16
Спустившись в подземелье, мы очутились в настоящем ледяном царстве. Здесь было так холодно, что, пожалуй, действительно пламя в костре замерзло бы — как некогда пообещал Финн. Только теперь нам представилась возможность в полной мере ощутить блистающую и необузданную мощь Великой Белой Зимы. По-моему, даже Финн ее прочувствовал, пока спускался вниз по веревке, зажав в зубах неизменный «римский костыль» и освещая себе путь при помощи смоляного факела.
Я дожидался побратима внизу с точно таким же факелом. В другой руке я сжимал свой рунный меч, ибо никакая сила не заставила бы меня спуститься в гробницу невооруженным. Отблески огня превращали заиндевевшие стены подземного зала в искрящиеся и сверкающие поверхности — мне невольно вспомнились солнечные блики на морских волнах. Наконец мы двинулись вперед, настороженные и готовые к чему угодно.
Я уже бывал здесь прежде. Финн же попал впервые и, судя по всему, был поражен. Не могу сказать, что он разинул рот от изумления… но челюсти его сами по себе разжались, и «римский костыль» упал на замерзший пол. Я невольно съежился, ожидая страшного грохота, усиленного множественным эхом. Но ничего подобного не произошло: это проклятое место поглощало не только свет, но и звуки. Финн заметил отсутствие «костыля», лишь когда попытался перевести дух.
Мы невольно оглянулись на длинную веревку с навязанными узлами, по которой спустились в подземелье. Она уходила вверх и упиралась в небольшой клочок светло-серого рассветного неба. Весь мир живых в настоящий момент свелся для нас к этому крохотному невыразительному клочку света. Здесь же, внизу, безраздельно властвовала смерть. Она ухмылялась нам с огромного серебряного трона, покрытого инеем, словно проказной коркой. Я помнил этот трон. Он внушал мне такой страх, что я едва заставил себя взглянуть в ту сторону.
То, что я там увидел, мне сильно не понравилось. Поверх выцветших, некогда роскошных парчовых одеяний лежала груда костей, увенчанная древним черепом. Аттила, повелитель гуннов, приветствовал нас зловещей ухмылкой.
— Это Эйнар? — с трудом выдохнул вопрос Финн.
Губы его дрожали и, подозреваю, не только от здешнего холода.
Я молча покачал головой, разглядывая еще одну кучу разрозненных костей, сваленных у подножья трона. Часть из них принадлежала несчастной Ильдико — дикарке, убившей Аттилу в их первую брачную ночь. Прошло пять столетий, а пожелтевшие кости — пястные и часть предплечья — по-прежнему свисали с ржавых оков. Насколько я знаю, девушку живьем приковали к трону, чтоб она навечно осталась со своим супругом.
В остальных костях я признал останки Эйнара Черного. Крупный череп с несколькими прядями тускло-черных волос — все, что осталось от роскошной гривы цвета воронового крыла — явно принадлежал нашему бывшему предводителю. Я кивком указал на него Финну, и тот, на всякий случай зачуравшись, шагнул вперед.
— Хейя, старый ярл, — прошептал он опасливо. — Как видишь, мы вернулись. Прими нас по-доброму.
Вот уж не стал бы я на это надеяться. Когда я в последний раз видел Эйнара, он сидел скрючившись на серебряном троне — там, где настиг его мой меч. Что касается останков Аттилы, то им вроде бы полагалось лежать на полу. Я сам видел, как его череп скатился с трона, когда безумная Хильд схватила один из чудесных мечей, покоившихся на коленях у вождя гуннов.
Тем не менее сейчас пожелтевшие от времени кости Аттилы снова лежали на троне — чья-то рука подняла их и заботливо водрузила повелителя на прежнее место. Зато Эйнар, пришлый самозванец, валялся у его ног, подобно мертвому псу. Здесь были и другие кости, очевидно, принадлежавшие нашим бывшим побратимам. Я осторожно перекатывал черепа и рассматривал их при свете факела. Ну, да, вот они: Кетиль Ворона, Иллуги и Сигтрюгг… Семь лет назад они пришли вместе с Эйнаром в подземную гробницу и вместе с ним остались здесь навечно.
Я назвал их всех поименно, и голос мой прозвучал тихо и глухо — словно пласт снега, упавший с крыши.
— А где же она, Убийца Медведя? — спросил Финн, засовывая свой «костыль» за голенище сапога. — Вот этот череп вроде поменьше остальных. Может, это Хильд?
Он взял в руки пожелтевший череп, зиявший пустыми глазницами и улыбавшийся оскаленными зубами. Я бросил взгляд на валявшуюся рядом руку в оковах и отрицательно покачал головой. Нет, это почти наверняка была Ильдико. Честно говоря, я даже не пытался отыскать останки Хильд, поскольку не верил в ее смерть. Что бы там Финн ни говорил, но кто-то должен был вернуть кости Аттилы на трон… А также разметать по полу останки наших побратимов, тем самым недвусмысленно выразив свое отношение к непрошеным гостям. Мне казалось маловероятным, чтобы все это проделал Ламбиссон или кто-либо из его людей.
Высказанные мною доводы заставили Финна крепко задуматься. И, судя по всему, размышления эти отнюдь не улучшили его настроения. Подняв факел над головой, Финн осветил темные глыбы, маячившие по сторонам, и узкие проходы между ними. Видно было, что он уже собирался спросить: а где же спрятано чертово серебро, из-за которого разгорелся весь сыр-бор… и тут вдруг до него дошло.
На лице Финна отразилось потрясение, когда он понял, что все эти черные горы и ЕСТЬ вожделенное серебро. Он судорожно вздохнул и упал на колени, не в силах осознать увиденного. Повсюду — справа и слева от нас — громоздились огромные кучи старого, почерневшего от времени серебра. Чего здесь только не было! Чаши и кувшины, винные кубки и подносы, маски и статуи… Большая часть изделий была украшена драгоценными камнями, которые тускло поблескивали в свете факелов. Все это валялось под ногами, наполовину погребенное под россыпью монет, браслетов и перстней.
В большом количестве присутствовали щиты, клинки и наконечники копий. Смятые обломки доспехов лежали вперемешку с узорчатыми блюдами, отделанными перламутром. Серебряные звери скалили золотые клыки, изящные птицы из слоновой кости таращили янтарные глаза, а миниатюрные танцовщицы изгибались на алебастровых постаментах.
Ближе всего к нам лежали: здоровенный рог тура, оправленный в серебро и яшму; серебряное ожерелье с порфировыми камнями; массивный серебряный кубок с двумя ручками и затейливым украшением из серпентина, а также маска с аметистовыми глазами, очевидно, снятая с античного шлема.
Я наблюдал, как Финн поочередно поднимает эти предметы и, подержав в руках, снова роняет на пол, словно не в силах удержать сокровища в онемевших пальцах. Затем он выдрал из скованной морозом кучи серебряное блюдо размером с доброе колесо. Он долго рассматривал сложный растительный орнамент: виноградные грозди чередовались с лилиями и пальмовыми листьями, меж листьев прятались крохотные птички с рубиновыми глазами — и все сливалось в бесконечном переплетении плодов и бутонов. Из блюда струйкой посыпались монеты, и этот маленький водопад наполнил подземелье серебряным звоном.
Я смотрел, как он стоит на коленях — мой гордый побратим, никогда и ни перед кем не преклонявший колен — и плечи его сотрясаются от сдерживаемых рыданий. Я не знал, отчего он плачет — от осознания безмерности свалившегося на нас богатства или же от мысли, что все наконец-то закончилось. Что многолетняя охота за сокровищами, которую вело Обетное Братство, в результате увенчалась успехом.
Возможно, он оплакивал погибших товарищей. А может, просто не мог поверить, что, несмотря на многочисленные трудности и лишения, мы все же дошли… Не знаю. Я не спросил, а Финн не сказал. Да он, пожалуй, и сам не знал, что скрывается за его слезами. Так или иначе, вид плачущего Финна стал для меня подлинным потрясением. У меня было такое чувство, будто небо над моей головой внезапно обрушилось.
Медленно тянулись минуты… Наконец Финн очнулся. Он благоговейно водрузил серебряное блюдо на прежнее место и, вытащив меч из ножен, воткнул его в кучу серебра. Затем склонил голову и, опершись на рукоять Годи, стал бормотать слова молитвы:
— Всеотец! Услышь слова благодарности, которые обращает к Тебе один из Твоих посвященных. Преданный Тебе воин пришел сюда, чтобы обратить речь к Тебе и к своим побратимам, которых уже нет в живых. Пусть донесутся до них мои слова: «Еще не сегодня, но уже скоро». Тебе же приношу я нашу благодарность и вслух называю Твои имена…
И Финн стал вслух перечислять эти холодные и мрачные имена, одно за другим. Странно, но я не ощущал никакого священного трепета. Наверное, мне следовало проявить больше благочестия, как-никак я был годи для моих хирдманнов… Но я уже имел опыт общения с Одноглазым и не испытывал потребности благодарить его. Да, он привел нас сюда. Но мы заплатили дорогую цену… и заплатим еще. В этом я почти не сомневался. Поэтому я не стал вслушиваться в молитву Финна, а воспользовался мгновением, чтобы оглядеться по сторонам. Краем глаза я заметил нагромождение каких-то бревен и осторожно — чтобы не поскользнуться на обледеневших каменных плитах — двинулся туда.
Это оказался заваленный вход в наш туннель. Тот самый, по которому мы попали в гробницу семь лет назад, когда впервые пришли сюда с нашим предводителем Эйнаром Черным. Я вспомнил, как, стоя на этом месте, Иллуги Годи взывал к богам и молил, чтобы те помогли нам удержаться против черного призрака, в которого превратилась Хильд. Увы, боги остались глухи к его молитвам, и ответом Иллуги был лишь плеск воды, поступавшей в могильник.
Словно наяву, увидел я, как отчаянно барахтаюсь в глинистой жиже, пытаясь пробиться сквозь туннель. А по пятам за мной гонится обезумевшая Хильд. Помню, как она размахивала мечом, все круша на своем пути в страстном желании добраться до меня. Какой-то из ее ударов обрушил опоры туннеля. Земля просела, навсегда похоронив под собой Хильд и запечатав вход в могильник. Так что я был неправ, когда решил, будто образовавшееся озеро полностью затопило гробницу. Действительно, дождевой поток хлынул в балку — как и было задумано, как всегда происходило в сезон дождей, — но внутрь кургана просочилась лишь малая толика.
Торчавшие из стены бревна как раз и были теми опорами, которые обрушила Хильд. Я положил ладонь на промерзшую древесину, но ничего не почувствовал, кроме адского холода. Если Хильд тогда и впрямь погибла, тело ее должно лежать совсем близко — в каких-нибудь футах или даже дюймах от того места, где я сейчас стоял. Я вновь прикоснулся к стене, ощутил ее стальную неподатливость и понял, что не сумею преодолеть этих дюймов. Никогда мне не докопаться до правды. Проклятая Хильд так и не выдаст мне своей тайны.
— Вавуд и Хрофтатюр, Вератюр и Гаут, — произнес Финн заключительные слова и умолк.
Затем поднялся на ноги, опираясь на свой Годи. Двигался он тяжело, по-стариковски.
— Клянусь молотом Тора! — вымолвил Финн, качая головой. — Нет, ты только погляди на это!
Я подышал на пальцы, чтобы хоть немного согреть их. Затем мягким движением положил руку на плечо побратима. Он вздрогнул, словно очнувшись от дивного сна.
— Орм, мальчик мой! — воскликнул Финн, подымая с земли факел и сжимая в руке Годи. — Теперь я, по крайней мере, могу сказать: я был там и сам это видел.
Я заглянул ему в глаза и уловил в них лихорадочный блеск.
— Да, я видел это, — повторил Финн, надувая щеки. — Все серебро мира! И теперь все знаю. Именно так, мальчик: я все знаю.
Мы медленно двинулись в обход огромного зала, заваленного сокровищами. Идти приходилось по узким извилистым проходам, напоминавшим крутые балки. В неверном свете чадящих факелов наши фигуры отбрасывали причудливые тени. Нам с Финном и так было не по себе, а тут еще череп Аттилы нагонял жути. Казалось, будто своими пустыми черными глазницами он наблюдает за всеми нашими передвижениями.
Мы наткнулись на Ламбиссона в одном из ближайших темных переходов. Вернее, это он на нас наткнулся — выполз на четвереньках из какого-то дальнего угла, очевидно, привлеченный светом факелов. Подойдя поближе, мы увидели, что он восседает на куче серебра. В основном там было всякое мелкое барахло типа монет, колец и браслетов, которые можно сложить в ведро. Ламбиссон сидел неподвижно и чрезвычайно напоминал сумасшедшую лягушку, вскарабкавшуюся на камень.
— Брондольв! — позвал я, осторожно приближаясь к нему.
Ламбиссон сидел в тени, и мы понятия не имели, что он держит в руках (если вообще держит). Еще больше меня интересовало, куда он подевал нашего побратима Коротышку Элдгрима. Я намеревался поговорить с Ламбиссоном, но сделать это с осторожностью. Посему я предусмотрительно остановился на расстоянии среднего броска — так, чтобы, в случае чего, он не мог достать меня своим мечом.
— Ты, должно быть, Орм Убийца Медведя, — донесся до меня его шепот, призрачный, словно невидимая нить Норн.
Финн тоже подошел и встал за моей спиной. В свете двух факелов мы смогли получше разглядеть нашего собеседника.
От былого Ламбиссона мало что осталось. Белый ворон постарался на славу, выстудив мозг этого человека и превратив его в бесплодную пустыню. Попутно он сожрал большую часть плоти Ламбиссона, так что одежда болталась на нем, подобно рыболовным сетям, вывешенным на просушку. Этот истощенный безумец ничем не напоминал того хозяина Бирки — самодовольного и гладкого, словно тюлень, — которого я помнил по прошлым временам. Голод и болезнь высосали из него все жизненные соки. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: человек этот уже наполовину мертв.
И, тем не менее, он судорожно сжимал в пригоршне никчемное серебро и даже сумел выдавить из себя едва слышный смешок (будто крылья бабочки затрепетали), когда обратился ко мне с такими словами:
— Твое лицо мне незнакомо. Не думаю, чтоб мы прежде встречались. Эйнара я помню, а тебя нет, Убийца Медведя. Не странно ли? Мы чужие люди, но хитроумные Норны так переплели наши судьбы, что мы стали ближе родных братьев. Я знаю тебя лучше, чем любую из своих женщин…
И снова из темноты донесся его тихий, шелестящий смех. Финн слегка посторонился, и я присел на корточки.
— Не вижу в этом ничего странного, — ответил я. — Так всегда было и будет. Норны прядут полотно, а нам остается только носить то, что выпадет.
— Боюсь, на сей раз они дали нам отравленную сорочку, — горько произнес Ламбиссон. Затем взгляд его метнулся к Финну, и он добавил с металлом в голосе: — Будет лучше, если твой товарищ останется там, где стоит.
Финн немедленно замер на месте. После секундного раздумья он тоже опустился на корточки, положив факел перед собой. Выглядело это так, будто трое старых друзей присели отдохнуть у костра.
— Я Финн Бардиссон из Скании, — произнес побратим с расстановкой. — И мне не важно, есть у тебя меч или нет. Если понадобится, я легко смогу убить тебя, Брондольв Ламбиссон. Будет лучше, если ты с самого начала усвоишь эту истину.
— Нам нужен Коротышка Элдгрим, — добавил я примирительным тоном. — Мы не хотим проливать ничью кровь. Фрейр свидетель, здесь ее и так немало пролито. Мы только хотим вернуть своего побратима.
Ламбиссон сделал какое-то движение. Мне показалось, что голова его безвольно поникла. Тем не менее рука с пригоршней серебра оставалась твердой.
— Ты разговариваешь, как друг, — прошипел этот живой мертвец. — Мы ведь никогда не были друзьями.
— Возможно, — согласился я. — Но нам нет нужды враждовать.
В наступившей тишине я считал удары сердца. Один, два… Затем снова раздался голос Ламбиссона:
— Как тебе нравится моя новая крепость, Убийца Медведя? Красивая, правда? Богатая…
Смех, которым Ламбиссон сопроводил свои слова, напомнил мне последний вздох, вырывающийся из груди умирающего.
— Мне казалось, достаточно богатая, чтобы воскресить мою любимую Бирку. Но я ошибался — это место мертво…
— Оставь его себе, — ответил я. — Мне нужен Коротышка. Отдай его мне, и мы уйдем. А ты сможешь преспокойно наполнить свои сапоги серебром. Никто тебе не помешает.
Ламбиссон подался вперед, и я четко увидел его обескровленное, изъеденное черными пятнами лицо. На потрескавшихся губах выступила кровь, однако в глазах застыло холодное, непреклонное выражение. Он медленно покачал головой.
— Так я и думал, — со вздохом сказал я. — Тогда вот тебе мое последнее предложение. Мы с Финном возвращаемся к той дырке в крыше и поднимаемся наверх. После этого ты отпускаешь Коротышку, и мы забираем его с собой. А ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится: хочешь уходи, хочешь оставайся здесь.
— И вы вот так уйдете и бросите сокровища? — недоверчиво спросил Ламбиссон.
— А что толку в этих сокровищах? — пожал я плечами. — Ты не можешь их съесть, Брондольв, не можешь согреться с их помощью. Посмотри на себя… Ты сидишь здесь голодный, холодный и больной. Я не…
И тут он сделал попытку убить меня. Хитрая бестия! Ему удалось-таки усыпить мою бдительность. Пока я разглагольствовал, Ламбиссон собирался с силами и вот теперь, подобно черной молнии, метнулся в мою сторону. Я же опомнился, лишь когда услышал свист его меча. Как выяснилось, Брондольв был далеко не так изможден и болен, как могло показаться со стороны.
Перед глазами у меня мгновенно промелькнула картина из прошлого. Это было, словно вспышка: я увидел Кетиля Ворону, который в ужасе карабкается по груде звенящего серебра… Из живота у него вываливается клубок голубоватых внутренностей. А по пятам несется точно такой же стремительный сгусток черной тьмы. Только тогда это была безумная Хильд с рунным мечом в руках.
Воспоминание это едва не стоило мне жизни. Захваченный жутким видением, я замешкался. Мой собственный рунный меч лежал у меня на коленях, и, похоже, он опомнился раньше своего хозяина. Как живой, взметнулся он вверх и блокировал предательский удар.
Раздался такой грохот, будто молотом со всего размаху ударили по наковальне. Я признал этот характерный скрежет. Знаете, как стонет ломающаяся сталь? Так вот, это был тот самый звук… и я понял, что меч Ламбиссона сломался при столкновении с моим. А в следующий миг он налетел на меня, словно бешеный бык — вопя и размахивая рукоятью, из которой торчал зазубренный обломок лезвия.
Мы сцепились в единый клубок — рычащий, воющий и брыкающийся, — но все это длилось недолго, потому что борьба завершилась почти сразу. И завершилась она еще одним характерным звуком — треском и мокрым хлюпаньем, который производит тяжелый предмет, если его обрушить на человеческий череп.
Финн рывком поднял меня на ноги и прижал к своей груди. Я обнаружил, что весь перепачкан кровью и мозгами Ламбиссона, и бросил взгляд на своего недавнего противника. Он лежал ничком в быстро расплывающейся луже крови. На затылке у Брондольва зияла звездообразная дыра.
— Мы ведь только хотели забрать Коротышку Элдгрима, — пробормотал Финн, глядя на свой Годи, с которого стекала грязная красно-бурая жижа. — Зачем ему понадобилось…
Да уж, понадобилось. Дело в том, что Ламбиссон не мог с нами торговаться — у него не было Коротышки. И мы сами в том убедились, обойдя весь огромный могильник. Карабкались по обледеневшим кучам серебра, заглядывали в каждый темный уголок — и нигде не обнаружили следов нашего побратима. В конце концов мы снова вернулись на то место, где оставили Ламбиссона. Я перевернул тело на спину, мне хотелось заглянуть ему в глаза. Я слышал, что сколько бы человек при жизни ни лгал, перед смертью у него в глазах запечатлевается правда.
От голода и холода лицо Ламбиссона осунулось и как-то стянулось. Оно было иссиня-белым, как и у всех мертвецов, но схваченные морозом глаза отливали ярким металлическим блеском. Они казались двумя лужицами расплавленного серебра. Вот она — правда, которая запечатлелась в глазах Брондольва. Другое дело, что это была его правда, совершенно нам не нужная.
Финн диковато огляделся по сторонам. Взгляд его скользил по сверкающим стенам гробницы, по огромным горам серебра, громоздившимся слева и справа от нас. Затем он молча содрал со своей шеи амулет в виде валькнута и вложил его в коченеющие пальцы мертвеца. Этот жест меня безмерно удивил. Вообще-то это был мой амулет, а я не собирался приносить никакие дары Ламбиссону. По правде говоря, я бы даже засохшего дерьма для него пожалел. Я возмущенно заявил о том Финну, и побратим кивнул, соглашаясь.
— Я понимаю, Орм, — сказал он. — Но я не для него стараюсь. Это в знак того, что все окончилось. И вот что я тебе скажу, ярл. Наш маленький монах оказался прав: ни к чему все это. Мы преодолели столько испытаний… принесли такие жертвы. И ради чего? Нам пришлось бы навечно остаться под землей, Орм. Жить здесь и постоянно сражаться за эти проклятые сокровища. Убивать всякого, кто сюда сунется, а также всю его родню — женщин, детей… Не по душе мне это, Торговец. Да я бы отдал все серебро — и еще вдвое больше — за то, чтоб вернуть наших побратимов. Скапти, Колченога, Заячью Губу и всех остальных… И даже Эйнара, хоть ты со мной и не согласишься.
Покачивая головой, Финн поднялся на ноги. А я стоял, оглушенный его словами. Конечно же, мой побратим был прав. Мы могли бы наполнить серебром все ведра, завязать наши рубахи узлом и превратить их в мешки для сокровищ. Мы загрузили бы серебром все подводы. Но и тогда сокровищ остался бы непочатый край. После нас сюда приходили бы все новые и новые люди. Например, друзья Абрахама и Морута, а также друзья их друзей… Не говоря уж о родственниках и знакомых всех дружинников и наших побратимов. И каждый из них уносил бы часть сокровищ Аттилы. Ибо тайна этого места оказалась раскрытой.
Проклятый дар Одина. Я давно подозревал, что он не стоит тех жертв, которые нам пришлось принести. Я сказал об этом вслух, и Финн кивком подтвердил мою правоту. А затем сделал нечто совершенно неожиданное. Опустив руку на мое плечо, он посмотрел мне прямо в глаза и совершенно серьезно произнес:
— Ты был прав, когда не хотел сюда возвращаться. Нам следовало прислушаться к твоему слову, ярл.
Я почувствовал, как меня изнутри затопила жаркая волна стыда. Да, конечно, я возражал против похода в степь. Я окопался в своем гестерингском имении и сколько мог удерживал побратимов от этого безумства. Но все равно изрядная доля вины лежала именно на мне. Ведь кто, как не я, нацарапал проклятые руны на рукояти меча? Я же знал, что рано или поздно сломаюсь — не смогу противиться соблазну — и воспользуюсь этой подсказкой!
Мы уже намеревались двинуться в обратный путь, когда откуда-то издалека, из-за гор потемневшего серебра до нас донесся приглушенный зов. Высокий, тонкий голос выкликал мое имя. Голос принадлежал женщине, и я ощутил, как сердце мое сковало ужасом.
Хильд.
Мы с Финном переглянулись. Наверное, впервые я не увидел привычной насмешливой гримасы на лице побратима. Только кончик языка беззвучно шевельнулся меж пересохших, потрескавшихся губ.
— О-о-орм!
— Клянусь глазом Одина! — хриплым шепотом пробормотал Лошадиная Голова.
— Фи-и-инн!
— Ты слышал это? — спросил я тоже шепотом.
— Я одноухий, но не глухой, парень, — прорычал Финн в ответ.
Он приподнял факел над головой. В другой руке Финн сжимал свой Годи. Я видел, как напряглись мускулы у него на шее.
— Ну, что ж… Если эта дохлая сука явилась по наши души, — заявил он, — то я прятаться не стану.
Финн был известен своей безрассудной храбростью. Недаром же про него говорили, будто Лошадиная Голова не боится никого и ничего. Что касается меня, то должен со стыдом признаться: на меня навалился такой ужас, что я едва мог пошевелиться. Вот именно так — преодолевая невидимое сопротивление и отчаянно пытаясь унять противную дрожь в коленках — я двинулся вслед за побратимом. Путь мой лежал в обход гор серебра — туда, где тускло светился факел. Мне всего-то предстояло пройти два десятка шагов, но Один свидетель, прогулка эта показалась самой долгой в моей жизни.
Наконец в неверном свете зимнего дня, проникавшем сквозь отверстие в крыше, я разглядел впереди зловещую темную фигуру. Это и впрямь была женщина. Она стояла, держа факел высоко над головой и незряче вглядываясь в темноту подземелья. Словно гончая Хель, подумалось мне…
— Я здесь, сука проклятая! — взревел Финн (и если его голос чуток и дрогнул под конец, то все равно я восхищаюсь мужеством своего побратима; у меня самого горло так пересохло, что я не мог вымолвить ни слова).
— Это ты, Финн Бардиссон? — прокричала женщина. — Сделай три шага вперед, чтоб я могла тебя видеть. И если это действительно ты, то прекрати обзывать меня нехорошими словами.
Несколько мгновений мы стояли, растерянно хлопая глазами. Затем Финн хрюкнул, будто неожиданно схлопотал по морде, и завопил:
— Тордис! Клянусь волосатой задницей Одина, это же Тордис!
Должно быть, бедная Тордис никак не ожидала, что из темноты выскочат два мужика и начнут осыпать поцелуями ее растерянное лицо. Она и сама выглядела не менее напуганной и взволнованной, чем мы.
— Прочь! Прочь! — кричала она, задыхаясь и колотя нас, словно шелудивых псов. — Оставьте меня в покое!
— Хорошо, хорошо… Но, знаешь ли, мы ужасно рады тебя видеть! — смеялся Финн, снова кидаясь обнять ее.
Его обнаженный Годи со свистом промелькнул возле самого уха Тордис, и женщина в испуге отпрянула. Финн рассыпался в извинениях, одновременно пряча меч в ножны.
— Что ты здесь делаешь? — резко спросил я, чувствуя, как новая тревога холодными пальцами сжимает мне сердце.
— А… ну да, — спохватилась Тордис, натягивая на голову сбившийся плат (одна из кос выбилась из прически и теперь свисала на грудь). — Мне следовало сразу же вам объяснить, но вы… но я…
— Объясни сейчас, — потребовал я.
Но Тордис уже подталкивала нас к веревке, на ходу пересказывая новости.
Оказывается, сегодня поутру — пока мы бродили по мрачному подземелью — Владимир забрал все серебро и ушел вместе со своей дружиной. Наши парни хотели было им помешать, но Квасир получил от меня строгий наказ держать их в узде. Я действительно велел им сидеть тихо и дожидаться нашего возвращения. Поэтому побратимы позволили оттеснить себя на остров и молча стояли под нацеленными на них стрелами. Их мечи и топоры лежали поодаль, и когда эта маленькая славянская крыса сбежала, наши парни вернули себе оружие.
После этого Квасир последовал за князем. Он пошел пешком, поскольку лошадей у нас не осталось. Гизур остался командовать вместо него, и я сто раз проклял его за то, что он отпустил Квасира одного. Как выяснилось, не одного… Торгунна отправилась вслед за мужем. Остальные побратимы добрались до кургана, и Гизур отправил вниз Тордис — разыскать нас и обо всем сообщить. Тот факт, что он не спустился сам, должен был мне все объяснить. Однако я настолько кипел от ярости, что совсем ничего не соображал.
— Какого черта Квасир поперся за ними? — крикнул Финн, двигавшийся первым по веревке.
Стоявшая внизу Тордис, прокричала в ответ:
— Иона Асанес пропал — Квасир отправился на его поиски.
— А Торгунна? — прорычал я, довольно грубо подталкивая Тордис под зад, чтоб она скорее лезла по веревке. — Она-то о чем думала?
— Она пошла за Квасиром, — пропыхтела Тордис. — И, между прочим, следи за своими руками, ярл Орм. А то как бы тебе не пришлось жениться на мне…
— Прости, — пробормотал я и полез следом за Тордис.
Первым, кого я увидел наверху, был Гизур. Он протянул руку и помог выбраться наружу. Финн сидел неподалеку, в руках он держал лук Хаука Торопыги и последние шесть стрел. Остальные побратимы стояли вкруг, выставив стенку из поднятых щитов.
— И какого рожна она потащилась за Квасиром? — продолжал я допытываться.
Поскольку все молчали, то я налетел на Гизура.
— А ты-то, тупой ублюдок, куда глядел? Как ты мог отпустить женщину в степь?
— Квасир ее муж, — ответила Тордис. — Яркий свет ранит его единственный глаз, он едва им видит. А скоро, похоже, совсем ослепнет. И, тем не менее, он более зрячий, чем ты, ярл Орм. Ибо ты умудряешься не видеть того, что находится у тебя под самым носом.
Я вытаращился на них в изумлении. Финн смущенно скреб подбородок. Судя по всему, он был в курсе. Гизур тоже. Ятра Одина, да что ж такое? Выходит, все всё знали, кроме меня, их ярла… Впрочем, если я и должен на кого злиться, так только на себя самого. Все и впрямь происходило на моих глазах, и дай я себе труд подумать… Теперь-то все сложилось в цельную картину — каждый промах, который Квасир допустил со своим топором… его недавно появившаяся манера по-птичьи склонять голову… и эта грязная льняная повязка на глазах. Надо быть полным олухом, чтоб ничего не заподозрить.
Стыд и отчаяние мгновенно погасили мой гнев. Однако тут Гизур имел неосторожность прочистить горло, и я налетел на него с новой силой:
— А ты-то хорош, коровья задница! Ты должен был ее остановить. И его тоже! Ты хоть людей-то послал за ними?
Гизур пошатнулся от порыва налетевшего ветра, но тут же выпрямился и посмотрел на меня с мрачным спокойствием.
— Ты оставил Квасира за главного, — пожал он плечами. — Он командовал, мне оставалось лишь исполнять его приказы. Да, я отпустил Торгунну, но это лучшее, что я мог сделать в сложившихся обстоятельствах.
— Каких обстоятельствах? — взревел я, ничего не видя перед собой от ярости.
И тогда Гизур кивнул поверх спин побратимов — все они стояли в доспехах и с оружием в руках. Я проследил за его жестом, и то, что предстало моему взору, заставило меня мигом заткнуться. Потому что там, в заснеженной степи, я увидел мужененавистниц. Их было очень много — не менее трех сотен, отметил я тем краешком сознания, который пока еще работал. Во всяком случае, достаточно много, чтобы взять нас в кольцо. Проклятые амазонки заняли очень удобную позицию, расположившись по периметру замерзшего озера, посреди которого находился наш крохотный островок. Они неподвижно сидели на своих мохнатых лошадках и выжидали. Точно стая голодных волков, которая терпеливо ждет своего часа.
Нас было всего двадцать человек — последних оставшихся в живых побратимов. Все изрядно ослабевшие и потрепанные долгим путешествием по зимней степи. Я оглядел свое маленькое воинство. Лица осунулись, щеки запали, глаза воспалились и слезятся, из носа течет. Черные спутанные бороды тронуты изморозью — так что казалось, будто по щекам текут слезы. Я смотрел, как они стоят — эти люди, называвшие меня своим ярлом, — сгорбившись под заржавевшими шлемами, тощие колени торчат над грязными обмотками с заправленной под них соломой, костяшки на обмороженных руках покраснели и кровоточат.
И все же они уверенно держали в этих руках щиты и смазанные жиром копья, а начищенные лезвия клинков блестели, как новенькие. Мои хирдманны ухмылялись зловещими улыбками, как люди, которым некуда отступать. Они и впрямь даже мысли не допускали о том, чтобы бросить оружие и сбежать. Да что там говорить, если даже Фиск, не связанный с нами обетом, решительно супил брови.
На душе у меня потеплело. Я любил их всех, моих побратимов… а особенно Финна, который в тот миг закончил возиться со стрелами и решил высказаться от лица всего Обетного Братства. Оскалившись так, что на потрескавшихся губах выступила кровь, он объявил:
— Все-таки Один благоволит к нам, коли вернул оружие. Ну а мы уж сумеем его использовать. На сей раз эти чертовы бабы от нас не сбегут!
Самонадеянное заявление, особенно с учетом расстановки сил. Однако оно явно пришлось по душе побратимам: те одобрительно загудели, заколотили в щиты. Всадницы тоже в долгу не остались. Они ответили тем гортанным собачьим воем, от которого мурашки по коже пробегали. Вопль этот и раньше-то вгонял нас в дрожь, а уж теперь — помноженный на три сотни глоток — и вовсе производил жуткое впечатление. Я почувствовал, как внутренности мои сжались в холодный клубок.
Финну же все как с гуся вода… Распихав товарищей плечами, он проковылял вперед и, заняв удобную позицию, вскинул лук. Уж не знаю, то ли Финн действительно хорошо прицелился, то ли так распорядились затейницы-Норны. Но только выпущенная им стрела угодила точнехонько в горло одной из всадниц. Та захлебнулась криком и упала со спины своей лошадки.
И тут же — словно стрела поразила одновременно триста глоток — жуткий вой смолк и сменился полным безмолвием. Стало так тихо, что мы услышали, как сипит, захлебываясь собственной кровью, раненая воительница.
— Вот это выстрел! — изумленно воскликнул Хаук Торопыга. — Даже не верится, что его произвели из моего старого лука. Клянусь Торовой задницей, мне так ни разу не удавалось!
— А я так вообще впервые вижу, чтобы Финн поймал рыбку на крючок, — добавил Гирт, и все вокруг рассмеялись.
Люди шутили, хлопали друг друга по спине, колотили в щиты. Они так радовались неожиданной удаче, словно уже выиграли сражение.
— Хейя! — подал голос Клепп Спаки. — Боюсь, мы их слегка разозлили.
Это было еще мягко сказано! Всадницы, как по команде, вскинули луки и навели на нас стрелы. У меня мгновенно пересохло во рту, в голове билась одна мысль: «Против такого залпа нам не выстоять». У нас едва хватало людей на то, чтобы выстроить плотную стену. О том же, чтобы соорудить крышу из щитов, и речи быть не могло. Три сотни стрел, пущенных навесом, почти наверняка всех нас пришпилят к мерзлой земле.
Тем временем в рядах противника произошло какое-то движение, до нас донеслись сердитые голоса. Финн презрительно сплюнул.
— Одно слово — бабы! — сказал он. — Не могут не спорить. Даже в таком простом вопросе, как нас прикончить…
Негромкий гудящий звук прервал его насмешливую тираду. Все оглянулись посмотреть, что такое произошло с нашим героем. И узрели следующую картину: Финн застыл с открытым ртом, на шлеме его образовалась небольшая вмятина, а рядом стоит Тордис, занеся меч для нового удара. Меч она, правда, держала плашмя, но нахмуренные брови и сумрачное выражение лица выдавали самые решительные намерения. Мужчины рассмеялись, и Финн тоже расплылся в глупейшей улыбке, в которой сквозило восхищение.
— Они идут! — прокричал Фиск и попятился, пропуская вперед двоих побратимов в латах, которые тут же сомкнули щиты, закрывая брешь в живой стене.
Тревога, однако, оказалась напрасной. К нам приближалась всего лишь одна всадница. Конь ее неловко ступал по ледяной глади озера, скользя и спотыкаясь на каждом шагу. У меня мелькнула безумная надежда: если Финн прав и женщины эти не отличаются особым умом, то они, скорее всего, кинутся на нас в атаку. Тогда на скользком льду образуется настоящая куча-мала, и у нас появится призрачный случай выскользнуть из кольца.
Она ехала медленно, ветер трепал ее темный плащ, вокруг вытянутого черепа змеились пряди черных волос. Затем я увидел еще нечто и судорожно сглотнул, чтобы избавиться от комка в горле. В поднятой руке женщина держала светящийся меч, который я тотчас узнал. Это был меч Хильд.
Высокий голос поплыл над замерзшим озером и ударил меня в самое нутро:
— Есть здесь Орм по прозвищу Убийца Медведя?
Она говорила по-гречески, но даже те, кто не знал этого языка, легко уловили мое имя. Финн, который не смыслил ни бельмеса в греческом, резко обернулся и посмотрел мне в лицо. Он знал, о чем я думаю… Хильд.
— Смотри-ка, — сказал он, ухмыляясь, — к тебе приехала подружка!
Раздались смешки. Глумливые Финновы слова несколько разрядили обстановку, которая, казалось, накалилась до предела.
— Красно говори и подарки готовь, чтобы жен соблазнять, — произнес Рыжий Ньяль, пока я на дрожащих ногах пробирался вперед.
И хотя сердце мое сжимала ледяная рука страха, я не удержался, чтобы не огрызнуться в ответ:
— Когда-нибудь ты обязательно расскажешь мне, как твоей знаменитой бабушке удалось дожить до седых волос… с таким-то языком.
Рыжий Ньяль с трудом улыбнулся потрескавшимися губами.
— Это правда, — сказал он. — Моя бабка не очень-то хорошо ладила с людьми. В конце концов ее отселили из деревни… и мало кто приходил ее навещать. Но это не умаляет ее мудрости.
Затем он озабоченно кивнул в сторону незваной гостьи и посоветовал:
— Постарайся не особо ее раздражать, Убийца Медведя.
Тем временем всадница достигла границы острова и натянула поводья, вынуждая свою лошадку сбавить ход. Краем глаза я заметил, что ее подруги опустили луки, хотя стрел с тетивы не сняли. Пока я шел вперед, женщина выбралась на землю, где ее лошадь чувствовала себя увереннее. Легким движением она перекинула ногу через лошадиную шею — между прочим, немалый подвиг, если учесть вес пластинчатых доспехов и металлических поножей — и ловко соскочила на землю.
Я присмотрелся и с трудом подавил вздох облегчения. Это была не Хильд. Сначала мне показалось, что лицо женщины покрыто кисеей — ну, вроде тех, которые носят жительницы Серкланда. Но затем я разглядел, что это сложная татуировка. Черно-синие узоры сплошной гладью покрывали ее щеки, нос и подбородок. Кроме того, на каждой щеке у нее было по три глубоких шрама. Какая-то непостижимая степная магия… Голова женщины имела все ту же непривычную вытянутую форму, лоб скошен назад. Выглядело довольно жутковато, но мне было наплевать на все несуразности ее внешности. Главное, что это не Хильд.
При моем приближении женщина вскинула вверх руку с мечом — точной копией моего собственного — и замерла на несколько мгновений. Затем с размаху всадила меч в землю, осторожно отодвинулась от него на расстояние вытянутой руки и присела на корточки.
Ноги у меня подгибались от страха, но я сделал еще несколько шагов и остановился вне пределов досягаемости ее меча. Затем повторил ее действия, то есть воткнул свой собственный меч в землю и опустился на одно колено. У нас, у северян, так принято…
Некоторое время мы сидели и молча рассматривали друг друга. Тишину нарушало лишь завывание ветра, который дул с неослабевающей силой и порождал десятки крохотных снежных джиннов на замерзшей поверхности озера.
Мне бросилось в глаза, что женщина худа, как щепка, и, очевидно, сильно истощена. Тем не менее она с достоинством носила тяжелые доспехи и кучу массивных украшений — начиная с золотых бус в волосах и кончая толстыми браслетами на щиколотках. Кольчуга ее была сделана из костяных пластинок, скорее всего, вырезанных из конского копыта. Из-под кольчуги высовывались мешковатые шерстяные штаны, затканные золотой нитью. Все это великолепие сверкало и переливалось, но ярче всего блестели ее темные, словно выточенные из гагата, глаза.
Наша молчание затягивалось. Наконец я почувствовал, что больше не в силах переносить эту игру в гляделки. А посему слегка поклонился и учтиво произнес:
— Скьялдмейер!
Женщина склонила голову набок и стала неуловимо похожа на любопытную птицу. Затем улыбнулась и ответила мне на чистом греческом языке:
— Надеюсь, на твоем языке это достаточно дружелюбное приветствие.
Я объяснил ей, кто такие скьялдмейер, щитовые девы. Хотя, по правде говоря, она больше смахивала на вальмейер. Невежественные люди, плохо знакомые с языком наших фьордов, часто переводят это слово как «щитовая дева» или «дева-воительница». На самом же деле так называют «смертельных дев» — тех, кто наблюдает за сражением и выбирает будущих жертв. Имя это как нельзя больше подходило моей собеседнице, выглядевшей, как бабушка-волчица, сдохшая пару недель назад. Ничего такого я, конечно, не стал ей говорить. А вместо того сказал:
— Тебе известно мое имя…
Я не закончил фразу, и она повисла в воздухе как невысказанный вопрос. Степнячка все поняла.
— Амасин — так меня называют, — сказала она. — Это имя дают всем предводительницам тупате, тем, кто оставляет свои семьи и уходит в степь. Оно переводится как Мать Народа, однако глупые греки решили, будто это название нашего племени, и переиначили его в амазонок.
— Погоди, погоди, — прервал я женщину, чувствуя, что голова у меня идет кругом. — Объясни сперва, кто такие тупате.
Она широко раскинула руки, как бы обнимая своих соплеменниц, и сказала:
— Это мы. По-гречески нас называют табити. Мне трудно это перевести одним словом… «Давшие обет» — наверное, так будет ближе всего.
От неожиданности я отпрянул, едва не шлепнувшись на задницу. Обетное Братство. Как у нас! Я произнес это вслух, и моя собеседница сделала неопределенный жест — может, да… а может, нет.
— Твой меч, — высказал я по-гречески то, что меня мучило. — Он похож на мой собственный. Когда я видел его в последний раз, он принадлежал Хильд.
Женщина улыбнулась, прикрывшись ладонью (я уже знал, что таков обычай у степняков).
— Хильд? — повторила она. — Вы так ее называли? Ту, что была в гробнице Повелителя Мира?
— Она сама назвалась этим именем, — ответил я, чувствуя, что мне не хватает воздуха.
У меня было такое ощущение, будто я стою на краю утеса и вот-вот спрыгну вниз.
— И все же, как к тебе попал этот меч? — спросил я.
Но женщина меня, казалось, не слышала.
— Хильд! — еще раз повторила она, словно пробуя имя на вкус. Затем вдруг рассмеялась неожиданно-легким и мелодичным смехом. — Ильдико — вот ее настоящее имя, — сказала она, отсмеявшись. — А Хильд… Наверное, это было частью ее наказания. Или просто дурной шуткой.
Я не понял ничего из того, что она сказала. Наверное, это отразилось на моем лице. Потому что женщина кивнула и устроилась поудобнее для долгого рассказа. Теперь она сидела, по-степному скрестив ноги и почти касаясь коленями подбородка. Длинные тонкие руки она сцепила перед собой.
— Мы служили Аттиле с незапамятных времен, — начала она. — Когда Вельсунги привезли свои сокровища, а также новую жену для Повелителя, мы находились при нем в качестве Избранных Подданных. У нас и впрямь была очень важная миссия: мы отвечали за то, чтоб нашего господина никто не потревожил после смерти.
Она сделала какой-то жест, и я обратил внимание, какая у нее бледная и вялая рука — ну, точно летняя стрекозка на солнцепеке. Но затем меня отвлекла новая мысль: все эти странные «мы», «у нас»… Степнячка повествовала о далеких событиях так, будто это происходило совсем недавно, буквально на днях, и она сама лично присутствовала.
— Мы хранительницы великой тайны, — продолжала она. — Ты видел эту гробницу, и представляешь, сколько народу ее строило. Одни копали, другие возводили курган, третьи перевозили сокровища… Так вот, на нас лежала ответственность за то, чтобы никто из этих людей не проболтался.
Она умолкла и посмотрела на меня своими непроницаемо-черными глазами. Мне показалось, что сердце мне стиснули железными клещами. Я уже готов был поверить, будто она действительно находилась там и принимала участие в убийстве тысяч неповинных людей.
— По степи текли потоки крови, — рассказывала амасин. — И в конце концов остались только мы, Избранные. Лишь нам да мухам была известна тайна этого места. Но если мухи и передавали свою тайну из поколения в поколение, мне ничего о том неизвестно. Зато я знаю, что мы поступали именно таким образом. На протяжении пяти веков секрет передавался от матери к дочери.
Она снова умолкла. На сей раз пауза затягивалась. Я сидел неподвижно, прислушиваясь к завыванию ветра и глядя на свою странную собеседницу. Она же, казалось, ушла в себя, ничего не замечая вокруг. Руки ее машинально теребили кожаные шнурки на сапожках, но в черных глазах царила пустота. Очевидно, она собиралась с мыслями. Что касается меня, мои мысли крутились вокруг темных призраков, обитавших в подземной гробнице. Я спрашивал себя, не являлась ли эта женщина одним из них. Уж больно легко она рассуждала о тех далеких событиях. Немудрено, что степняки предпочитали держаться подальше от этого места.
— Конечно же, никто и подумать не мог, что построенная гробница столь скоро понадобится Повелителю Мира, — вновь заговорила степнячка. — Однако потом явились Вельсунги со своим серебром, с драгоценными мечами и невестой по имени Ильдико. Они оставили дары, а сами тут же уехали. Даже на свадьбу не остались… я думаю, побоялись, ибо знали о готовящемся убийстве. Но когда они тронулись в обратный путь, одна из нас ушла вместе с ними.
— Одна из вас? — недоверчиво переспросил я. — Ты хочешь сказать, Избранная?
Женщина кивнула и зябко поежилась.
— Если верить Вельсунгам, ее звали так же, как и меня, — Амасин. В тот миг она была нашей предводительницей, однако нарушила свой обет тупате ради любви к одному из Вельсунгов. Она влюбилась в кузнеца по имени Регин и сбежала с ним на север. К сожалению, выяснилось это слишком поздно — лишь после ухода вероломных Вельсунгов. Повелитель Мира опасался, что Амасин откроет чужакам тайну гробницы, и пребывал в страшном гневе. Он велел нам наутро после свадьбы отправиться в погоню и покарать свою предводительницу…
Ну да, а наутро стало уже не до того. Ибо, как известно, в ту самую достопамятную ночь Ильдико убила великого повелителя гуннов. Гибель эта повлекла за собой цепочку роковых событий и несметное количество смертей. Я облизал пересохшие губы и подумал, какой дорогой ценой порой приходится платить за любовь.
— Значит, вы не стали выслеживать нарушительницу обета? — спросил я, зная заранее ответ.
Женщина безнадежно пожала плечами.
— А какой смысл? — спросила она. — Наш благодетель, Повелитель Мира, погиб, а его сыновьям не было до нас дела. И хотя слава тупате была навечно опозорена, мы получили еще одно, последнее задание: доставить Повелителя в место его последнего упокоения, а затем убить всех, причастных к этому. Всех, кто не относился к числу Избранных.
— Потом мы вернулись к своим домашним очагам, — продолжала рассказывать амасин. — Но даже там мы оставались верны своему обету и делали все, чтобы сохранить в тайне месторасположение гробницы Аттилы. Мы растили наших дочерей как воинов и в определенную пору передавали им наш секрет. Так продолжалось на протяжении многих поколений. Некогда данная клятва не позволяла жить иначе.
О да, я знал силу подобных клятв. Уж мне-то не надо было объяснять, как они связывают по рукам и ногам. И в кого превращаются те, кто ими связан. Хильд. Моя собеседница кивнула.
— Да. Амасин нарушила священный обет и не смогла с этим жить. Она родила дочь и поступила так, как все мы поступаем: в определенном возрасте доверила ей тайну гробницы Аттилы. Точно так же моя мать передала секрет мне, а заодно и пересказала печальную историю клятвопреступницы-Амасин. Однажды та женщина вошла в кузницу Регина и больше оттуда не вышла. Она замкнула двери кузни — так, чтобы никто и никогда не мог ею воспользоваться. Кузнец Регин умер от горя. Поговаривали, будто сердце его не выдержало двойной потери. Ведь он разом лишился всего, что любил, — и женщины, и кузницы.
Помолчав, она добавила:
— Все это выяснилось не сразу. Мы постепенно, кусочек за кусочком, собирали сведения, пока не сложили всю головоломку.
У меня теперь тоже сложилась более или менее целостная картина. Вернее сказать, я представлял себе уток того покрывала горестей и страданий, что выпало на долю бедных дочерей кузнечной деревни. Те, кто пришли позже, так и не смогли разорвать вековую цепь несчастий. Некоторые девушки становились Избранными. Достигнув расцвета женственности, они узнавали от матерей роковую тайну гробницы Аттилы, которую затем передавали своим дочерям. А сложив со своих плеч этот груз, они навсегда уходили в подземную кузню — в продолжение традиции, которую некогда заложила опозоренная Амасин. Возможно, не все хотели так поступать. Но тогда на них давили односельчане. Ибо со временем это превратилось в своеобразный ритуал, и жители деревни относились к нему очень серьезно.
Я проговорил все это вслух — медленно, запинаясь, подыскивая нужные слова, — а степнячка молча слушала и по мере надобности поправляла меня.
— Так продолжалось, пока не настал черед Хильд, — сказал я, четко теперь осознавая, сколь трагическая роль выпала этой девушке.
Ее похитили из родной карельской деревушки по указанию монаха Мартина, который охотился за Священным Копьем. Для этой цели он нанял человека по имени Вигфус Щеголь. Тот прибыл в деревню во главе шайки данов и попытался силой выбить у жителей нужный ему секрет. Но не тут-то было. Угрюмые финны не только дали достойный отпор пришлым кладоискателям, но и прогнали их из своей деревни. Даны бежали, прихватив то, что показалось им наиболее ценным, а именно юную Хильд, свежеиспеченную Избранную. Девушке и так было несладко — она не успела еще оправиться от разлуки с матерью, незадолго до того удалившейся в подземную кузню.
Прошло совсем немного времени, и Щеголь убедился, сколь ценный приз он захватил. Односельчане сделали попытку отбить Хильд, причем атаковали данов с такой яростью, что те едва успели укрыться на своем корабле. Как бы то ни было, а всю дорогу они издевались над девушкой, изливая на нее свой стыд и горечь поражения. Стоит ли удивляться, что от перенесенных испытаний сознание пленницы помутилось. К тому времени, когда Хильд наконец доставили к Мартину из Хаммабурга, она была уже в невменяемом состоянии.
Бедная маленькая Хильд, последняя из злополучного рода Амасин! Все эти испытания — мрачная вековая тайна, разлука с родными краями, издевательства похитителей — оказались непосильным бременем для юного, неокрепшего ума. В тот день, когда мы с нею познакомились, девушка была явно не в себе. Ею владела одна мысль — во что бы то ни стало отомстить своим мучителям. Ради этого она решилась нарушить клятву и заключила с нами сделку: пообещала показать дорогу к гробнице в обмен на жизнь Вигфуса.
Что ж, обе стороны честно выполнили свои обязательства. Но ценой тому стало черное безумие, охватившее Хильд. Я не знаю, что это — месть ли степной богини или одержимость мрачным призраком Ильдико. А может, Хильд свело с ума сознание, что она предала своих многочисленных предшественниц?
— Думаю, все вместе, — заключила степнячка, медленно поднимаясь на ноги. — Да и какая разница? Главное, что тайна оказалась раскрыта. Она нарушила свою клятву.
А тех, кто нарушает данную клятву, ждет неминуемая смерть. Это я усвоил очень хорошо.
— Мы хотели перехватить вас после того, как вы побывали в гробнице, — продолжала она. — Был брошен клич, и все оставшиеся в живых Избранные направились сюда. Но их задержала война, разыгравшаяся в степи. Так что в тот раз мы вас упустили.
Я представил, чем бы закончилась для нас эта встреча, и судорожно сглотнул. Им ничего не стоило перебить нас, как цыплят, пока мы — больные и подавленные недавней неудачей — скитались по степи в поисках пути к Азову.
— Затем хазарам пришлось уйти, — рассказывала степнячка, — и мы обрели былую силу. Во всяком случае, достаточную, чтобы заняться неотложными делами. А дел у нас было немало. Нам пришлось разобрать крышу могильника, дабы попасть внутрь и навести там порядок. Мы увидели, что на троне Аттилы покоится труп какого-то чужеземца. Останки же Повелителя Мира валялись на земле вместе с трупами других людей. Среди них мы обнаружили и женщину, которая сжимала в руке вот этот меч. Один из двух Мечей Повелителя. Вот тогда-то мы и поняли, что второй меч похитил кто-то из вас.
Я слушал ее вполуха, слишком занятый своими мыслями. Значит, Хильд все-таки мертва. Финн был прав… Затем до меня дошло, к чему вела разговор амасин. Ей нужен мой меч.
— Да, — ответила она на мой невысказанный вопрос.
Женщина со вздохом потерла ссадины на своих израненных руках, и я внезапно понял, что она находится в столь же незавидном положении, как и я сам. Как и все, кого судьба забросила в эту безжизненную ледяную пустыню.
— Мы — все, что осталось от некогда многочисленного племени Избранных, — тусклым голосом произнесла амасин. — Мне выпала печальная участь возглавлять тупате в пору, когда секрет гробницы раскрыт. Мы знали, что рано или поздно вы вернетесь. Оставалось только ждать и готовиться к вашему появлению. Так прошло несколько лет. И вот наконец до нас дошли слухи о том, что какие-то северяне пробираются по степи в сторону могильника. Нам дорогого стоило собраться всем вместе и уничтожить их. Но мы это сделали. А затем узнали, что следом идет еще одна группа. К тому же возглавляет ее сам князь Новгорода! И тогда мы поняли, что проиграли. Для нас все кончено…
Она умолкла и некоторое время сидела неподвижно. Я подумал, что она выглядит такой же сухой и безжизненной, как и пожухлая трава под ее ногами. Затем заглянул в ее черные глаза и увидел, что они горят безумным огнем.
— Нас осталось совсем немного, — снова заговорила амасин, — и с каждым годом все меньше. Вы называете нас мужененавистницами, но это неверно. У нас тоже есть отцы и братья, которых мы любим. А некоторые из нас замужем и имеют детей… Как я уже говорила, мы не справились со своей задачей — не сумели уберечь посмертный покой нашего Повелителя. Похоже, наше время вышло… пора исчезнуть из этого мира. Нам ничего не остается, только вернуться домой, к своим семьям. Мы будем жить, как обычные женщины. Перестанем бинтовать головы своим дочерям и делать надрезы на их щеках. Им теперь незачем носить шлемы и уметь переносить боль… Однако, прежде чем все закончится, мы должны сослужить еще одну, последнюю службу своему Повелителю.
Я стоял, словно оглушенный. Слова амасин ударили меня не хуже вороньих крыльев. Наше время прошло… В голове у меня билась мысль: «Возможно, Обетному Братству тоже пора исчезнуть из этого мира?» И мысль эта причиняла боль. Тем не менее я следил за тем, что говорила степнячка, и понимал: она хочет уладить дело миром. Им, как и нам, не нужно кровопролитие.
Что ж, придется поторговаться. Однажды это уже спасло нам жизнь — в прошлый раз, когда мы уходили от могильника Аттилы. Авось не подведет и сейчас. Я посмотрел на свой меч… затем на женщину, которая жаждала его заполучить. Я уже догадался, откуда она узнала мое имя. И, уж конечно, она знала, что нужно мне от нее. Все и так ясно, однако, соблюдая правила, я спросил:
— И что ты можешь предложить взамен?
