Глава 8

– Что значит, ты не знаешь, где эта недогрызенная Нидхёггом женщина? Я велел тебе не спускать с нее глаз!

Бранд, с которым никто не разговаривал таким тоном со дня, когда у него стала расти борода, сжал огромные кулаки и начал было рычать в ответ. Рядом с ним стоял Ханд, на добрых два фута ниже его ростом, встревоженный одновременно двумя обстоятельствами: пропажей Свандис и назревающей ссорой между провинившимся, но не признающим вины Брандом и выходящим из себя разгневанным Шефом.

Вокруг них царила неразбериха. Северяне занимали целое здание, что-то вроде казарм на берегу Гвадалквивира. В данный момент люди бегали туда-сюда через двор, воздух полнился криками ярости и недоумения. Амуницию складывали прямо на песок внутреннего дворика, воины охраняли ее от своих же товарищей, на случай, если те решат возместить собственные недостачи за счет ротозеев. Норманнские шкиперы и английские капитаны арбалетчиков пересчитывали своих людей и пытались выяснить, кого нет на месте.

– Ты только посмотри на это стадо баранов, – орал Шеф. – Двенадцати человек не хватает, Скарти говорит, что какой-то ублюдок продал половину весел с его ладьи – весел, Христос, то бишь Тор, его помилуй! – а эти арабы с полотенцами на голове визжат на меня, что пора выступать, что христиане привели свой флот, и армию, и один Локи знает, что еще. Вот мы вернемся в низовья к кораблям и обнаружим, что они сожжены, не успев ни разу выстрелить, потому что вся охрана там дрыхнет без задних ног. А я должен все бросить и искать какую-то бессмысленную бабу, потому что ты не можешь оторваться от бутылки!

Рычание Бранда перешло в стон, он уперся руками в бока, стараясь удержаться и не задушить своего короля, повелителя и боевого товарища; крошка Ханд бросился между ними в смехотворной попытке разнять двух здоровяков. И тут Шеф осознал, что ухмыляющиеся лица окружающих обратились теперь в сторону, за его плечо. Он повернулся.

Через ворота дворика, все еще осененные утренней тенью, вошла Свандис. Как всегда, чадра скромно прикрывала ее лицо. Завидев полсотни враждебных лиц, Свандис откинула чадру. Взгляд ледяных глаз сочетался с волевым подбородком. Бранд с глухим стоном инстинктивно схватился за живот.

– Ну вот, она и вернулась, – успокоительно заговорил Ханд.

– Да, но где она была?

– Шлялась, как кошка, – проворчал Бранд. – Ночь напролет. Наверно, какой-нибудь араб взял ее в свой гарем, а потом сообразил, что с ней лучше не связываться. И не стоит его винить.

Шеф в упор посмотрел на ее сердитое лицо, потом покосился на Ханда. В его стране каждая женщина была собственностью какого-нибудь мужчины: мужа, хозяина, отца, брата. Ее сексуальные похождения затрагивали прежде всего честь этого мужчины. В данном же случае, насколько он понимал, если у Свандис и был какой-то хозяин, так это человек, который взял ее в ученицы, Ханд. Если он не чувствует себя оскорбленным или обесчещенным, тогда все в порядке. «В любом случае, – размышлял Шеф, – у меня сильное ощущение, что Свандис отнюдь не ищет удобного случая завести нового любовника, что бы там ни говорил Бранд. При всей ее красоте, Свандис выглядит скорее сердитой, чем игривой. Если учесть то, о чем ему рассказал и на что намекнул Ханд, это вполне естественно».

Свандис приготовилась к выволочке, а то и побоям, обычному наказанию за то, что она сделала. Вместо этого Шеф, бросив через плечо: «Ладно, значит, ты цела», взял Бранда под руку и повел его к куче сложенных весел, которые Хагбарт пытался пересчитать еще раз, чтобы определить точную цифру.

Запасенная для самообороны злость вырвалась наружу.

– Ты не хочешь знать, где я была? – завопила Свандис. – И что я делала?

Шеф снова обернулся.

– Нет. Поговори об этом с Хандом. Хотя вот что. На каком языке ты общалась? Скальдфинн был уверен, что ты не сможешь найти переводчика, разве что с латыни, которую ты не знаешь.

– По-английски, – прошипела Свандис. – Ты хоть знаешь, сколько здесь англичанок? В кордовских гаремах?

Шеф отпустил Бранда, вернулся и пристально посмотрел на нее. Свандис заметила, что его лицо снова помрачнело. Заговорил он словно бы с самим собой, хотя обращался к Ханду:

– Мы с тобой немножко знаем, а? Я видел их на рынке в Гедебю, тогда викинги продали венедских девушек арабам. Стражник сказал мне, что цена на рабынь подскочила, с тех пор как они перестали поступать из Англии. Но девушек продают уже не меньше пятидесяти лет. Где бы мы ни были, Ханд, мы их встречали. На норвежских хуторах, в землянках Шетландских островов, здесь, в Испании. В мире, кажется, нет места, где не встретишь рабов из Норфолка или Линкольна. Или Йоркшира, – добавил он, вспомнив своего берсерка Кутреда. – Однажды мы потолкуем по душам с заядлым работорговцем, готов поспорить, что в наших рядах прячется несколько бывших. Мы спросим его, как он угонял людей, как продавал их на рынках. Изможденных – шведам для жертвоприношений, сильных – на горные хутора. А красавиц – сюда, и не за серебро, а за золото. – Рука Шефа сама потянулась было к оружию, но оружия он, как всегда, не носил, даже меча на поясе. – Ладно, Свандис, как-нибудь расскажешь мне об этом. Я не виню тебя за то, что сделал твой отец, он свое получил. Сейчас, как видишь, нам пора отправляться. Иди позавтракай, собери вещи. Ханд, проверь, нет ли у нас больных.

Он решительно двинулся в сторону кучи весел, приказывая Скальдфинну выяснить, нельзя ли будет выкупить у новых владельцев пропавшие. Свандис растерянно глядела ему вслед. Бранд тоже ушел, бормоча что-то в бороду. Ханд посмотрел на свою ученицу.

– Ты рассказывала им о своих идеях? – спокойно спросил он.

– Неверные опять играют со своим змеем, – сказал хозяин флагманского корабля командиру воинов.

Командир, уроженец Кордовы, аккуратно сплюнул в море, чтобы выразить свое отвращение и презрение.

– Они хотят потягаться с ученым человеком Ибн-Фирнасом, да будет к нему милостив Аллах. Как будто сукины дети из самых дальних варварских стран могут сравниться с истинным философом! Смотри, их змей уже падает, а ведь на нем нет ни мужчины, ни даже мальчика. Он поник, как старческий пенис. Куда им до Ибн-Фирнаса. Я видел, как его змей летел, словно птица, несущая в клюве здоровенного парня. Чтоб этим неверным сгинуть в муках за их гордыню и за их безрассудство.

Адмирал искоса глянул на полководца, сомневаясь, мудро ли так гневаться.

– На них проклятье Аллаха, – дипломатично сказал он. – Как и на всех, отвергающих Пророка. Но пусть кара не падет на их головы, пока мы не увидим, как действуют их камнеметательные машины.

– Метательные машины! – прорычал командир воинов. – Да лучше встретить поклонников Иешуи с саблей в руке, как мы делали всегда и всегда побеждали.

«Вот оно что, – подумал адмирал. – Просто твое ремесло становится ненужным».

– Ты прав, – снова согласился он. – И если Аллаху будет угодно, мы так и сделаем. Но я попрошу тебя об одной вещи, Осман. Пусть эти majus, эти не знающие Книги язычники остаются на нашей стороне, по крайней мере пока мы не сразимся с греками. Метательные машины северян могут сделать то, что не сделает лучшая из наших сабель. А я совсем не хотел бы попасть на море под греческий огонь.

Он отвернулся, прежде чем раздраженный воин нашелся с ответом.

В полумиле от них Шеф следил в подаренную арабским философом подзорную трубу за воздушным змеем, медленно опускающимся в синие прибрежные воды Средиземного моря. Он не чувствовал особой досады. Как только объединенный флот Пути и Андалузии после стремительной гонки вниз по течению Гвадалквивира вышел в море, Шеф начал свои опыты со змеем, поддержанные Квиккой, Озмодом и расчетами катапульт на «Победителе Фафнира». Шеф позаботился о том, чтобы взять с собой запасы жердей и ткани, из которых собирал свои летающие конструкции Ибн-Фирнас. Теперь они пытались перебрать все мало-мальски похожие варианты.

– Мы не знаем, что удерживает эту штуку в воздухе, – сказал Шеф своим внимательным слушателям. – Значит, мы должны перепробовать все и посмотреть, что получится.

Сегодня они испытывали сплошную коробку, без боковых отверстий. Полная неудача. Означает ли это, вопреки здравому смыслу, что щели все-таки необходимы? Или в неудаче виноваты два привязных троса, которые тоже опробовались сегодня? Два удерживающих тросы катапультера осторожно пытались снова перевести змея в восходящий полет, но без особого успеха.

Не так уж важно. Во-первых, благодаря этому людям было чем заняться. Взглянув на верхушку мачты, Шеф, как и ожидал, увидел, что впередсмотрящий, вместо того чтобы обшаривать глазами горизонт, неотрывно следит за змеем. Окрик, жест, и матрос виновато вернулся к выполнению своих обязанностей.

А во-вторых, по опыту Шефа, любое техническое новшество, как правило, рождалось в муках доделок и усовершенствований, по мере того как работающий на машине человек ее осваивал, знакомился с проблемами и учился справляться с ними. Абсолютно ничто не получалось сразу как надо. Сейчас Шефу было довольно и того, что люди заняты делом, стараются хотя бы повторить достижения Ибн-Фирнаса, осваивают навыки, которые пригодятся потом, когда придет время двигаться дальше. Ибн-Фирнас так и не понял одну вещь, упрямствуя в своем забавном нежелании делать выводы из теории, которое Шеф уже считал характерным для всей арабской культуры: опыты с полетом человека ли, мальчика ли, будут гораздо безопаснее в спокойном море, а не на каменистых берегах Гвадалквивира. Шеф уже сбился со счета, сколько легковесов из команды Ордлава не прочь искупаться.

Змей коснулся воды, что вызвало общий стон разочарования. Ладья, одна из тех пяти, что поднимались вверх по Гвадалквивиру к Кордове, развернулась, викинги неторопливо подошли на веслах к змею и начали извлекать из воды его и ведущий к нему трос.

У двухмачтовых кораблей имелся один недостаток: он не был заметен в Атлантике, для плавания по которой их и сконструировали. Это были настоящие парусники, быстрые, остойчивые, приспособленные нести онагры и арбалеты, а также десятки тонн запасов провизии и воды. В британских и скандинавских водах, где ветер буквально никогда не стихал и чаще был слишком сильным, чем слишком слабым, они с успехом очищали моря от кораблей франков и викингов – первые были слишком тихоходными, а вторые слишком хрупкими, чтобы противостоять им.

Но никто не пытался провести их на веслах дальше нескольких сотен ярдов до выхода из гавани, и делалось это с помощью гигантских гребных бревен, рассчитанных на четырех человек, при этом скорость была черепашьей. А во Внутреннем море нередко – как и сегодня – стоял мертвый штиль. Распустив оба паруса и ловя малейшее дуновение ветра с моря, «Победитель Фафнира» и другие корабли класса «герой» – «Победитель Грендаля», «Зигмунд», «Вада», «Теодрик», «Хагена» и «Гильдебранд» – едва плелись. В отличие от них суда викингов выдерживали походную скорость эскадры при самой ленивой гребле, и их команды были счастливы израсходовать избыток энергии, гоняясь за упавшим в море змеем. А галерный флот после нескольких взрывов негодования кордовского адмирала, по-видимому, смирился с таким положением дел. Теперь установился следующий порядок: утром галеры уходили на веслах вперед, днем предавались долгой сиесте, а на заходе солнца снова неслись вперед, чтобы найти питьевую воду и разбить лагерь на ночь. Неверные за время сиесты наверстывали упущенное, и в конце концов все встречались вечером. Связь между главными силами флота и отставшими парусниками поддерживалась благодаря находившимся в промежутке между ними кораблям. Из вежливости – а скорее потому, что не доверял majus, – сам адмирал на зеленой галере держался поблизости, вместе с четырьмя десятками больших кораблей, что было вполне достаточно, чтобы при необходимости окружить и взять на абордаж флот Шефа. И не имелось другого способа защититься от арабов, как только держать их на расстоянии, чтобы было время пустить в ход онагры. Поразмыслив, Шеф смирился с таким положением. Раз уж арабы не напали на него на улицах Кордовы, вряд ли они сделают это здесь, во время похода на грозного общего врага.

Хагбарт готовился к полуденной церемонии, во время которой измерял высоту солнца над горизонтом с помощью своих инструментов, чтобы сверить результат с составленными им таблицами. Практического значения это почти не имело. По результату можно было судить – если Шеф правильно ухватил суть идеи, – как далеко на север или на юг они заплыли, но фактически Хагбарт мог лишь сказать, какому месту на атлантическом побережье это соответствует по широте. Вот если бы у них была хорошая карта… Шеф отлично понимал, от скольких неприятностей подобная информация могла бы избавить его с товарищами во время их перехода через гористый норвежский Киль от берегов Атлантики до Ярнбераланда.

Шеф развернул подаренную арабами карту, которая, надо признать, была лучше всех, что он видел за свою жизнь. Этой ночью они набрали воды в порту Дения, хорошо защищенной гавани с пологими берегами, на которые легко было вытащить корабли с малой осадкой. Командир местного гарнизона сообщил, что христиане, и в частности грозный Красный флот греков, за последнюю пару недель высаживались на берег уже меньше чем в ста милях к северу. Значит, они в любой момент могут появиться на горизонте.

При этой мысли Шеф поднял голову и позвал впередсмотрящего:

– Видно что-нибудь?

– Ничего, государь. На флагмане натянули навес и перестали грести, сейчас мы их обгоняем. В море несколько рыбацких лодок. На всех эти забавные треугольные паруса. Горизонт чист, как у шлюхи…

Окрик Хагбарта прервал это изысканное сравнение. По какой-то причине Хагбарт решил, что следует оберегать единственную на борту женщину от непристойностей. Все викинги, заметил Шеф, хотя и не любили Свандис, не могли полностью избавиться от благоговейного трепета, который вызывала у них кровь Рагнарссонов.

Хагбарт плюхнулся, скрестив ноги, прямо на палубу около Шефа с картой, а рядышком удобно устроились на раскладных холщовых табуретках Ханд и Торвин. Шеф осмотрелся, соображая, кого еще позвать на импровизированный военный совет. Бранда на борту не было, он заявил, что вернется на свой корабль «Нарвал», построенный им взамен долго оплакиваемого «Моржа». Он объяснял, что неуютно себя чувствует на величественном «Победителе Фафнира», предпочитая ему свое маневренное судно. Шеф подозревал, что Бранд просто не мог выносить присутствия Свандис – не то из-за ее отца, не то из-за нее самой. Скальдфинн стоял неподалеку у борта. Почему он не подходит? Шеф догадался, что Скальдфинн не хочет оставлять в одиночестве еврея Сулеймана, но не уверен, что остальные будут рады присутствию Сулеймана, ведь теперь тот прекрасно научился понимать их разговоры.

Сулейман был личностью странной, гордой и неприступной. На протяжении многих недель Шеф и подумать не мог о нем иначе, как о машине для перевода, однако во время уроков языка постепенно стал кое о чем догадываться. Шеф начал подозревать, что, несмотря на всю показную преданность Абд эр-Рахману и арабским хозяевам, Сулейман… не заслуживает доверия? Может поддаться нажиму? Помимо всего прочего, выяснилось, что в мире ислама иудеи и христиане платили налоги, а мусульмане – нет. Это не могло не стать причиной обид и недовольства. Шеф помахал рукой Скальдфинну, показывая, что Сулейман тоже может к ним присоединиться.

– Итак, – сказал Хагбарт, – объясни нам еще раз, государь, каков твой замысел. Мы запускаем в воздух змеев, крадем у христиан греческий огонь и кидаем его с неба.

Шеф улыбнулся:

– Только не говори Мухатьяху. Он скажет, что его наставник первый до этого додумался. Ладно. Мы находимся где-то здесь. – Он ткнул в карту корявым пальцем с обломанными ногтями. – Христиане не могут быть далеко, и все кругом твердят, что они ищут нас точно так же, как мы ищем их. Следует ожидать столкновения лоб в лоб. Значит, именно его мы и постараемся избежать. Они знают то, чего не знаем мы, а мы знаем то, чего не знают они.

– Начни с самого легкого, – посоветовал Хагбарт, самый молодой и беззаботный из жрецов Пути. – Скажи, что знаем мы.

Шеф снова улыбнулся:

– Первое, что мы знаем, – никто из них, ни христиане, ни арабы не умеют сражаться на море.

Молчание и обмен взглядами. Наконец Сулейман, предварительно убедившись, что никто из сподвижников короля не жаждет попасться на эту его удочку, решил сам задать напрашивающийся вопрос:

– Простите, государь? Но ведь андалузский флот выиграл много битв на море. Как и греческий. Вы хотите сказать – они сражаются не совсем правильно?

– Нет. Я хочу сказать, что это не были морские сражения. И это видно по тому, как ведет себя старик, адмирал как-его-там. – Шеф ткнул пальцем за плечо в сторону укрытых навесами галер, застывших в послеобеденной сиесте на морской глади в двух милях от них. – Его основная идея – дать сухопутное сражение, в котором на одном из флангов будет действовать флот. С тех пор как мы встретились с их сухопутной армией, идущей вдоль берега – где это было, в Аликанте? – он все время старается не разлучаться с ней. Конечно, наши парусники их задерживают, но мы могли бы двигаться быстрее, если бы шли под парусами всю ночь, нам это нетрудно. Но адмирал каждый вечер встает на стоянку рядом со своей сухопутной армией. Они собираются драться на берегу, армия на армию и флот на флот. Они никогда не уходят далеко от своей пресной воды – да и не могут, имея на борту столько гребцов, при такой-то жаре, – и никогда не уходят далеко от своих сухопутных войск, пеших и конных.

– И какое это дает нам преимущество? – осторожно осведомился Торвин. То, что говорил его бывший подопечный, нередко звучало как бред одержимого, но никто не осмелился бы назвать так победителя в битвах при Гастингсе и Бретраборге.

– Я бы хотел сделать так: обнаружить противника, потом, воспользовавшись легким бризом, который каждое утро дует с суши, отойти подальше от берега, а днем напасть на противника с фланга и тыла со стороны открытого моря. Тогда мы сможем использовать катапульты при дневном свете, а флот противника будет зажат между нами и берегом.

– Но у вас только семь кораблей с… как вы их называете? с мулами, – деликатно напомнил Сулейман. – Достаточно ли будет семи для такой великой битвы?

– У адмирала сотни галер, – ответил Шеф. – Столько же, как нам сказали, было у адмиралов тех двух флотов, которые греки уже уничтожили. Эти галеры были беспомощны против греческого огня. Мы надеемся, что флот христиан окажется беспомощен против наших камнекидалок.

– Чтобы расстрелять несколько сотен кораблей, потребуется много времени, – скептически заметил Торвин.

– Вот именно. Я хочу уничтожить только корабли с греческим огнем. Говорят, что это красные галеры. Их всего штук двадцать. В этой битве значение будут иметь только двадцать галер с огнем и семь наших кораблей с мулами. И те, что начнут первыми, победят. Все остальные суда, как только этот вопрос решится, будут просто свиньями на убой. Ягнятами на заклание, я хотел сказать, – торопливо поправился Шеф, вспомнив странные диетические ограничения, существующие как у мусульман, так и у евреев.

– Понимаю, – сказал Скальдфинн. – Но еще один вопрос: что же знают они, чего не знаем мы?

– Вот я и не знаю, – вставил Шеф, пока никто не успел дать очевидный ответ. Все северяне рассмеялись, а Сулейман бесстрастно поглядывал на них и оглаживал бороду. Они как дети, подумал он, правильно сказал Абд эр-Рахман. Они могут смеяться над чем угодно. У них все время шуточки, подначки, перепрятывают чужую еду, связывают вместе шнурки обуви. Сам король весь день запускает воздушных змеев и ничуть не смущается, что они то и дело падают в море. У них нет чувства собственного достоинства. Или, наоборот, они считают, что их достоинство невозможно умалить такими пустяками? Мухатьях до хрипоты доказывал, что они глупы и необразованны. Однако они учатся с устрашающей скоростью, а Мухатьях никогда не был способен научиться тому, что не освящено авторитетом наставника или, еще лучше, авторитетом книги. Интересно, недоумевал Сулейман, что же на самом деле думает одноглазый?

– Как я надеюсь, они не знают, что мы уже здесь, – в завершение сказал Шеф. – В этих южных морях еще никто не сталкивался с установленными на кораблях катапультами. Они, видимо, ожидают встретить еще один излишне самоуверенный мусульманский флот, многочисленный и отчаянно храбрый. В этом случае мы должны с ними справиться. Но если они знают, что мы здесь, думаю, что они попытаются атаковать нас ночью. В полной противоположности тому, чего хотим мы. Чтобы расстрелять их на расстоянии, нам нужен свет и нам удобней было бы разойтись в линию. Они хотят подобраться скрытно и напасть на скученный флот с близкого расстояния, когда неважно – есть свет или нету. В любом случае они своего добьются.

– Ответ на это напрашивается сам собой.

– Точно, – согласился Хагбарт. – Мы встанем у берега под прикрытием остальных кораблей флота. Если враги их подожгут, у нас будет достаточно времени, чтобы взвести пружины онагров, и достаточно света, чтобы стрелять.

– Может быть, есть еще что-то, чего мы не знаем, – повторил Торвин.

– Я знаю что. А вдруг они построили такой же «Неустрашимый», как мы в свое время?

Хагбарт покачал головой, испытав неутешную грусть. Громоздкий, обшитый стальными пластинами, едва передвигающийся «Неустрашимый», который семь лет назад в буквальном смысле слова переломал хребты кораблям Рагнарссонов, первоначально, до полной перестройки и переименования, был собственным судном Хагбарта, и тот клялся, что его «Аурвендилл» – самый быстрый корабль на всем Севере. Но «Неустрашимому» в той битве тоже сломали хребет камнем из катапульты, с тех пор он ни разу не выходил в море. Позднее его разобрали на дрова.

– Они не смогут этого сделать, – категорически заявил он. – Я навидался этих средиземноморских галер, смотрел, как их строят. Говорят, что их конструкция не изменилась за последнюю тысячу лет, и у греческих галер она такая же. Они обшивают досками вгладь, а не внакрой, как мы. И просто набирают борт доска за доской, без всяких шпангоутов. Слабый киль и очень слабые борта. Нос и корма укреплены, чтобы держать таран, но это почти ничего не дает. Пробить борт очень легко. Нет, я не говорю, что их корабелы дураки. Просто они строят для мелкого моря, без приливов и без волн. И я утверждаю, что перестроить одну из таких галер в новый «Неустрашимый» нельзя. Их корпус недостаточно прочен. В этом я уверен.

Последовала долгая задумчивая пауза, прерываемая лишь раздающимися неподалеку выкриками и всплесками. В полуденном мареве «Победитель Фафнира» совсем потерял ход, паруса его обвисли, только и толку от них было, что спасительная тень. Команда воспользовалась возможностью раздеться и поплескаться в манящей прохладой воде. Шеф заметил, что Свандис с борта смотрит на раздевшихся мужчин, в задумчивости ухватившись за подол своего длинного платья из белой шерсти. Казалось, что она тоже готова раздеться и нырнуть в море. Это вызвало бы по меньшей мере всеобщий восторг, что бы там Бранд ни говорил про гнев морских ведьм и марбендиллов из бездны. Его авторитет в этом вопросе, как ни странно, оказался подорван, когда стало известно, что Бранд и сам на четверть марбендилл.

– Итак, придерживаемся нашего плана, – сказал Шеф. – Хагбарт, ты и Сулейман, поговорите сегодня вечером с адмиралом насчет ночного охранения. Завтра я попрошу его выслать вперед легкие суда, пусть попробуют найти врага и связать его силы, чтобы мы могли обойти его с фланга. Наше секретное оружие, кроме онагров, – то, что мы не боимся выйти в открытое море и остаться без пресной воды для гребцов. На это мы и должны рассчитывать. И есть еще одно приятное обстоятельство.

– Какое же? – спросил Хагбарт.

– Нашего гориллообразного друга Бруно здесь нет. Императора, я имею в виду.

– Откуда ты знаешь?

Шеф снова улыбнулся:

– Я бы почувствовал, будь этот ублюдок где-то поблизости. Или увидел бы дурной сон.

Много меньше дневного перехода парусника отделяло этот военный совет от другого, в котором участвовали два командира объединенных экспедиционных сил греков и римлян. Лишь эти два человека сидели в кормовой каюте большой греческой галеры, в полутьме, пропитанной запахом нагретого кедра. Ни один из них не считал целесообразным советоваться с подчиненными. Подобно тому, как раньше поступили их повелители, император Бруно и басилевс Василий, эти двое решили, что удобней всего будет общаться на латыни; хотя латынь не была родным языком ни для того, ни для другого, они в конце концов научились сносно на ней разговаривать. Обоим латынь не нравилась: грек Георгиос выучился ее итальянскому диалекту от неаполитанских моряков, которых с презрением считал еретиками и бабами. Германец Агилульф перенял французский диалект латыни от соседей за Рейном, которых ненавидел в качестве своих исторических врагов, вдобавок претендующих на культурное превосходство. Однако оба шли на жертвы ради возможности сотрудничать. Каждый даже начал испытывать невольное уважение к талантам другого, возникшее за многие месяцы совместных побед и завоеваний.

– До них день пути на юг, и они медленно приближаются? – переспросил Агилульф. – Откуда ты знаешь?

Георгиос махнул рукой в сторону моря за маленьким смотровым отверстием, проделанным в узкой корме галеры. Вокруг двух десятков его красных галер, каждая в сотню футов длиной, расположилась флотилия маленьких суденышек самых разных видов, это были добровольные помощники из христианских рыбачьих деревушек с севера испанского побережья, с островов и приграничной зоны между Испанией и Францией.

– Арабы так привыкли к рыбачьим лодкам, что не обращают на них внимания. Вдобавок они не могут отличить христианина от мусульманина или от иудея. Наши лодки пристраиваются к их рыбакам. Каждый вечер одна из наших лодок уходит в море и возвращается со свежими сведениями. Я уже давно в точности знаю, где находится каждый корабль противника.

– А вдруг противник то же самое проделывает с нами?

Георгиос отрицательно покачал головой.

– Я не так беспечен, как арабский адмирал. Ни одна лодка не может подойти сюда ближе пятидесяти стадиев без того, чтобы ее остановили и осмотрели. И если в ней мусульмане… – он рубанул ладонью по краю стола.

– Почему разведывательные лодки успевают вернуться, пока неприятельский флот идет на нас? Наши лодки настолько быстрые?

– Наши более приспособленны. Видишь, какие у них паруса? – Георгиос снова махнул рукой в сторону покачивающихся неподалеку лодок. На одной из них, заскользившей по тихой воде с каким-то поручением, уже подняли и расправили парус: треугольный кусок ткани на наклонном рее – гафеле. – Здесь это называют «латинский парус», на их языке lateeno. – Тут оба мужчины одновременно хмыкнули в знак презрения к чудаковатым иностранцам. – Они говорят lateeno, подразумевая, – Георгиос запнулся, подбирая слово, – что-то вроде aptus, ловкий. И это действительно удачный парус, быстроходный и рассчитанный на легкие боковые ветры.

– Почему же тогда у вас другие паруса?

– Если бы ты посмотрел вблизи, – объяснил адмирал, – ты бы увидел, что, когда ты хочешь развернуться другим бортом к ветру, – в латыни, на которой говорили они с Агилульфом, не нашлось слова «галс», – ты не можешь просто повернуть гафель, палку, к которой крепится парус. Ты должен перекинуть гафель через мачту. На маленькой лодке это легко. И все труднее и труднее, когда мачта становится выше, а гафель тяжелее. Это оснастка для малых судов. Или для кораблей, где полно команды.

Агилульф фыркнул, не слишком-то заинтересовавшись.

– Итак, мы знаем, где они, а они не знают, где мы. Что это нам дает?

Грек откинулся на своей скамье.

– Что ж. Наше оружие – огонь. Их оружие, как ты мне все время напоминаешь, – камни. Ты рассказывал, что видел, как один их корабль со стальной обивкой потопил целый флот и никто не успел даже сказать «Господи, прости».

Агилульф кивнул. Он участвовал в битве при Бретраборге, видел, как флагман Шефа «Неустрашимый» разнес в щепки флот Рагнарссонов. Это произвело на него неизгладимое впечатление.

– Я тебе верю. Значит, враги постараются сражаться на расстоянии, а мы предпочтем подойти поближе. Наверняка они ждут, что мы нападем ночью. Но у меня есть идея получше. Видишь ли, мои рыбаки на разведывательных лодках, все как один, твердят одно и то же. Эти северные корабли, говорят они, – парусники. Никто не видел, чтобы они пытались идти на веслах, по-видимому они слишком тяжелые и широкие. Но в этих водах в полдень ветер всегда стихает, ведь вода и суша нагреты одинаково. Ветер не дует ни в ту, ни в другую сторону. Тут-то я и собираюсь по ним ударить.

– Они могут швырять свои камни, не сходя с места, – возразил Агилульф.

– Но не через носовые и кормовые штевни. В любом случае я намерен сначала отогнать или сжечь их вспомогательные суда, арабские галеры. А потом разобраться с северянами. Ведь я смогу двигаться, а они нет. В самом худшем случае мы просто уйдем на веслах. Если они окажутся слабее – мы их разгромим.

– Значит, ты выйдешь со своим флотом, при необходимости успокоишь северян и потом с моря ударишь со своими воинами и гребцами в тыл арабской армии. А я буду теснить пехоту и конницу с фронта.

Георгиос молча кивнул. Оба понимали, что в их генеральном плане возможны всяческие изменения. Но теперь каждый знал, что думает другой и как поступит в том или ином случае. Они до сих пор не проиграли ни одной битвы и стычки, пройдя через все северо-западное Средиземноморье от берега до берега.

Агилульф встал:

– Годится. Мои солдаты для твоих галер уже оповещены. Они будут ждать на берегу за час до рассвета, со всеми припасами. Просто вышли лодки, чтобы подобрать их.

Георгиос тоже поднялся. Мужчины обменялись рукопожатиями.

– Хотел бы я, чтобы здесь был император, – неожиданно сказал Агилульф. – Мой император, я имею в виду.

Георгиос выкатил глаза с преувеличенным сомнением:

– Он твой император, а не мой. Но даже мой император и даже тот идиот, что был перед ним, не стали бы на этом этапе войны гоняться за какой-то там реликвией.

– Последнее время она ему помогала, – сказал Агилульф, стараясь, чтобы в голосе его прозвучало как можно больше преданности.