ГЛАВА 6

Теперь, когда с политической арены ушли Митридат с Тиграном, самой большой проблемой для Рима стала Парфия. Будучи одним из нескольких государств, желающих прибрать к рукам древнюю Персидскую империю, она находилась, пожалуй, в наиболее выгодном месте — по обе стороны от Шелкового пути — и потому неустанно богатела. Шелк для нас всегда оставался покрытым ореолом невероятной таинственности. Он был самым вожделенным из всех материй, самым ценным из всех веществ. Стоимость его была даже выше золота. Легкий и прочный, после окраски он никогда не линял. Шелковая ткань так высоко у нас почиталась, что время от времени цензоры запрещали употреблять ее для пошива одежды, причисляя шелковую одежду к предметам избыточной восточной роскоши. Мужчин, а подчас и женщин подвергали штрафам, если они носили шелковые одежды в публичных местах. Впрочем, и те и другие всегда могли позволить себе надеть сшитую из этой материи набедренную повязку. Если было не дозволено щеголять шелками напоказ, то, по крайней мере, можно было насладиться ощущением нежной материи от более интимных предметов одежды.

Ни для древних египтян, ни для персов Парфянское царство никогда не представляло серьезной силы, ибо имело примитивное, по их меркам, монархическое устройство. Вернее, это была свободная конфедерация противоборствующих племенных вождей, самый сильный из которых провозгласил себя царем царей и, подобно старому персидскому монарху, подчинил себе всех остальных. На Востоке среди царских семей издавна бытовал обычай беспрестанно истреблять друг друга. Сначала они производили на свет бессчетное количество сыновей, а потом, по мере взросления, поочередно уничтожали их. Если кому-то из детей удавалось дожить до совершеннолетия, то ему приходилось убирать с дороги отца, дабы тот не успел разделаться с ним прежде. В те годы у царя Парфии Фраата III было двое взрослых сыновей, и оба против него восстали.

Парфяне не слишком отличались от своих примитивных сородичей, недавно пришедших с необъятных восточных пастбищ. Но именно это обстоятельство и было источником их единственного преимущества: у них были собственные, непредсказуемые методы ведения военных действий. В отличие от всех прочих, они сражались только верхом, и единственным их оружием был лук. Не обремененные доспехами, они носились по полю боя, как хищные птицы, атакуя градом стрел пешего неприятеля, ограниченного в скорости. Пожалуй, этот народ мог бы представлять для нас воистину грозного противника, будь он хоть сколько-нибудь организован. Однако мы вознамерились обеспечить их хорошим римским порядком, не слишком интересуясь, желали они того или нет. Если считать, что прочие государства Востока были нами усмирены, то Парфия оставалась единственным царством, которому следовало уделить наше пристальное внимание, имея целью дальнейшие завоевания.

Помпей заключил альянс с Парфией, когда та вела войну с Тиграном, однако договоры были для него своего рода удачным маневром. Кроме того, он нанес оскорбление Фраату, войдя в соглашение с Тиграном, не уведомив об этом Парфию. Несомненно, урегулирование этой маленькой проблемы составляло одну из важнейших задач, стоявших перед послом Парфии в Риме, и сулило ему множество благ.

Более всего нас оскорбляло то обстоятельство, что торговля таким важным товаром, как шелк, находилась в руках кучки дикарей, питающихся конским мясом. И уж совсем мы не могли смириться с тем, что им удалось на этом несметно разбогатеть. Вполне естественно следовал вывод: мы должны этот народ покорить, для чего уже начали подыскивать соответствующий повод. Когда Парфия станет нашей провинцией, рассуждали мы, не ставя этот факт под сомнение, великий Шелковый путь окажется под властью народов, живущих восточнее ее, а территория между нами и страной Серес, где производился шелк, была довольно обширна. Военная политика нашей империи заключалась в том, что мы никогда не воевали с двумя народами одновременно. Исходя из этого, мы собирались покорять азиатские народы один за другим, чтобы в конце концов добраться до Сереса и захватить его. Правда, о народе, населяющем эту страну, мы ровным счетом ничего не знали, кроме того, что они производят шелк, однако полагали, что, будучи азиатами, они не должны представлять для нас существенной угрозы.

Мы считали, что прежде всего надо покорить Парфию. Если бы мы только знали, каких усилий это будет стоить!

Однако подобные мысли не слишком отягощали мой ум, когда я подошел к дому Орестиллы и объявил привратнику о своем прибытии. Все мои думы были связаны с Аврелией, что в последнее время стало происходить со мной слишком часто. Вот почему, когда раб пригласил меня войти в дом, я чуть было не принял за нее другую женщину, которая шла навстречу мне по атрию. Ею оказалась Орестилла, мать Аврелии. Она была чрезвычайно хороша собой, хотя ее красота была совершенно иной, чем у Аврелии. На какой-то миг я даже вошел в положение Катилины. Ради такой женщины, пожалуй, можно решиться даже на убийство сына.

— Добро пожаловать, квестор Метелл! — Одарив меня обворожительной улыбкой, она заключила мою руку в свои ладони.

По телосложению она весьма напоминала дочь и отличалась от нее разве что несколько большим весом, что, впрочем, ничуть не портило ее фигуру.

— Ты привел с собой друзей?

Я огляделся, чтобы удостовериться, что за мной никого нет.

— Нет. А что, надо было?

— Дело в том, что сегодня вечером почти каждый из приглашенных пришел не один, поэтому нам пришлось вынести обеденные столы и кушетки в перистиль. Наш небольшой прием превратился в званый обед. Надеюсь, все пройдет в лучшем виде. Но заранее прошу прощения, если что-то выйдет за рамки первоначального сценария.

Орестилла была удивительно веселой особой, что невольно оказывало заразительное воздействие на окружающих. В противоположность ей, Аврелия являла собой воплощение мрачной меланхолии.

— Обещаю, что меня ничто не сможет одолеть, кроме твоего гостеприимства, равно как и твоей прославленной красоты. И если уж говорить о ней: никогда не видел такого потрясающего наряда.

На ней была обыкновенная стола, сшитая из чистейшего, цвета изумруда шелка, о стоимости которого мне даже подумать было страшно.

— Не правда ли, он великолепен? Это подарок нашего почетного гостя. Я даже никогда не мечтала о такой восхитительной вещи. Второй такой же наряд он подарил Аврелии. Она наверняка где-то его примеряет, любуясь на свое отражение в зеркале. Пойдем к гостям. Все уже собрались в перистиле и развлекают себя сами, пока рабы накрывают столы.

Орестилла взяла меня под руку, и мы направились к открытой колоннаде.

Необычайно большой комплювий над перистилем превращал его в настоящий двор. Вместо обычно стоящего посредине бассейна вдоль колонн пролегала решетчатая дренажная канава. Это позволяло использовать освободившееся место для большого приема гостей, что хозяева и сделали на этот раз. К моему приходу уже собралось человек тридцать, и, казалось, далеко не все еще подошли. Я обратил внимание на изысканную мозаику, которой был выложен пол, что тогда было еще новшеством для частных римских домов, если не принимать в расчет покрытие в виде квадратов и прямоугольников из цветного мрамора, что создавало своего рода абстрактный рисунок. Здесь же под ногами раскинулась настоящая мозаичная картина, сложенная из крошечных цветных камней, стекла и даже маленьких фрагментов золотых и серебряных пластин. На ней была изображена пасторальная сцена: боги и богини, нимфы, сатиры и кентавры резвились в горах среди виноградной лозы и кедровых деревьев.

Боги и мифические персонажи ели, пили и танцевали, заигрывая с людьми, среди которых были обыкновенные пастухи и известные герои. Помимо захватывающего дух великолепия и художественности исполнения сюжет картины как нельзя лучше подходил для развлечения гостей. Взирая на это великолепие, я даже заподозрил, что Орестилла специально организовала приход неожиданных гостей, дабы предоставить возможность каждому выйти в перистиль и выразить свое восхищение мозаикой.

Для октября вечер был на редкость теплым и ясным, почти как летом в хорошую погоду. Было еще достаточно светло, ибо считалось неприличным приглашать гостей в темное время суток. Расходиться же гостям полагалось, когда сгущались сумерки, однако на эту глупую условность уже никто не обращал внимания.

К моему появлению все самые красивые женщины благородного происхождения со скандальной репутацией — Семпрония, Фульвия, сама Орестилла, Клодия и несколько других, имена которых были весьма известны в свое время, — уже собрались. Однако Аврелии среди них не было.

Все представители сильного пола отличались если не красотой, то двусмысленной известностью. Среди них я заметил Катилину и Курия, а также Лисаса, египетского посла. Красса еще не было, а Цезарь уже прибыл — на подобного рода приемах популяры вполне уживались с оптиматами. Недавно избранный претором на следующий год Гай Юлий за время предвыборной компании несколько истощил свой энтузиазм. Они с Катилиной вели дружеский разговор. Будучи патрициями, оба находили между собой гораздо больше общего, чем, казалось бы, должны иметь люди различных политических взглядов. На самом деле вне Сената и публичной трибуны одну партию от другой практически невозможно было отличить. Политики всегда отрицают свою принадлежность к какой-либо группировке, утверждая, что, в отличие от своих противников, действуют из беспристрастных побуждений, исключительно в интересах государства.

Среди гостей бросались в глаза трое мужчин в экзотических одеждах: короткие рубашки с длинными рукавами, шаровары и легкие башмаки. Это были парфяне. Будучи наследниками Персидской империи, они претендовали на то, чтобы их считали людьми цивилизованными, но мы над ними смеялись, ибо шаровары, в нашем понимании, мог надеть только варвар. Кроме того, они даже в доме не снимали головных уборов, что никогда не позволил бы себе ни один римлянин, за исключением фламина Юпитера.

Однако я позабыл о них сразу, как только увидел Аврелию. На ней была такая же стола, как у матери, только из огненно-красного шелка. Материя была столь тонкой, что облегала ее фигуру при движении и свободно свисала, когда она оставалась неподвижной. К моему восторгу и удивлению, она, не обращая внимания на других гостей, сразу направилась ко мне. Обменявшись формальными знаками приветствия, мы перешли к приятной беседе.

— Подарок посла очень тебе к лицу, — начал я.

— Ведь правда же он восхитителен? — При этих словах глаза ее засияли. — Очень рада, что мне досталась красная стола! Она куда больше подходит к моему цвету лица, чем зеленая.

— Вполне с тобой согласен.

— Мама тоже выглядит потрясающе в своей обновке.

— Да, хотя не так сногсшибательно, как ты. — Разговор доставлял мне большое удовольствие.

— Это потому, что она еще не постигла всех возможностей этой материи.

Девушка разгладила шелк рукой сверху вниз, так что ткань натянулась.

— К тому же она носит корсет, — продолжала Аврелия. — Когда я буду в ее годах, мне тоже придется его надевать. Но особенно восхитительно в столе из чистого шелка то, что она сочетает в себе достоинства великолепного наряда с ощущением полной наготы.

Чтобы справиться с охватившим меня волнением, я без всякой нужды откашлялся.

— Да, воистину чудесная ткань, — с трудом вымолвил я.

— Говорят, что на состязании послезавтра ты собираешься возглавить жителей Субуры? Приятно слышать.

— Кто-то ведь должен поддержать честь района. Меня изумляет лишь то, как скоро ты об этом узнала. Я принял это предложение только вчера вечером.

— Об этом уже говорит весь город. Мне кажется, ты совершаешь очень мужественный поступок.

Ее восторженный взгляд был наградой за мучивший меня страх.

— О нет! Опасность слишком преувеличена. Я жду этого дня с большим нетерпением.

— Приду посмотреть, — пообещала она. — Только постараюсь стоять на безопасном расстоянии. Тебя уже познакомили с нашими почетными гостями? Полагаю, что нет, маме сейчас не до этого. Пойдем со мной.

Она взяла меня за руку и потащила к группе парфян.

— Господин посол, — начала она, — это квестор Деций Цецилий Метелл Младший. Деций, познакомься: это посол Сурена.

Парфянин улыбнулся и слегка поклонился, коснувшись кончиками вытянутых пальцев сначала груди, потом губ и лба. У него были заостренная бородка и длинные, смазанные ароматным маслом и уложенные локонами волосы. Парфяне, следуя отвратительной восточной традиции, питали пристрастие к косметическим средствам. Лицо у посла было густо покрыто белой пудрой, а губы и щеки — красными румянами. Брови с помощью специальной краски были превращены в одну черную линию, высоко поднятую над глазами и заостренную к переносице; казалось, что это летящая чайка, если смотреть на нее с большого расстояния. Этой же тушью были подведены большие карие глаза. Ну и франт!

— Позвольте поприветствовать вас от имени царя Фраата, — произнес он заученную фразу с таким акцентом, что стало ясно: он не слишком силен в латинском.

— Сенат и народ Рима, в свою очередь, горячо приветствуют его посланника, — ответил я на греческом.

На этом языке говорили по всему Востоку, его также были вынуждены изучать в детстве все родовитые римляне. Я мечтал о том дне, когда мы выбьем греческий из голов этих варваров и обучим их достойному языку.

— Мне кажется, что приехал Красс, — сказала Аврелия. — Прошу прощения, но мне придется вас на минуту покинуть.

Я проводил ее огорченным взглядом, с восхищением взирая на округлые ягодицы, которые под шелковой материей обозначились во всей своей красе.

На посла, казалось, это зрелище не произвело никакого впечатления. У восточных людей странные вкусы.

— Чудесная материя — шелк, — произнес я.

Обведенные черными контурами глаза Сурены просияли гордостью. Очевидно, шелковое платье ему нравилось гораздо больше того, что было под ним.

— Это дар богов. Вы должны когда-нибудь обязательно приехать в Парфию и увидеть огромный шелковый базар в Экбатане. Товар туда привозят на верблюдах с Дальнего Востока.

Меня всегда завораживали восточные сказки о тех далеких краях.

— Караваны приводят жители Сереса?

Он покачал головой.

— Никто на Востоке никогда не видел этих людей. Шелк везут несколько месяцев, а иногда даже лет, прежде чем он попадает в Экбатану. Его перепродают от одного каравану к другому. И, насколько мне известно, ни один из них никогда не проделывал весь путь целиком. Говорят, что Серес населяют желтокожие люди невысокого роста с узкими глазами. Но, может статься, что все это простые небылицы.

— А из чего получают шелк? — осведомился я. — По этому поводу существуют самые разные теории.

— Думаю, тебе доводилось слышать то же, что и мне, — ответил он. — Одни считают, что его добывают из растения вроде льна. Другие полагают, что его плетут гигантские одомашненные пауки. Иные верят, что шелк изготавливают из волос женщин, что, на мой взгляд, менее всего вероятно. А еще бытует мнение, будто его получают из крошечных гусениц, которые питаются листьями тутового дерева. Но как бы там ни было, из него производится самая легкая, самая прочная и самая красивая материя.

Он сам был чуть ли не полностью облачен в такую ткань.

— Мой царь передал много тюков шелка полководцу Помпею, когда мы заключили альянс против Митридата и Тиграна.

— А ты тогда выступал в роли дипломатического представителя?

— Нет, в роли главнокомандующего военных сил Парфии.

Сама мысль о том, что этот расфуфыренный, разукрашенный женоподобный иноземец может возглавлять армию, показалась мне нелепой. Я подумал, что, скорее всего, как это водится в монархиях, он сумел так возвыситься благодаря близкому родству с царем. Разумеется, в тот вечер я и представить себе не мог, что беседую с самым могущественным человеком Парфянской империи. Цари в Парфии не обладали подлинной властью. Их избирали знатные семьи скифского происхождения, самой влиятельной из которых был род Сурена. Спустя десять лет после нашего разговора эти люди сумели показать Крассу и всему Риму, что ни шелк, ни косметика не способны смягчить скрывающейся под ними воинственной свирепости.

Появились Аврелия с Орестиллой, которые привели с собой Красса. Обменявшись льстивым приветствием с послом, Красс при первой же возможности отвел меня в сторону. Породнившись недавно с нашей семьей, он стал проявлять ко мне больше благосклонности. По крайней мере, сейчас.

— Деций, передай своему отцу, что он может целиком положиться на мою поддержку в предстоящих выборах цензоров, — произнес он.

— Отец будет очень рад это услышать, — заверил его я. — Твоя поддержка — залог успешного исхода выборов.

В моих словах не было большого преувеличения.

— Быть избранным только половина дела, — напомнил он мне. — Надеюсь, твоему отцу повезет с коллегой по должности больше, чем мне.

Красс имел весьма неудачный опыт цензорства. Он и его коллега, великий Катулл, не могли сойтись во мнениях ни по одному вопросу. Каждый только и делал, что отменял распоряжения другого. В конечном счете обоим пришлось сложить свои цензорские полномочия, даже не завершив переписи населения, которая считалась их первостепенной обязанностью.

— Ты же знаешь моего отца, — сказал я. — Он найдет общий язык с кем угодно. Но более всего ему бы хотелось, чтобы Гортал прервал свое уединение и претендовал бы на должность цензора. Им уже доводилось работать вместе, и у них это неплохо получалось. Однако Гортал утратил вкус к публичной деятельности и отошел от дел, с тех пор как Цицерону удалось высоко подняться.

— Я потолкую с Горталом, — пообещал Красс. — Насколько мне известно, он не станет противиться лишний раз надеть тогу претексту. Главное — убедить его в том, что работать ему придется с единомышленником.

— Это сослужит отцу хорошую службу.

Красс, слегка пригнувшись, тихо сказал:

— Ты доверяешь этим парфянам? Они еще противнее, чем египтяне! Попомни мои слова, Деций. Как только у нас появится повод, мы тотчас начнем поход против этого народа. Даже если мне придется взять расходы за эту кампанию целиком на себя. Вот тогда мне понадобятся легаты. А это хорошая должность для молодого человека, чтобы заработать себе репутацию воина.

— Весьма польщен твоим предложением. Непременно буду иметь его в виду.

Честно говоря, я дал себе клятву никогда не связываться с Востоком, равно как и с возглавляемыми Крассом военными походами. И должен сказать, что ни разу в жизни об этом решении не пожалел.

— Молодец! — Он похлопал меня по плечу. — Удачи тебе на завтрашнем празднике!

Как только мы расстались с Крассом, ко мне подошел Катилина.

— Деций, — обратился он ко мне. — Я слышал, что ты возглавляешь команду Субуры? Прими мои поздравления.

— Послушай, Луций. Мне сегодня уже столько раз напомнили о выпавшей на мою долю участи, что боюсь потерять всякое удовольствие от этого вечера.

Катилина широко улыбнулся.

— Думаешь, придется несладко? — с усмешкой проговорил он. — Но в этом-то и заключается весь смысл. Волнение и слава — именно это составляет ценность нашей жизни.

В этом был весь Луций Сергий Катилина. Большой двенадцатилетний подросток, который так и не стал взрослым. Молодой Марк Антоний оказался человеком того же сорта. У них обнаружилось множество общих качеств.

— А ты сам когда-нибудь выступал в этой роли? — полюбопытствовал я.

— Конечно. Был капитаном команды Священной дороги приблизительно в твоем возрасте — во времена консулата Карбона и Цинны. После этого мне пришлось пролежать в постели целый месяц. Но слава того стоила.

— В нынешнем году мне выпала особо опасная участь, — заметил я.

— Это верно. Священную дорогу в этом году возглавит Публий Клодий. Этот маленький… — Он огляделся. — Надеюсь, Клодия нас не слышит. Никак не могу взять в толк, как эта женщина может быть сестрой такой мерзкой рептилии, как Публий. — Он снизил голос и заговорил заговорщическим тоном: — Послушай, Деций. Я собираюсь дать тебе в поддержку нескольких своих парней. Правда, не все из них живут в Субуре. Но кто об этом узнает?

Я нуждался прежде всего в доверии и опеке своих соседей, но при этом приветствовал любую возможность, которая могла сблизить меня с Катилиной.

— Благодарю тебя. Обычно в таких случаях все ограничивается большой свалкой. Но есть опасения, что Публий со своими молодчиками воспользуется возможностью, чтобы меня убить.

— Именно об этом я и думал. Не бойся, мои парни за тобой приглядят. И… — он выдержал многозначительную паузу, — после праздника я организую здесь небольшое собрание. Придут только серьезные люди, ты ведь понимаешь, что я имею в виду. Могу тебя заверить: от этой встречи во многом зависит твое будущее.

Именно на это я и рассчитывал.

— Если буду в состоянии передвигаться, то непременно приду.

— Ладно, ладно. И… — он слегка ткнул меня в бок, — Аврелия тобой увлечена. Это как нельзя лучше устраивает ее мать.

Орестилла как раз подошла к нам, и Катилина обнял ее за плечи, что в более благовоспитанном обществе могло быть воспринято как дурной тон. В те времена все еще считалось признаком развращенности публично проявлять свою любовь И касалось это не только поведения на улице или на Форуме, но и на таких вот приемах, где подобное выражение привязанности воспринималось как дерзость. Окажись здесь Катон, он наверняка потребовал бы отправить Катилину в ссылку. Лично я находил этот обыкновенный жест вполне благородным. Даже худшие из мужчин были способны на привязанность и искупительную любовь, а Сергий Катилина не принадлежал к худшим, что бы о нем ни говорили.

— Мы наконец закончили все приготовления. — Она скользнула рукой по его широкой талии. — Пошли. Пора приступать к трапезе. Все уже умирают от голода.

Во время обеда я пытался понять, чем было вызвано мое внезапное расположение к Катилине. Уж не тем ли, что он поведал мне насчет Аврелии? А не решил ли он воспользоваться ею в качестве приманки? Не хотелось в это верить, но желание убедиться в правдивости его слов лишило меня покоя. С тех пор как я стал об этом думать, удовольствие от вечера померкло. Мое место за столом оказалось довольно близко к парфянскому послу, от которого так разило духами, что у меня пропал аппетит и я даже не рискнул выпить вина, чтобы не потерять формы накануне предстоящего через два дня праздника. Застольная беседа также не вдохновляла меня. Почти ничего из нее не запомнилось, несмотря на то что я был вполне трезв.

Когда обед закончился и нанятые акробаты начали свое выступление, я встал из-за стола и пошел прогуляться по саду, который оказался довольно большим для дома, расположенного в пределах городской стены. Чтобы использовать пространство наилучшим образом, его перегородили лабиринтом живых изгородей, причем достаточно высоких, чтобы закрыть ближайшие дома. Можно было прогуливаться по дорожкам среди растительности, представляя себя в каком-нибудь загородном имении. То там, то здесь мерцали огоньки ламп и факелов, а в маленьких рыбных прудах журчали фонтанчики.

На миг у меня в душе воцарилась безмятежность. Интриги и Праздник лошади, казалось, были где-то далеко. Из укромных уголков сада по другую сторону изгороди до меня доносился чей-то шепот и другие, еще более интимные звуки. Оказывается, не я один сбежал от суеты званого приема, чтобы уединиться. Чей-то голос тихо позвал меня по имени, и когда я обернулся, то увидел перед собой женскую фигуру, едва различимую в тусклом свете лампы.

— Аврелия? — Во рту у меня пересохло.

Она подошла настолько близко, что я мог ощутить тепло ее тела.

— Так рада, что нашла тебя, — почти шепотом произнесла она. — Никак не думала, что сегодня соберется такая толпа. Мне казалось, что у нас будет немного времени, чтобы побыть вдвоем. Но я должна вернуться к гостям через несколько минут. Ты ведь придешь сюда после праздника? Сергий сказал, что придешь.

— Это зависит от того, в каком я буду состоянии, — ответил я. Как же я хотел хоть ненадолго ее удержать! — Может быть, тебе не надо…

Она подошла еще ближе.

— Уверена, что ты с честью пройдешь через это испытание и выйдешь из него победителем. А через два дня приди сюда, когда все остальные разойдутся по домам. Тогда я смогу оказать тебе почести, как того заслуживает герой.

— Но чтобы мне вернуться после праздника героем, — продолжал я, — тебе придется одолжить мне немного удачи.

Она приблизилась и крепко прильнула ко мне, обхватив руками шею. Затем притянула мою голову, поцеловала ее и прижала к себе, так что мое лицо очутилось во впадине между ее грудей. Мои руки двигались по ее шелковому платью, такому скользкому, что казалось, оно намазано маслом. При всей пышности форм ее плоть была упруга, как у скаковой лошади. Я ощутил твердость ее бедер, ягодиц, сосков, пока наши языки танцевали блаженный танец. Потом, и это случилось очень скоро, она его прервала.

— Я должна идти. Позже, Деций. Подожди всего два дня, и у нас с тобой будет столько времени, сколько мы пожелаем.

С этими словами она повернулась и ушла.

Я дрожал, словно мальчишка, впервые в жизни испытавший ничем не закончившееся влечение к девушке-рабыне. Биение сердца отдавалось в ушах, а дыхание было таким громким, что наверняка было слышно по другую сторону изгороди. Мне потребовалось поправить набедренную повязку, прежде чем появиться среди гостей, а потом уйти домой. Должно быть, у меня был дикий взгляд и взъерошенный вид, но гости уже так много выпили, что им было не до меня.

Возвращаясь по темным улицам домой, я пытался проанализировать все, что удалось увидеть и услышать за последние несколько дней, но в мои мысли беспрестанно вторгалась Аврелия. Я был уверен, что упускаю какие-то совершенно очевидные вещи. Впрочем, мой рассудок никогда не мог работать нормально, когда я был одержим женщиной. И в своей слабости я был не одинок, ибо другие мужчины говорили, что испытывают то же самое.

Но какими бы ни были мои слабости, я, вернувшись домой, рухнул в постель, охваченный лихорадкой от вожделения и смятения чувств.