6 января 1423 года, на праздник Богоявления , в день, когда Анну де Вивре исполнится одиннадцать лет, мальчик, наконец, узнает все.

Сам прадед обещал ему это. Целый месяц после приезда правнука в замок Вивре Франсуа на все его робкие вопросы давал неизменный ответ:

– Скажу на Богоявление.

И вот оно, утро столь долгожданного дня! Холодный, ясный солнечный свет наполнил часовню замка, и священник начал мессу, восславляющую пришествие царей-волхвов к яслям новорожденного Господа.

Глядя на него, Анн де Вивре ангельски улыбался. Да и во всем облике прелестного ребенка чудилось что-то неземное. Белокурый, кудрявый и голубоглазый, он был просто восхитителен в своем широком белом плаще, расшитом золотыми лилиями. Но в этом ангелочке не наблюдалось ничего слащавого или женственного. И никакой наивности не было в его остром и живом взгляде, выдававшем ум и удивительную любознательность. Да и хрупким его не назовешь: крепыш, даже здоровяк – в свои одиннадцать лет Анн де Вивре выглядел тринадцатилетним…

Ребенок смотрел на священника, говорившего на латыни – о волхвах, о звезде, – и эти слова, эта церковь зачаровывали его. Прежде Анн жил в гораздо более пышной обстановке Орлеанского двора, однако впервые он испытывал настоящий восторг, поскольку чувствовал: все здесь имеет к нему самое непосредственное отношение.

Анн де Вивре сознавал, что в свои одиннадцать лет почти ничего о себе не знает. Он не мог помнить матери, умершей через несколько дней после его рождения. Едва ли больше знаком был ему отец, убитый в битве при Азенкуре: ребенку исполнилось тогда всего три года. В Блуа, у герцогов Орлеанских, воспитанием мальчика занимался Изидор Ланфан, оруженосец его отца, но преданный слуга не хотел говорить с Анном о его семье, оставляя эту заботу его прадеду, Франсуа де Вивре: дескать, когда настанет время отправиться к нему, тот сам все расскажет. И вот, в последний день прошлого ноября, Изидор повез мальчика сюда…

Анн отвел взор от алтаря. Кроме священника и его самого в часовне находились только двое. И первым из них был сам носитель титула с незапамятных времен, существо совершенно фантастическое: его прадед Франсуа де Вивре.

Тому минуло восемьдесят пять лет – возраст, который в представлении ребенка связывался лишь с волшебниками и императорами из прочитанных сказок. Да и сам Франсуа величавостью и внутренней мощью, несомненно, походил на них.

Белоснежные волосы, до сих пор густые и кудрявые, красивой волной ниспадали на шею. У старца было очень мало морщин, его черты сохранили совершенную правильность, а глаза – яркую синеву. Даже не слишком наблюдательный человек заметил бы, что они с Анном поразительно похожи.

Одетый в скромное серое платье Франсуа де Вивре был высок ростом, безупречно прям и выглядел внушительным, словно статуя. Но он не подавлял, не нагонял страха. В складке его губ, в блеске глаз таилось что-то лукавое – признак высшей мудрости. Чувствовалось, что этот человек достиг великого знания, но сохранил чувство меры и человечность. Знакомство с истиной отнюдь не отдалило его от прочих людей, но, напротив, сделало снисходительным к их ошибкам и готовым прийти на помощь чужому невежеству.

Второго из присутствующих на богослужении Анн, наоборот, знал очень хорошо, поскольку провел с ним практически всю жизнь. Это был Изидор Ланфан.

Видясь с ним каждодневно, мальчик почти перестал обращать на него внимание. Однако тридцатичетырехлетний Изидор ни в коей мере не являлся заурядным человеком. Хорошо сложенный, с сильными руками и ногами, с мужественным загорелым лицом и открытым взором, он внушал доверие с первого же взгляда.

Оставаясь грозным бойцом, Изидор Ланфан отнюдь не пренебрегал изяществом и хорошими манерами. За длительное время, проведенное при Орлеанском дворе, он вполне усвоил его дух и отлично умел держать себя. Несмотря на простонародное происхождение, Изидор был представителен, словно паж старинного рода. С удивительной непринужденностью он носил красно-черное одеяние – цвета Вивре.

Анн снова посмотрел в сторону алтаря. Тот, кто пел мессу, скоро станет его наставником. Постижение книжной премудрости, равно как уроки владения оружием и верховой езды, начнутся только завтра. Пока Франсуа де Вивре дал своему правнуку отсрочку.

Анн, которого книги влекли не меньше, чем кони и оружие, исподтишка приглядывался к священнодействующему монаху. Будет ли тот столь же хорошим учителем, как ученые клирики Блуаского замка? Удовлетворит ли его ненасытную жажду знаний? Сделает ли его искусным в латыни и французском языке, о чем мальчик так мечтал?

Когда Франсуа де Вивре призвал молодого монаха для обучения своего наследника, он тоже задавался этими вопросами – и ответил на них утвердительно.

Того звали брат Тифаний, и было ему двадцать пять лет. Его, сироту из деревни Вивре, в самом юном возрасте приняли к себе монахи аббатства Мон-Сен-Мишель. Мальчик тотчас же проявил замечательные способности к учебе. А поскольку подобрали его на Богоявление, то и назвали так, как обычно именуют всех рожденных в этот день, Тифанием, и с тех пор другого имени у него не было.

Последнее обстоятельство определило выбор Франсуа. Человек, оказавшийся под покровительством того же самого святого праздника, что и Анн, обязательно должен иметь с ним какое-то сходство. Франсуа де Вивре верил в силу дня рождения и имел для этого веские основания, ведь обстоятельства его собственного прихода в этот мир были, по меньшей мере, исключительными…

У брата Тифания были красивые волосы глубокого черного цвета. Ладно скроенный, с приятным, проникновенным голосом, воспитанник аббатства Мон-Сен-Мишель казался в своем роде точным повторением Изидора Ланфана, только в образе ученого монаха. Некоторым образом это было совершенно естественно: ведь оба они приставлены к одному ученику – чтобы совершенствовать и тело его, и дух.

Месса продолжалась. Брат Тифаний говорил о путеводной звезде волхвов:

– Vidimus stellam ejus in Oriente et venimus cum mune– ribus adorare Dominum…

Анн де Вивре больше не слушал. С жадным любопытством он разглядывал витражи часовни, которые наверняка имели отношение к его роду. Однако все они изображали святого короля Людовика. Выходит, предки Вивре были лично знакомы с самой выдающейся личностью во всей истории христианства? Мальчик не осмеливался поверить, настолько это было чудесно!

Замковая часовня действительно была посвящена Людовику Святому и украшена семью витражами. Те, что слева, повествовали о жизни короля в мирное время: как он слушал поучения своей матери, Бланки Кастильской, как творил правосудие под Венсеннским дубом, как отдавал кошелек студенту, вознаграждая того за ночные занятия. Те, что справа, воспевали воинские подвиги короля: вот он садится на корабли, отправляясь в крестовый поход, вот одерживает победу при Дамьетте, вот погибает от чумы в Тунисе.

Но последний витраж, расположенный за алтарем, затмевал все прочие. На нем святой король посвящал в рыцари некоего крестоносца, рыжеволосого и рыжебородого исполина. Королевские слова «Отлично, мой лев!» были начертаны исходящими из уст Людовика. Набранный из стекол пурпурных тонов, витраж производил потрясающее впечатление. В лучах бьющего сквозь него утреннего январского солнца казалось, что он струится кровью.

Анн забылся надолго. В отличие от остальных сюжетов (кроме разве что сценки со студентом) этот эпизод из жития Людовика Святого был ему незнаком. Мальчик предположил, что бородатый крестоносец – один из Вивре, быть может, даже родоначальник…

– Цари аравийские и савские принесут свои сокровища…

Последние слова гимна застали Анна врасплох. Он и не заметил, как служба закончилась. Брат Тифаний уже собрался уходить.

Но дальнейшее удивило мальчика еще больше. Франсуа де Вивре не последовал за священником. Перекрестившись, он направился к своему правнуку. Изидор Ланфан ступал следом.

– А теперь ты узнаешь историю нашего герба.

В тоне прадеда проскальзывало нечто лукавое, словно он собирался рассказать какую-то забавную историю.

– Тебе ведь известно, каков он, не так ли?

– Да, монсеньор.

Собственно, это было практически все, что Анн знал о своей семье. Изидор Ланфан согласился сообщить ему только о гербе.

Герб де Вивре был раскроен на «пасти и песок», то есть был красно-черным, разделенным по диагонали: красное в верхней правой, черное – в левой нижней части щита.

– Взгляни на витраж за алтарем.

Франсуа де Вивре чуть повысил голос. Прежде он почти шептал, и Анна, который ловил каждое слово прадеда, это поразило еще больше.

– Запоминай все, что я скажу. Я слышал предание из уст моего собственного отца и помню его почти слово в слово. Когда он рассказал мне его, я тоже был еще ребенком. Это случилось перед тем, как он уехал на войну, с которой ему не суждено было вернуться…

Анн буквально впился глазами в огромный, сияющий кровавым светом четырехугольник за алтарем с фигурами святого короля и крестоносца. Мальчик так напрягал зрение, что вскоре ему начало чудиться, будто он и сам перенесся в те отдаленные края, в те времена, когда на земле появился его род.

– Герб де Вивре восходит к тысяча двести сорок девятому году, к крестовому походу, предпринятому святым королем Людовиком. Эд, от которого до нас дошло только имя, был простым оруженосцем у некоего рыцаря, чье прозвание также осталось неизвестным. Этот Эд, говорят, был настоящий колосс, рыжеволосый и рыжебородый. Он был великим воином. Когда его господин погиб, он покрыл себя славой во всех битвах похода…

Франсуа де Вивре взглянул на своих молчаливых слушателей – притихшего от восхищения Анна и сдержанного Изидора Ланфана. Потом продолжил рассказ тихим уверенным голосом:

– Однажды летним днем тысяча двести сорок девятого года Людовик Святой, чтобы дать своим рыцарям передышку, устроил для них охоту на львов в дельте Нила. Хотя Эд был всего лишь простым оруженосцем, ему по причине его доблести тоже позволили участвовать в той охоте. И к вечеру он сразил хищников больше, чем кто-либо другой: от его меча пало не меньше семи львов, чьи отрубленные головы он разложил перед собою на песке. Людовик Святой, окруженный военачальниками, подошел, чтобы поздравить его. «Оруженосец, за этот подвиг я сделаю тебя рыцарем. Полагаю, ты возьмешь своей эмблемой льва?» Ко всеобщему удивлению, Эд отрицательно покачал головой: «Нет, государь, мне будет довольно красно-черного щита, раскроенного на „пасти и песок“». И при виде удивления короля добавил просто, указывая на львиные головы, громоздившиеся на земле пустыни: «Вот пасти, а вот песок!» Людовик Святой громко расхохотался, дал ему оплеуху в знак посвящения и воскликнул: «Отлично, мой лев! Вот ты и рыцарь!» Эд вернулся из крестового похода невредимым. Получив во владение сеньорию Вивре, он решил, что слова Людовика Святого «Мой лев» станут боевым кличем и девизом его рода…

Франсуа умолк. Потом хитровато улыбнулся:

– Так-то вот, Анн. Наш родовой герб – твой герб – на самом деле всего лишь игра слов. Мог ли ты когда-нибудь вообразить такое?

Анн не в состоянии был произнести в ответ ни единого слова. Перед ним только что открылась самая прекрасная, самая славная, самая неожиданная из книг, и написанное в ней было его собственной историей!

Внезапно прадед отвернулся от мальчика и обратился к Изидору Ланфану:

– Вели стражникам войти!

Его голос утратил легкую насмешливость и стал серьезным, даже торжественным. Стражники, должно быть ожидавшие прямо за дверью, явились тотчас. Увидев, что они держат факелы, Анн слегка вздрогнул. Что еще ему предстоит?

Ответ не заставил себя ждать. Один из солдат опустился перед алтарем на колени. Но вовсе не для молитвы. Ребенок с удивлением заметил, что в одну из плит пола вмуровано большое железное кольцо. В следующее мгновение плиту подняли, и под ней обнаружилась крутая лестница, ведущая прямо вниз. Подняв факел, стражник без единого слова начал спускаться, а за ним – и Франсуа. Анн, которого Изидор Ланфан пропустил вперед, последовал за прадедом. Остальные стражники замыкали шествие.

Они очутились в просторном круглом зале. В стену на равном расстоянии друг от друга были вделаны железные держатели. Стражники вставили туда свои факелы, поднялись по лестнице обратно, наверх, и исчезли.

И Анн понял, что находится в усыпальнице Вивре. Подземелье было озарено факелами, и в их колеблющемся свете мальчик видел двенадцать прорубленных в стене ниш, и над каждой – щит, раскроенный на «пасти и песок». Одиннадцать были пусты, а последнюю, перед которой остановился Франсуа, закрывала мраморная плита.

Послышался голос прадеда, чуть приглушенный, раскатывающийся негромким эхом – отчего только усиливалась мрачноватая торжественность его речи.

– Это я велел построить склеп. Когда-нибудь я и сам лягу здесь, да и ты тоже… Наверху я поведал тебе об основателе нашего рода. Теперь расскажу о других Вивре, более близких к нам по времени. О тех, кого я знал.

Франсуа указал на нишу напротив. В его голосе зазвучало волнение.

– Здесь я похоронил мою жену Ариетту. Она была англичанкой. Я познакомился с нею в Лондоне. Тогда, после нашего поражения при Пуатье, я был пленником англичан… Больше сорока лет прошло с тех пор, как она покинула меня, но по-прежнему лежит здесь одна. Причина этому – война. Все Вивре, кроме наших матерей, твоей и моей, погибали в сражениях…

Франсуа остановился на мгновение, чтобы перевести дух. Ему было трудно дышать здесь, в этом спертом воздухе. В висках Анна стучало, во рту пересохло, сердце готово было выскочить из груди. Но мальчик слушал напряженно, жадно…

И снова раздался голос прадеда:

– Мой отец, твой прапрадед, пал в первой же битве, которую мы проиграли, – при Креси. Там он и погребен вместе с теми, кто познал тот же славный конец. Твоя бабка, супруга моего сына Луи, родилась в Англии. Она приняла мученическую кончину, пытаясь воспрепятствовать перевороту, свергнувшему Ричарда II: этот английский король благоволил к французам. Что касается моего сына Луи, то его смерть была поистине ужасна: бургундцы казнили его в Париже и надругались над телом…

Франсуа де Вивре закрыл глаза, словно отгоняя трагическое воспоминание. Потом окрепшим голосом продолжил:

– Твой отец Шарль, как ты знаешь, пал при Азенкуре и там же погребен. Он был почти слепым, но это не помешало ему пойти в бой, навстречу верной гибели, ради защиты своего короля, своей страны и чести собственного имени.

Франсуа повернулся к правнуку. Положил руку ему на плечо. Изидор Ланфан, стоявший в темном углу, был, по обыкновению, так неподвижен и молчалив, что ребенок и старец совершенно забыли о его существовании.

– После моего отца, после меня самого, моего сына Луи и твоего отца Шарля скоро и тебе предстоит вступить в битву. Хочешь меня о чем-нибудь спросить?

Анн отрицательно покачал головой. Однако одна странная деталь все же поразила его. И у прадеда, и у деда жены были англичанками. А ведь его собственная мать – хотя бы это он знал о ней! – носила имя Энн и тоже была англичанкой. Из поколения в поколение Вивре женились на англичанках. Как же так? Мальчик поколебался мгновение, не решаясь задать вопрос. Однако, чуть поразмыслив, он решил, что по сравнению с только что услышанным это – сущий пустяк, и предпочел промолчать.

Франсуа де Вивре перекрестился перед гробом жены и стал подниматься по лестнице. Анн и Изидор последовали за ним. Вскоре они уже вышли из часовни.

Вновь оказавшись на ярком солнце, Анн испытал настоящее облегчение. После мрачной атмосферы склепа и таинственного шепота перед витражом с его кровавым светом самый обычный легкий январский морозец показался мальчику живительным. Со всех сторон понеслись приветственные крики, и Анн, закрывший глаза, чтобы полнее насладиться свежим воздухом, только теперь заметил, что приглашенные на праздник жители деревни уже здесь и теснятся перед церковью веселой гурьбой.

От толпы отделился стражник. Он держал под уздцы белую лошадь. Таких Анн никогда прежде не видел – без единого пятнышка! Казалось, белоснежное животное сияет. Норовистая лошадка нетерпеливо пританцовывала на ходу, встряхивая прекрасной длинной гривой. Стражник подвел ее прямо к ребенку и остановился перед ним. Тот широко распахнул глаза, не осмеливаясь поверить: неужели это ему?

И это оказалось чистой правдой! Франсуа де Вивре подошел поближе.

– Вот самая красивая кобыла, какую я смог отыскать. Немного горяча, но Изидор сказал, что ты неплохой наездник.

Анн недоверчиво приблизился к великолепному животному. В этой кобылке и впрямь чувствовалось нечто диковатое. Она вздрагивала; из ноздрей на холодный воздух вырывались облачка пара.

– Она… моя?

– Твоя и ничья больше. На ней ты и поскачешь в бой – крушить врагов.

– Я одолею их, монсеньор!

– Уверен, но это не так легко. Ты должен знать, что они опасны и сильны, особенно один, который поклялся погубить тебя.

– Кто он?

– Узнаешь позже.

Анн де Вивре вытянул руку и погладил кобылу по шее. Он был восхищен, опьянен! Да, его прадед и впрямь сказочный волшебник. Вслед за такими потрясающими откровениями сделал ему еще и самый чудесный из подарков. Анн – наследник рода героев! Он отправится навстречу захватывающим приключениям. Он – белый рыцарь, защитник добра, противник черного рыцаря, сил зла, и обязательно станет победителем!

Анну безумно захотелось немедленно помчаться вскачь, до потери дыхания. Он коснулся седла:

– Дозволите, монсеньор?

– Да, но сначала ты должен дать ей имя. Выбирай хорошенько.

Анн задумался. Надлежит придумать дивному созданию поистине достойное имя. Такое, чтобы всегда напоминало ему этот незабываемый день… И вдруг он вспомнил слова молитвы, которую слышал сегодня в церкви, витая в мечтах: Vidi– mus stellam in Oriente.

– Стелла! Я буду звать ее Стеллой.

Франсуа удивленно вскинул брови, потом улыбнулся. Он вспомнил, что свою первую лошадь назвал Звездочкой. И Анн, почти не раздумывая, сказал: «Стелла». Мальчишка такой же хороший наездник, каким и сам он, Франсуа, был в том же возрасте, но Анн к тому же знает латынь. А это уже большая разница!

Анн вдруг обеспокоился:

– Вы смеетесь, монсеньор? Вам не нравится имя?

– Наоборот, очень красивое. Садись же!

Одним невероятно ловким прыжком ребенок вскочил в седло.

– Я поскачу до самого Мон-Сен-Мишеля!

Франсуа покачал головой, не переставая улыбаться.

– Нет. Нас ждет пир. Праздник пока не окончен, да и я еще не все тебе сказал.

Анн радостно вскрикнул и, сделав на Стелле круг галопом, соскочил на землю, чтобы последовать за прадедом.

В трапезном зале замка был установлен большой стол. За ним сидели около полусотни приглашенных, а прочих поселян потчевали на кухне. Анн поместился между Франсуа и Изидором, сидящим слева от его прадеда. Брат Тифаний занял место справа.

Слуги поднесли вина. Франсуа встал с кубком в руке. Анн, очень взволнованный, поскольку еще никогда не пил вина, сделал то же самое. Жидкость в его кубке была восхитительного, густого желтого цвета с янтарными отблесками. Все приглашенные тоже поднялись, и воцарилась торжественная тишина.

– Анн, мне восемьдесят пять лет, и все эти восемьдесят пять лет длится жестокая война. Я родился как раз в тот самый день, когда она началась. Нам, мужчинам рода Вивре, несмотря на всю нашу храбрость, достались в ней одни лишь поражения, унижения и смерть. Стань же первым Виврепобедителем! Отплати врагам за всех нас! Мой лев!

Полсотни глоток подхватили хором: «Мой лев!» – девиз и боевой клич рода Вивре, и Анн выпил вместе с остальными. Ему показалось, что он влил в себя жидкий огонь, и он чуть не задохнулся. Но, заметив, что все смотрят на него, из гордости сумел проглотить напиток, не поперхнувшись и даже не закашлявшись. Голова закружилась; мальчик не сел, а почти упал на свое сиденье.

Франсуа де Вивре жестом показал, что можно начинать пиршество. Слуги принесли первые блюда, завязались разговоры, и вскоре зал наполнился гулом. Франсуа склонился к своему правнуку. Теперь уже никто не мог их слышать, кроме Изидора Ланфана и брата Тифания.

– У тебя пятнадцать лет, чтобы победить, Анн. Я хочу видеть твою победу.

– Я не совсем вас понимаю, монсеньор.

– Ты и не можешь понять. Речь идет о тайне моей жизни. Сейчас я тебе открою ее.

– Монсеньор!

– Слушай меня. В наших краях есть одно поверье. Тот, кто родится в последний час ночи Всех святых, живет сто лет, а тот, кто родится в первый час Дня поминовения усопших, – лишь один день. Я появился на свет в ночь Всех святых тысяча триста тридцать седьмого года, ровно за «Отче наш» до полуночи. Если предсказание верно – а сам я считаю его верным, – то я умру в ночь Всех святых тысяча четыреста тридцать седьмого года. Стань победителем прежде этого срока!

Анн даже не знал, что сказать, что подумать, настолько все перемешалось в его голове. Он вдруг вспомнил, что еще несколько минут назад скакал на Стелле. Каким же далеким теперь это казалось! Сквозь нынешний безумный день он тоже несся галопом, и, похоже, скачка еще не окончилась…

Франсуа де Вивре опять взял слово.

– А теперь я хочу рассказать тебе о моих драгоценностях.

Действительно, едва только попав в замок, Анн был поражен, увидев драгоценности своего прадеда, которые так не вязались с его строгим одеянием: у того было по перстню на каждой руке, да еще небывалой красоты брошь на груди – роза из золота, серебра и эмали, украшенная алмазами и рубинами.

Франсуа снял перстень с правой руки: золотой, в виде рычащей львиной головы с рубиновыми глазами.

– Его повелел сделать наш предок Эд. Лев – в напоминание о словах святого короля Людовика. Все носители титула передавали его по наследству. Так что ты получишь его после моей смерти. Тебе следует знать, что этот перстень принес мне с поля боя мой дядя. Ради этого ему пришлось отрезать палец моему погибшему отцу. Когда будешь носить львиный перстень, никогда не забывай о том, что эти несколько унций металла заключают в себе боль и мужество…

Франсуа де Вивре вернул на место перстень со львом и снял другой, с левой руки. Этот был из серебра и представлял собой голову оскалившегося волка; два агата, изображавшие глаза, искрились черным блеском.

– Есть боль и в этом перстне. Он мне достался от матери и ее рода, Куссонов. Их эмблемой были волки. Род угас после смерти моего дяди, и теперь я ношу их титул. Как и перстень со львом, перстень с волком перейдет к тебе после моей смерти.

В первый раз за все это долгое время Анн решился задать вопрос:

– А Куссон – это где?

– В Бретани, неподалеку отсюда. Мы туда съездим как-нибудь… Скажи мне, кого ты предпочитаешь, львов или волков?

Анн не колебался ни мгновения.

– Львов!

Прадед задумчиво покачал головой.

– Тебе придется полюбить и тех и других, а горячность, с которой ты дал ответ, только доказывает, насколько это трудно. Мне и самому-то удалось соединить их лишь на пороге старости, и я был первым, кто это сделал. Не следует разделять перстень со львом и перстень с волком, поскольку они уравновешивают и дополняют друг друга. Если носить только один из них, это неминуемо приведет к гибели. Понимаешь?

– Постараюсь, монсеньор.

Анн взял свой кубок и снова отхлебнул, но в этот раз без всякого неудовольствия. Облизал губы. Приходилось признать, что теперь вино ему понравилось. И не только вкусом; оно привело мальчика в состояние приятной эйфории. Ему даже казалось, что оно подхлестнуло его способность рассуждать: никогда Анн не чувствовал свой ум столь острым. Да и отваги у него тоже прибавилось. Поскольку Франсуа принялся за еду и ничего больше не добавил, Анн позволил себе задать вопрос, на который иначе никогда бы не осмелился:

– Вы забыли еще одну драгоценность, монсеньор. А как же ваша брошь?

Прадед быстро глянул на правнука, удивленный его дерзостью, но все же ответил со снисходительной улыбкой:

– Эта драгоценность принадлежит только мне. Вряд ли я оставлю ее тебе в наследство.

Он ненадолго задумался, словно мысль о дальнейшей судьбе розы пришла ему в голову впервые, потом заключил:

– Отдам ее какому-нибудь пахарю.

На сей раз Анн удержался от каких-либо вопросов, хотя это неожиданное заявление и сбило его с толку. Впрочем, он заметил, что брат Тифаний и Изидор Ланфан удивлены не меньше его, однако хранят почтительное молчание…

Анн не слишком хорошо понял, как очутился вечером в своей постели. Хмель и испытанное за день волнение начисто лишили его всякого чувства реальности. Только оказавшись в тишине и темноте, он попытался навести порядок в мыслях и осознать, что же с ним произошло.

Ему не хватало слов, чтобы выразить свое счастье. Слова Рождественской мессы исполнились, но касательно его самого! Это он – божественное дитя, которому цари во всем своем величии явились принести дары. Это ему, словно Искупителю, обещаны блестящее будущее, победа и слава!

Анн де Вивре еще долго размышлял и вынужден был признаться себе, что одна вещь его все-таки смущает. Волки, которых он должен полюбить. Для ребенка своих лет Анн вовсе не был боязлив и никогда не боялся волков, но одно дело – не бояться, и совсем другое – любить!.. Тем более что они как-то не вязались со всем остальным. Кроме этих волков, все прочее великолепно согласовывалось между собой: Людовик Святой, крестоносец Эд, львиные головы на песке пустыни, героический перстень со львом, белая лошадь для благого рыцаря… При чем же тут волки?

Анн долго ломал голову, но усталость и вино, в конце концов, одолели. Мальчик смирился и оставил размышления, решив подумать напоследок перед сном только о самом прекрасном из того, что случилось с ним в этот день: о Стелле. Он был уверен, что у его таинственного противника конь черный. На этом умозаключении он и заснул.

Утром Анн еще спал, и замок пробудился без него.

Родовое гнездо Вивре было полностью перестроено самим Франсуа. Довольно скромное по размерам, оно было сооружено с большим вкусом и изобретательностью.

Посредине замка возвышался донжон, большая квадратная башня. Ее нижний этаж состоял всего из одного пустого помещения. На голой стене висел щит с гербом Вивре, тот самый, который Франсуа носил на груди во время прохождения рыцарского поприща. Почти вся поверхность щита была иссечена – трагическое свидетельство бедствий эпохи. Эти удары нанес когда-то несчастный, ныне уже покойный король Карл VI в приступе безумия, случившегося с ним в Манском лесу. Под щитом прямо в камне были вырезаны два слова: «Мой лев».

На втором этаже донжона тоже имелось всего одно-единственное помещение, служившее караульней. Тут и поселился Изидор Ланфан.

Третий этаж был разделен на две комнаты, по одной с каждой стороны лестницы. Анн занимал ту, что выходила окнами на восток: такое местоположение считалось благоприятным для детей, поскольку солнце заглядывало туда по утрам. Зато в другой, довольно темной, обитателей не имелось. Из всей обстановки в ней осталась только наглухо закрытая бретонская кровать.

Четвертый, последний этаж тоже был поделен надвое: на комнату Франсуа и библиотеку, служившую также музыкальным залом. Сверху, с дозорной площадки, открывался широкий вид на окрестные равнины и море на севере.

По бокам донжона располагались часовня и парадный зал; этот последний был выстроен на подземных кухнях. Но самым удивительным, составлявшим славу замка Вивре в тех краях, являлся лабиринт.

Обводные стены с пристроенными к ним казармами и жилищем для челяди были изрядно удалены от центральной части замка и очерчивали просторный четырехугольник. Именно в этом пространстве и был возведен каменный лабиринт. Стены его сплетали замысловатый узор, а гребни их были утыканы железными остриями. Все вместе представляло собой надежнейшее оборонительное сооружение, ибо стоило осаждающим преодолеть внешнюю стену, как они попадали в смертельную западню.

В таком вот окружении и началась для Анна новая жизнь. Если наутро после Богоявления Франсуа позволил правнуку – в порядке исключения – поваляться в постели, то в другие дни никаких поблажек уже не было.

Как и в Блуа, Изидор Ланфан терпеливо, энергично и весьма успешно занимался физической подготовкой своего подопечного. Отныне это были уже не просто уроки верховой езды и телесные упражнения: в одиннадцать лет Анну пора было научиться обращению с оружием. И Франсуа де Вивре захотел, чтобы мальчика школили точно так же, как некогда его самого.

К собственно военной подготовке приступали после физических упражнений. Начиналась она с конного боя. Это занятие больше всего нравилось Анну, но именно тут его поджидали самые большие трудности…

Причиной их оказалась Стелла. С самого начала это великолепное животное обнаружило непокорный, строптивый нрав. Чередуя мягкость и твердость, Анну удалось укротить свою любимицу, но Изидор, несмотря ни на что, оставался недоволен ее поведением. Стремительная, горячая Стелла была превосходна как скаковая лошадь, однако ее своеволие и непредсказуемость могли оказаться очень опасны в бою.

Как-то раз Изидор заикнулся о том, что неплохо было бы подыскать ей замену. Но Анн так безгранично любил это волшебное животное, сказочный дар волхвов, что нередко даже видел свою Стеллу в чарующих снах. При одном только намеке на разлуку с нею мальчик зарыдал столь безутешно, что Изидор Ланфан предпочел отложить дело на потом.

В фехтовании Анн тоже встретил неожиданные трудности. Его товарищами по тренировкам были молодые крестьянские пареньки. Изидор набрал их в деревне Вивре, чтобы потом сделать из них стражников замка. Они обучались своему ремеслу вместе с Анном. Дети фехтовали деревянными мечами тех же размеров, что и настоящие.

Однако, к великому огорчению Изидора и самого Франсуа, часто присутствовавшего при схватках, Анн никак не мог достичь требуемого совершенства. Он, конечно, был неплох, считался даже одним из лучших, но отнюдь не самым лучшим.

А потом вдруг произошло чудо!.. Как-то раз Анн бился с одним из крестьянских мальчишек, и именно с самым одаренным, который регулярно одерживал над ним верх. Анн сделал мощный выпад, но его юный противник ловко увернулся, и Анн, увлекаемый вперед собственным порывом, наткнулся на стену. Он больно ушиб себе руку и выронил меч. Победитель не спеша приблизился, чтобы нанести мальчику решающий удар. Анн, взбешенный, задетый за живое, подобрал меч левой рукой и, не желая проигрывать еще раз, продолжил бой.

Все изменилось в мгновение ока. Несколько точных и быстрых ударов – и Анн одержал победу. Случай открыл ему, что он хоть и не совсем левша, поскольку для письма пользовался все-таки правой рукой, но с оружием лучше управляется левой.

Тогда у Изидора Ланфана родилась гениальная мысль, превратившая это преимущество в решительное превосходство. Как бы там ни обстояли дела с левой рукой мальчика, правой Анн владел тоже очень неплохо, поэтому Изидор начал приучать своего воспитанника сражаться двумя мечами сразу. И результат оказался просто ошеломительным. Анн научился фехтовать так, что это напоминало ловкий трюк, виртуозность ярмарочных фокусников: противники неизменно получали удар, даже не заметив, откуда он был нанесен.

Несомненно, Анн был одарен не меньше, чем сам Франсуа, а ведь старик некогда слыл исключительным бойцом…

Однако у Анна оказалась одна скрытая слабость. Изидор Ланфан обнаружил ее, когда заставил его взбираться по высокой лестнице, приставленной к донжону. Анн поднялся на несколько ступенек, а потом, впервые в жизни, задрожал от испуга. И, несмотря на все свои усилия, не смог больше сделать ни шагу наверх: мальчик обливался потом и чувствовал себя полностью парализованным.

Напрасно Изидор понукал его и бушевал – мальчик не сдвинулся с места. Он страдал от страха высоты, сопряженного с сильнейшим головокружением.

Впоследствии оруженосец пытался как-то излечить молодого сеньора от этого недостатка, но ничто не помогало. Тогда Франсуа отговорил Изидора от бесплодных попыток: у него самого тоже случались приступы головокружения от высоты. Никто ничего не мог тут поделать; Франсуа и по сию пору от них не избавился…

После военных упражнений Анну нередко разрешали вволю поскакать на Стелле. Излюбленной целью этих верховых прогулок был Мон-Сен-Мишель. Мальчик узнал, что аббатство, хоть и совсем близкое, располагается уже на территории Нормандии, в то время полностью захваченной англичанами. Однако Мон-Сен-Мишель оставался единственным местом в провинции, которое еще принадлежало французам.

После чудесной скачки по пляжу во время отлива Анн неизменно отправлялся приветствовать храбрых защитников крепости. Мальчик знал, что, кроме самой богатой в краю библиотеки, монастырь славен и своими ученейшими мужами. На самом деле Мон-Сен-Мишель как раз потому так и завораживал Анна, что был одновременно и грозной военной твердыней, и обителью знаний. Юный Вивре и сам отличался тем, что был на равной ноге и с оружием, и с книгами…

За книги Анн брался после полудня. Уроки происходили в зале чтения и музыки, на четвертом этаже донжона. С первого же дня ребенок проникся симпатией к брату Тифанию. Все его прежние учителя были клирики Орлеанского дома, люди просвещенные, но слишком уж серьезные, озабоченные проблемами двора, взвалившего на себя ответственность за королевство. Новый наставник Анна был молод и не имел подобных забот. Брат Тифаний был человек жизнерадостный, не дурак выпить и поесть – это Анн заметил еще во время рождественского пира.

Во время первого занятия молодой монах обратился к своему ученику вполне дружески:

– По каким книгам вас учили латыни?

– По Ветхому и Новому Завету и по житиям святых.

– Стало быть, священных текстов с нас довольно. Перейдем к мирским авторам. Вы знакомы с римской историей?

– Нет, святой отец.

Брат Тифаний раскрыл толстый том, который принес с собой.

– Мы найдем ее у Тита Ливия. Начнем, пожалуй, с основания города. Читайте, пожалуйста. Думаю, это вам понравится…

Брат Тифаний отвечал за образование Анна; сам Франсуа взял на себя заботу просветить мальчика насчет деяний его предков; ввести же молодого сира де Вивре в курс политических событий было поручено Изидору Ланфану. И эти уроки вовсе не считались второстепенными, поскольку именно они придавали определенный смысл всей жизни будущего рыцаря.

Как сказал на пиру Франсуа, Франция находилась в состоянии войны с Англией уже восемьдесят пять лет. Эта распря обернулась для их родины бесконечной чередой невзгод и несчастий, но еще никогда, пожалуй, ситуация не была такой драматичной, как сейчас.

Восемь лет назад, в 1415 году, Генрих V Английский высадился во Франции. Страну, возглавляемую Карлом VI, безумным королем, раздирала свирепая гражданская война. Приверженцы герцогов Орлеанского и Бургундского, называвшиеся «арманьяками» и «бургундцами», безжалостно истребляли друг друга. В таких условиях англичане без особого труда одержали ошеломляющую победу при Азенкуре.

Заключив союз с бургундцами, они захватили весь север Франции, в том числе Нормандию и Париж. В прошлом, 1422 году, Карл VI умер. Перед этим англо-бургундцы вынудили безумного монарха лишить наследства собственного сына и объявить своим преемником короля Англии.

Так обстояли сейчас дела. Во Франции имелось два короля, каждый из которых был признан одним из двух враждующих лагерей: Генрих VI Английский, малый ребенок, за которого правил его дядя, герцог Бедфорд, и Карл VII, сын Карла VI. Поскольку этот последний не мог быть коронован, ибо Реймс находился в той части страны, что принадлежала англичанам, то его называли пока не королем, а «дофином».

За дофином оставались все земли к югу от Луары и несколько изолированных очагов на севере, среди которых были Мон-Сен-Мишель в Нормандии и Вокулер в Лотарингии. На протяжении многих месяцев он тщетно пытался отвоевать свое королевство. Несколько сражений с неопределенным исходом ни к чему не привели и лишь еще больше обескровили страну.

Нищета во Франции царила ужасающая: деревни в руинах, сожженные поля, вырубленные деревья да рыскающие повсюду стаи мародеров и волков.

С начала года напор англичан на Луарские земли стал сильнее. Они хотели захватить Орлеан, этот заслон на пути к югу страны и город-эмблему защитников Франции. Обстановка складывалась чрезвычайно тревожная. Английских солдат хорошо снаряжали, им регулярно платили, тогда как войска дофина представляли собой плохо организованные и оголодавшие толпы.

Несчастный дофин Карл! Про него говорили, будто он настолько беден, что не может даже купить себе башмаки, а кормится тем, что удается раздобыть его поварам! Пока воодушевление и героизм нескольких его сторонников еще позволяли ему сопротивляться, но долго ли он продержится?

Анн слушал эти речи, не задавая вопросов. Зачем о чем-то спрашивать? Его судьба – война, это он и так прекрасно понял. Сейчас в Бретани мир, но это ничего не меняет. Война уже здесь; ее легко разглядеть в ясную погоду и довольно лишь пришпорить Стеллу, чтобы оказаться с нею рядом. Она воплощена в доблестном Мон-Сен-Мишеле, оставшемся верным дофину, несмотря ни на что. Родись Анн в другое время или в другой стране, он мог бы мечтать о рыцарских турнирах и битвах ради славы – в крестовом походе, например. Но присутствие англичан на родной земле не оставляло ему выбора…

Месяц проходил за месяцем, Анн продолжал делать успехи во всех областях. Фехтование двумя мечами давно превратило его в непобедимого противника для всех одногодков, так что Изидор начал выставлять его против стражников замка, что не помешало мальчику и взрослых соперников побивать с той же регулярностью…

В латыни теперь для него больше не оставалось тайн, и он усвоил привычку беседовать со своим наставником исключительно на этом языке. Анн изъяснялся на латыни с такой легкостью, что уже брату Тифанию приходилось делать усилия, чтобы поспевать за юным учеником.

В начале сентября 1424 года по Франции прокатился ужасный слух, достигший и Вивре: дофин проиграл решительную битву и скоро будет побежден окончательно! Анн, наведавшись к Мон-Сен-Мишелю, заметил там признаки самого крайнего уныния.

Вскоре он узнал о произошедшем из уст Изидора Ланфана. Дофин действительно претерпел страшный разгром при Вернее, в Нормандии. Англичане почти истребили французскую армию, и немало ее военачальников погибло, в том числе – коннетабль д'Омаль и комендант Мон-Сен-Мишеля Луи д'Эстувиль. Англичане и их союзники бургундцы уже считали себя победителями. Скоро Генрих VI будет безраздельно владеть всей страной. Это конец Франции, ни больше, ни меньше!

Отныне в Вивре установилась напряженная атмосфера. В душе Франсуа клокотала ярость, которую он с трудом сдерживал. Ведь Анну еще нет и тринадцати лет, он вступит в борьбу слишком поздно; все решится без него.

Изидор Ланфан стал более суровым, более требовательным к своему ученику. Упражнения, к которым оруженосец принуждал юного Анна, делались все сложнее и тяжелее для его возраста. Однако сам мальчик безропотно выполнял все, и так шли дела вплоть до рокового Михайлова дня 1424 года…

Изидор был по-прежнему недоволен Стеллой. Она капризничала и не слишком-то слушалась всадника, в частности нередко отказывалась брать препятствия. Однако поскольку Анн ни за что не желал расставаться со своей лошадью, требовалось непременно улучшить ее поведение. Вот почему Изидор решил всерьез заняться ее выездкой и особенно – прыжками через барьеры.

То был дождливый сентябрьский день… Изидор с Анном отправились на равнину в сопровождении нескольких конных стражников. После недолгой стремительной скачки Изидор Ланфан указал на изгородь какого-то поля. Сначала он сам перемахнул через нее на собственном коне, вслед за ним – и стражники. Наконец, настал черед Анна, замыкавшего цепочку.

Стелла легко пошла галопом, но в последний момент уперлась всеми четырьмя копытами – и сделала это так резко, что всадник чуть не вылетел из седла головой вперед. Анн как можно мягче постарался успокоить кобылу. Он ласково уговаривал ее, гладил по шее, потом развернулся, отошел назад для разбега и снова погнал Стеллу к препятствию.

Лошадь никак не могла выбрать между послушанием и отказом, и эта нерешительность послужила причиной трагедии. Стелла помчалась во весь опор и вдруг снова в последний миг остановилась. Но сделала это слишком поздно. Поскользнувшись на раскисшей от дождя земле, она проехалась вперед и рухнула в глубокую канаву, выкопанную вдоль ограды.

Анн не смог удержаться в седле. Больно ударившись при падении, он с трудом встал, весь перепачканный грязью… И тотчас же закричал от ужаса. Стелла барахталась на земле, не в силах подняться. Она сломала себе ногу. К несчастью, надежды не было никакой. Сломанная кость торчала наружу, и животное ржало от боли…

Изидор подошел к своему юному господину.

– Мужайтесь, монсеньор…

И пока Анн стоял, застыв от горя, вынул из-за пояса кинжал, подошел к животному и метко всадил клинок в шею, перерезав яремную вену. Кровь хлынула потоком. Стелла дернулась пару раз и замерла.

Анн содрогнулся всем своим существом. Испустив ужасный вопль, в котором слышалось рыдание, он вскочил на лошадь одного из стражников и бешено помчался в сторону Вивре…

Мальчик заливался горючими слезами. Стелла, волшебная кобылица, Стелла, дар волхвов, валялась в грязи и крови! Стелла, которой он поверял все свои мечты и надежды! Бессловесная тварь, она, тем не менее, стала его единственным другом, его наперсницей, сестрой, которой у него никогда не было. И вот злая судьба в один миг уничтожила все!

Анн скакал к замку сломя голову. В те мгновения в его груди горело только одно желание: поделиться невыносимым горем с прадедом.

Он нашел Франсуа в большом зале греющимся у камина и бросился к нему.

– Монсеньор! Моя лошадь, ваша лошадь…

Захлебываясь от рыданий, Анн рассказал все. Когда он умолк, заговорил прадед. Тон его был сочувствующим, но в нем звучала твердость.

– Я понимаю твою боль, Анн, но в некотором смысле даже лучше, что это произошло сейчас. Стелла была капризна, вот что ее сгубило. Случись такое в бою, ты бы тоже погиб.

У Анна перехватило дух. Холодность прадеда лишила его дара речи. Неужели Франсуа ничего не понял? А тот продолжал с пугающим, как казалось мальчику, спокойствием:

– Веди себя как мужчина. Утри слезы. Я подарю тебе другую лошадь, такую же красивую, но более послушную.

Анн не захотел ничего слушать. Забыв даже поклониться, он выбежал вон…

Франсуа разослал по всей Бретани верных людей, поручив им доставить лучшего коня, какого сыщут, и уже спустя несколько дней смог сделать Анну подарок. Это был жеребец, тоже белый, но крупнее и сильнее Стеллы. Он выглядел куда более спокойным – стоял неподвижно, дожидаясь своего нового хозяина.

Франсуа сказал Анну те же слова, что и в тот раз, когда дарил Стеллу:

– Возьми его. Он понесет тебя в битву на врага.

Но Анн больше не был тем восхищенным ребенком, как на то Богоявление, в день своего одиннадцатилетия. Его лицо приняло замкнутое, даже враждебное выражение. Долго в молчании он рассматривал нового коня и, наконец, объявил:

– Стелла была белоснежной, а он – нет. У него там пятно.

Действительно, у животного на лбу имелось вытянутое рыжеватое пятнышко, словно язычок пламени.

– Он таков, каким его создал Творец. А теперь дай ему имя.

Анн воспротивился этому приказанию всем своим существом.

– Не могу, монсеньор. Я любил Стеллу. А его не люблю.

Впервые Франсуа де Вивре повысил голос на своего правнука.

– От тебя требуют не любить его, а назвать. Повинуйся!

Анн вздохнул.

– Я повинуюсь вам, монсеньор. Но только нет мне в нем никакой отрады. Так я его и назову: Безотрадный.

Франсуа пропустил мальчишечью дерзость мимо ушей. Анн одним махом вскочил в седло, дал шпоры своему Безотрадному, и тот пустился в галоп…

Франсуа де Вивре рассудил, что, когда горе пройдет, Анн снова станет таким же, как прежде. Но старый сеньор ошибся. Смерть Стеллы оставила в душе мальчика глубокий надлом.

Анн стал замкнутым, скрытным. Безрассудно и несправедливо злился на весь белый свет. На Изидора – в первую очередь. Упрекнуть оруженосца за то, что он прекратил страдания Стеллы, Анн не мог, но и с собой ему не удавалось сладить: снова и снова он видел перед собой, как Изидор вонзает кинжал в шею волшебной, белоснежной лошади, и та истекает кровью. Отныне и, быть может, навсегда Изидор Ланфан стал неотделим от этого образа.

Злился мальчик и на Франсуа. Забывая о том, что тот говорил по поводу опасности, которую представляла бы строптивая Стелла в бою, Анн считал прадеда человеком циничным и бессердечным.

Примерно в то же время он попросил брата Тифания обучить его греческому. Однако молодой монах, немного смутившись, признался, что не знает этого языка. И с тех пор Анну, полагавшему – может, и справедливо, – что он владеет латынью уже лучше, нежели его учитель, стало казаться, будто он только теряет время с подобным наставником.

Однако несправедливее и суровее всего он обходился с Безотрадным. Когда Анну разрешали вволю поездить верхом, он чаще всего отправлялся к Мон-Сен-Мишелю. И по пути нарочно искал препятствия – изгороди, пни, поваленные деревья, скалы, – принуждая своего коня к упражнению, оказавшемуся роковым для Стеллы. Эти злые выходки, по счастью, не только не угробили жеребца, но даже привели к счастливому открытию. Анн вдруг обнаружил, что Безотрадный просто обожает прыгать. И вкладывает в свои прыжки столько же мощи, сколько и легкости.

Шло время… Анну исполнилось тринадцать, и он подрос еще больше. Поражение при Вернее отнюдь не обернулось для страны катастрофой, как того опасались. Франция не пала; соотношение сил между войсками англичан и дофина опять выровнялось, и война все тянулась, превратившись в своего рода рутину. Наступил Троицын день 1425 года, который потряс Анна не меньше, чем памятное Богоявление.

Во время службы в часовне Анн горячо молился. Троицын день, праздник Святого Духа, был для него, быть может, самым важным из всех, поскольку именно Духу Святому он отдавал предпочтение, ставя эту ипостась Троицы даже выше Бога-Отца или Иисуса. Он закрыл глаза и произнес вполголоса, со всем пылом души:

– Дух Святой, просвети меня!

Когда он снова взглянул на алтарь, увиденное вдруг поразило его. Черная ряса брата Тифания составляла удивительный контраст с кровавыми тонами витража, видневшегося позади… Красное и черное, священник и воин! Внезапно Анну показалось, что у герба его рода совсем другое значение, нежели то, о котором поведал ему прадед. Надо непременно поговорить с ним, даже если Анн рискует показаться самонадеянным! После богослужения он наберется мужества и сделает это…

Как и на всякий большой праздник, в парадном зале замка Вивре был устроен пир. Анн, конечно, сидел рядом с Франсуа. Он решительно повернулся к нему.

– Монсеньор, простите мою дерзость, но я думаю, что сам Дух Святой внушил мне эту мысль. Герб нашего рода не может быть просто игрой слов.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То обстоятельство, что в нем соединено красное и черное, мне представляется гораздо более глубоким…

Франсуа остолбенел. Сам-то он никогда не ставил под сомнение историю про пасти и песок в пустыне. И только его брат Жан, богослов, великий ум, много лет спустя открыл ему, что существует и другое истолкование, до которого он додумался… Решительно, Анн – существо незаурядное! Однако отзывы Изидора о своем воспитаннике уже давно вызывали у Франсуа серьезное беспокойство. Если он хочет образумить мальчишку, то сейчас – самое время.

– Верно. Согласно другой традиции, история с охотой на львов – выдумка, и только те, кто ставит под сомнение первую версию, имеют право услышать вторую…

Глаза подростка сверкнули гордостью. Он впился взглядом в лицо прадеда, чтобы не упустить ни слова. А тот обронил, не повышая голоса:

– Кроме глупцов…

– Глупцов?

Это было так неожиданно, что Анн застыл с раскрытым ртом. Прадед продолжил, чуть громче:

– Можно быть одновременно и умным, и глупым: ты этому живой пример! Жаль только, что Святой Дух не до конца просветил тебя. Стоило бы открыть тебе всю нелепость твоего поведения!

Анн де Вивре был сражен и тем больше уязвлен, что разговоры за столом внезапно смолкли.

– Монсеньор…

– Что ты ставишь в вину Изидору? Желая вышколить Стеллу, он думал только о твоей жизни. С такой лошадью ты бы погиб в первом же бою! Что ты ставишь в вину брату Тифанию? Что он не знает греческого? Для тебя, выходит, все, кто не знает греческого, достойны презрения?.. Взгляни-ка на меня, Анн: я тоже не знаю греческого. Ты и меня презираешь?

– Монсеньор!

– Что ты ставишь в вину Безотрадному? Как ты его обозвал? Разве он повинен в смерти твоей кобылы? Это прекрасное животное, сильное и послушное. А ты хочешь угробить его, бросая на скалы!

Анн заплакал.

– Я прошу у вас прощения.

– Не у меня надо просить прощения, а у тех, кого ты обидел.

Потрясенный, Анн бросился в ноги брату Тифанию и Изидору Ланфану и на глазах у гостей, со слезами, умолял их простить его. Но Франсуа де Вивре решил быть суровым до конца.

– Ты забыл коня. Иди каяться к нему в конюшню, на коленях, в соломе, и до ночи не возвращайся!

Когда стемнело, Анн вернулся в большой зал. Он был весь перепачкан и взъерошен, глаза его покраснели от слез. Мальчик стоял, трепеща, перед прадедом, не зная, что говорить, что делать.

– Ты достаточно поразмыслил, Анн?

– Я понял все свои ошибки, монсеньор. Отныне я никогда не повторю их. И больше не буду звать своего коня Безотрадным, я назову его…

– Будешь и дальше звать его Безотрадным, чтобы, покуда он жив, это напоминало тебе о твоем тщеславии и глупости… А теперь подойди. Я расскажу тебе о втором истолковании нашего герба.

– Монсеньор, я недостоин!

– Это мне решать, достоин ты или нет. Молчи и слушай… Некоторые полагают, что Эд де Вивре был вовсе не мясником, а философом. Красное и черное действительно не имеют никакого отношения к львиным головам в пустыне. Они олицетворяют собой мужество тела, и мужество мысли, жизнь рыцаря и жизнь отшельника, действие и размышление, свет и тень. Поместив оба эти цвета на свой щит, Эд де Вивре тем самым повелел одному из своих потомков объединить в себе обе половины герба, примирить непримиримое.

Анн забыл о волнениях дня и был весь во власти откровения, которое обрушил на него прадед.

– Анн, цвета Вивре – не пасти и песок, но кровь и чернила! Цель каждого из Вивре состоит в том, чтобы стать рыцарем, ищущим знаний, или книгочеем-воителем. Сам я осознал это лишь на склоне лет, слишком поздно, чтобы осуществить на деле. Но ты-то узнал это в юном возрасте. У тебя вся жизнь впереди. Я не спрашиваю, понял ли ты, потому что уверен: для тебя все очевидно. А теперь ступай и заслужи доверие, которое я оказал тебе, открыв тайну…

Как и после поражения при Вернее, политическая ситуация во Франции еще раз непосредственно повлияла на жизнь обоих Вивре.

Новым коннетаблем, которого назначил дофин вместо убитого в сражении герцога д'Омаля, стал Артур де Ришмон, младший брат герцога Бретонского. Последствием такого назначения явилось то, что провинция, прежде нейтральная, оказалась втянутой в войну. Англичане вознамерились вторгнуться в Бретань.

Новость стала известна осенью 1425 года. Франсуа не хотел подвергать Анна риску. Он решил покинуть Вивре и перебраться в Куссон, свой второй замок. Там они будут в безопасности: если Вивре мощно укреплен, то Куссон попросту неприступен.

Он объявил это своему правнуку в один из октябрьских дней.

– Анн, наши враги приближаются. Мы отправляемся в Куссон.

Анн молча кивнул. После Троицына дня страх охватывал его всякий раз, как он представал перед прадедом. Но тот, казалось, уже позабыл обо всем и благосклонно продолжил:

– Тебе там понравится. В Куссоне библиотека гораздо богаче, чем в Вивре. Раз уж ты так любишь учиться, сможешь читать вволю. Анн…

– Да, монсеньор?

– Помнишь, на Богоявление я говорил тебе о противнике, который поклялся погубить меня и мой род? Поскольку наши враги уже близко, думаю, настала пора назвать тебе его имя. Если, конечно, ты достаточно окреп духом.

– Полагаю, окреп, монсеньор.

– Знай же, что этот враг – мой сын.

– Ваш сын!

– Он не законный мой сын, а бастард, которого я прижил довольно поздно. Теперь он в расцвете лет. Хотя вас разделяют два поколения, он всего лишь на пятнадцать лет старше тебя… Его имя – Адам, он владеет замком Сомбреном в Бургундии. Это он обрек на смерть твоего деда Луи, а твоего отца убил собственными руками.

Анн стиснул кулаки.

– Как мне узнать его?

– По гербу. Он нарочно, ради вызова, взял себе герб обратный моему: раскроенный на песок и пасти, черное над красным.

– Вы сталкивались с ним?

– Он приходил сюда осаждать мой замок. Я сумел отбиться. Он был тяжело ранен и бежал… Но это еще не все. Ты должен знать также про его жену. Ее зовут Лилит.

Франсуа де Вивре подошел к сундуку, открыл его и достал оттуда листки, исписанные его собственной рукой.

– Согласно Писанию Лилит – проклятая супруга Адама. Исайя называет ее «духом ночи и воздуха, демоницей обольстительной и ненасытной».

Франсуа перевернул страницы.

– А вот что сказано про нее в «Алфавите» Бен Сиры: «Первым мужчиной и первой женщиной были Адам и Лилит. Поскольку они были сотворены одновременно и были равны, то стали спорить, кто будет сверху. В гневе своем Лилит произнесла имя Божье. Она обрела крылья и была изгнана из рая. Адам же в отчаянии молил Всемогущего вернуть ее. Всемогущий отправил к Лилит трех ангелов: Сеноя, Сансеноя и Семангелофа, чтобы убедить ее покориться. Она отказалась. Тогда Бог в наказание обрек ее порождать одних только демонов, а для Адама, оставшегося в одиночестве, сотворил вторую жену, Еву… Лилит долго искала себе спутника. Наконец, встретила Самаэля, падшего ангела, который признал за ней право быть сверху. Они поселились в долине Гееннской и наплодили тысячи демонов».

Франсуа умолк. Поскольку Анн тоже молчал, прадед, немного удивленный, заговорил снова:

– Ты не спрашиваешь, зачем я тебе столько рассказываю о Лилит?

– Нет, монсеньор. Думаю, что понял: не только вражеских солдат надо опасаться.

Франсуа кивнул.

– Как и с Адамом, я уже встречался с Лилит. И победил ее. Быть может, ты тоже встретишь ее на своем пути.

– По вашему описанию я сумею узнать ее, монсеньор. Не сомневайтесь…

Франсуа покинул Вивре 1 ноября 1425 года, в день своего восьмидесятивосьмилетия, когда англичане уже двинулись к Бретани. Анн и Изидор Ланфан поехали вместе с ним, но брат Тифаний остался в замке. Он сказал Франсуа, что ничему больше не может научить своего ученика и предпочел бы, ради его же блага, отказаться от своей должности. Кто-нибудь более ученый пусть станет его преемником…

Пускаясь в дорогу, Анн испытывал глубокое радостное чувство. Он ехал шагом на Безотрадном, рядом с прадедом, который, несмотря на преклонный возраст, непринужденно держался в седле. Все влекло юношу в Куссон – новизна, неизвестность, и он без всякого сожаления оставлял свои тягостные воспоминания в Вивре.

Нет, теперь он хочет думать только о Куссоне! И в первую очередь – о волках, ибо Куссон, прежде всего, – их вотчина… Но, собственно, кто же они такие, эти волки? Анн долго ломал над этим голову, но чем дальше углублялся в размышления, тем больше встречал вопросов. Решительно, эти дикие, нелюдимые звери, обитатели сумрака, содержат в себе какую-то завораживающую тайну. Насколько же они превосходят львов, зверей света, разочаровывающих своей прозрачностью!

Анн ехал слева от прадеда, и его взгляд случайно упал на серебряный перстень с волчьей головой. Блеснули гагатовые глаза. Юноше вдруг захотелось сказать, что уж теперь-то он отдает предпочтение волкам перед львами, но, разумеется, он не осмелился заговорить об этом.