— Вы последовали за мной так далеко от ваших домов, пренебрегая всеми опасностями и трудностями, движимые верностью мне и ненавистью к нашим кровным врагам, диким узбекам. Я вел вас по ледяным перевалам через высокие горы. Студеными ночами мы телами согревали друг друга в продуваемых ветрами палатках и по-братски делили между собой скудную еду. Никогда за все девять лет, с тех пор как взошел на трон, я не был так горд. Может быть, вас немного, но духом каждый из вас подобен тигру.

Зеленые глаза Бабура горели, когда он озирал лица окружавших его воинов. Их было так немного, что он знал каждого по имени, знал, кто из какого клана и где получил свои шрамы. И говорил Бабур чистую правду: он действительно гордился этим маленьким, оборванным войском.

— Скоро у меня появится возможность вознаградить вас за вашу преданность. Двоюродный брат моего отца, владыка Кабула умер, и, принимая во внимание как мое происхождение, так и славу отважного, доблестного вождя, добытую в боях с вашей помощью, народ Кабула предложил мне прибыть к ним и стать их новым правителем. И я иду туда, даже если мне придется отправиться в путь одному. Но не сомневаюсь, что вы поверите в меня и последуете за мной. Более того, предлагаю вам разослать эту весть по своим селениям, чтобы и другие могли присоединиться к нам, и разделить с нами славу и удачу, и исполнить то, что предначертано нам судьбой.

Бабур воздел руки, словно уже праздновал величайшую победу, и его слова были встречены дружным хором восторженных голосов. Кто бы мог подумать, что всего несколько дюжин голосов способны произвести такой рев? Бабур взглянул на Байсангара, Бабури и Касима, ликовавших вместе с остальными, и ощутил мощный прилив обновленных сил…

Спустя месяц эмир находился в своем шатре: полог был поднят, пропуская солнце и свежий, теплый ветерок. Как он и рассчитывал, весть о его неожиданной удаче быстро разнеслась повсюду и теперь его окружала не кучка оборванцев, ушедших с ним из Ферганы, а более чем четырехтысячное войско. Под его знамена собрались воины всех мастей: от кочевников-монголов, сражавшихся под бунчуками из хвостов яков, до вождей из владений Тимуридов, лишенных земель и власти Шейбани-ханом. Бабур был не столь наивен, чтобы верить, будто всеми ими движет преданность ему, многие явились исключительно в расчете на награду. Однако готовность всех этих бойцов пуститься с ним в опасный, дальний поход говорила о том, что они верят в его успех. Было приятно сознавать, что его репутация говорит сама за себя.

Золоту, которое доставил ему посланник придворного совета из Кабула, Бабур нашел достойное применение, пустив его на закупку оружия, крепких коней, отар откормленных овец, походных шатров с кожаным верхом и войлочной подкладкой, надежно защищавших от дождей и ветров. Через широкий, полноводный Окс он и его воинство переправились без затруднений, погрузив коней, вьючных мулов, верблюдов и провиантские подводы на плоскодонные баржи и плоты. Умелые местные речники более двух дней и ночей без устали гоняли свои суденышки туда-сюда, упираясь в дно длинными шестами, а по окончании переправы иные из них, под впечатлением от войска нового владыки Кабула, решили и сами присоединиться к походу. Его марш на юго-запад отчасти походил на триумфальное шествие, но он знал, что самодовольство неуместно. Хотя Шейбани-хан и его узбеки остались далеко позади, Бабур, по отчетам о походах Тимура и по рассказу старой Реханы, знал, какие опасности таятся среди заснеженных пиков Гиндукуша, отделявшего его от Кабула. Радовало то, что бабушку и мать, выделив сильный отряд для их охраны, он оставил за крепкими стенами крепости Кишм, переданной ему одним из его новых союзников. Утвердившись в Кабуле, он непременно пошлет за ними, но сейчас лучше оставить их в безопасном месте. Но как бы хотелось ему того же и для Ханзады, чье лицо он так часто видит во снах…

— Повелитель, — промолвил вошедший в шатер страж, — твой совет ждет.

За время скитаний он отвык проводить советы, пора было привыкать снова. Советники собрались под раскидистой кроной чинары — Касим, в длинном, стеганом зеленом халате, Байсангар и Бабури в новых туниках из тонкой шерсти, Хуссейн-Мазид, прибывший из Сайрама с пятьюдесятью воинами и трое новых. Двое из них были монгольскими вождями в круглых шапках из черной овчины, чьи широкие лица покрывали боевые шрамы, а третий, Мирза-хан, доводился Бабуру дальним родственником. То был дородный, средних лет мужчина с косившим левым глазом, изгнанный из своих владений узбеками. Он явился во главе трех сотен отменно экипированных всадников, с запасными лошадьми и продовольственным обозом, и хотя Бабур был не слишком высокого мнения о его уме и доблести, происхождение и богатство обеспечили ему место в совете.

Жестом велев советникам рассесться на ковре под деревом, Бабур сразу перешел к делу.

— От нас до Кабула пока еще почти двести миль, причем путь в город лежит через Гиндукуш. Никто из нас до сих пор даже не видел этого хребта, не то чтобы пересекать его. Мы представляем его себе лишь по описаниям, в соответствии с которыми он опасен даже летом. Вопрос в том, двинемся мы через горы или будем искать другой путь?

— А какой у нас выбор? — спросил Мирза-хан.

— Мы можем двинуться в обход, по речным долинам, тем путем, каким следовал искавший меня посол. Этот путь не столь опасен.

— Зато он займет много времени, — указал Бабури. — Возможно, слишком много. А промедление может таить в себе большую опасность для нас, чем горы.

Байсангар кивнул.

— Я согласен. Мы должны перевалить через хребет. Но для этого нам понадобятся проводники, знающие все тамошние тропы и способные указать нам лучшую, самую безопасную дорогу. И такие, чтоб им можно было доверять.

Монгольские вожди выглядели совершенно бесстрастно, словно путешествие через Крышу мира ничего для них не значило. У Бабура было такое ощущение, что в расчете на достаточно богатую добычу они без колебаний последуют за ним в горнило ада, но ежели пожива их разочарует, там его и бросят…

Он еще раз оглядел свой совет. По большому счету, долгие словопрения не имели смысла, потому что сам он уже многократно, снова и снова обдумал все имеющиеся возможности и всякий раз приходил к одному и тому же решению. Если он хочет заполучить Кабул, то должен спешить.

— Хорошо. Я сделал выбор. Мы идем через Гиндукуш. Когда окажемся в предгорьях, поищем знающих дорогу проводников — но даже если таких не найдем, пойдем сами. Мы выступаем через тридцать шесть часов. За это время проверьте готовность войск к походу: снаряжение воинов, запасы провизии, состояние животных. Байсангар, поручаю тебе переговорить с другими вождями. И вот еще… мы берем с собой только верховых и вьючных животных. Стада не погоним даже до предгорий.

Зазубренная гряда, с возносящимися ввысь пиками, становилась все ближе: Бабуру порой казалось, будто он чувствует на лице ледяное дыхание гор. Нижние склоны вздымались темно-зелеными волнами, но выше растительность исчезала, и на смену зелени приходил сначала серый камень, а потом белый снег и ослепительно сверкающий на вершинах лед. Некоторые называли эти горы Каменным Поясом земли, но, на взгляд Бабура, их пики больше походили на хрустальные башни. Рассказ старой Реханы о том, как Тимура спускали с отвесного утеса, о его замерзших, изголодавшихся воинах, об испуганных, скользящих на льду и падающих лошадях и нападающих из засады гяурах, был еще жив в его памяти. Он прекрасно понимал, что давшийся ему нелегко переход с семьей и горсткой сподвижников через южные горы из Ферганы, благополучно проделанный восемь месяцев назад, несопоставим по масштабам с предстоящей задачей. Ведь на сей раз ему предстояло переправить большое, отягощенное обозами войско через хребет, пики которого, если верить рассказам, достигали самого неба.

— О чем задумался? — спросил Бабури, поравнявшись с ним верхом на гнедой кобыле, фыркавшей и мотавшей мордой, отгоняя надоедливо жужжавших слепней.

— Да вот, вспомнил рассказ Реханы о том, как Тимур вел свое воинство через Гиндукуш в Дели.

Бабури пожал плечами.

— Все такие истории очень живые, яркие и зачастую приукрашенные. Она, безусловно, верила в каждое сказанное ею слово, а вот мне трудно судить, многое ли из этого соответствовало действительности. Взять хотя бы байку о мальчишке, подарившем ее деду золотого слона: бьюсь об заклад, что безделушка добыта грабежом, а историю со спасением он придумал себе в оправдание из-за смерти того, первого мальчишки. Но так или иначе, очень скоро мы своими глазами увидим, как все это выглядит на самом деле. Хорошо, что нам удалось наконец раздобыть проводника.

— Надеюсь, уверяя, что знает горы, он говорил правду.

— Но ты ведь обещал сбросить его в пропасть, если это окажется ложью.

— Я так и сделаю.

Бабур бросил взгляд на своего охранника, затем — дальше на длинную вереницу всадников, тащившихся под жарким августовским солнцем. Пот выступил на его лбу, а уж одежда под панцирем и вовсе промокла насквозь. Он отпил воды из висевшей у седла бутыли: на таком солнцепеке странно было даже думать о том, что довольно скоро они окажутся в царстве снега и льда.

— Интересно, каков он, этот Кабул?

Бабури латной рукавицей сбил на лету слепня и удовлетворенно хмыкнул, когда насекомое упало на прожаренную солнцем землю.

— Мой отец сам там не бывал, но от других слышал, что место это странное, зажатое между двумя мирами: жарким и холодным. Всего в одном дне езды от Кабула лежат края, где никогда не выпадает снег, но в двух часах езды в другом направлении снег, наоборот, никогда не тает.

— Да я больше насчет девушек…

— В смысле, горячие они там, в Кабуле или холодные? Ну что ж, если повезет, мы это выясним.

Воздух был таким разреженным, что это затрудняло дыхание и заставляло сердце биться чаще. Лошади тоже при подъеме напряженно всхрапывали. Замерзшими, плохо слушающимися пальцами Бабур надвинул пониже подбитый мехом капюшон своего плаща. Всего час назад небо было совершенно ясным, но тут вдруг без всякого предупреждения повалил снег: теперь вокруг них вовсю кружили крупные хлопья. Оглянувшись, Бабур с трудом различил за снежной завесой темные очертания людей и животных, тащившихся позади. Некоторые продолжали ехать верхом, но большинство, как и он сам, вели своих коней по обледенелой тропе за повод, наклоняясь навстречу ветру. Его собственный конь, серый, с темным хвостом и гривой, негодующе ржал, когда Бабур, побуждая его идти, тянул за узду.

К студеным зимам он давно притерпелся, но когда пронизывающий, ледяной ветер, несущий с собой пургу, налетает посреди лета, это совсем другое дело. Ему казалось, что сквозь кружащиеся снежные хлопья он видит тени воинов Тимура, поднимавшихся к перевалу. И мысль о том, что они в свое время этот путь одолели, придавала ему сил.

— Повелитель, — прозвучал совсем рядом голос Байсангара, — проводник говорит, что продолжать идти, когда мы не видим дальше собственного носа, опасно. По его словам, впереди, в нескольких сотнях шагов, находится кавал — скальная пещера. Он предлагает укрыться там и переждать снегопад. Обещает, что и всем остальным покажет, как лучше всего укрыться от ненастья и защитить животных.

Бабур покачал головой.

— Если проводник считает, что нам нужно остановиться, стало быть, нужно остановиться, — промолвил он. — А вот прятаться от непогоды в пещеру, оставляя своих людей под снегом, я не стану. Что, по его словам, нужно делать?

— Браться за лопаты, повелитель. Поставить палатки на таком ветру не получится, поэтому надо откопать норы и сгрести снег в высокие кучи, которые послужат ветровыми заслонами для животных и помогут переждать пургу.

— Прекрасно. Подать мне лопату…

Ранним утром следующего дня, Бабур пробудился в снежной норе. Тело его было погребено под толстым снежным покровом, и он был удивлен тем, что, завернувшись в одеяла, ничуть не замерз и прекрасно выспался. Выбравшись и стряхнув снег, Бабур с удовлетворением увидел, что буря угомонилась. Над заснеженными горами раскинулось ясное, чистое голубое небо.

— Повелитель…

К нему обращался проводник: рослый, крепкий, тепло и удобно одетый мужчина лет тридцати пяти. Рядом с ним, скрестив на груди руки и засунув пальцы в варежках под мышки для пущего тепла, стоял его сын, парнишка лет четырнадцати-пятнадцати.

— Мы можем продолжить путь?

— Да, но необходимо проявлять особую осторожность. Дорогу засыпало снегом, и он скрыл опасные места, которые раньше были на виду.

Проводник был прав: под толстым, мягким снежным покровом горы, может быть, выглядели и не так сурово, но многие трещины и разломы оказались завалены.

Когда движение возобновилось, Бабур присмотрелся к тому, как проводник медленно, осторожно идет впереди, то и дело прощупывая длинным посохом с виду плотный снежный покров, который однажды осыпался, открыв взгляду глубокий разлом, падение в который было бы чревато смертью. На вопрос правителя, откуда у того такие навыки, проводник ответил, что его семья столетиями кормится тем, что водит путников через горы. Интересно, уж не его ли предки перевели через хребет и войско Тимура?

Впрочем, скоро на пустые гадания не осталось ни времени, ни сил: тропа вывела войско к седловине между двумя пиками, так заваленной снегом, что лошади проваливались в него по самые стремена, а то и по подпруги.

— Повелитель… мне понадобятся снеготоптатели.

Проводник стоял в снегу почти по пояс.

— Кто?

— Утоптать снег. Впереди участок пути весь в провалах и трещинах, преодолевать его по такому снегу наобум очень опасно. Мне понадобятся пятнадцать-двадцать крепких, сильных мужчин. Один, идя впереди, будет расчищать в снегу проход, а другие, двигаясь за ним, утрамбовывать тропу для прохода остальных людей и животных. Разумеется, они будут меняться. Это единственный способ, как мы сможем добраться до перевала.

Еще спустя два часа легкие Бабура горели, ноги подгибались. Однако он считал своим долгом подавать всем пример стойкости и силы духа, а потому принял участие в расчистке пути, и когда подошла его очередь идти первым, то если остальные, прежде чем выбивались из сил, прокапывали по восемь-десять шагов, твердо решил одолеть вдвое больше. Несмотря на холод, молодой эмир исходил потом, однако каждый лишний шаг дарил ему мрачное удовлетворение тем, что остановить его не в силах даже сама природа.

К середине дня они наконец выбрались из заснеженной седловины на высокое, твердое плато. В отличие от Тимура ему и его воинам повезло: снегопад не возобновлялся, и ничто больше не мешало им двигаться вперед через этот негостеприимный, но прекрасный мир. Бабур всегда считал лед белым, но здесь у подножия небес он отливал под лучами солнца лазурью и бирюзой.

— Далеко еще до перевала?

Проводник задумался.

— Повелитель, ежели не сбавлять ходу, то мы можем подойти к Гупианскому перевалу завтра вечером, до того, как стемнеет.

Растирая замерзшие руки, несмотря на подбитые мехом рукавицы, и морщась от покалывания в посиневших пальцах, к которым снова притекала кровь, Бабур одобрительно сказал:

— Хорошая работа. Я боялся, что мы потеряем много животных.

— Потому-то я и повел тебя через Гупианский перевал. Он не так высок, как Кавак, и подъем к нему не столь опасен… хотя безопасных троп в этих горах нет. Всегда надо быть начеку.

Проводник еще не закончил фразу, как холодный воздух разорвал скрежещущий звук. Вскинув глаза, Бабур увидел, что гладкий лед, покрывавший откос над ними, пошел трещинами. Послышался глубокий, почти человеческий стон, и огромная, прямоугольная, сине-зеленая ледяная плита скользнула вниз, в хвост длинной колонны из людей и животных.

Одновременно с этим раздался рев, такой громкий, что Бабур, боясь за свои барабанные перепонки, непроизвольно схватился руками за уши. И тут же получил сильный удар в грудь, а что-то вскользь задело его висок. Воздух наполнился летящими камнями. Испуганный конь заржал, Бабур соскользнул с него на землю и, ухватившись за недоуздок, нырнул под конское брюхо.

И тут, так же внезапно, как и начался, обвал прекратился. Горы умолкли, но теперь окрестности наполнились криками перепуганных людей и животных. С бьющимся сердцем Бабур выбрался из-под брюха своего скакуна, который все еще дергался, но похоже, не пострадал.

— Повелитель, ты цел?

Бабури придерживал левую руку правой, а на его физиономии уже набухал здоровенный синяк.

Тот кивнул. Толстая одежда защитила его от камнепада, а вот проводник лежал ничком у его ног. Мохнатая волчья шапка не спасла от ледяной глыбы, размозжившей его затылок так, что мозги и кровь разлетелись по снегу.

«Всегда надо быть начеку», — вспомнилось Бабуру предостережение этого человека. Последние слова, сказанные им на земле. Над ними в лучах солнца сверкал зеркальный ледник, который в любой момент мог обрушить новую смертоносную лавину. Нужно было поскорее уводить отсюда людей.

— Соберите раненых, — мягко распорядился он. — Мы должны уходить, и чем скорее, тем лучше. Передай приказ по колонне.

Он снова взглянул на распростертое у его ног тело. Сына погибшего проводника нигде не было видно, а искать его не было времени.

— Бабури, помоги…

Проводник был крупным мужчиной, и взгромоздить его тело на коня Бабура оказалось нелегко, но не бросать же его здесь? Он заслужил лучшее место погребения, и правитель решил, что найдет ему такое. Может быть, на перевале, где его душа сможет упокоиться с миром.

Поспешая, как только можно, скользя и ковыляя, они наконец выбрались на такое широкое плато, где можно было уже не бояться схода снежных и ледяных лавин. Бабур приказал сделать привал, чтобы оценить состояние войска. Потери оказались не так велики, как он опасался. Восемнадцать человек погибли, вдвое больше получили ранения, но в основном, не слишком тяжелые. Обвал убил на месте шесть лошадей и трех мулов, а двух покалечило так, что им перерезали глотки и разделали на мясо. Все могло быть гораздо хуже.

— Повелитель?

Повернувшись на юный голос, Бабур увидел сына погибшего проводника. Глаза юноши были красны от слез, но говорил он твердо.

— Я знаю эту дорогу и могу послужить тебе вместо отца. Он бы этого хотел.

— Спасибо. Мы скорбим о твоей утрате, — ответил молодой эмир, решив, что по окончании похода парнишка получит щедрую награду.

Дальше их повел новый проводник, и вскоре после рассвета они взошли на Гупианский перевал. Низко над южным горизонтом ярко сияла звезда.

— Что за звезда? — воззрился на нее Бабур. — Никогда такой не видел.

Бабури пожал плечами, а вот у Байсангара нашелся ответ.

— Это Канопус, повелитель. У нас на севере, в Фергане и Самарканде, он не светит, но я читал о нем в Самарканде, в книге астронома Улугбека, внука Тимура. Об этой звезде сложены знаменитые стихи:

Небо быстро светлело, и звезда прямо на глазах у Бабура исчезла, однако ему хватило увиденного. Знак судьбы — это было как раз то, что требовалось ему сейчас для поднятия духа. Ну а восемь часов спустя, когда ледники и снежные поля сменились пастбищами, он и вовсе повеселел. Впервые за три дня его люди смогли поставить палатки, снять часть многослойной одежды и переобуться.

Однако, проверив с помощью Байсангара и Бабури состояние войска, он ужаснулся. Несмотря на строгие приказы, многие оказались плохо подготовлены к переходу через горы. Монголы, с их обожженными солнцем лицами, перенесли его достаточно легко, а вот с бойцами Мирзы-хана дело обстояло куда как хуже. Не менее чем у дюжины из них руки и ноги почернели и вздулись от обморожения.

Бабур уже сталкивался с этой напастью и знал, что спасти людей может только одно средство. Развели костры, заострили о камни мечи. Крепких напитков, чтобы умерить боль, в обозе не было, и людям, которым предстояло отсечь пальцы, а то даже кисти или ступни, могли лишь засунуть между зубов тряпицы, чтобы они не откусили себе языки.

Виночерпий Мирзы-хана, стройный, красивый юноша лет шестнадцати, чья правая кисть почернела и распухла до размера небольшого арбуза, а из-под ногтей сочился желтый гной, глядел на проверявшего остроту клинка воина и тщетно пытался унять слезы.

— Смелее, — сказал ему Бабур, опускаясь на колени. — Все будет сделано быстро, и ты, по крайней мере, останешься в живых. Смотри мне в глаза, не отворачивайся.

Он взял юношу за плечи, тогда как воин крепко перехватил обмороженную руку выше локтя, а еще один крепко взялся за ноги.

— Теперь — быстро! — приказал Бабур.

Глаза парнишки, расширенные от ужаса, оставались сосредоточенными на его лице. Клинок перерубил запястье, тело изогнулось от боли, но хоть зубы впились в кусок ткани, тот не издал ни звука. Продолжая удерживать юношу, Бабур сдвинулся в сторону, дав возможность другому воину, опустившись на колени, прижечь кровоточащий обрубок раскаленной сталью. На сей раз юноша издал приглушенный тряпицей стон, но тут же взял себя в руки.

Мирза-хан лицезрел все это не без любопытства, но отстраненно. Сам он преодолел горы без повреждений, кажется, даже не похудел, а на судьбу своих людей ему было наплевать. Бабуру хотелось разбить ему физиономию.

— Как зовут этого юношу?

— Саиддин.

— Я хочу взять его к себе на службу.

— Как тебе угодно, — ответил Мирза-хан, пожав плечами, словно имея в виду: «Какой мне прок от однорукого виночерпия?»

Бабур проследил за тем, как культю замотали оторванной от плаща полосой ткани, и сказал:

— Отведите его в мой шатер и дайте бульону. Он выказал немалую отвагу.

Луг Ак-Сарай, назначенный послом для места встречи на границе владений Кабула, представлял собой радующую глаз равнину, поросшую сочной, зеленой травой. Услаждал взгляд и лагерь Бабура, ровные ряды шатров, лучами расходившиеся от его собственного, установленного в центре. Радовало то, что при прохождении войска на юго-запад, сначала по предгорьям, а затем и по равнине, оно не сталкивалось ни с малейшими признаками враждебности со стороны жителей попадавшихся по пути селений. Чужаки, дерзнувшие перевалить через горы, вызывали разве что любопытство.

Шел сентябрь. Урожай уже убрали, закрома были полны зерна, а селяне, соответственно, более чем полны желания продать войску имевшуюся у них в изобилии снедь. Приятно было, сидя вечерами у костров, отъедаться жирной, сочной бараниной, лакомиться спелыми яблоками и сливами, только что собранными в садах и подслащенными медом. По ветвям порхали дрозды и голуби, а ночью Бабур слышал пение соловья. Он поклялся себе, что по его воцарении в Кабуле этот обильный, процветающий край таким и останется.

Но сейчас его первоочередной задачей было поддержание дисциплины в лагере. Хотя он категорически запретил грабеж, шестеро бойцов нарушили приказ, напали на деревню и убили двоих крестьян, пытавшихся защитить свое добро. Бабур приказал найти виновных и запороть до смерти: сам он с каменным лицом присутствовал при исполнении приговора, свершившегося на глазах у близких убитых крестьян. Окровавленные, оставшиеся почти без кожи, трупы закопали в лесу, в одной на всех яме. Он с нетерпением ждал посланцев из Кабула, понимая, что чем дольше придется ждать, тем больше нарушений неизбежно произойдет в расхолаживающемся от безделья войске.

На третий день, сидя перед шатром и глядя, как Бабури оперяет стрелы, молодой эмир увидел маленький отряд всадников, галопом скакавших через луг по направлению к ним.

— Что думаешь? Это посланник?

Бабур прищурился. Всадники находились еще слишком далеко, чтобы можно было их разглядеть как следует, но было ясно, что, раз они едут в воинский лагерь столь небольшой группой, стало быть, намерения у них дружелюбные. И точно, по их приближении, Бабур узнал яркий халат давешнего посла, на шапке которого сверкала в лучах солнца скреплявшая высокий плюмаж драгоценная брошь.

— Приветствую тебя от лица совета, повелитель. Рад видеть, что ты благополучно переправился через горы, приведя с собой столь сильное войско.

— Я могу вступить в город?

Ореховые глаза посланника сверкнули.

— Тут возникло затруднение, повелитель. Узурпатор, Мухаммад Аргун, захватил Кабул и утвердился в цитадели. Совету при поддержке верных войск удалось закрепиться в Карабахе, но отбить столицу мы не в их силах.

— Кто этот человек?

— Вождь племени хазареев. Путь в город ему проложили его воины.

— Он провозгласил себя владыкой? Была ли прочитана хутба в его честь?

— Нет, повелитель, ничего подобного. У него слишком много соперников среди других вождей.

— А сколько у него воинов?

— Около тысячи, повелитель, может быть, чуть больше или меньше.

— У меня четыре тысячи бойцов, рвущихся в схватку. Сообщи это своему совету. Нет… я сам явлюсь в Карабах. Я не для того перевалил с войском Гиндукуш, чтобы отдавать кому-то свои владения.

— Да, повелитель.

Посол преклонил колени, коснувшись лбом земли, и Бабур мысленно отметил, что этот важный сановник впервые склонился перед ним, как перед своим истинным владыкой.

— М-м-мы сов-в-ветуем п-подож-ждать, — промолвил Балул-Айюб, чье заикание усилилось от волнения.

Мрачный старик теребил свою длинную, шелковистую бороду. Бабуру подумалось, что хотя возраст и сан великого визиря Кабула внушают почтение к этому человеку, про образ его мыслей этого сказать нельзя. А вот остальные члены совета, казначей Вали-Гуль и Хайдар-Таки, хранитель печати, согласно закивали.

— Что толку от проволочек? Они только поощряют хазареев, внушая им, будто я их боюсь. На моей стороне авторитет придворного совета. Моя кровь дает мне право на трон. У меня есть войско. Что еще нужно?

— М-мы б-боимся з-за ж-жит-телей Кабула. Мухаммад-Муквим Аргун захватил в заложники видных горожан, в том числе и наших родичей. Он держит их в ц-цитадели.

— Если он причинит им вред, то ответит за это: я дам ему это явно понять. А также то, что я не еще один разбойник, решивший бросить ему вызов, но новый владыка Кабула, явившийся вступить в свои права.

Трое старцев переглянулись, и Бабур подумал, что его слова, похоже, достигли цели. А то, похоже, эти советники забыли, что, несмотря на капризы судьбы, он уже восседал на троне и править для него не в новинку.

— П-приказывай, повелитель. Да исполнится воля твоя.

Толстые глинобитные стены Кабула в свете осеннего солнца отливали абрикосовым цветом. За их кольцом Бабур видел нагромождение домов, дворцов, караван-сараев и мечетей. Это, конечно, не Самарканд, но с помощью здешних богатств он надеялся придать городу красоту и великолепие. А Кабул был богат, ибо лежал на пересечении караванных путей из Китая, Турции, Индостана и Персии. Советники с гордостью говорили ему о караванах более чем в двадцать тысяч лошадей, верблюдов и других вьючных животных, перевозивших ткани, самоцветы, сахар и пряности.

На севере, над городом, на вершине голой скалы высилась цитадель с отвесными стенами, прорезанными узкими бойницами. Бабур осознавал, как много глаз, включая глаза Мухаммада-Муквима Аргуна, наблюдают сейчас за ним, что вполне соответствовало его намерениям. Сопровождавшим его воинам он приказал надеть тяжелые доспехи и вооружиться самым впечатляющим образом. Сверкали шлемы и латы, острия длинных копий, мечи у поясов, секиры у седел. За плечами висели тугие луки и колчаны, полные стрел. У противника не должно было оставаться ни малейших сомнений в подавляющем превосходстве его сил.

В сопровождении колонны тяжело вооруженных бойцов Бабур медленно проехал вдоль городской стены по направлению к цитадели, остановился, приказал воинам сохранять боевое построение на случай вражеской вылазки и подозвал к себе Касима.

— Тебе снова предстоит послужить в качестве посла. Возьми сопровождающих и поезжай в цитадель — передашь Мухаммад-Муквиму мой ультиматум. Если он освободит заложников, не причинив им вреда, и до заката покинет город и крепость, я гарантирую ему свободный проход и не стану преследовать. В противном случае пощады ему не будет.

Бабур проводил взглядом своего посла, ускакавшего к воротам в сопровождении четырех воинов. Посланники всегда находятся в уязвимом положении, однако Касим уже выказывал свою отвагу в схожей ситуации, к тому же правитель не думал, что сейчас ему что-то угрожает. Вряд ли Мухаммад-Муквим осмелится его тронуть. Однако следовало принять еще кое-какие меры. Он подозвал Байсангара.

— Нужно, чтобы жители города узнали о моих условиях. Я приказал писцам размножить свое послание вождю хазареев. Возьми лучших лучников, пусть крепят грамоты к стрелам и пускают стрелы в город. Люди подберут их и прочтут мои слова.

Теперь ему оставалось только ждать. Через некоторое время коня окружила туча летающих кровососов, от которых серый скакун раздраженно отмахивался хвостом. Бабур соскользнул с седла, стреножил коня, чтобы тот мог переступать, но не ушел бы далеко, а сам, скрестив ноги, уселся на каменистую землю. Высоко над головой пролетал клин журавлей, небесных птиц — знак того, что Аллах пребывает с ним.

— Как думаешь, что он сделает?

Бабури уселся рядом с ним, держа в руке узду своего коня.

— Этот хазарейский разбойник? Он не Шейбани-хан. Не думаю, чтобы у него была хоть какая-то поддержка среди жителей. Он должен радоваться тому, что я отпускаю его восвояси.

— Ты изменился. А помнишь, как мы подрались и я сказал, что ты сам себя жалеешь?

— Ты тогда правду сказал, я прямо исходил от жалости к себе. А ты убедил меня в необходимости сохранять веру, потому что все еще может перемениться. Ты рос на улицах, и это сделало тебя мудрее меня. Возможно, отпрысков правящих домов не мешало бы в детстве выставлять за двери их дворцов, чтобы они учились сами о себе заботиться.

— Может быть, хотя кормежка на улицах отвратная… я уж не говорю о грязных старикашках, которые так и норовят затащить тебя в проулок.

Бабур рассмеялся.

Касим вернулся, когда почти уже вышло отведенное время и солнце висело над западным горизонтом едва ли на высоте копья. Вид у советника был довольный.

— Эти хазареи спорили между собой аж до драки, но Мухаммад-Муквим Аргун принял-таки твои условия. Он готовится выступить со своими людьми из цитадели и увести их на север. Войскам, находящимся в Кабуле, уже послан приказ присоединиться к нему. Он просит тебя задержаться здесь еще на два часа, после чего ты получишь Кабул и заложников.

— Он боится меня даже больше, чем я думал. А ты все сделал хорошо.

Как только это известие разнеслось по войскам Бабура, воины с ликующими возгласами принялись ударять мечами о щиты, а через некоторое время стал слышен и другой звук. Пусть поначалу он звучал слабо, но ошибиться было невозможно: то был шум, доносившийся из города. Жители Кабула тоже узнали о происходящем.

Бабур снова сел на коня и, неспешно выехав перед строем, обратился к своим людям:

— Одного нашего вида оказалось достаточно, чтоб этот выскочка обмочился. В скором времени он и его шайка уберутся отсюда, как побитые собаки, не смея даже гавкать, не то что кусаться. Пусть же они, убегая в ночь, слышат наш презрительный смех. Может быть, их мечи, не окрасившись кровью, и сверкают, но честь их потускнела.

Уже ночью, облаченный в пурпурное с золотом, цветами Кабула, одеяние, в сопровождении советников и воинских командиров, Бабур вступил в главную городскую мечеть. А ведь место для молитвы, отведенное для правителя, прямо напротив михраба, указывающего на Мекку, то самое, где молился, перед походом в Индию, Тимур, подумал Бабур, преклоняя колени и касаясь лбом холодного камня. И услышав, как мулла начал нараспев читать хутбу, совершая обряд, делавший его полноправным правителем, сердце его преисполнилось надежды и гордости.

Больше он не был бездомным скитальцем.

Мулла начал читать новую молитву, и Бабур внимательно прислушался.

Воистину Аллах был всемогущ и всемилостив и благорасположен к Бабуру.