Книга: Повелители стрел
Назад: ГЛАВА 18
Дальше: ГЛАВА 20

ГЛАВА 19

В городе Баотоу было тихо, когда Чен И приветствовал Чингиса у себя дома. Хана сопровождал Хо Са, и Чен И поклонился ему, признавая, что обещание выполнено.
— Добро пожаловать в мой дом, — произнес Чен И на языке кочевников и поклонился еще раз. Он впервые встретился с Чингисом лицом к лицу.
Чингис был намного выше цзиньца, похоже, даже верзила Хасар уступал брату в росте. Чен И сразу же почувствовал в этом человеке в доспехах и с мечом удивительную внутреннюю силу. Ответив на приветствие кивком, Чингис вошел во внутренний двор. Чен И поспешил вперед, чтобы показать дорогу, и не обратил внимания на взгляд Чингиса, которым тот оценивающе окинул огромную крышу. Хо Са и Тэмуге рассказывали Чингису о своем пребывании в Баотоу, и ему хотелось увидеть своими глазами, как живут богатые горожане. Набравшись решимости, Чингис перешагнул порог.
Город опустел, даже нищие куда-то делись. Жители Баотоу позакрывали дома от кочевников, которые бродили по улицам, заглядывали в ворота и смотрели, чтобы стащить. Чингис велел не грабить население, но воины решили, что к запасу рисового вина приказ не относится. Еще им приглянулись фигурки домашних божеств. Справедливо рассудив, что обереги лишними не бывают, монголы забирали все мало-мальски могущественные на вид статуэтки.
Воины из охраны Чингиса, кешиктены, остались ждать у ворот, хотя на самом деле хан мог бы смело ходить по городу в одиночку. Единственную опасность представляли люди, которые повиновались ему с полуслова.
Чен И старался не выказывать волнения, пока Чингис ходил по дому, рассматривая убранство. Хану, похоже, было не по себе, и Чен И не знал, как начать разговор. Он отослал своих людей и слуг, и дом выглядел непривычно пустым.
— Я рад, что тебе пригодился каменщик, — наконец нарушил молчание коротышка.
Чингис рассматривал черную лакированную вазу и ничего не ответил. Затем поставил безделушку на место. Хан был слишком велик для комнаты, казалось, в любую минуту он может задеть головой балку и обрушить весь дом.
«Это людская молва сделала его могучим, в жизни он не такой», — сказал себе Чен И.
Тут бледно-желтые глаза Чингиса уставились на него, и у коротышки похолодело внутри. Хан провел пальцем по вазе, по изображениям людей в саду, затем повернулся к хозяину:
— Не бойся меня, Чен И. Хо Са говорит, что ты сумел многого добиться своими силами, у тебя ничего не было, однако ты выжил и разбогател.
Чен И бросил взгляд на тангутского воина. Тот сохранял бесстрастное выражение лица. Впервые в жизни Чен И растерялся. Ему обещали город, но он не знал, сдержит ли великий хан слово. Коротышка понимал: когда ураган сносит твой дом, тебе остается только пожать плечами и смириться с судьбой. Сейчас он чувствовал то же самое. Все правила, которые он знал, сметены. Одно слово монгольского хана — и Баотоу сотрут с лица земли.
— Да, я богатый человек, — признал Чен И.
Он не успел договорить, почувствовав на себе заинтересованный взгляд Чингиса. Монгол вновь взял вазу, начал крутить в разные стороны. В его руках она казалась еще более хрупкой.
— А что такое богатство, Чен И? Ты человек города, улиц и домов. Что ты ценишь? Вот это?
Чингис говорил быстро, однако Чен И успел собраться с мыслями, пока Хо Са переводил. Коротышка благодарно посмотрел на воина.
— Потребовалась тысяча часов, чтобы сделать эту вазу, повелитель. Когда я смотрю на нее, мое сердце радуется.
Чингис вертел безделушку в руках. Похоже, ответ хозяина дома его разочаровал, и Чен И снова бросил взгляд на Хо Са. Тот поднял брови, показывая, что нужно говорить дальше.
— Но богатство не в этом, повелитель, — продолжил Чен И. — Я голодал и потому знаю цену пищи. Я замерзал и теперь ценю тепло.
Чингис пожал плечами.
— Овцам тоже это знакомо. У тебя есть сын?
Он знал ответ, однако ему хотелось понять человека, чей мир был не похож на его собственный.
— У меня три дочери, повелитель. Моего сына убили.
— Тогда зачем тебе богатство, Чен И?
Чен И успокоился. Он не знал, к чему клонит Чингис, но ответил честно:
— Чтобы отомстить, повелитель. Богатство — это возможность поразить врагов. Это люди, которые убьют за меня или сами пойдут на смерть. Жена и дочери — вот мое богатство.
Чен И осторожно взял вазу из рук Чингиса и бросил ее на пол. Ваза разбилась вдребезги, осколки разлетелись по полированному полу.
— А все остальное ничего не стоит, повелитель.
Чингис ухмыльнулся. Хасар был прав, когда сказал, что Чен И не из тех, кого можно запугать.
— Наверное, если бы я родился в городе, жил бы как ты, Чен И. Правда, на твоем месте я бы не доверял моим братьям.
Чен И не ответил, что доверяет лишь Хасару. Впрочем, Чингис, похоже, прочитал его мысли.
— Хасар хорошо о тебе отзывался. Я не отступлю от слова, которое он дал от моего имени. Баотоу — твой. Для меня он всего лишь шаг на пути к Яньцзину.
— Благодарю тебя, повелитель, — ответил Чен И, сдержав вздох облегчения. — Не выпьешь ли со мной вина?
Чингис кивнул, напряженность исчезла, и Хо Са почувствовал себя свободнее. Чен И оглянулся, тщетно отыскивая взглядом слугу. Вспомнив, что отослал всех людей, сам принес чаши, под его ногами хрустели осколки драгоценной вазы, некогда украшавшей покои императора. Дрожащими руками налил три чаши вина, и только после этого Чингис сел. Хо Са, звеня доспехами, занял другое кресло. Поймав взгляд коротышки, Хо Са едва заметно кивнул, словно показывая, что Чен И выдержал испытание.
Чен И понимал: раз Чингис решил принять приглашение хозяина дома, значит, ему что-то нужно. Коротышка внимательно посмотрел на темное плоское лицо гостя, когда тот принял чашу с вином, и вдруг до него дошло, что хан тоже не знает, как начать разговор.
— Должно быть, Баотоу кажется тебе маленьким, повелитель, — рискнул Чен И, когда Чингис отхлебнул рисового вина и замер, определяя, нравится ему новый вкус или нет.
— Раньше мне не доводилось бывать в городах, я их только сжигал, — признался Чингис. — Для меня непривычно, что здесь такая тишина.
Он допил вино и налил себе еще, предложив бутыль сначала Чен И, а потом Хо Са.
— Пожалуй, еще одну чашу, и хватит. Вино слишком крепкое, а мне нужна ясная голова, — ответил Чен И.
— Кобылья моча, — фыркнул Чингис. — Впрочем, мне нравится: хорошо согревает.
— Повелитель, я велю доставить сто бутылей вина тебе в лагерь, — торопливо пообещал Чен И.
Хан монголов посмотрел на него из-за края чаши и кивнул:
— Ты щедрый человек.
— Это совсем немного в обмен на мой родной город, — сказал Чен И.
Чингис, похоже, расслабился, услышав слова Чена И, откинулся на спинку кресла.
— Ты умен, Чен И. Хасар сказал, что ты правил Баотоу даже тогда, когда здесь были императорские воины.
— Он слегка преувеличил, повелитель. Моя власть простиралась не дальше простых людей — портовых грузчиков и торговцев. У вельмож совсем другая жизнь, и мне лишь изредка удавалось на нее повлиять.
Чингис хмыкнул. Ему не нравилось сидеть в доме, который окружали тысячи подобных строений. Он почти физически ощущал давление огромной человеческой массы. Хасар прав — для того, кто вырос на свежем воздухе степей, город пахнет омерзительно.
— Значит, ты ненавидишь вельмож? — спросил Чингис.
Вопрос был не случайный. Чен И ответил не сразу. У кочевников не существовало нужных слов, и потому он заговорил на своем родном языке, попросив Хо Са переводить.
— Большинство вельмож так далеки от меня, что я о них и не думаю, повелитель. Но их судьи требуют соблюдения императорских законов, которые для знати не писаны. Если украду я, мне отрубят руки или забьют палками. А вот если у меня украдет вельможа, справедливости не дождешься. Забери он моих детей — я и тогда ничего не смогу сделать.
Чен И терпеливо ждал, пока Хо Са переведет его слова хану, и по пристальному взгляду Чингиса понял, что выдал свои истинные чувства.
— Да, я их ненавижу, — подтвердил он.
— Въезжая в город, я заметил на воротах казарм десятка два или три повешенных, — сказал Чингис. — Твоя работа?
— До твоего прихода, повелитель, я отдал старые долги.
Чингис кивнул и вновь наполнил обе чаши.
— Настоящие мужчины всегда возвращают долг. И много здесь таких, кто думает, как ты?
Чен И горько улыбнулся.
— Всех не сосчитать, повелитель. Цзиньских вельмож совсем немного, а власти у них куда больше, чем людей. Без войска у них бы ничего не было.
— Если вас больше, почему вы не подниметесь против них? — поинтересовался Чингис, движимый любопытством.
Чен И вздохнул и снова заговорил по-китайски, быстро и горячо:
— Из пекарей, каменщиков и лодочников не сделаешь воинов, повелитель. При малейших признаках неповиновения вельможи безжалостно расправляются с чернью. В прошлом люди пытались что-то сделать, но среди них было много доносчиков. Стражники хватали всех, у кого находили оружие. Если жители какого-нибудь города поднимали восстание, об этом сразу же сообщали императору, он посылал туда свое войско, и весь город сжигали дотла. Я слышал, что это было не так давно.
Коротышка замолчал. Пока Хо Са переводил, ему пришло в голову, что хан вряд ли сочтет действия императорских войск жестокостью. Чен И хотел было поднять руку и остановить Хо Са, однако сдержался. Как бы то ни было, Баотоу пощадили.
Чингис как зачарованный слушал Чена И, прикидывал. Он силой заставил племена объединиться, стать одним народом, но мысль о единении не радует людей, подобных Чену И, по крайней мере пока. Может, цзиньский император и управлял всеми городами, да только они не видели в нем вождя, не чувствовали себя частью его клана. Всю императорскую власть присвоили вельможи. А Чен И ненавидит их за высокомерие, богатство и вседозволенность. Это может пригодиться.
— Они обратили жадный взгляд и на моих людей, Чен И, — сказал он. — Мы стали единым народом, чтобы противостоять цзиньским вельможам. Нет: чтобы сокрушить их навсегда.
— И ты будешь править так же, как они? — спросил Чен И, не сдержав горечи.
Внезапно он понял, что говорит с ханом слишком откровенно. Испытующий взгляд желтых глаз не давал хитрить и лукавить. Однако великий хан рассмеялся, к облегчению Чена И.
— Я еще не думал о том, что произойдет после сражений. Возможно, сам стану императором. Разве это не право завоевателя?
Чен И сделал глубокий вдох и только потом ответил:
— Да, но будет ли твой самый слабый воин вести себя как повелитель среди тех, кого вы покорили? Будет ли он насмехаться над людьми и брать то, чего не заработал?
Чингис посмотрел на него.
— Ваши вельможи принадлежат к императорской семье? Если ты спрашиваешь, будет ли моя семья брать то, что захочет, я отвечу: да. Сильные правят, Чен И, а слабые только мечтают о власти.
Хан замолчал, пытаясь понять Чена И.
— А ты бы хотел, чтобы я ограничил своих людей глупыми правилами? — спросил Чингис.
Чен И еще раз глубоко вдохнул. Всю жизнь он провел среди доносчиков и лжи, защищаясь и всячески отдаляя тот день, когда императорские войска изгонят его из города. Этот день так и не настал. А он, Чен И, сейчас сидит лицом к лицу с человеком, с которым можно разговаривать без обиняков. Кто знает, представится ли еще такая возможность?
— Я понимаю тебя, повелитель. А скажи, перейдет ли право власти к их сыновьям и внукам, еще дальше? Если через сто лет слабый, но жестокий человечишка убьет мальчика, неужели никто не посмеет возмутиться только потому, что в убийце — твоя кровь?
Чингис сидел не шевелясь. Прошло довольно много времени, прежде чем он покачал головой.
— Я ничего не знаю о цзиньских вельможах. Что касается моих сыновей, им суждено править после меня, если у них достанет сил. Возможно, через сто лет власть по-прежнему будет у моих потомков, и они станут такими же, как вельможи, которых ты презираешь. — Хан пожал плечами и осушил чашу с вином. — Большинство людей похожи на овец, — продолжил Чингис. — Они не такие, как мы. — Он жестом пресек ответ Чена И. — Сомневаешься? Кто в этом городе мог сравниться с тобой в могуществе и влиянии еще до того, как пришел я? Многие не хотят и не могут быть вождями даже в мыслях — боятся. А для людей, похожих на нас с тобой, нет большей радости, чем мысль, что помощи ждать неоткуда. Решения принимаем только мы.
Он взмахнул чашей. Чен И распечатал залитое воском горлышко очередной бутыли, вновь налил всем вина. Молчание затянулось, стало напряженным. К удивлению Чингиса и Чена И, его нарушил Хо Са.
— У меня есть сыновья, которых я не видел три года, — сказал тангут. — Когда они вырастут, то станут воинами, как я. Люди, узнав, что они мои дети, будут ожидать от них большего, чем от тех, кого никто не знает. Они быстрее продвинутся по службе. Меня это радует, я готов вынести любые тяготы, лишь бы так все и было.
— Твои сыновья-воины никогда не станут вельможами, — возразил Чен И. — Потомок знатного рода пошлет их на верную смерть, чтобы вытащить из огня, скажем, такую вазу, как я сегодня разбил.
Чингис нахмурился, представив себе эту картину.
— Ты хочешь, чтобы все были равны?
Чен И пожал плечами. Его мысли путались от выпитого. Не отдавая себе отчета, он заговорил на родном языке:
— Я не глупец: понимаю, что император и его родные не подчиняются законам. Все законы исходят от него самого и его войска. Правила писаны для простых смертных, а не для императора. Но все остальные, тысячи прихлебателей, которые кормятся из императорских рук, — почему они считают, что могут безнаказанно убивать и грабить?
Он допил вино, пока Хо Са переводил, кивая, словно соглашаясь со словами коротышки.
Чингис потянулся, разминая затекшую спину, и впервые пожалел, что рядом нет Тэмуге. Уж он бы поспорил с Ченом И! Чингис явился к цзиньцу, чтобы поговорить с ним и понять странную породу людей, живущих в городах. Но от беседы с Ченом И у него голова пошла кругом.
— Когда мой воин хочет жениться, — сказал Чингис, — он находит врага, убивает его и забирает его скот и другое имущество. Затем отдает лошадей и баранов отцу девушки. Разве это воровство и убийство? Если я запрещу воинам так поступать, они потеряют силу.
Хан уже слегка опьянел, стал благодушен и еще раз наполнил три чаши вином.
— А воин может отобрать все у своих соплеменников? — спросил Чен И.
— Нет. Иначе он станет изгоем, недостойным даже презрения, — ответил Чингис, уже понимая, к чему клонит коротышка.
— А какое племя сейчас твое? После того, как ты их объединил? — поинтересовался Чен И, подавшись вперед. — И что ты станешь делать, когда завоюешь все цзиньские земли?
У Чингиса закружилась голова. Он действительно запретил своим воинам угонять скот друг у друга и велел им дарить семье невесты лошадей и овец из собственных стад. Правда, пока непонятно было, долго ли продержится этот запрет. Чен И предлагал пойти еще дальше и распространить приказы хана по всей огромной Цзиньской империи.
— Я подумаю, — ответил Чингис слегка заплетающимся языком. — Дело слишком серьезное, так сразу не решишь. — Он улыбнулся и продолжил: — Тем более что цзиньский император пока цел и невредим в своей столице, а мое войско — в самом начале пути. Может, к следующему году от меня останутся только кости.
— Или ты уничтожишь вельмож вместе с их крепостями и городами, — добавил Чен И. — Тогда можно будет все изменить. Ты весьма дальновидный человек. Я понял это, когда твое войско пощадило Баотоу.
Чингис покачал головой и посмотрел на хозяина дома затуманенным взглядом.
— Мое слово крепче железа, что бы ни случилось. Но если бы не уцелел Баотоу, я бы пощадил какой-нибудь другой город.
— Объясни: почему? — потребовал Чен И.
Взгляд хана стал жестким.
— Города не покорятся, не получив выгоды. — Хан поднял кулак. Чен И как зачарованный смотрел на него. — Пойми, я угрожаю им кровопролитием и жестокой смертью. Что может быть страшнее? Когда мы ставим красный шатер, жители города понимают, что все мужчины будут убиты. Черный шатер означает, что пощады не будет никому. — Хан снова покачал головой. — Предложи я им только смерть — и они будут сражаться до последнего человека. У них не останется выбора.
Он стукнул кулаком по столу и взял чашу, которую дрожащими руками наполнил Чен И.
— Если я пощажу хотя бы один город, по стране пойдет слух, что жителям вовсе не обязательно сражаться. Они могут сдать город без боя, как только увидят белый шатер. Поэтому я пощадил Баотоу. Поэтому ты еще жив.
Чингис вдруг вспомнил, что есть еще одна причина, по которой он хотел встретиться с коротышкой. Ум Чингиса, казалось, утратил привычную остроту и ясность, и хан пожалел, что выпил слишком много.
— У вас в городе есть карты? Карты восточных земель Цзинь?
Чен И вдруг застыл, потрясенный. Внезапно он понял, что перед ним великий завоеватель, которого не остановят ни слабовольные вельможи, ни их войска, погрязшие в пороках. Коротышка вздрогнул, представив будущее, объятое пламенем.
— В городе есть библиотека, — слегка запинаясь, произнес он. — Таких, как я, туда не допускали. Полагаю, воины не успели ее уничтожить перед отступлением.
— Мне нужны карты, — сказал Чингис. — Ты поможешь их найти? Поможешь мне уничтожить твоего императора?
Чен И пил наравне с ханом, его мысли затуманились и беспорядочно кружились. Он вспомнил о своем сыне, повешенном по приказу вельможи, который не удостоил бы и взглядом человека низкого происхождения. «Пусть мир изменится, — подумал коротышка. — Пусть они все сгорят».
— Он не мой император. Все в этом городе — твое, повелитель. Я сделаю, что смогу. Если тебе нужны писцы, чтобы записать новые законы, я пришлю их.
Чингис пьяно кивнул.
— Ох уж это письмо! Оно ловит слова, — мрачно заметил хан.
— Только помогает им обрести плоть и сохраниться на долгие годы.

 

На следующее утро Чингис проснулся с жуткой головной болью и целый день провел в юрте. Выходил он исключительно опустошить разбушевавшийся желудок. Хан не слишком хорошо помнил, что было после шестой бутылки вина. Впрочем, слова Чена И постепенно всплывали в памяти, и позже он обсудил их с Хачиуном и Тэмуге. До сих пор его народ подчинялся лишь закону хана, и это означало, что только один-единственный человек имеет право вершить суд. В сложившихся обстоятельствах Чингис должен был бы проводить все дни напролет, разрешая споры и наказывая виновных, чего ему совсем не хотелось. Однако возвращать власть мелким ханам он тоже не желал, понимая, что они могут выйти из повиновения.
Наконец Чингис отдал приказ трогаться с места. Воинам было странно покидать город, не видя за собой пламени пожарищ. Чен И снабдил монголов картами цзиньских земель, куда более подробными, чем все, которые им попадались раньше. Сам Чен И остался в Баотоу, зато Лян согласился сопровождать Чингиса в Яньцзин. Похоже, каменщик рассматривал крепостные стены императорской столицы как вызов, брошенный его смекалке, потому и предложил хану свои услуги, прежде чем тот успел что-либо сказать. Пока Ляна не было, сын прекрасно справлялся с его работой, и Чингис втайне подозревал, что каменщику приятнее присоединиться к войску завоевателей, чем отойти от дел и тихо сидеть дома.
Великое монгольское нашествие на Цзинь продолжалось, кибитки и повозки медленно двигались вперед в окружении десятков тысяч всадников, ждущих любой возможности заработать одобрение командиров. Чингис разрешил отправить гонцов из Баотоу в другие города на пути к горам на западе от Яньцзин, и это решение сразу принесло плоды. Императорские воины ушли из Хух-Хото; оставшись без поддержки, жители сдали город без единого выстрела, а затем отправили Чингису две тысячи юношей — обучаться искусству осады городов и владения пикой. Чен И первым послал к монголам лучших молодых людей Баотоу для пополнения войска. У цзиньцев не было лошадей, Чингис определил их к Арслану в пехоту, и они безропотно подчинились.
Императорские войска, стоявшие в Цзинине, отказались выполнить приказ об отступлении, и город не открыл ворота завоевателям. На третий день у крепостных стен поставили черный шатер, и Цзинин сожгли дотла. После этого покорились три города. Молодых и сильных юношей монголы забрали в плен, гнали как баранов. В войско их не взяли — опасались, что монголов будет меньше, чем цзиньцев. Чингис не мог оставить их в родных местах — не хотел получить удар в спину. Люди Чингиса поторапливали огромную толпу, обессиленные пленники умирали каждый день. Дорога была усеяна телами несчастных. Ночи становились все холоднее, захваченные цзиньцы сбивались в кучу, тихо переговаривались, и в темноте над улусом разносился зловещий шепот.
Такого жаркого лета никто не помнил. Старики говорили, что зима будет морозной, и Чингис не знал, идти ли ему на столицу Цзинь или подождать еще год.
Вдали уже виднелись горы, за которыми находился Яньцзин. Время от времени монгольские воины замечали вражеских верховых дозорных и бросались за ними в погоню. У цзиньцев были хорошие лошади, но кое-кого из дозорных удалось поймать и допросить. Их рассказы добавили деталей к картине, сложившейся в мозгу Чингиса.
Однажды утром, когда ночные заморозки сковали землю, хан сидел на груде деревянных седел и смотрел на тусклое солнце. Оно слабо светило сквозь туман над крутыми зелеными скалами, закрывающими Яньцзин. По высоте они превосходили горный хребет между Гоби и Си Ся, и даже каменные кручи на родине хана были не такими впечатляющими. Однако все пойманные дозорные говорили о перевале Барсучья Пасть, и Чингис чувствовал, что его хотят туда заманить. Император собрал там огромную армию, значительно превышающую монгольское войско. Кто знает, может, у Барсучьей Пасти все и закончится, а мечты обратятся в пепел?
При этой мысли Чингис усмехнулся. Каким бы ни было его будущее, он встретит его с высоко поднятой головой и мечом наготове. Чингис будет биться, пока хватит сил. А если враги победят — что ж, жизнь свою он прожил достойно. Сердце Чингиса больно сжалось, когда он подумал о том, что в случае его гибели сыновей ждет скорая смерть. Хан отогнал печальные мысли. Сыновья сами построят свою жизнь, как он когда-то. Если их сметет ветер великих событий, значит, такова их судьба. Чингис не может защищать своих детей вечно.
В юрте за его спиной заплакал ребенок Чахэ. Чингис не знал, кто именно, сын или дочь. Хан просветлел лицом при мысли о малютке дочери. Она едва начала ходить и всякий раз, увидев отца, радостно ковыляла навстречу и утыкалась головкой в его колени. Он вспомнил, как ревновала Бортэ, заметив это нехитрое выражение привязанности, и тяжело вздохнул. Завоевывать вражеские города хану было куда легче, чем разбираться со своими женщинами или их детьми.
Краем глаза Чингис увидел Хачиуна. Тот шел к нему по тропинке, освещенной лучами утреннего солнца.
— Что, сбежал от всех сюда? — поинтересовался брат.
Чингис кивнул и хлопнул ладонью по седлам, приглашая его сесть. Хачиун устроился рядом и протянул Чингису кусок горячей баранины, завернутый в пропитанную жиром пресную лепешку. Чингис благодарно принял угощение. В воздухе уже пахло снегом. Хан с нетерпением ждал зимы.
— А где Хасар? — спросил Чингис, отрывая кусок лепешки и отправляя его в рот.
— Вместе с Хо Са учит Волчат сражаться, натаскивает их на пленных, которым раздал пики. Представляешь? Только вчера мы потеряли троих молодых воинов.
— Да, я слышал, — ответил Чингис.
Для обучения новичков Хасар использовал только маленькие группы цзиньцев. Чингиса удивляло, что лишь немногие пленники соглашались сражаться с монголами, хотя им предлагали пику или меч. Разве не лучше умереть в бою, чем в равнодушном бездействии? Он пожал плечами. Юношей нужно учить, ведь раньше племена приобретали боевой опыт в постоянных стычках друг с другом. Хасар знает, что делает, Чингис был в этом уверен.
Хачиун с кривой улыбкой следил за братом.
— Ты никогда не спрашиваешь про Тэмуге, — немного помолчав, заметил он.
Чингис нахмурился. Младший брат в последнее время вел себя странно. Хасар, похоже, вовсе с ним рассорился. По правде говоря, Чингис не понимал увлечения Тэмуге, который обложился захваченными цзиньскими рукописями и читал их даже по ночам, при свете лампы.
— Так почему ты здесь сидишь? — спросил Хачиун, меняя тему разговора.
Брат сердито фыркнул.
— Видел тех людей неподалеку?
— Да, заметил одного из сыновей хана олетов, самого старшего, — признал Хачиун — ничего не ускользало от его зоркого взгляда.
— Я велел им не подходить ко мне, пока не встану. Как только я поднимусь, они сразу же кинутся со своими просьбами и вопросами, и так каждое утро. Будут требовать, чтобы я решил, у кого больше прав на жеребенка: у хозяина кобылы или у хозяина жеребца. Потом кто-нибудь захочет, чтобы я заказал новые доспехи у мастерового, который приходится ему родственником. Их тяжбам конца-краю нет. — Чингис тяжело вздохнул. — Может, ты их задержишь, а я уйду? — с надеждой спросил он.
Хачиун улыбнулся, видя трудности брата.
— А я думал, тебя ничем не испугаешь, — сказал он. — Назначь человека, пусть разбирается. Тебе нужно обсуждать предстоящие сражения с военачальниками.
— Это я уже слышал, — неохотно кивнул Чингис. — Сам подумай, кому я могу довериться? Такой человек сразу же получит власть над всеми людьми.
Ответ пришел обоим одновременно, но первым заговорил Хачиун:
— Тэмуге с радостью возьмется за эту работу, ты же знаешь. — Чингис ничего не ответил, и Хачиун, не услышав возражений, продолжил: — Наш брат в отличие от других не станет у тебя воровать или злоупотреблять властью. Дай ему какой-нибудь титул, вроде «распорядитель торговлей», и через несколько дней он будет управлять жизнью в улусе. — Увидев, что Чингис не слишком впечатлен его доводами, Хачиун избрал другую тактику: — Может, тогда Тэмуге будет проводить меньше времени с Кокэчу.
Чингис задумался, затем посмотрел на людей, ждущих, когда он поднимется. Мысленно вернулся к разговору с Ченом И в Баотоу. В глубине души ему хотелось самому принимать все решения, но он понимал, что нужно думать о предстоящей войне.
— Ну, ладно, — неохотно произнес он. — Скажи Тэмуге, что он будет разрешать споры в течение года. Я пошлю ему троих воинов, искалеченных в боях, пусть помогают. Хачиун, нужно, чтобы один из них был твоим человеком и докладывал тебе обо всем. Нашему братцу представится немало возможностей нагреть руки. Пусть немного поживится, но я хочу знать, если он станет чересчур корыстолюбив. — Чингис помолчал, затем предупредил брата: — Не забудь передать ему, что к новой работе Кокэчу не имеет никакого отношения. — Он еще раз вздохнул. — А что будем делать, если Тэмуге откажется?
— Не откажется, — заверил Хачиун. — Он умен и изворотлив, а новое назначение даст ему власть, о которой он мечтает.
— В Цзинь есть судьи, которые следят за соблюдением законов и решают споры, — сказал Чингис, глядя вдаль. — Интересно, монголы когда-нибудь согласятся, чтобы у них были судьи?
— Не из нашего рода? — спросил Хачиун. — Только очень храбрый человек возьмется улаживать кровные распри, какой бы ни дать ему титул. Отправлю-ка я к Тэмуге еще дюжину нукеров — с наших людей станется выстрелить ему в спину, если что не так. Он ведь не их хан.
— Тэмуге защитят злые духи, поймают стрелу на лету, — усмехнулся Чингис. — Ты же слышал, как о нем говорят? Еще хуже, чем о Кокэчу. Иногда мне кажется, мой шаман сам не понимает, что наделал.
— Мы потомки ханов, брат. И правим везде, где оказываемся.
Чингис хлопнул его по спине:
— Посмотрим, согласен ли с тобой цзиньский император. Может, увидев нас, он велит своему войску сдаться.
— Значит, в этом году, брат? Зимой? Похоже, скоро выпадет снег.
— Здесь нельзя оставаться надолго, нужны хорошие пастбища. Я должен срочно принять решение. Не хочется уходить, так и не потревожив цзиньских воинов у этой Барсучьей Пасти. Во время холодов им придется туго, а мы мороза не боимся.
— Верно. Да только цзиньцы укрепят перевал, воткнут в землю острые колья, выкопают рвы… В общем, сделают все, что можно, — возразил Хачиун. — Нам будет нелегко.
Чингис пристально посмотрел на брата, и тот поспешно перевел взгляд на горы, которые им предстояло преодолеть.
— Цзиньцы слишком самонадеянны, Хачиун. Они уже допустили ошибку, позволив нам узнать, где они находятся, — сказал хан. — Они хотят, чтобы мы пошли в наступление там, где они нас ждут. Меня не остановила их стена. Войско и горы тоже не остановят.
Хачиун улыбнулся: он знал, о чем думает брат.
— Я видел, что ты послал лазутчиков в горы. Странно, если предполагается, что мы примем бой на перевале.
— Они думают, что эти горы непреодолимы, — криво ухмыльнулся Чингис. — Вдоль хребта тянется еще одна стена, но возле самых высоких пиков ее нет. Видно, цзиньцы считают их слишком опасными. — Презрительно фыркнув, хан продолжил: — Может, для цзиньских воинов они и опасны и холодны, только мы-то родились в снегу. Помню, отец выгонял меня голым на мороз, когда мне было всего восемь. Цзиньская зима для нас не помеха, и внутренняя стена — тоже.
Хачиуну тоже доводилось хныкать под дверью отцовской юрты, проситься в тепло. Многие кочевники верили, что этот старинный обычай помогает вырастить детей сильными. Хачиуну вдруг стало интересно, следует ли ему сам Чингис. Мысль еще не успела оформиться в мозгу, а Хачиун уже знал ответ. Чингис не допустит слабости в своих сыновьях, даже если сломает их, закаляя.
Чингис доел мясо с лепешкой, облизал с пальцев застывающий жир.
— Лазутчики найдут кружные тропы, огибающие перевал. Когда цзиньцы будут дрожать от холода в своих шатрах, наши воины нападут на них со всех сторон. И только тогда я поеду через ущелье, гоня перед собой их людей.
— Пленников? — уточнил Хачиун.
— Их нечем кормить, — ответил Чингис. — Но они еще пригодятся — примут вражеские стрелы и копья, предназначенные для нас. — Он пожал плечами: — Все лучше, чем голодная смерть.
С этими словами Чингис встал и посмотрел на тяжелые тучи, которые со дня на день должны были превратить равнины Цзинь в царство снега и льда. Краем глаза он заметил движение — ждущие его суда люди, увидев, что он поднялся, поспешили подойти поближе. Чингис окинул их недовольным взглядом.
— Скажи им, пусть идут к Тэмуге, — велел он брату и зашагал прочь.
Назад: ГЛАВА 18
Дальше: ГЛАВА 20