навыки убирать любого, кто встанет поперек пути. Мало того, благодаря ему у тебя есть и сметливость, и цепкая хватка за жизнь, так что налицо все шансы отомстить за друга, когда наступит подходящий момент. Но тебе не выжить, если отказываться смотреть в лицо смерти, и порукой тому сегодняшние события. Твои друзья, Марк, будут и впредь погибать, таков закон жизни. Я тоже терял друзей и братьев по крови. А спроси Арминия, скольких потерял он!.. У тебя лишь два выхода, центурион: либо ты научишься принимать жизнь такой, какая она есть, либо иди сдавайся властям. Так ты хотя бы не погубишь тех, кто рядом.
Арминий приблизился к измученному сотнику и с мрачной улыбкой тихонько похлопал его по вымазанной кровью кольчуге.
– Какой бы выбор ты ни сделал, решение надо принимать прямо сейчас. Если завтра на рассвете тебя не окажется в строю, это будет означать смертный приговор человеку, которого я поклялся защищать даже ценой собственной жизни. И его гибели я не допущу.
Марк закрыл глаза и молча постоял несколько секунд, слегка покачиваясь от изнеможения. Затем разом распахнул веки и совершенно будничным тоном сказал:
– Ладно. Вы оба неплохие люди, и я вам верю. Вот мое решение: я сам разберусь со своим горем и не предам тех, кто еще жив – хотя бы во имя памяти погибших.
Мартос ласково потрепал его по плечу, затем легонько подтолкнул на выход из палатки.
– Вот и славно. Жизнь существует для живых, Два Клинка, и чем больше смертей ты видишь, тем глубже осознаешь эту истину. Давай-ка скидывай кольчугу, смой с себя чужую кровь, и мы втроем отнесем голову Руфия на костер, который не даст воронам пировать на наших мертвецах. Там он воссоединится со своими братьями по оружию. А после… Я так скажу: нам всем надо выпить и заодно почтить светлую память солдата, который остался здесь на веки вечные.
Добравшись до нужного места в лагере Петрианы, интендант Октавий обнаружил, что человек, которого он планировал сделать своим партнером в афере с золотой гривной, куда-то подевался. Расспросы о нынешнем местонахождении декуриона Кира натыкались либо на полнейшее безразличие, либо на неприкрытую враждебность, к которой, впрочем, актуарий успел привыкнуть за время службы. Наиболее полезный ответ он получил от солдата, пришедшего менять меч. Давно уже чувствуя, с какой досадой, если не сказать злобой кавалеристы относятся к своему интенданту, которого не без оснований подозревали в казнокрадстве и барышничестве на нуждах простого солдата, Октавий заменил меч за очень скромную мзду, и этот дальновидный шаг принес плоды.
– Декурион Кир? Да он за обваловкой, сторожевые посты обходит. Еще днем начальник караула получил стрелу в грудь, так что Кир решил лично убедиться, как дупликарий Силий справляется с новой должностью. Если хочешь, могу проводить…
Заинтригованный взгляд солдата заставил Октавия насторожиться. Вся ала знала, что интендант и декурион Кир спелись на почве общих своекорыстных интересов, а именно на приобретении богатства и всех тех привилегий, которые за ним стоят. По слухам, несмотря на отнюдь не высокую должность командира турмы, Кир был богат настолько, что не только сослуживцы, но и старшие офицеры кавалерийского крыла ему в подметки не годились. А еще поговаривали, будто с полгодика назад ему подфартило наткнуться на припрятанное варварами золото, которое почти все прилипло к его рукам благодаря стратегически розданным взяткам. Что же касается извечной проблемы воришек и грабителей, то зловещая репутация декуриона, слывшего скорым на расправу со всяким, кто только мог показаться ему угрозой, не позволяла даже помыслить о том, чтобы поживиться золотом из походного сундучка Кира. А вот Октавия люди Петрианы хоть и презирали, но ничуточки не боялись. Даже небольшой шанс погреть руки мог заставить их взяться за нож: чтобы распороть стенку интендантской палатки и взять, что плохо лежит, либо вовсе перерезать актуарию глотку, коли этого потребует необходимость.
– Ничего-ничего, дело несрочное, я потом сам его разыщу.
Мысленно разразившись проклятиями, интендант побрел назад. Впрочем, вряд ли войска выйдут на марш в ближайшие пару дней. Ведь полагалось принести благодарственные жертвы многочисленным богам, собрать оружие убитых, отправить раненых в тыловые лазареты, сжечь трупы… Наместник не станет дергать утомленных недавними сражениями солдат без очень серьезной на то причины. Время переговорить с компаньоном еще будет, а пока надо закончить текущие дела.
Тот факт, что Арминий не дал любопытным ушам приблизиться к палатке командира во время совещания со старшими центурионами, на целый час задержал распространение невеселых новостей среди пехотинцев тунгрийских когорт. Хотя к утру не осталось ни одного человека, который не находился бы в курсе дела, вовсю обсуждая сложившуюся ситуацию.
– Говорят, на Валу сожгли все форпосты до единого! Женщины и дети изнасилованы и зарезаны, седобородые головы насажены на колья, на радость воронью…
Морбан раздраженно замотал головой, услышав возбужденный шепот трубача, и, ухватив молодого солдатика за тунику, дернул к себе. Несмотря на малый рост и кривые ноги, сигнифер был плотно сбитым, мускулистым мужчиной, к тому же весьма опасным в гневе.
– Коли так, сиди и молчи, понял? Слухи, они и есть слухи. И вообще, нечего панику разводить. У кого-то из наших там и вправду остались жены и дети. Бери-ка лучше свою вонючую трубу и готовься к утреннему смотру.
Он сердито выскочил из палатки, окутавшись облачком пара изо рта – и едва не наступил на мальчишку, который с полнейшим презрением к холоду сидел у входа и точил свой нож на оселке. Ребенок на мгновение вскинул глаза на родного деда, но тут же вновь погрузился в свое занятие.
– Ага. Я так и думал, что это ты, Волчонок. – Морбан присел на корточки напротив и выставил ладонь. Внук с неохотой вложил ему в руку нож, после чего выжидающе замер, пока Морбан проверял кромку. – Великий Коцидий! – воскликнул дед, когда лезвие оставило у него на пальце кровавый след. – Смотри-ка, и впрямь острый! Ну, знаешь, еще с полгодика таких упражнений, и ты его начисто сточишь. – Он вернул оружие, одобрительно кивнув, когда Волчонок со знанием дела убрал его в ножны на поясе. – Послушай, вовсе не обязательно точить клинок каждодневно. Так не делают… – У него дрогнул голос. Морбан знал, что никакие его слова не подействуют на мальчишку, который угрюмо пялился в землю.
– А вот Антенох меня учил, что я всегда должен заправлять кромку!
Морбан кивнул, попутно смаргивая невольные слезы, что в любую секунду грозили покатиться по щекам. Этот парнишка, которому не исполнилось и тринадцати, уже успел подрезать поджилки какому-то варвару в битве у Красной Реки, мстя за своего друга Антеноха. Сигнифер за подбородок приподнял лицо мальчишки и заглянул ему в глаза.
– Я знаю. Мне тоже нелегко. Он и мне был добрым товарищем, к тому же присматривал за тобой, когда я был занят. Вот ведь какое дело…
Ребенок расплакался, и Морбан сгреб его в объятия, тесно прижимая к груди. Всхлипы, сотрясавшие тело Волчонка, лишь усугубили мучения бывалого солдата. Через несколько минут, когда мальчик успокоился, сигнифер осторожно оторвал его от груди и, держа за плечи вытянутыми руками, заговорил:
– Ну пойдем, что ли, нам еще утренний смотр организовывать. Хотя я и сам в толк не возьму, пожалует ли к нам центурион Корв, или…
Будто в ответ на эти сетования Марк показался из соседней палатки и стал осматриваться. Глаза его покраснели от усталости, доспехи до сих пор были покрыты чешуйками запекшейся крови, которая понемногу отшелушивалась при каждом его движении, зато в лице, заострившемся от утомления, читалась твердость. Морбану хватило одного взгляда, чтобы тут же развернуться в сторону солдатских палаток и зычно крикнуть:
– Кадир! Два Клинка опять с нами!.. Ну а ты, постреленок, быстро хватай кувшин с водой, щетки – и за работу. Твой командир должен явиться на смотр при полном параде!
Октавий добрался до декуриона Кира лишь после завтрака. В лагере отчего-то царила суматоха, и будущий компаньон был по горло в делах. Успев отхватить несколько часов сна, интендант сейчас с изумлением озирался: кавалерийская ала вовсю сворачивалась, разобранные палатки грузились на вьючных животных, конники хлопотали вокруг своих скакунов или проверяли снаряжение – и у каждого на лице читалось отрешенно-торжественное выражение человека, идущего на битву.
– В чем дело? Что происходит? Как можно выступать в поход, когда с поля боя даже не собрали оружие?!
Оскалив зубы в безрадостной улыбке, Кир покачал головой.
– Что, Октавий, до тебя, как всегда, в последнюю очередь доходит? Не видишь разве, весь лагерь снимается с места? Оба легиона повернуты на юг, будут усмирять бригантов. А нам поручено идти на север, дабы отсечь убегающих вениконов от их родных земель, что лежат за брошенным Валом. И когда я говорю «нам», это означает, что кое-кому приказано также идти на северо-восток вместе с ауксилиями, отбивать какую-то крепость, которую удерживает Кальг.
В широко распахнутых глазах интенданта читался ужас. Он безотчетно вцепился декуриону в рукав.
– Постой, тут такое дело намечается…
Кир бесцеремонно стряхнул ладонь актуария и процедил спокойно, но зловеще:
– Не здесь. Не видишь, как на нас пялятся?
И действительно, пара-тройка человек бросала в их сторону взгляды, полные плохо скрываемого любопытства. Декурион повернулся спиной, как бы проверяя подпругу, и негромко бросил через плечо:
– Так что там у тебя горит?
– Ко мне заходил какой-то пехотинец, вроде из тунгрийских когорт, и предложил во-от такой золотой торквес! Говорит, будто им владел туземный вождь. В Риме за подобную находку можно выручить не меньше сотни тысяч, а с ним мы сошлись на одной тысяче. Думаю, с тобой мы могли бы заработать тысяч двадцать, если не больше, только мне нужно еще пятьсот монет, чтобы выкупить вещицу…
Повернувшись к собеседнику, Кир взял в руки копье и принялся делать вид, будто показывает интенданту наконечник.
– Для начала, мой друг, имей в виду, что я ни за что на свете не полезу в свой кошель на глазах вот этой банды жуликов и лодырей. А во-вторых, обеим тунгрийским когортам предписано идти на северо-восток в компании поганого аристократишки Феликса с его шестью турмами. Что-то насчет гнезда синеносых, которое им поручено вычистить. Сдается мне, ожерелье вот-вот уплывет у тебя из-под носа.
