Монголам потребовалось два месяца, чтобы возвести укрепления из камня и дерева для защиты огромных осадных орудий. Метательные машины, которые придумал Лян, построили в восточных лесах. Собранные из огромных бревен, еще липких от живицы, они стояли в двух ли от городских стен, словно задумчивые чудовища. Их собирались перевезти под сень укреплений, как только закончится строительство. Изнурительная работа тянулась медленно, но монголов переполняло чувство уверенности. После разгрома цзиньской армии атаковать их было некому, к северу от города раскинулось пресноводное озеро, и на его берегах гнездилось множество птиц, на которых можно было охотиться. Кочевники чувствовали себя повелителями Цзиньской равнины. Однако со временем они заскучали — привыкли к быстрым победам и новым землям. Из-за неожиданной остановки дружеские отношения между племенами стали портиться. Вспомнились старые обиды, в улусе то и дело возникали драки, которые иногда заканчивались поножовщиной. А однажды на берегу озера обнаружили трех мертвецов: двух мужчин и женщину. Убийц так и не нашли.

Монголы с нетерпением ждали, когда в городе начнется голод. Чингис не знал, насколько надежную защиту для тяжелых катапульт представляют собой каменные укрепления, однако нужно было чем-то занять людей. После изматывающей работы у них не оставалось сил на потасовки. Примерно в дне езды от Яньцзина разведчики нашли сланцевый холм, и теперь воины добывали камень с привычным для них воодушевлением, выламывали с помощью молотов и клиньев каменные глыбы, грузили их на повозки. Без опыта Ляна монголам пришлось бы нелегко. Цзинец проводил в каменоломне почти все время. Еще Лян показал, как скреплять камни густым раствором из жженого известняка. Стены росли с каждым днем. Чингис потерял счет повозкам со сланцевыми плитами, когда число их перевалило за тысячу, зато Тэмуге тщательно все записывал на куске пергамента.

Противовесами на огромных фрондиболах, построенных Ляном, служили веревочные сетки с крупными камнями, которые крепились на рычагах. У двоих воинов руки попали в устройство, и несчастные громко кричали от боли, пока Кокэчу проводил ампутацию. Чтобы облегчить страдания искалеченных, шаман втер им в десны густую зернистую массу, однако стоны не прекращались. За работой монголов наблюдали с крепостных стен Яньцзина. И не только наблюдали. Огромные, похожие на луки орудия перетащили на другое место и установили на гребне стены, как раз напротив монгольских осадных машин. Взмокшие от усилий императорские воины соорудили для мощных самострелов новые опоры. Цзиньцы, как и монголы, работали дни напролет.

Несколько сотен сильных мужчин перетащили фрондиболы к укреплениям, установили перед стенами Яньцзина. Чингис стоял на свежевыпавшем снегу и злился, видя, как цзиньцы посылают из семи огромных луков гигантские стрелы с железными наконечниками точно в каменный вал. Монголы пустили в ход метательные машины: два больших камня ударились о стены, не причинив серьезного вреда.

Фрондиболы пришлось перезаряжать долго. Все это время цзиньцы обстреливали укрепления тяжелыми, похожими на бревна стрелами. Вскоре на каменном валу, построенном монголами, появились трещины. После этого дело пошло быстрее. Камни отлетали от ударов, осыпали осколками Ляна и его подручных. Люди падали, закрывали лица руками, хватались за ушибленные места, а обстрел продолжался. Ни один осколок не попал в Ляна. Каменщик угрюмо наблюдал, как рухнула каменная стена, оставив метательные машины без защиты.

Какое-то время казалось, что фрондиболы устоят, но очередное бревно нашло цель, за ним еще три. Команды на крепостных стенах устали и стреляли реже, чем раньше, но каждый удар был ужасен. Те воины, что попытались оттащить фрондиболы подальше, погибли. Одно мгновение — и от кричащих, взмокших от натуги людей остались кровавые ошметки, а воздух наполнился снегом и пылью.

Спасения не было. Глядя на изувеченных людей и разбитые машины, Чингис злобно ворчал. Из-за городских стен раздавались радостные возгласы. «А Лян-то был прав», — с досадой подумал Чингис. Без надежных укреплений его орудия не сравнятся с цзиньскими по дальнобойности. Чингис предложил построить высокие, обшитые железом башни на колесах и подкатить к городу. Ему возразили: дескать, арбалетные стрелы пробьют их с той же легкостью, с какой монгольские стрелы пробивают доспехи. А если велеть кузнецам сделать броню толще, башни не сдвинешь с места. Какой-то замкнутый круг!

Пока Субудай посылал смельчаков вынести раненых из-под обстрела, Чингис сердито ходил взад-вперед. Его люди верили, что он сумеет взять Яньцзин, как брал другие города. А теперь, когда они увидели, что необычные осадные орудия Ляна разбиты в щепы, боевой дух в улусе упадет.

Чингис смотрел на Волчат, рискующих жизнью. К нему подъехал Хачиун и спешился. Он сохранял непроницаемое выражение лица, но Чингис чувствовал: брат раздосадован неудачей не меньше его.

— Те, кто построил этот город, позаботились о безопасности, — заметил Хачиун. — Силой его не возьмешь.

— Тогда я уморю всех жителей голодом! — огрызнулся Чингис. — Я уже поставил черный шатер. Пощады не будет.

Хачиун кивнул и внимательно посмотрел на старшего брата. У Чингиса всегда портилось настроение от вынужденного бездействия. В иные дни темники старались обходить хана стороной. До последнего времени, пока возводились каменные валы, Чингис был весел и доволен. Да что там говорить, все монголы рассчитывали на победу. Теперь-то понятно: цзиньский военачальник просто ждал, когда они перетащат новые осадные машины поближе к городским стенам. Кем бы он ни был, этот человек, терпения ему не занимать, а терпеливые враги — самые опасные.

Хачиун знал, что иногда брат склонен действовать необдуманно. Пока он еще слушает военачальников, но ближе к концу зимы наверняка захочет испробовать все, что угодно, лишь бы проникнуть в город, а в результате пострадают племена.

— Как ты думаешь, может, ночью послать людей на стены? — спросил Чингис, словно отвечая на мысли брата. — Человек пятьдесят — сто? Пусть подожгут город.

— Взобраться-то на стену нетрудно, — осторожно сказал Хачиун. — Да только наверху полно дозорных, кишат, словно мухи. Ты же сам говорил, что люди только зря погибнут.

Чингис сердито пожал плечами.

— Тогда у нас были катапульты. Но попытаться-то можно?

Светлые глаза брата глядели на Хачиуна в упор. Хачиун выдержал взгляд, зная, что Чингису нужна правда.

— Лян сказал, что в городе больше миллиона жителей. Кого бы мы ни послали, их затравят как бешеных псов.

Чингис хмыкнул, угрюмый и недовольный. Хачиун спешно искал способ поднять ему настроение.

— Может, настало время отправить темников в набег, как ты обещал? Быстрой победы ждать не приходится, а в этой стране есть и другие города. Пошли своих сыновей с войсками, пусть учатся военному ремеслу.

Хачиун заметил, что на лице брата промелькнуло сомнение, и понял почему. Чингис доверял своим темникам действовать самостоятельно. Они были преданы хану и телом и душой, хотя до сих пор война велась под наблюдением Чингиса. И теперь ему нелегко принять решение отослать своих военачальников за тысячи ли от улуса. Он не раз соглашался, что это было бы правильно, а вот приказа так и не отдал.

— Неужели ты страшишься предательства? — тихо спросил Хачиун. — Чьего? Арслан и его сын Джелме с самого начала были с нами. Может, ты сомневаешься в Хасаре? Или не веришь Субудаю, который тебя боготворит? Или мне?

Чингис сдержанно улыбнулся. Посмотрел на неприступные стены Яньцзина. Вздохнул, понимая, что не сможет три года удерживать на этой равнине огромное количество привычных к действиям людей. Да они же поубивают друг друга на радость цзиньскому императору!

— А если все войско отослать? Останусь один, может, тогда цзиньцы отважатся выйти.

Хачиун рассмеялся, представив себе это зрелище.

— Честно говоря, они наверняка решат, что ты хочешь заманить их в ловушку, и останутся в городе, — ответил он. — Хотя на месте императора я бы заставлял всех годных для воинской службы мужчин практиковаться каждый день и создал бы целую армию. Нельзя оставлять у стен города слишком мало людей, иначе цзиньцы могут решиться на атаку.

Чингис презрительно фыркнул.

— За несколько месяцев воином не станешь. Пусть практикуются, все эти хлебопеки и торговцы. Я буду только рад случаю показать им, что такое прирожденный воин.

— С громом вместо голоса и молнией вместо члена, — поддержал Хачиун с серьезным лицом.

После минутного молчания оба брата разразились громким смехом. Мрачное настроение, не покидавшее Чингиса с тех пор, как разрушили осадные машины, исчезло. Заметно повеселевший хан говорил теперь о будущем:

— Я же сказал, что пошлю их в набег, Хачиун. Просто еще рано. Может, другие города попытаются освободить Яньцзин, и тогда каждый человек будет на счету. — Он пожал плечами. — Если город не сдастся до весны, я отпущу темников на охоту.

Генерал Чжи Чжун задумчиво стоял у высокого окна в зале для аудиенций. Он почти не разговаривал с юным императором после коронации. Сюань был где-то в лабиринте коридоров и комнат официальной резиденции своего отца, и Чжи Чжун не вспоминал о мальчишке.

Уничтожив монгольские фрондиболы, воины встретили генерала ликующими криками. Они ждали одобрения, и Чжи Чжун коротко кивнул их командиру, затем спустился по лестнице, ведущей в город. Только оставшись наедине с собой, генерал торжествующе стиснул кулак. Конечно, победа слишком незначительная, чтобы навсегда изгнать воспоминания о перевале Барсучья Пасть, но, какая-никакая, это победа. Напуганным горожанам требовалось хоть что-нибудь для поднятия духа. Чжи Чжун презрительно усмехнулся, вспомнив доклады о самоубийствах. Четырех дочерей благородных семейств обнаружили мертвыми в их комнатах, как только до города дошли слухи о поражении цзиньской армии. Все четыре девушки были знакомы и, видимо, предпочли достойный уход из жизни неизбежному, как они считали, насилию. В следующие несколько недель еще одиннадцать девушек последовали их примеру, и Чжи Чжун забеспокоился, что город охватит мода на смерть. Заложив руки за спину, он разглядывал дома знатных горожан на другом берегу озера. Сегодня там услышат добрые вести. Может, теперь подумают, прежде чем хвататься за нож из слоновой кости или высмеивать его, Чжи Чжуна, полководческое мастерство.

Генерал-регент вдруг почувствовал, что голоден и очень устал. Он с утра ничего не ел и весь день провел в бесконечной череде встреч с самыми разными людьми. Казалось, всем чиновникам Яньцзина нужны его совет и одобрение. Как будто Чжи Чжун лучше их знает, чего ждать в предстоящие месяцы. Он нахмурился при мысли о продовольствии, бросил взгляд на столик, заваленный свитками. С каждым съеденным куском жители города приближают поражение. Генерал сам опустошил городские кладовые, чтобы прокормить армию, — чем не повод для насмешек? Одна мысль о том, что монголам достался годовой запас еды, собранный им для своего войска, приводила Чжи Чжуна в ярость, но что толку жалеть о содеянном? В конце концов, они с императором верили, что остановят монголов на подступах к городу.

Генерал поджал губы. Кого-кого, а купцов дураками не назовешь. В осажденном городе уже строго следили за распределением съестного. Даже торговля из-под полы прекратилась, когда купцы поняли, что осада будет долгой. Только несколько человек еще продавали еду втридорога. Остальные приберегали запасы для собственных семей. Надеялись, как все, подобные им, переждать бурю и вновь разбогатеть.

Чжи Чжун решил, что велит привести к себе самых богатых торговцев. Он знал, как заставить их открыть тайные кладовые. В противном случае не пройдет и месяца, как горожане съедят всех кошек и собак, и что потом? Генерал устало хрустнул шеей. Потом Чжи Чжун окажется в ловушке вместе с миллионом голодающих горожан. Даже представить страшно.

Оставалось только надеяться, что монголы не будут ждать под стенами города всю оставшуюся жизнь. Чжи Чжун полагал, что они устанут от осады и отправятся к другим городам, не столь хорошо укрепленным. Радуясь, что никто, кроме рабов, не видит его слабости, командующий потер глаза. Честно говоря, он еще никогда столько не работал, сколько в последнее время. Он почти не спал, и даже в редкие минуты отдыха ему грезились военные планы и стратагемы. Предыдущей ночью Чжи Чжун вообще не ложился — был на стене, с лучниками.

Генерал слегка усмехнулся, вспомнив, как разбили осадные машины монголов. Жаль, что в ту минуту он не видел лица хана. Может, созвать министров на совет? Нет, решил генерал-регент, он не будет собирать советников до тех пор, пока в их взглядах не останется ничего, кроме уважения и страха. Пусть закончат этот день, думая о том, как он, Чжи Чжун, развеял ореол непобедимости, созданный вокруг монгольского хана.

Чжи Чжун отошел от окна и темными коридорами отправился в купальню покойного императора Вэя. У двери он помедлил, вздохнул. Рабы уже подогрели воду для ежевечернего ритуала. Генерал еще раз хрустнул затекшей шеей, предвкушая избавление от дневных забот.

Пока рабы с привычной расторопностью раздевали генерала, он глядел на двух юных девушек у бассейна. Они ждали Чжи Чжуна, чтобы умастить его тело. Он мысленно воздал хвалу покойному императору за хороший вкус в выборе невольниц. Сыну Вэя придется ждать еще несколько лет, прежде чем он сумеет оценить их прелести по достоинству.

Чжи Чжун медленно погрузился в воду, наслаждаясь ощущением простора в огромном зале с высокими потолками. Под журчание воды девушки мягкими мочалками намылили генерала, и его усталость исчезла. Нежные прикосновения возбудили Чжи Чжуна, и он вытащил одну рабыню из бассейна, уложил спиной на прохладные плитки. Соски девушки сразу же затвердели от холода, горячая вода омывала ее ноги до колен. Чжи Чжун молча овладел ею. Руки вышколенной рабыни скользили по генеральскому телу, она постанывала под тяжестью человека, который правил городом. Какое-то время другая невольница наблюдала за любовной игрой с бесстрастным интересом, затем начала мылить генералу спину, прижимаясь к нему грудью. Закрыв глаза, Чжи Чжун глубоко вздохнул от удовольствия, взял руку девушки и направил туда, где тела сливались, чтобы она почувствовала, как он проникает в лоно ее подруги. От умелых прикосновений девушки генерал улыбнулся. Пока его напряженное тело ритмично двигалось, мысли стали спокойнее, а разум — яснее. «Не так уж и плохо быть правителем Яньцзина», — подумал генерал.

Спустя три ночи после того, как цзиньцы уничтожили монгольские катапульты, два человека незаметно спустились с городских стен по веревкам и бесшумно спрыгнули на землю. Стражники тотчас втянули веревки наверх.

С трудом сдерживая волнение, один из двоих взглянул в темноте на другого. Ему не нравилась компания убийцы, и он с нетерпением ждал, когда их пути разойдутся. Самому лазутчику предстояло заняться тем, чем он промышлял еще при императоре Вэе: он с удовольствием представлял, как спрячется среди соотечественников, перешедших на вражескую сторону. По его мнению, предатели заслуживали смерти, но он решил, что будет улыбаться и работать наравне с ними, пока не соберет сведения. Лазутчик считал, что его ремесло не менее важно, чем служба воинов, несущих дозор на стенах. Генералу-регенту нужна любая информация о племенах.

Лазутчик не знал имени убийцы, скорее всего, тот тоже держал его в секрете. Человек, одетый в черное, не проронил ни слова, когда стоял на стене рядом с лазутчиком. Тот не удержался от соблазна и краем глаза подсмотрел, как убийца проверяет свои орудия смерти. Наверняка Чжи Чжун отдал немало золота за службу, выполнение которой будет стоить жизни самому убийце.

Было странно ползти по-пластунски рядом с человеком, который не выказывал страха перед лицом близкой смерти. Лазутчик слегка вздрогнул. Он не хотел бы поменяться местами со своим спутником; он даже не представлял себе ход его мыслей. Что может вдохновить на столь фанатичное повиновение? Какими бы опасными ни были его прошлые задания, лазутчик всегда надеялся вернуться домой, к хозяевам.

В черной одежде убийца казался чуть плотнее тени. Его спутник знал: даже если он осмелится задать шепотом вопрос, ответа все равно не получит. Убийца сосредоточился, собственная жизнь ему уже не принадлежала. В полном молчании два человека шагнули в маленькую деревянную лодку и, отталкиваясь шестами, переплыли ров. За веревку, привязанную к корме, плоскодонку сразу же оттащили назад и спрятали, а может, затопили. На берегу не осталось ни единого следа, который вызвал бы подозрение утром.

Раздалось позвякивание конской сбруи, и двое припали к земле. Монгольские дозорные славились бдительностью, однако даже они не могли проверить каждое озерцо тьмы. Вдобавок воины не ждали, что кто-то попытается тайно проникнуть в улус. Лазутчик знал, где цзиньские перебежчики поставили свои юрты, бессовестно скопировав дома новых хозяев. А вдруг его обнаружат и убьют? Лазутчик отогнал эту мысль — он ведь понимал, на что идет, и надеялся на свою ловкость. Он снова бросил взгляд на убийцу, и в этот раз спутник повернул к нему голову. Цзинец поспешно отвел глаза. Он с детства слышал о секте убийц, о людях, которые днями напролет практикуются в искусстве убивать. У них нет понятия о воинской чести. Сам лазутчик не раз притворялся воином и знал, что это такое. Внезапно им овладело презрение к человеку, который живет только для того, чтобы приносить смерть. Лазутчик видел, как убийца прячет в одежде пузырьки с ядом, заметил петлю-удавку, обвивавшую его запястье.

Рассказывали, что убитые приверженцами страшного культа есть не что иное, как жертвы их жестоким и злобным богам, а смерть самого убийцы — главное доказательство веры, обеспечивающее перерождение в высшем мире. Лазутчик недовольно поежился от мысли, что по роду службы вынужден сталкиваться с подобными злодеями.

Цокот копыт затих вдали, и лазутчик вздрогнул, почувствовав легкое прикосновение. Удивленно посмотрел на спутника, когда тот сунул ему в руку маленький липкий сосуд, воняющий прогорклым бараньим жиром.

— Намажься, — прошептал убийца. — От собак.

Лазутчик понял, посмотрел на спутника. Тот уже бесшумно шагал прочь, мгновение — и черный силуэт исчез в темноте. Втирая жир в кожу, шпион благодарил предков за нежданный подарок. Он решил было, что убийца проникся к нему жалостью, но потом понял: тот просто не хотел, чтобы на лай собак сбежался весь улус, боялся не успеть сделать свое дело. Лазутчику стало стыдно — как же он сам не подумал? Ну и ладно, лишь бы обошлось без других неожиданностей.

Собравшись с духом, цзинец встал и пошел в темноту, к цели, которую наметил еще при свете дня. Теперь, в отсутствие мрачного спутника, уверенность вернулась к нему. Еще немного — и он окажется среди цзиньских перебежчиков, будет с ними смеяться и болтать, словно со старыми знакомыми. Лазутчик уже выполнял подобное задание, когда император поручил проверить, верен ли ему губернатор одной из провинций. Внезапно лазутчик понял, что нужно добраться до места прежде, чем убийца нанесет удар, иначе его самого поймают. Он торопливо зашагал по спящему улусу, окликнул воина, который вышел помочиться. Тот сонно пробормотал приветствие на своем гортанном языке, не заботясь, поймут его или нет. Собака подняла голову, но только тихо заворчала, почуяв запах жира. Лазутчик улыбнулся, незаметный в темноте. Он пришел.

Убийца неслышной тенью скользил по спящему улусу, приближаясь к огромному ханскому шатру. Правитель монголов — настоящий глупец, если о том, что он здесь живет, знают все, включая стражников на стенах Яньцзина. Подобную ошибку совершают раз в жизни, видно, хану ничего не известно о Черном тонге. Убийца не думал о том, вернутся ли монголы к родным степям и горам, когда хан умрет. Ему было все равно. На специальной церемонии учитель вручил ему свиток, перевязанный черной шелковой лентой. Теперь его жизнь ему не принадлежит: что бы ни случилось, он никогда не вернется к своим братьям. И живым в руки монголов не дастся, убьет себя сам, чтобы не раскрыть тайны учения. Убийца сжал губы в мрачном предвкушении. Он исполнит обет. Монголы — простые пастухи, которые неплохо управляются с луками, но что они могут сделать против человека его умений? Пожалуй, немного чести — быть избранным для убийства хана этих смердящих дикарей. В следующую секунду убийца отогнал ненужные мысли. Его честь в том, чтобы повиноваться, и в идеальной смерти.

Никто не заметил, как убийца добрался до белевшей в темноте ханской юрты. Он пополз вокруг нее, высматривая кебтеулов — ночных стражей. Заметил двоих. Убийца слышал их дыхание, воины стояли молча, скучали и ждали, когда их придут сменить. Со стен Яньцзина было невозможно разглядеть все подробности, и он не знал, сколько раз за ночь меняют караул. Нужно действовать быстро, ведь он принес сюда смерть.

Убийца замер, наблюдая, как один из воинов пошел вокруг ханской юрты. Монгол совсем забыл о бдительности и когда понял, что в тени кто-то прячется, было уже поздно. Удавка обвила шею, впилась в горло, оборвав крик. Только хрип вырвался из открытого рта, и второй кебтеул спросил что-то шепотом, не подозревая об опасности. Убийца осторожно опустил труп на землю, прижался к краю повозки и покончил со вторым воином, едва тот подошел поближе. Монгол умер почти беззвучно, убийца бросил его тело, подошел к лестнице и поднялся к юрте. Ни одна ступенька не скрипнула под тяжестью невысокого худощавого цзиньца.

В темноте раздавалось размеренное дыхание человека, погруженного в глубокий сон. Больше никого в юрте не было. Убийца неслышно подполз к низкому ложу, осторожно наклонился над спящим. Вытащил острый кинжал с лезвием, покрытым жирной сажей, — чтобы случайно не блеснуло.

Опустил руку, чувствуя ровное дыхание, нащупал рот. Спящий дернулся, и убийца быстро полоснул его клинком по горлу. Стон оборвался, не успев прозвучать, и бьющееся в агонии тело замерло. Убийца дождался, пока в юрте воцарится тишина, стараясь не вдыхать смрад от вскрытых внутренностей. В кромешной тьме было невозможно разглядеть лицо убитого, он ощупал его руками и нахмурился. От человека пахло не так, как от воинов снаружи. Ладони убийцы дрожали, когда он прикоснулся к открытому рту, глазам, тронул волосы.

Нащупав смазанную маслом косичку, характерную для цзиньцев, убийца выругался. Наверняка перед ним слуга — предатель, который заслужил смерть за то, что продался монголам. Убийца сел на пятки рядом с ложем, решал, что предпринять. Хан наверняка где-то неподалеку. Вокруг самой большой юрты стоит много юрт поменьше. В одной из них скрывается человек, который ему нужен. Убийца собрался с силами, повторил приносящую успокоение мантру. Он еще не заработал право на смерть.