Глава 3

Шеф озабоченно следил, как его королевские гости выходят из специально построенного для них дома. Ночной кошмар все еще не давал ему покоя. Казалось, на мир упала мрачная тень. Шеф обнаружил, что даже ступает более легко, более осторожно, словно земля в любой момент может раздаться и сбросить его в мир, который он видел во сне.

Однако все шло своим чередом. Вот его друг и товарищ Альфред, он повернулся на ступенях и ободряюще протянул руки к крепкому малышу, спускающемуся следом. Маленький Эдвард то ли прыгнул, то ли упал в объятья отца. За ними, улыбаясь счастливой материнской улыбкой и прижимая к бедру второго ребенка, шла та, кого Шеф не мог забыть. Его любовь, давно потерянная для него Годива, некогда подруга детства, проведенного в болотной деревушке, ныне всем известная и всеми любимая леди Уэссекс. Гости не могли видеть его в то мгновение, он стоял в тени странного механического сооружения, которое намеревался сегодня опробовать. Он мог наблюдать, оставаясь незамеченным.

Незамеченным теми, на кого он смотрел. Но не его собственными людьми, которые неловко переминались и растерянно глядели друг на друга, видя его молчаливую сосредоточенность.

Он знал, что должен был бы опасаться и ненавидеть своих гостей. И строить планы – если не их убийства, то хотя бы их изгнания. Обезопасить себя от них. Многие поговаривали, хотя не осмелились бы повторить ему это прямо в лицо, что первая обязанность короля – подумать о своих преемниках. Много лет назад, в мрачные дни, когда в Англию вторглись сразу и франки Карла Лысого, и язычники Ивара Бескостного, Шеф и Альфред договорились разделить свою удачу и свои королевства, если когда-нибудь смогут владеть ими. Они также договорились, что каждый будет наследовать другому, если тот умрет, не оставив потомства, и что наследник одного из них в такой же ситуации будет наследовать обоим. В то время этот уговор не выглядел слишком серьезным. Они не знали, доживут ли до следующей зимы, не говоря уж о весне. И Годива ночевала в палатке Шефа, если не в его кровати. Он тогда считал, что коль скоро они выживут, то со временем сами собой вернутся и ее любовь, и его желание.

Он заблуждался. Умри он сейчас, и королевство перейдет к Альфреду. А после того – к смеющемуся карапузу, которого сейчас несут на руках, к маленькому Эдварду. Вице-королям, конечно, будет наплевать на их договор. Никаких шансов, что скандинавские короли Олаф и Гудмунд и любой из дюжины других согласятся подчиниться христианскому монарху. Сомнительно даже, что жители Мерсии или Нортумбрии признают над собой власть сакса из Уэссекса. Единый Король Севера был еще и единственным в своем роде. Единым Королем больше никого не признали бы.

Шаткое положение. Не станет ли оно исходным толчком для Рагнарока, о котором хотел напомнить ему отец? Шеф должен обзавестись женой и родить наследника как можно скорее. Так считают все. При дворе блистает множество дочерей ярлов и прочих принцесс Севера, не теряющих надежды на малейший знак внимания со стороны короля. Рагнарок или не Рагнарок, но он этого не сделает. Не сможет это сделать.

Выйдя из тени, чтобы поприветствовать своих гостей, Шеф постарался изобразить радостную улыбку. Но даже гости разглядели под ней гримасу боли. Альфред сдержал себя, не бросил взгляд на жену. Альфред давно знал, что Шеф вовсе не любитель мальчиков, как шептал кое-кто, он любит его жену Годиву. Иногда Альфреду очень хотелось, чтобы он смог отдать ее или разделить ее с Шефом. Но если он и допускал подобные мысли, то она – нет. По какой-то причине она с каждым уходящим годом все сильнее ненавидела своего друга детства. Ее неприязнь росла вместе с его успехами: возможно, она задумывалась о том, что могло бы быть.

– Чем ты удивишь нас сегодня? – с фальшиво прозвучавшим смешком поинтересовался Альфред.

Лицо Шефа прояснилось, как это случалось всегда, когда он мог показать какую-то новую штуковину.

– Это телега. Но такая, что в ней могут ездить люди.

– На телегах всегда ездят люди.

– Три мили до рынка и обратно. Ухабы да рытвины мешают ей ехать быстрее пешего, иначе седоки просто вывалятся. Даже на хорошей каменной дороге, которую недавно замостили мы с тобой, – последние слова были чистой лестью, это знали все присутствующие, – было бы невыносимой мукой ехать на разогнавшихся лошадях. Но не на такой повозке. Смотри. – Шеф похлопал по толстой стойке, которая шла вверх от крепления тележной оси. – Эта стойка упирается в упругую полосу. – Он показал на нее.

– Вроде тех полос, из которых ты делаешь арбалеты.

– Точно. К полосе приделаны ремни из крепчайшей кожи. А на ремнях висит вот это. – Шеф похлопал по плетеному кузову, заставив его слегка покачаться. – Залезай.

Альфред осторожно забрался внутрь, уселся на одну из двух скамеек, заметив, что кузов раскачивается, как гамак.

– Леди. – Аккуратно отступив на два шага, чтобы случайно не дотронуться до ее руки или одежды, Шеф пригласил Годиву последовать за мужем. Она забралась в экипаж, отодвинула сидевшего рядом с отцом маленького Эдварда и тесно прижалась к мужу. Шеф тоже сел, взял на руки хнычущего ребенка и усадил рядом с собой на переднее сиденье. Подал знак расположившемуся впереди кучеру, тот щелкнул кнутом, и повозка рывком тронулась в путь.

Когда запряженные в нее четыре лошади разогнались на хорошей дороге до неслыханной скорости, Альфред от неожиданности даже подскочил на своем сиденье – сзади раздался ужасающий скрип, превратившийся в бешеный визг, словно резали свинью. Там виднелось ухмыляющееся лицо с щербатым ртом – лицо, покрасневшее от напряжения, с которым человек дул в волынку.

– Мой тан Квикка. Люди слышат его волынку и убегают с дороги.

И действительно, раскачивающийся на рессорах экипаж уже домчал их до окраины Стамфорда. Альфред заметил, что вдоль дороги то и дело встречаются улыбающиеся керлы и их жены, пришедшие в явный восторг от захватывающей дух скорости. Отставшая королевская свита пустила своих лошадей в галоп, от возбуждения улюлюкая. Годива прижимала к себе дочку, озабоченно поглядывая на Эдварда, которому Шеф, железной рукой ухватив за штаны, не давал перевеситься наружу.

Альфред с трудом перекричал шум:

– Это и есть самое полезное достижение Дома Мудрости?

– Нет, – крикнул в ответ Шеф, – их много. Вон там еще одно, сейчас покажу тебе. Стой, Озмод, – закричал он кучеру, – остановись ради Бога, я хочу сказать, ради Тора, остановись. Ты что, не слышишь?

На повернувшемся лице тоже играла улыбка:

– Извините, сударь, но лошади чего-то испугались, похоже, такой скорости.

Альфред поглядел с неодобрением. Королевский двор в Стамфорде был странным местом. Альфреда и самого прозвали в народе Esteadig, Милостивый, за его доброту и широту взглядов. Тем не менее его таны и ольдермены обращались к нему не без должного уважения. А с его соправителем даже керлы частенько разговаривали так, будто они его школьные друзья и вместе воруют яблоки; что же касается Квикки и Озмода, то сколько ни называй их танами, но их лица и тела сохранили следы рабского происхождения. Еще не так давно единственное, что могло бы связывать их с королями, – это монарший приговор, зачитанный им перед казнью. Правда, как Квикка, так и Озмод участвовали в невероятном путешествии Единого Короля по странам Севера, и поэтому им прощались многие вольности. И все же…

Единый Король уже выпрыгнул из повозки, оставив ее дверцу открытой, и направился к группе крестьян рядом с дорогой, копающихся в глубокой грязи. Они оставили свое занятие и с уважением поклонились. Однако и на этих лицах гуляла улыбка.

– Понимаешь, что они делают? Что труднее всего сделать при расчистке нового поля? Нет, не вырубить деревья. С хорошим топором деревья любой дурак вырубит. Нет, главное – выкорчевать пни. Раньше крестьяне старались срубить дерево поближе к земле, а потом начинали выжигать пень. Это долго, к тому же дуб, ясень и вяз могут пустить новые побеги, даже когда от них ничего не остается. А вот как мы делаем теперь. – Шеф ухватился за длинную рукоять, торчащую из сложного механизма с железными шестернями и блоками. – Канат привязываем к самому крепкому пню на поле. Другой конец накидываем на самый слабый пень. Затем налегаем всем весом. – Шеф сопровождал свои слова соответствующими действиями, качнув рукоять храповика назад, а потом опять вперед и так несколько раз. В двадцати ярдах от него из земли с ужасающим треском полез пень. К рычагу подскочил какой-то керл, стал помогать королю. Рывок за рывком пень вытащили наружу к общей радости керлов и наблюдающей свиты.

Король вытер грязные руки о серые рабочие штаны, подал знак керлам оттащить выкорчеванный пень и привязать канат к новой жертве.

– Англия – страна лесов. Я ее превращаю в страну полей. Этот механизм для корчевки сделали в Доме Мудрости жрецы Ньёрда – они моряки, они знают все о блоках и канатах – и несколько моих катапультеров, они знакомы с зубчатыми колесами. Удд, железных дел мастер, руководит изготовлением шестерней. Они должны быть маленькими, но прочными.

– А ты всем позволяешь обзавестись такой машиной?

Пришла очередь улыбнуться Шефу.

– Я бы, может, и позволил, если бы они мне предоставили это решать. Но куда там. Отец Бонифаций, мой казначей Дома Мудрости, дает машины в аренду тем, кто собирается расчистить поле. Керлы платят за пользование машиной. Но расчищенная земля достается им бесплатно. Не навсегда. На три поколения. Потом земля возвращается короне. Я разбогатею на арендной плате за эти машины. А мои наследники, – Шеф кивнул на маленького Эдварда, – разбогатеют, когда к ним вернется земля.

Он указал на запоминающийся силуэт ветряной мельницы, бойко машущей крыльями среди плоских полей Стамфордшира.

– Еще одно нововведение. Не само ветряное колесо, об этом вы давно знаете. То, что к нему приделано. Еще один способ улучшать земли. Подъедем поближе, я покажу.

Повозка заметно сбавила ход, когда Озмод свернул с Великой Северной дороги, вымощенной камнем, на старую, тонущую в грязи колею. Шеф воспользовался возможностью в сравнительно спокойной обстановке продолжить рассказ о достижениях Дома Мудрости.

– Мы едем смотреть на большую машину, – сказал он, перегнувшись к Альфреду, – но у нас есть и много маленьких приспособлений, которые приносят не меньше пользы. Например, я не показывал тебе, как у нас запряжены лошади. Когда мы научились от Бранда и его людей запрягать лошадей в хомуты, чтобы использовать их как тягловую силу, мы через какое-то время обнаружили, что лошади иногда тянут слишком сильно. Когда поворачиваешь, лошади нередко рвут постромки, потому что тяга приложена только к одному боку. Ну, мы стали брать для постромков кожу попрочнее. Но потом один фермер – я дал ему ферму и лошадей – сообразил, что постромки ведь необязательно привязывать прямо к передку. Привязываешь постромки к двум концам крепкой поворотной поперечины, и эту поперечину (мы называем ее валек) за середину привязываешь коротким ремнем к передку телеги. В результате натяжение постромков одинаковое даже при повороте. И это не просто сберегает нам кожу на постромки! Нет, хоть мы и сами не сразу сообразили. Но ведь очень часто настоящая польза изобретений проявляется не в том, для чего они предназначались, а видна только позже. Этот придуманный нами валек означает, что теперь керлы могут делать короткие пахотные борозды, обрабатывать совсем маленькие поля, ведь им гораздо легче развернуть упряжку. А уж это, в свою очередь, означает, что даже самый бедный крестьянин, у которого всей земли акр или два, может сам обрабатывать свое поле и не зависеть от лендлорда.

– И они благодарят за это своего короля, – задумчиво отозвался Альфред. – Они становятся твоими людьми, а не людьми лендлордов. И это, как и деньги за аренду машин, делает тебя сильнее.

Годива вмешалась:

– Вот для этого он и старается. Он без причины ничего не делает. Я это поняла уже очень давно.

Шеф примолк, уставившись на свои грязные ладони.

Через минуту Альфред нарушил молчание:

– А эти нововведения, которые мы едем смотреть… Расскажи нам о них.

Шеф отвечал ровным безжизненным тоном:

– Ладно. Земля здесь, как вы знаете, быстро заболачивается. А кое-где и всегда были болота. Само собой, их стараются осушить. Но когда роешь канаву в этих местах, не всегда можно угадать, куда потечет вода, пойдет ли она вообще в твою канаву. Но мы знаем вот какую штуку. – Постепенно вдохновение возвращалось к Шефу. – Любой, кто пил пиво из бочек, знает, что есть два способа розлива: либо просверлить бочку внизу, тогда ее надо затыкать хорошей пробкой, либо сверху подсосать через трубочку и опустить ее конец. Дальше пиво само потечет в твой кувшин или в ведро.

– Никогда о таком не слышал. А почему так?

Шеф пожал плечами.

– Никто не знает. Пока. Но нам достаточно того, что мы знаем и что можем изготовить. Большие трубы, которые не влезут человеку в рот, и устройство, что будет отсасывать воду. Словно кузнечные мехи, только наоборот. Тогда-то мы и заставим воду течь из болот в канавы, даже в те канавы, которые расположены на большом расстоянии.

Повозка и свита наконец подъехали к ветряному колесу, и Шеф выпрыгнул, опять оставив дверцу открытой. Вокруг ветряка простиралась паутина грязных канав, тут и там парусиновые трубы зачем-то соединяли их между собой.

– Вы снова видите новую землю, – Шеф понизил голос, так что его могли слышать только гости, но не свита. – Я даже не знаю, сколько ее. Иногда мне кажется, что ждущей осушения земли хватило бы на полудюжину графств. И эту землю я никому не отдам. Я делаю ветряные колеса, я плачу рабочим. Осушенные поля остаются королевской землей, деньги за их аренду пополнят королевский бюджет.

– И опять все только для твоей выгоды, – резко, как хлыстом стеганув, сказала Годива. Альфред заметил, что его уязвленный соправитель еще раз вздрогнул. – А скажи-ка мне, что ты сделал для женщин?

Шеф помялся, заговорил было, потом оборвал себя. Он не знал, с чего начать. Напомнить о ветряных мельницах, освободивших от нескончаемой рутины десятки тысяч рабынь, толокших зерно в ступках? Рассказать об опытах, которые проводились в Доме Мудрости, чтобы найти лучший способ сучить пряжу, чем с помощью прялок, с которыми не расстаются почти все женщины Англии, неустанно на них работая? Нет, решил Шеф, самое главное для женщин – построенная им мыловарня, на которой из золы и жира делают твердое скрипучее мыло – это вещь сама по себе не новая, но такая, что, по уверениям Ханда, спасет добрую половину женщин, умирающих от родильной горячки, ведь король приказал, чтобы все повитухи носили с собой мыло и тщательно мыли руки.

Он слишком долго раздумывал.

– Так я и знала, – сказала Годива и отвернулась, уводя за собой детей. – Все только для мужчин. Все ради денег.

Она и не подумала понизить голос. Пока она шла к экипажу, оба короля, Квикка, Озмод, мельник и его жена, обе королевских свиты – все смотрели на нее. Потом все посмотрели на Шефа.

Он опустил взгляд.

– Это не так, – пробормотал он, чувствуя, что в нем поднимается та же ярость, как и тогда, когда человек-птица упал, а они просили его все равно заплатить неудачнику. – Всех дел не переделаешь. Сначала делаешь то, что умеешь делать, а потом смотришь, что можно сделать еще. Все, что мы делаем, приносит пользу женщинам. Стало больше земли, больше еды, больше шерсти.

– Так и есть, – согласился Квикка. – Раньше каждую зиму то тут, то там можно было видеть маленьких детей в лохмотьях и босиком, плачущих от холода и голода. Теперь у них, по крайней мере, есть одежда и горячая еда. Потому что они под защитой короля.

– Это точно, – сказал Шеф, глядя с внезапным ожесточением. – Потому что все это, – он обвел рукой окрестности, показывая на мельницу, поля, дренажные канавы и на ждущий их экипаж, – все это держится на одном. На силе. Еще несколько лет назад если бы какой-то король, будь то добрый король Эдмунд или король Элла, сделал что-нибудь хорошее, на что ему хватило бы серебра, на него тут же напали бы викинги, все отобрали и снова ввергли бы страну в нищету. Чтобы сохранить то, что у нас есть, мы должны топить корабли и уничтожать армии!

По обеим королевским свитам прокатился одобрительный гул, эти люди оружием прокладывали себе путь в жизни.

– Да, – продолжал Шеф, – все это неплохо. И я только рад, когда это приносит пользу женщинам и детям. Но что мне нужно больше всего, за что я буду платить золотом, а не серебром, это не новый способ запрягать лошадей и не осушение болот, а новый способ драться с Императором. С Бруно Германским. Потому что мы с нашими болотами можем и забыть про него, но он про нас не забудет. Риг, отец мой! – Голос Шефа поднялся до крика, он вытащил из-за пазухи свой амулет, серебряную лесенку. – Ниспошли мне новое оружие для битв! Новый меч, новый щит! Новые катапульты и арбалеты. Это самое главное, что нам нужно. И если приближается Рагнарок, сразимся и победим!

Улучив удобный момент, когда король уехал на всю первую половину дня, его ближайшие советники и друзья решили обсудить его дела. Все трое, Бранд, Торвин и Ханд, сидели на верхнем этаже большой каменной башни Дома Мудрости, в личной комнате Торвина, глядя на ухоженные плодородные земли, на зеленые поля, пересеченные длинной белой полоской Великой Северной дороги, по которой непрестанно двигались всадники и повозки. По настоянию Торвина присутствовал и четвертый человек – Фарман, жрец Фрейра, один из двух величайших провидцев Пути. Человек малоприметный, он не был участником рискованных приключений трех друзей, зато, по словам Торвина, был посвящен во многие тайны богов.

Бранд, гигант-норвежец, с сомнением покосился на Фармана, но остальных он, по крайней мере, знал достаточно давно, чтобы говорить без обиняков.

– Мы должны смотреть правде в глаза, – начал Бранд. – Если Шеф погибнет, то погибнет все. Есть много людей вроде Гудмунда, которые всем обязаны Единому Королю и на которых можно положиться как на каменную стену. Но согласится ли Гудмунд сотрудничать с Олафом, или с Гамли, или с Арноддом, или с любым другим королем Дании и Норвегии? Нет. Если он и захочет, ему не позволят его собственные ярлы. А что касается подчинения англичанину… Нет, все держится на одном-единственном человеке. Беда в том, что человек этот безумен.

– Ты уже как-то говорил это, – укоризненно напомнил лекарь Ханд, – и оказался не прав.

– Ладно, ладно, – уступил Бранд. – Может быть, он не сошел с ума, просто со странностями, которые у него всегда были. Но вы же понимаете, что я хочу сказать. Он выиграл много сражений и выжил во многих невероятных переделках. Однако каждый раз словно что-то уходит из него. И это что-то не возвращается.

Задумались все трое слушателей: лекарь Ханд, жрец Идунн, англичанин; кузнец Торвин, жрец Тора, датчанин; провидец Фарман, человек, чьей национальности не помнил никто.

– Он утратил кое-что, когда убил Сигурда, – подхватил Ханд. – Он лишился копья. Никто из нас в точности не знает, как оно ему досталось, но он почему-то очень его ценил. Говорят, что с этим копьем теперь не расстается император Бруно, а Хагбарт рассказывал, что он видел, как эти двое сражались и Бруно ушел с копьем. Может быть, это счастливый талисман, и Шеф его упустил.

Бранд решительно замотал головой.

– Нет. У нас здесь есть знатоки, разбирающиеся в чужой удаче, и они говорят, что Шеф не утратил своей. Он так же удачлив, как и раньше. Нет, это что-то другое. Что-то, связанное с тем, как он сам к себе относится.

– В тот день в Бретраборге он потерял друзей, – снова вступил Ханд. – Того парня из Дитмарша и ратоборца Кутреда. Не может ли он чувствовать… скажем, вину, что он жив, а они мертвы?

Бранду, опытному воину, это объяснение не слишком понравилось.

– Да, такое бывает, – в конце концов признал он. – Но не думаю, что дело в этом. По правде говоря, – он обвел взглядом присутствующих и продолжал: – я думаю, что все дело в этой проклятой женщине.

– Ты про Годиву, жену Альфреда? – спросил пораженный Ханд. Он знал обоих с детства.

– Да. Она разговаривает с ним как с собакой, а он вздрагивает, словно пес, которого все время бьют. Но дело не только в ней. Была еще одна, Рагнхильда, королева Восточного Фолда. Из-за нее Шеф чего-то лишился. Ее убил не он, но он стал причиной ее смерти и смерти ее сына. Если он чувствует вину, то не из-за мужчин, а из-за женщин. Поэтому он и не женится.

Наступила тишина. На этот раз объяснение не нравилось Ханду.

– Разговаривает с ним как с собакой, – наконец начал он. – Как вам известно, мое имя и значит «собака». Мой хозяин, отчим Шефа, считал, что я всегда останусь псом. Но и Шефу он из ненависти дал собачью кличку. Услышав «король Шеф», многие улыбаются, как если бы услышали «король Барбос» или «король Клык». Северяне даже не могут выговорить его имя. Вы знаете, что Альфред несколько раз просил его взять другое имя, которое понравится и англичанам, и норманнам: Оффа или Атли, имя одного из героев прошлого. Но, Торвин, ты говорил, что Шеф – тоже имя героя. Может быть, пора нам услышать эту историю? Мне кажется, что в это дело замешаны не только мы, но и боги. Расскажи нам все. И объясни, почему Путь в конце концов признал его Тем, Кто Должен Прийти. Мы ведь знаем о Шефе больше, чем кто бы то ни был. А Фарман – посредник между нами и богами. Может быть, вчетвером мы сможем понять, в чем тут дело.

Торвин кивнул, но заговорил не сразу, собираясь с мыслями.

– Дело вот в чем, – наконец произнес он. – Эту очень старую историю рассказывают датчане. Ее никогда не перекладывали на стихи, она не записана в наших священных книгах, ее не все считают правдивой. И я тоже не слишком-то ей доверял. Но чем больше я размышлял, тем больше убеждался, что ее окружает какой-то ореол, дух древности. Думаю, что она правдива и имеет такое же значение, как сказание о Вёлунде или о смерти Бальдра.

Обычно ее рассказывают так. Много лет назад – примерно тогда же, когда родился Спаситель христиан, – датчане остались без короля. Последнего представителя королевской династии, Хермота, который сейчас считается любимым воином Одина в Вальгалле, они изгнали за жестокость. Но без короля жестокостей стало еще больше. Это был век, когда брат шел на брата и в безопасности был только тот, кто держал в руках оружие.

И однажды на берег моря приплыл щит, а в нем лежал маленький мальчик. Голова его покоилась на ячменном снопе, и больше при младенце ничего не было. Датчане подобрали его, вырастили, и со временем он сделался самым могущественным из норманнских королей. Он был такой воинственный, что усмирил весь Север. Говорят, в его время девушка могла разгуливать по всей Скандинавии в одиночестве, с золотыми кольцами на каждом пальце и мешком золота на поясе, и никто бы на нее не напал и даже не посмел сказать ни одного грубого слова. Некоторые датские короли до сих пор объявляют себя Сквольдунгами, потомками этого короля, потому что его прозвали Сквольд, Щит, ведь он приплыл на щите.

Так рассказывают эту историю, – продолжал Торвин, – и вы видите, что в ней есть свой смысл. От щита пошло имя Сквольдунгов. А поскольку неизвестно, откуда взялся мальчик, стали говорить, что его послали боги, которые увидели несчастья датчан и пожалели их.

Но с другой стороны, смысла в этой истории ни на грош, и поэтому я и считаю ее достоверной. Да, Бранд, я вижу, что ты поднимаешь бровь, но я же тебе говорю: то, что имеет смысл для богов, не всегда имеет смысл для людей. Сам посуди: чтобы боги сжалились над несчастьями датчан? Когда это наши боги хоть кого-то пожалели? Мы бы им тогда не поклонялись так рьяно. И потом, как насчет снопа? Про него всегда упоминают, но никто не знает, при чем тут сноп. Думаю, что именно в нем ключ к разъяснению всей этой истории.

Я думаю, что эту историю за долгие годы стали рассказывать неправильно. Я думаю, что раньше имя короля звучало как Сквольд Скьефинг, а по-английски – Шильд Шифинг. Кто-то из сказителей однажды взял и придумал объяснение для этого имени. Он стал рассказывать, что короля звали Щит, потому что… ну, скажем, он приплыл на щите. А Сноп его звали, потому что… потому что там лежал еще и сноп. Имена происходят от предметов. Даже эпизод с найденным на берегу младенцем появился потому, что выпуклый щит может плавать. В общем, я думаю, что в этой истории нет ни слова правды.

Я считаю, что когда-то и в самом деле был король, которого звали Щит. Ведь у многих из нас такие имена. Твое имя, Бранд, означает «меч». Я знавал людей, которых звали Гейрр, Копье, или Франки, Боевой Топор. И был король по имени Сквольд, Щит. А Шифингом его звали не потому, что он лежал головой на снопе, а потому, что он был сыном Шифа. Или Шефа.

Казалось, Торвин закончил свое разъяснение, и Ханд попросил его продолжить:

– Но что эта история, первоначальная история, означает?

Торвин коснулся своего нагрудного молота.

– На мой взгляд – а многие жрецы Святилища со мной не согласились бы, даже могли бы счесть меня еретиком, это вам и Фарман подтвердит, – на мой взгляд, эта история означает три вещи. Во-первых, этих королей запомнили или выдумали по определенной причине. Причина, по-моему, в том, что они изменили мир, повернули его историю на другой путь. Думаю, что воинственный король, Сквольд, объединил людей в один народ и дал им законы, благодаря которым прекратилось братоубийство. А миролюбивый король Скьефинг дал нам ячмень и хлеб, научил земледелию наших предков, которые раньше жили, как финны, охотой. Или как твои, Бранд, родичи, huldu-folk, народ кочевников-мясоедов.

Во-вторых, я думаю, что эти короли избрали правильный путь, и люди об этом не забыли. Но с тех пор мы снова сбились на неправильную стезю: на стезю Хермота, любимца Одина. Стезю войны и грабежей. Мы придумываем для них красивые названия, drengskapr, hermanna vegr, мужество, путь воина. Ты так зовешь это, Бранд, я знаю. Но в результате всегда сильный грабит слабого.

– Я предпочитаю грабить сильных, – проворчал Бранд, однако Торвин его не слушал.

– Я думаю, король Шеф был послан нам, чтобы вернуть нас на правильный путь. Но это не путь Хермота и Одина. Я считаю, что наш король на самом деле враждебен Одину. Он не сделает жертвоприношения Одину. И он не примет благословения Одина.

А теперь я скажу то, что некоторые сочтут ересью. Я не могу отделаться от мысли, что все это, видимо, происходило в то самое время, когда, по словам христиан, явился их Белоснежный Христос. А почему он явился? Почему появились Шеф и Сквольд? Я могу сказать только следующее, что и будет третьим смыслом этой истории.

Я думаю, что в мире однажды что-то пошло не так, он получил рану, которую нельзя исцелить. Мы говорим: Бальдр умер, и из мира ушел свет. Христиане рассказывают глупую сказку про яблоко и змея, но суть одна: мир болен, и ему нужно исцеление. Кто-то должен прийти и исцелить его. Христиане говорят, что Спасителем был Христос и мир уже исцелен, теперь можно посиживать и уповать на личное спасение. Ха! А у нас рассказывают – или рассказывали раньше, – что приходили два короля и выбрали для нас правильную дорогу. Потом мы с нее сбились. По-моему, наш король, не случайно его зовут Шефом, пришел вернуть нас на правильный путь, как и его пра-пра-пра и так далее дедушка. Потому что я считаю нашего Шефа и его древнего тезку посланцами бога Рига. Который, может быть, и не старше, чем Один, но мудрее.

После паузы Ханд, дотронувшись до амулета Идуны, сказал:

– Не понимаю, в чем тут ересь, Торвин. Мы ведь не христиане, чтобы указывать человеку, что ему думать.

Торвин посмотрел вдаль, на поля и дорогу.

– Я начинаю думать, что сказания Пути и истории христиан по сути одинаковы. И в тех и в других искажения и выдумки. А может быть, и в тех и в других заключена истина. Но только крупицы истины.

Бранд неожиданно рассмеялся:

– А ты, наверное, прав, Торвин! Но хотя ты можешь убедить меня и Ханда, можешь убедить даже Совет жрецов, если будешь говорить достаточно долго, я что-то сомневаюсь, что ты убедишь папу римского согласиться с тобой и признать, что у приверженцев Пути тоже есть своя правда!

Торвин засмеялся вместе с ним:

– Нет, я не отправлюсь в Рим просить аудиенции, чтобы изложить свою точку зрения. Я не забываю, что, каковы бы ни были христиане, церковь остается нашим злейшим врагом. Как и поддерживающая ее империя. Говорят, в тот день наш король держал Бруно Германского в прицеле арбалета. Ему надо было выстрелить.

Впервые заговорил Фарман, его бледное худое лицо не отражало никаких эмоций.

– Болезнь, – повторил он. – Болезнь, от которой страдает мир и которую второй Шеф, или второй Спаситель, послан исцелить. В наших мифах это смерть Бальдра, вызванная предательством Локи. Как мы все знаем, Один пытался вернуть Бальдра из мира Хель и не смог, а в наказание приковал Локи рядом с ядовитым змеем. Наказание наказанием, но при чем здесь исцеление?

– Если существует исцеление, – сказал Торвин, – оно придет через то, что скрыто от нас. Но наш друг Шеф – он мудр, хотя иногда ему не хватает здравого смысла.

– Таким образом, мы вернулись к нашему практическому вопросу, – заключил Ханд. – Будь он человек или полубог, безумец или посланник богов, что нам с ним делать?

Фарман посмотрел на мчащийся по дороге экипаж, сопровождаемый тридцатью скачущими галопом всадниками, за которыми вздымался столб пыли.

– Я точно не знаю, – сказал он. – В моих видениях ничего об этом не говорилось. Но судя по всему, что я услышал, этот человек еще не выполнил предназначение богов. Может быть, он должен вернуть Святое Копье, может быть, сжечь врата Рима, не знаю. Но пока он здесь сидит, он этого не делает, он прячется от своей судьбы.

– Тоскует по женщине, которую бросил много лет назад, – подтвердил Бранд.

– Может быть, ему нужно глотнуть свежего воздуха, вновь почувствовать себя мужчиной, – продолжал Фарман. – Но он не станет мужчиной, пока копается здесь в грязи со смердами.

– Мы должны сделать так, чтобы он оказался на борту корабля, – сказал Торвин. – Может быть, это приведет его туда, куда нужно богам, как того младенца, приплывшего на щите.

– Но на этот раз он не должен быть один, – сказал Фарман. – Вы его друзья. Вы должны пойти с ним. А что касается меня – я буду ждать более ясных указаний.

Снаружи донеслось немилосердное карканье волынки, сыгравшей свой немелодичный предупредительный сигнал.