ГЛАВА 3

На следующее утро голова у меня нещадно гудела, а ощущение во рту было таким, будто последнее блюдо вчерашнего званого ужина было изготовлено из египетской мумии. Мои старики рабы Катон и Кассандра не выказали никакого сочувствия. Впрочем, они никогда не приветствовали застольных излишеств, и сколь я ни тщился, не мог убедить их, что таковые негласно вменялись в мои общественные обязанности.

Издавна сложившаяся у нас традиция позволяла пожилым домочадцам измываться над молодыми членами семьи. Вполне понятно, что ни Катону, ни Кассандре я не внушал особого уважения. Воспитывая меня с самого нежного возраста, они не питали относительно моей особы никаких иллюзий, ибо знали как облупленного. Все мои предложения дать им вольную они упорно отклоняли, поскольку были не в состоянии себя содержать. Однако пока они могли делать мою жизнь несчастной, их собственное существование было не лишено смысла.

— Так тебе и надо, господин! — начал свой ворчливый монолог Катон, распахивая ставни окон, чтобы впустить в комнату неприятно яркий луч рассветного солнца — месть Аполлона. — Так тебе и надо за то, что водишь дружбу с какими-то чужаками. Являешься домой посреди ночи. Будишь бедных стариков. А они, между прочим, всю жизнь служат тебе верой и правдой. И вместо того чтобы дать им отдохнуть, ведешь себя так, будто они этого вовсе не заслужили.

— Прошу тебя, Катон! Я, может, скоро умру. Что тогда ты будешь делать? Вернешься к моему отцу? Да если бы он мог тебя выносить, то не отдал бы вас с Кассандрой мне.

Подавляя стон, я с титаническими усилиями встал на ноги, опираясь на письменный столик, чтобы удержать равновесие, и почувствовал, что сдвинул на нем какой-то незнакомый мне предмет. Таковым оказался белый сверток. Я сразу вспомнил, что прошлой ночью, прежде чем покинуть дом посла, получил его в качестве подарка для гостя. Зная, что мне светит публичная должность, которая обязывала иметь дело с обширной корреспонденцией, Лисас преподнес мне воистину полезный подарок — большой рулон лучшего египетского папируса. Этот толстый александрийский развратник был весьма предусмотрительным человеком.

— Клиенты здесь? — осведомился я.

— Уже ушли, — ответил Катон. — Сколько лет ты уже не наносил утреннего визита к отцу!

— Он освободил меня от этой обязанности, когда я стал квестором.

— Да, но сегодня рыночный день. Публичная деятельность запрещена. Ты мог бы оказать родителю внимание, раз уж тебе не нужно идти в храм. Хотя все равно уже слишком поздно.

— Говоришь, рыночный день? — Я оживился.

Это означало, что можно было бесцельно побродить по городу: вдруг подвернется что-нибудь интересное. Несмотря на то что Рим стал хозяином всего мира, он во многом оставался небольшим тихим италийским городом и разрастался лишь в людской молве. Рыночные дни для римлян были не менее привлекательны, чем общественные праздники. Плеснув водой в лицо, я надел не самую лучшую тогу и вышел из дома без завтрака. Даже мысль о нем была невыносима.

В те времена рынки еще находились в пределах Бычьего форума, где в древности торговали скотом. Когда я прибыл, жизнь на нем уже кипела. Все внутреннее пространство заполняли прилавки. Крупного рогатого скота уже нигде не было видно, а домашнюю птицу, кроликов и свиней, которых привезли сюда живьем, по желанию покупателей и под ставший привычным крик толпы убивали на месте. Урожай в том году выдался исключительным, поэтому, несмотря на позднюю осень, прилавки ломились от свежих овощей и фруктов.

Помимо крестьян здесь было множество лавок мелких торговцев и шарлатанов, предлагающих разного рода услуги. Мне был нужен уличный парикмахер. Пока он скреб мое лицо, я наблюдал царившую вокруг суету. Лавки прорицателей пользовались большим спросом. Предсказателей судеб время от времени изгоняли за пределы города, но они всегда возвращались. По соседству с табуреткой цирюльника на земле сидела пожилая женщина, предлагавшая покупателям травы и приворотные зелья.

— Погляди на эту парочку, — произнес брадобрей.

Проследив за его взором, я увидел двух молодых людей, направлявшихся к будке ворожеи. У них были большие бороды, каковые обыкновенно носили лишь варвары и философы, но иногда к ним питали пристрастие модники из городской молодежи.

— Терпеть не могу, когда римские юноши обрастают бородой, как галлы, — сказал он. — Да и брить жуть как неудобно.

— Галлы носят не бороды, а усы, — поправил его я. — Впрочем, в наше время им ничего не стоит отпустить и бороды.

— От них одни неприятности, — упорно твердил парикмахер. — Эти бородатые молодчики — скандалисты и пьяницы, хотя и происходят из вполне приличных семейств. Об этом можно судить по их одежде. Но из-за этих бород вид у них совершенно нереспектабельный.

Расплатившись, я пошел мимо прилавков, внимательно осматриваясь по сторонам. С тех пор как брадобрей обратил мое внимание на молодых бородачей, казалось, они стали попадаться мне на каждом шагу. Не то чтобы их было так уж много, но, поскольку эта мысль засела в моей голове, глаза разыскивали их помимо воли. Едва ли они отпустили бороды в знак траура: ни один из них не носил потертую одежду, которую принято надевать в дни скорби, и быть при этом небритым и нестриженым.

Среди прилавков ремесленников удалось найти того, кого я искал, — торговца ножевыми изделиями. Меня интересовали не те из них, кто продавал предметы собственного изготовления, а странствующие торговцы, покупающие и продающие изделия из других стран. Этот человек выставил свой остро заточенный товар в специальных стоячих ящиках с распахивающимися дверцами, имеющими полочки. Здесь поблескивали кухонные ножи и ножи мясника, различные ножницы, шила, секаторы, серпы и прочий сельский инвентарь, а также несколько кинжалов и коротких мечей.

— Ищешь что-нибудь особенное? — спросил торговец. — Есть несколько образцов сделанного со вкусом военного оружия. Только я держу их в другом месте. Молодому человеку твоего ранга подчас надлежит проводить время в легионах. У меня есть великолепные мечи, украшенные золотом и серебром. Некоторые парадные экземпляры инкрустированы янтарем, иные имеют рукоятки из слоновой кости. Здесь кругом сплошная деревенщина, поэтому я не выставляю их напоказ. Но если тебя что-нибудь заинтересует, мой раб может…

— Честно говоря, хочу услышать, что ты скажешь насчет вот этого.

Я достал кинжал со змеевидной рукояткой и протянул его торговцу. Его лицо так сильно исказилось от разочарования, что пришлось как-то исправлять положение.

— Я квестор Деций Цецилий Метелл. Расследую убийство. Это орудие убийства.

На самом деле у меня не было полномочий в связи с данным делом, но знать об этом ему было необязательно.

— Убийство?

Он стал внимательно изучать кинжал. Люди всегда не прочь предоставить свои услуги, если ощущают при этом собственную значительность. Он повертел кинжал в руке, любуясь пятнами, оставшимися в тех местах, с которых была стерта кровь.

— Можешь ли что-нибудь сказать о нем? — нетерпеливо осведомился я.

— Это африканский кинжал. Для него характерна выпуклая линия, наподобие хребта, проходящая посередине обоюдоострого клинка, вдоль него. И подобная резьба мне знакома. Кажется, у них в Карфагене какой-то бог имеет обличье змеи. В честь него они по сей день делают подобные рукоятки где-то возле Утики и Тапсуса.

— Насколько часто тебе доводилось видеть такое оружие?

— Обычно солдаты привозят его в качестве сувениров. После Югуртинской войны такого добра прибыло в наши края предостаточно. Но с тех пор прошло почти пятьдесят лет, поэтому сохранилось его не так уж много. Да и нет у нас в нем никакой нужды: и здесь, в Италии, и в Галлии делают куда лучшие образцы.

— Благодарю. Твои сведения очень ценны.

Гордо выпятив грудь, он отчеканил:

— Всегда рад служить Сенату и народу Рима. Ты уверен, что не хочешь приобрести какой-нибудь роскошный гладий, инкрустированный черным янтарем или кораллами?

— Спасибо за предложение, но мое оружие служило мне не в одном походе.

— Что ж. Если надумаешь, дай мне знать. Надеюсь, тебе удастся поймать убийцу. Не иначе как речь идет о том всаднике, который сегодня утром был у всех на устах?

— Это ростовщик по имени Оппий.

— Да? — с удивленным видом произнес он. — А я думал, ты говоришь о строительном подрядчике по имени Кален.

Поблагодарив его за услугу, я пошел прочь. Все государственные учреждения в рыночный день не работали, и свободнорожденные люди имели право не исполнять свои повседневные обязанности. Только рабы продолжали трудиться как обычно. Я решил, что быстрее всего узнаю место жительства строительного подрядчика на кирпичном заводе, принадлежавшем семье Аферов. Он находился возле реки, неподалеку от Бычьего форума.

Жар огромных печей я почувствовал уже в доброй сотне шагов от завода. Раб проводил меня к надсмотрщику, сидевшему за столом под навесом и что-то писавшему на восковых табличках. Когда я подошел ближе и представился, он встал:

— Чем могу быть полезен?

— Тебе приходилось иметь дело с подрядчиком по имени Кален?

— Да, господин. Он связан со многими крупными общественными стройками. Мы снабжаем его всем кирпичом, который используется в пределах города.

— Можешь объяснить, где находится его дом?

— Я дам посыльного. Он проводит тебя. Гектор! — громко крикнул он.

— Это было бы лучше всего, — ответил я.

Рабом, носящим героическое имя Гектор, оказался мальчик лет двенадцати.

— Проводи господина до дома Секста Калена и сразу же возвращайся.

Я последовал за мальчиком, который, несомненно, был рад любой возможности вырваться за пределы кирпичного завода, пусть даже ненадолго.

— Найти дом Калена очень просто, господин. Пойдешь от Остийских ворот прямо по дороге, что начинается сразу за фонтаном со статуей Нептуна. Следуй по ней до святилища Меркурия. Затем поднимешься по ступенькам, что между лавкой валяльщика и таверной. На ней увидишь картину, на которой нарисован Геркулес. Поднимешься по ступенькам, потом пересечешь маленький двор, пройдешь мимо трех дверей. И снова вверх по лестнице, которая ведет к мельнице. Ее вертит слепой осел. Дом Калена как раз рядом с ней.

— А почему бы тебе не проводить меня до места? — спросил я мальчика.

В отличие от новых выстроенных нами провинциальных городов Рим разрастался беспорядочно, поэтому без провожатого найти иной дом было трудно. Время от времени какой-нибудь реформаторски мыслящий сенатор предлагал ввести систему наименования и нумерации улиц, но консервативные римляне к подобным разумным нововведениям отнюдь не расположены. Если хочешь, чтобы кто-то пришел к тебе в гости, пошли за ним раба. Не можешь позволить себе раба — значит, к тебе вообще вряд ли кто-нибудь захочет прийти.

Когда мы подошли к дому Каленов, он был полон людей. Я дал мальчику медный асе за услугу, и тот радостно побежал прочь, очевидно размышляя о том, как лучше его употребить. Вряд ли надсмотрщик из кирпичного завода увидит его в ближайшее время. Протиснувшись через толпу домашних рабов, я добрался до небольшой группы людей, которые стояли вокруг лежащего в атрии тела. Распорядитель похорон, десигнатор, прибыл вместе со своими помощниками, которые стояли поодаль, у стены. По окончании первоначального осмотра тела они подготовят его к погребению. Я заметил, что они уже переодели в новую тогу покойного — лысоватого мужчину лет пятидесяти. На его лице запечатлелась гримаса безмятежности.

Неподалеку стояли несколько молодых людей, вероятно сыновей покойного. Они утешали плачущую вдову средних лет. Другие женщины рыдали громко и горько, хотя и не с тем надрывом, каким отличаются профессиональные плакальщицы. Среди тех, кто пришел взглянуть на тело покойного, было несколько человек в сенаторских туниках. Я поискал глазами знакомые лица и нашел только одно. Им оказался друг моего отца Квинт Крисп. Когда мы встретились взглядами, он подошел ко мне.

— Это ужасно, Деций, — произнес он. — Кому могло понадобиться убивать такого человека, как Секст Кален? У него в мире нет ни одного врага. По крайней мере, мне о таковом не известно.

— Он был твоим другом? — спросил я.

Мы говорили приглушенными голосами, как это принято вблизи покойника, хотя из-за причитаний нас все равно никто бы не смог услышать.

— Он был моим клиентом. Впрочем, как и вся его семья. Они стали моими клиентами еще тогда, когда получили статус всадников.

— Как это случилось? — осведомился я, имея в виду убийство.

— Все произошло вчера поздно ночью. Днем мы с ним встречались в связи с одним общим делом. Будучи его патроном, я всегда стремился помочь ему с общественными контрактами. Потом он отправился обедать с друзьями и возвращался домой, когда было темно. По дороге его подстерегли и убили у дверей собственного дома. Насколько я понимаю, с целью ограбления.

— Есть ли свидетели?

— Его сопровождал раб, которого он нанял в доме, где был в гостях. Кстати, этот парнишка где-то здесь. Калена стукнули чем-то по голове, так что осталась небольшая рана. Не сказать, чтобы он был сильно изувечен. Расследование поручено вести тебе?

— Да. — И я действительно его проводил, правда не имея на то полномочий. — Хочу немедленно допросить раба.

Распорядителем похорон был худой, как скелет, мужчина с гримасой печальной торжественности на лице. Ему вменялось в обязанность готовить трупы к погребению. Представившись, я поинтересовался, какого рода раны были обнаружены на теле убитого.

— К сожалению, квестор, орудия убийства на месте преступления мы не нашли, — ответил он. — Покойный получил пять ранений. Полагаю, что убийца повторял попытку трижды, но клинок натыкался на ребра и не входил внутрь. Потом он два раза вонзил его ниже грудной клетки и попал бедняге в сердце.

— Есть ли у тебя какие-нибудь соображения насчет того, какое оружие он использовал? — спросил я.

— Раны довольно большие, шириной в четыре пальца. Такие может оставить как кинжал с большим лезвием, так и короткий меч, например гладий.

Я отыскал раба, о котором шла речь. Им оказался паренек лет шестнадцати. Он сидел в кухне на небольшой табуретке с перебинтованной головой и держал на шее полотняную повязку, насквозь пропитанную кровью. У него были рыжеватые волосы и умное, но искаженное болью лицо. Туника была испачкана кровью, но сшита из дорогой ткани и имела добротный вид. Все это говорило о том, что у раба был богатый хозяин. Я попросил его описать все, что произошло прошлой ночью.

— Меня зовут Аристон, принадлежу дому Марка Дурония. Прошлой ночью мне дали факел и попросили проводить господина Секста домой. Хозяин может это подтвердить, он сейчас где-то здесь. Мы уже были у двери дома, и я собрался в нее постучать, когда откуда-то из темноты выскочили двое. Один схватил господина Секста сзади, а другой ударил меня рукояткой меча по голове. Не то чтобы я совсем потерял сознание, но совершенно стерлось из памяти, откуда у меня эта отметина.

Он убрал компресс и обнажил страшную рану на шее. Она все еще кровоточила, но не казалась опасной.

— Думаю, меня спасло только это. — Он коснулся рукой узкого медного кольца, обвивавшего его шею. — Я сразу же побежал домой. Мой господин приложил к ране повязку.

На металлическом кольце, как и следовало ожидать, были написаны имена раба и хозяина, а также обещание награды в случае, если беглец будет найден и возвращен владельцу. На месте удара клинка, который, соскользнув с шейного кольца, пропорол парнишке шею, осталась заметная вмятина. Освободив его лоб от волос, я убедился, что позорного клейма в форме буквы «Г», которое выжигали на беглом рабе, на нем не было. Значит, кольцо было надето в качестве временной острастки.

— Скажи хозяину, что тебе нужно новое шейное кольцо. Здесь почти стерлось его имя. А эту вещицу храни на память как талисман до конца своих дней. Еще что-нибудь можешь сказать?

— Не слишком много. Я видел их всего мгновение. Случись встретиться еще раз, вряд ли смог бы узнать. Все произошло за несколько секунд. Помню, как привратник вышел посмотреть, что за шум на улице. Надеюсь, мне не придется свидетельствовать об этом в суде, господин?

Его опасения были не напрасны, ибо рабы могли давать показания в суде только под пыткой.

— Не волнуйся. Поскольку ничего дурного за тобой не водится, пытка будет обыкновенной формальностью. Тебе всего лишь зальют немного воды в нос.

— Не хочу, чтобы мне в нос заливали воду!

От боли в шее он снова поморщился. Вид человека, которому было еще хуже, чем мне, немного успокоил меня.

— Значит, больше ничего не можешь добавить? А куда подевался твой факел?

Он на минуту призадумался.

— Как я уже сказал, было плохо видно. Но помню, что, когда вышел привратник и помог мне встать, факел еще горел на улице. — Свободной рукой он потер больную голову. — Правда, потом он меня бросил — увидел, что его хозяин лежит на земле, словно жертвенный баран. — Парнишка на минуту замолчал, что-то вспоминая. — Мне кажется, они иноземцы, господин. Греки или азиаты.

— Почему ты так решил?

— Кто еще может носить бороды?

Я шел домой, размышляя над тем, что мне стало известно. Чутье подсказывало, что оба убийства связаны между собой. Однако между ними не прослеживалось ничего общего, кроме того, что обе жертвы принадлежали к одному сословию. Всадники были многочисленным сословием, а Рим — густонаселенным городом, и убийством в нем никого было не удивить. Вряд ли кто-нибудь, помимо меня, усмотрел бы в обоих происшествиях некую связь. Один из убитых был ростовщиком, второй — строительным подрядчиком. Одного закололи ударом африканского кинжала в спину. Другого лишили жизни чем-то вроде меча, причем убийца орудовал вместе с сообщником.

Вполне очевидно, что напавшие на Калена люди не были профессиональными убийцами. Наводнившие в последнее время город разбойники обыкновенно пускали в ход загнутые кинжалы — сики, предпочитая перерезать жертве глотку. Тот, кто хорошо владел мечом, будь то бывший солдат или гладиатор, сумел бы расправиться с жертвой одним ловким ударом, несмотря на кромешную тьму. Убийце же Калена потребовалось для этого целых пять попыток. А раба, лежавшего на земле в полубессознательном состоянии, и вовсе прикончить не удалось. Не говоря уже о том, что убийца действовал при помощи сообщника и при свете факела. Кроме того, в отличие от случая с Оппием, эти двое ограбили жертву, но, скорее всего, не ради наживы, а чтобы запутать следы. Это лишний раз говорило о том, что профессиональными убийцами они не были. Но зачем им понадобились бороды? На этом месте мои размышления заходили в тупик.

День только начинался, однако у меня, казалось, уже истощились все силы. Заставив себя съесть завтрак, я почувствовал, что состояние мое несколько улучшилось, и решил посетить бани, дабы выпарить из себя излишества вечерней трапезы.

После бань со свежими силами я направился в храм Сатурна. Он был почти пуст, ибо никаких ритуалов в тот день не совершалось и никакой работы в сокровищнице не проводилось. Старший жрец кивком приветствовал меня. Войдя в храм, я притворился, что рассматриваю сложенные военные знамена, а когда остался один, вновь взял лампу, которой воспользовался днем раньше, и спустился в кладовые.

Щитов в комнате заметно прибавилось. Кроме того, среди них появилась связка копий. В помещении, которое еще вчера было пустым, лежала груда мечей. Так же как в другой комнате, они были подобраны самым беспорядочным образом. Два меча сразу привлекли к себе внимание — оба были короткими и на вид довольно древними. У одного рукоятка была сделана из рога, у второго — из дерева. И тот и другой были украшены весьма грубой змеевидной резьбой. Я положил их на место и поспешил удалиться прочь.

Было ли это простым совпадением? Торговец ножевыми изделиями утверждал, что такого рода мечи появились после Югуртинской войны. Те два, которые я обнаружил в подвале храма, судя по изношенному виду, вполне могли сохраниться с древних времен. Но то, что такие необычные находки встречались второй день подряд, да к тому же в связи с двумя разными происшествиями, казалось весьма странным совпадением, которое плохо укладывалось в голове.

Я должен был что-то предпринять, но для этого мне нужно было собрать побольше информации. Важным моментом было и то, что для продолжения своей деятельности я нуждался хотя бы в полулегальном статусе. А его мне мог предоставить только один человек — претор и мой кровный родственник Метелл Целер, с которым я был неплохо знаком. После смерти Метелла Пия он фактически стал главой нашей семьи и обладал огромным влиянием в Риме. Поэтому, когда Цицерон в конце своего пребывания в должности по каким-то соображениям упразднил губернаторство в Цизальпинской Галлии, Целера назначили проконсулом в эту провинцию, чего весьма редко удостаивался претор. Но, как я уже говорил, авторитет Целера был весьма велик.

Собрав все свое мужество, я подошел к воротам дома претора. Но храбрость мне требовалась для встречи не с хозяином, а с его женой Клодией. С этой особой меня связывали весьма запутанные отношения. Впрочем, едва ли Клодия имела простые отношения с кем-либо вообще. В течение своей скандальной жизни она подозревалась в причастности ко множеству убийств, и мне было доподлинно известно, что некоторые из них лежат на ее совести.

— Квестор Деций Цецилий Метелл пришел засвидетельствовать свое почтение претору, — сказал я привратнику.

Тот кликнул домоправителя, который проводил меня в атрий.

Когда в комнате появилась Клодия, я понял, что страхи мои не были беспричинны.

— Деций, мы не виделись с тобой целую вечность!

Она была столь же красива, как и прежде, и на ее улыбающемся лице не было и намека на того демона, который в ней скрывался.

— Всему виной мои служебные обязанности, — ответил я.

— Между тем они не помешали тебе вчера явиться на званый вечер к египетскому послу, — съязвила она.

Меня на мгновение охватила паника: уж не следила ли она за мной.

— Юный Катулл сказал, что видел тебя там, — развеяла она мои сомнения, позволив вздохнуть с облегчением.

— Этот молодой человек, очевидно, очарован тобой. Осмелюсь предположить, что новый цикл его любовных стихов будет посвящен именно тебе.

— Ты же знаешь этих новых поэтов. Они предпочитают посвящать свои стихи живым женщинам, а не богиням из мифов. Кстати, он гостит в доме моей сестры. Сегодня утром во время моего визита он был со мной чрезвычайно любезен.

— У какой сестры? — осведомился я, внутренне желая, чтобы поскорее пришел Целер.

— У супруги Лукулла. Дорогой Луций решил покончить с общественной деятельностью ради покровительства искусствам.

В тоне ее голоса сквозили презрительные нотки, которые она не сумела скрыть. Клодию интересовали только те мужчины, которые стремились к неограниченной власти.

— Ты видел их новый дворец? Он скорее походит на маленький город. Так вот, загородный дом, который строит Луций, и того больше.

— Очевидно, в нем будет еще больше комнат для поэтов.

По блеску глаз я понял, что мое общество начало ее утомлять. Но это было куда предпочтительней, чем проявление с ее стороны излишнего интереса.

— Извини, Деций. Мы ждем гостей к обеду, поэтому должна тебя покинуть. Не останешься с нами отобедать?

— Нет, уволь, — поспешно запротестовал я. — У меня другие планы на вечер. Как-нибудь в другой раз.

Улыбнувшись, она вышла из комнаты, и я наконец облегченно вздохнул. Спустя несколько минут появился сам Целер. Это был низкорослый лысый мужчина плотного телосложения с лягушачьим лицом и волосатыми ногами, которые выглядывали из-под его повседневной туники.

— Доброе утро, Деций, — произнес он. — Надеюсь, твой отец в добром здравии?

— Лучше не бывает.

— Приятно слышать. Собираюсь обеспечить ему должность цензора на выборах следующего года. В случае необходимости направлю легата из моего легиона в Галлии, чтобы он представлял меня здесь, в городе. Уверен, одним из двух избранных цензоров будет твой отец.

— Он благодарен тебе за поддержку.

— Итак, Деций, чем могу служить? — продолжал Целер после того, как мы отдали дань делам общественным. — Постарайся быть кратким. Я жду гостей, которые начнут прибывать с минуты на минуту.

— Прошу прощения, что пришел к тебе в неурочный день. Но дело, которое меня привело, не терпит отлагательства.

— Для публичного деятеля не бывает неурочных дней. Равно как у солдата не бывает выходных. Так в чем заключается твое таинственное дело?

— Тебе известно о двух совершенных в городе преступлениях? Убийстве всадников Оппия и Калена?

— Разумеется. Рим — город небезопасный. Но таким он был всегда. Я помню времена, когда по утрам находили по сорок трупов сенаторов и всадников, не говоря уже о прочих, которых никто не считал.

— Тогда были более жестокие времена, — заметил я. — Тогда бандитские потасовки были в полном разгаре. Сулла ввел проскрипционные списки, а Марий возглавлял шайку уличных головорезов. Но теперь, можно сказать, все устоялось, и жизнь стала спокойнее.

— Несмотря на это, всегда существовали грабители и ревнивые мужья. Всадники совершают сделки и дают деньги взаймы. А борьба между соперниками в деловой сфере по ожесточенности не уступает той, что ведется в политике.

— И все же уверен, что между двумя преступлениями существует связь. Боюсь, что этим дело не ограничится. — Мне пока не хотелось рассказывать ему об оружии, спрятанном в храме. — Хочу, чтобы ты поручил мне расследовать эти убийства. Конечно, тайно. Но мне нужно иметь законное основание, чтобы выдвинуть обвинения в суде, когда удастся добыть достаточно доказательств.

— Кажется, ты делаешь из мухи слона, Деций. У тебя всегда была склонность совать нос в чужие дела.

— За это мне уже пришлось однажды поплатиться. Я выискивал преступления и заговоры, о существовании которых никто больше не догадывался.

— И в результате накликал на себя крупные неприятности, — добавил он. — Твой отец, твои дядюшки и я пустили в ход все свое влияние, чтобы спасти твою молодую шкуру. И все из-за того, что ты нарушил спокойствие сильных мира сего.

— За это я вам всем премного благодарен. Но я хотел бы заручиться твоей поддержкой. У меня есть основания полагать, что убийства — всего лишь часть крупного заговора, который угрожает общественному порядку и, возможно, даже безопасности государства.

— Не слишком ли смелый вывод ты делаешь из двух заурядных убийств? — проворчал он. — Ну да ладно. Назначу тебя расследовать эти преступления, но прежде чем потащишь кого-нибудь в суд, должен будешь сообщить об этом мне. А также доложить обо всех уликах, которые тебе удастся заполучить. Не хочу, чтобы ты действовал за моей спиной и советовался с консулами без моего разрешения. Понятно?

— Обещаю. Все, что удастся обнаружить, сообщу только тебе.

— Вот и славно. Но если ты выкинешь нечто из ряда вон выходящее, сделаю вид, что не имею к твоему расследованию никакого отношения. Времена нынче опасные. Поэтому трудно придерживаться среднего курса. Слишком легко стало наживать врагов. Прошу прощения, Деций, но мне нужно готовиться к приему гостей.

От души поблагодарив Целера, я покинул его дом. Мне слишком хорошо было понятно, что означало его предупреждение. Среди римлян происходило опасное разделение на фракции. Мы, Метеллы, по тем временам были либералами, но наши предки принадлежали к оптиматам и поддерживали Суллу, представителя партии аристократов. На самом деле на протяжении последних двадцати лет почти все облеченные властью государственные мужи были сторонниками Суллы, а его враги во главе с Марием были высланы из Рима.

Поскольку сейчас приспешники Суллы состарились, а потомкам Мария удалось вновь просочиться в Рим и римскую политику, популяры начали набирать силу. Конституция Суллы лишила народных трибунов большинства их прежних полномочий. Но принятые в последние годы законы восстановили многие из них. На политической арене появилось немало новых политиков, способных бросить вызов могуществу оптиматов. Цезарь, который через свою жену доводился племянником Гаю Марию, использовал эту связь, чтобы добиться расположения народа, по-прежнему почитавшего старого тирана.

Стремительно приближалось время, не оставлявшее места тем, кто не желал примыкать ни к той ни к другой политической группировке. Сенат состоял в основном из оптиматов. Богатое сословие всадников, долгое время не пользовавшееся полнотой прав в высшем органе власти, начало вливаться в единый лагерь оптиматов. Если Собрание центурий было тесно связано с сенаторским классом посредством отношений клиентов и патронов, то Народное собрание состояло практически из одних популяров.

Их любимцем был Помпей. Сенат, который некогда его поддерживал, ныне испытывал перед ним страх. Пользуясь силой трибунов, Помпей всячески препятствовал прочим полководцам праздновать Триумфы. Особый авторитет он стяжал у воинов-ветеранов, расселенных по всему Италийскому полуострову.

Два года назад Цезарь, занимавший должность эдила, сделал необычайно щедрые вложения в Публичные игры, закупив и обучив целую армию гладиаторов. Это заставило Сенат поспешно принять закон, ограничивавший количество гладиаторов, находящихся во владении одного гражданина, дабы тот не мог сколотить собственное войско. В год своего пребывания в должности Гай Юлий субсидировал жилищное строительство и назначил дополнительную раздачу зернового пособия. Вследствие всех этих нововведений он влез в непомерные долги, и многие его сподвижники всерьез решили, что он тронулся умом. Меж тем оказалось, что более умного и практичного политика, чем Цезарь, история не знала во все времена. Он приобрел популярность среди народа за счет своих кредиторов. А роль таковых играли его друзья, профессиональные ростовщики, сенаторы, наместники провинций — словом, все, кто мог дать ему взаймы. Со временем они начали сознавать, что вернуть свои деньги, если вообще возможно это сделать, они смогут, лишь если поддержат Цезаря в его политическом росте. А значит, им надлежало всячески способствовать, чтобы он принимал на себя командование в походах, суливших большую добычу, назначался на высшие должности там, где светили большие взятки, направлялся в качестве наместника в богатые провинции. В результате благодаря вложениям других людей Цезарю удалось сделать головокружительную карьеру.

Богатый и могущественный Красс, сколь ни старался держаться подальше от всех политических партий, постепенно влился в лагерь популяров. Подобно Помпею, он был сторонником Суллы, но понимал, что будущее принадлежит восходящим политикам. Великодушная отмена азиатского долга Лукуллом нанесла весомый удар по всем финансовым воротилам, однако Красс был слишком богат, чтобы хоть что-то могло пошатнуть его благосостояние.

Ныне могу ответственно заявить, что никто из этих людей даже не задумывался о благе римского народа. Оптиматы ратовали за то, чтобы оградить римское государство от будущих тиранов, хотя на самом деле желали увековечить привилегии аристократов. Вожди популяров утверждали, что стоят на стороне простого человека, а между тем лишь стремились увеличить свое влияние в массах. Это была обыкновенная борьба за власть между двумя своекорыстными группами людей. В то время существовали только две воистину светлые личности — Лукулл и Серторий, но они совершали свою благую деятельность за пределами Италии, то есть в тех местах, которых еще не коснулась коррупция римского правительства.

Я тогда свято верил в то, что мои действия направлены на сохранение Республики, вернее, некоего подобия ее прежней формы. Хочу заметить, что никогда не был столь наивен, чтобы ожидать увидеть ее такой же прекрасной, какой рисовал в своем воображении. Но я не хотел, чтобы империя попала в руки таких людей, как Цезарь, Помпей, Красс или, того хуже, Клодий.

Вскоре выяснилось, что существует вероятность еще более опасного развития событий.

Прибыв домой, я встретил у ворот посыльного. Он вручил мне маленький, перевязанный лентой свиток, на наружной стороне которого женским почерком было выведено мое имя.

«Госпожа Фульвия, — гласило послание, — завтра вечером ждет квестора Деция Метелла Младшего на званый ужин и просит сообщить о своем решении через посланного раба».

Я тотчас сел, написал, что принимаю приглашение, и передал ответ рабу. Вечер обещал быть интересным. Красавица Фульвия была молодой вдовой из хорошей семьи и, подобно Семпронии, обладала всеми достоинствами женщины высшего общества. Кроме того, она была известна всему Риму как любовница Квинта Курия.