Глава 9
Предложение Сима
– Что поделать? Цены не горы, чтобы стоять на месте! Цены, они как деревья – растут, растут и растут. Я торгую для того, чтобы заработать хоть немного себе на жизнь, а не для того, чтобы терпеть убытки!
Слуги Атшара похвалялись богатством своего господина и, не жалея слов, описывали убранство его дома, но покупателей Атшар принимал в скромной пристройке, где ничего не было кроме двух длинных скамей и низкого столика, на котором никогда не стояло ничего, кроме кувшина с водой и чаши, из которой время от времени отпивал хозяин. Атшара постоянно мучила жажда, и пил он без всякой меры. Говорили, что это от жадности, ведь жадность сушит. А еще Атшар был завистлив как сорок тысяч завистников и потому избегал похваляться своим богатством. «С меня достаточно того плохого, что желают мне, – говорил он, – незачем добавлять лишнее, разжигая в людях зависть». И одевался Атшар скромно, в простые, некрашеные одежды. Только перстень, сверкавший на правом указательном пальце, был драгоценным, но то была семейная реликвия, передаваемая от отца к старшему сыну и, согласно поверью, приносившая удачу в торговых делах.
– Если вы не верите мне, то можете дойти до Ахава и справиться о ценах у него!
Ахав был конкурентом Атшара, но торговый размах у него был поменьше и товар поплоше. Отправка к Ахаву звучала в устах Атшара тонкой издевкой.
– Можете поехать в столицу и справиться там! Я говорю не боясь, потому что знаю, что вы все равно вернетесь ко мне. Цены у всех одинаковые, но от моих складов недалеко до вашего строительства. Если везти гофер из столицы, то из-за дополнительных расходов цена его возрастет втрое! Все имеет свою цену, и в том заключена высшая справедливость!
В подтверждение собственной правоты Атшар хлопнул пухлой ладонью по колену.
– Высшая справедливость заключена в том, чтобы делать друг другу добро, – заметил Ной, переглянувшись с Симом.
– У каждого своя справедливость, – Атшар оскалил мелкие острые зубы, что должно было изображать улыбку. – Один делает дело, другой делает добро…
– А третий повышает цены, вместо того чтобы понизить их! – сказал Сим, недружелюбно сверля Атшара взглядом.
– Я должен понизить цену?! – удивился Атшар, всплескивая руками. – Эй, Ямрун, ты слышал это?
Подручный торговца, замерший серой тенью у двери, встрепенулся и издал звук, похожий на скрип несмазанной колесной оси. Скорее всего то был смех или же выражение крайнего удивления.
– Ямрун глуп, как сухое бревно, но даже он понимает, какую чушь ты сказал, – заявил Атшар, отвечая Симу столь же недружелюбным взглядом. – С какой стати я должен понижать цены?
– У тебя был большой запас гофер, – поторопился ответить Ной, чтобы не дать сказать Симу; судя по выражению лица Сим мог нагрубить Атшару. – Мы взяли все и хотим взять еще два раза по столько. Мы берем такое количество, которое ты обычно не продавал и за два года, и мы не просим отсрочки в расчетах…
Отсрочка в расчетах была камнем преткновения между Ноем и Симом. «Этот плут пользуется нашей нуждой! – возмущался Сим. – Он набавляет к уже набавленному, зная, что мы все равно вынуждены купить! Почему бы нам не сделать свою хитрость и не попросить отсрочки? Атшар согласится, он любит ввергать людей в долговую кабалу, делая их своими рабами навечно. Сколько таких рабов трудится на него, не разгибая спины! Так почему же нам не поступить так же?». Ной не соглашался и терпеливо объяснял, что есть пределы, которые никогда нельзя переходить, и что есть уровень, ниже которого нельзя опускаться. Сим соглашался, не только потому что сыну положено соглашаться с отцом, но и потому, что понимал правоту отца. Соглашался, но только умом, а не сердцем. В глубине души он считал, что нечего церемониться с такими подлыми людьми, как Атшар, не заслуживают они этого.
– Мы даем тебе сразу ту прибыль, которую раньше ты ждал долго и собирал по частям, – продолжал Ной. – Разве это не заслуживает доброго отношения с твоей стороны? Разве мы не вправе рассчитывать на уступку в цене? Я понимаю, что каждому своя выгода дороже чужой, но всему есть мера. Торговля – это когда один продает, а другой покупает. Если цена несоразмерно высока, торговли не будет!
– Будет! – сверкнул глазами Атшар. – Будет торговля! Твое упрямство, Ной, известно всем. Начав, ты никогда не отступаешься от своего. Ты купишь гофер по той цене, которую я назову, а потом придешь и купишь еще, чтобы достроить свой Ковчег, или дворец, или что ты там строишь! Не хватит денег – заложишь землю, которой ты владеешь, не хватит снова – пойдете все ко мне в работники!
Сим посмотрел на отца. «Зверь сам роет яму и лезет в нее», – прочел Ной в его взгляде и, едва заметно, покачал головой. Сказано нет, значит, нет. Он не может делать долги, которые не отдаст, не может продавать землю, зная, что ей не воспользуются, не может продать себя в рабство, зная, что никакого рабства не будет. Настало время, когда люди разделились на знающих и незнающих. Знающие не вправе использовать знание, ниспосланное им свыше, в ущерб незнающим. Так есть, так и будет впредь.
– Вы в моих руках, а не я в ваших, так что будьте благоразумны и не отнимайте у меня много времени! – заключил Атшар, излучая самодовольство, и добавил: – А то я набавлю еще сверх того, что намеревался набавить прежде.
– Все мы в руках Всевышнего и больше ни в чьих! – сурово ответил Ной, поднимаясь на ноги. – Готовь товар, завтра утром Сим принесет плату.
– Это другой разговор! – оживился Атшар, пропустив первую фразу мимо своих ушей, заросших курчавой черной шерстью.
Он протянул Ною руку, желая пожатием скрепить уговор, но Ной предпочел ее не заметить.
– Сейчас мы сможем купить гофер, – сказал Сим, когда они шли домой по узким пыльным улочкам, лишенным мельчайшего клочка тени. – А что потом? Надо что-то делать, отец.
– Положись на Бога, – сказал Ной. – Не сиди, сложа руки на животе, как Атшар, а делай свое дело и уповай на Него. Он устроит.
– Смягчит сердце Атшара или пошлет нам клад?
– Не знаю и не хочу гадать, Сим…
– Два безумца! Смотрите на них! О-ла-ла, это строители Ковчега! Когда вы уплывете от нас по земле?! Уй! Уй! Уй! Два безумца! Эй, ваш Ковчег уже уплыл, а вы не ведаете!
Несколько мальчишек выскочили перед ними, кривляясь и крича обидное. Сим погрозил им кулаком, но они не испугались – понимали, что догнать их он не сможет.
– Дети! – Ной остановился и обратился к прыгающим вокруг него сорванцам. – Зачем вы повторяете за взрослыми то, чего не понимаете? Почему называете нас безумцами? Стыдитесь!
Ответом ему было несколько смачных плевков и ком земли. Не стерпев обиды, чинимой отцу, Сим попытался поймать хотя бы одного, того, кто кидался землей, но не смог. Мальчишки бросились врассыпную. Тут же из-за ближайшего плетня послышались визгливые женские голоса:
– Что за доблесть бросаться на детей с кулаками?! Подите прочь!
– Идите строить ваш Ковчег, недоумки!
– А когда построите, наши мужья подожгут его!
– И дадут вам тумаков, чтобы вы не нападали на детей наших!
Несколько плодов, гнилых и зловонных, упало к ногам Ноя и Сима.
– Пойдем отсюда! – сказал Ной, и они ушли торопливым шагом людей, сделавших что-то плохое, хотя ничего плохого не делали.
– Странные люди, – сказал на ходу Сим. – Что мы сделали им плохого? И откуда они взяли ту гниль, которой швырялись в нас? Неужели берегли для подходящего случая?
– Женщины просто перебирали плоды и наблюдали за тем, что происходит на улице, – сказал Ной. – Мы им ничего плохого не сделали, но и ничего хорошего тоже не сделали. В том, чтобы не делать плохого, нет достоинства, но вот в том, что не сделали хорошего, есть вина. Я часто думаю о том, как наш мир стал таким. Ведь когда-то все было иначе. Торговцы уважали покупателей, люди сердечно относились друг к другу, зла не было или почти не было… С чего все изменилось? Кто, как и зачем сделал первый шаг в пропасть? А если бы остановить того, кто первым обратился к злу, тогда, возможно, ничего этого не было бы?
– Это все пошло от правителя! – убежденно сказал Сим. – Явал не знает, что такое добро и справедливость, слуги его тоже не знают этого, а от слуг уже передается народу. Голова управляет конечностями, разве не так?
– Голова, – согласился Ной. – Ты видишь ту старуху, что ведет на веревке козу?
Старуха шла впереди, и они ее нагоняли, потому что шла она медленно, еле-еле переставляя ноги. Коза была такой же старой, с дряблым отвисшим выменем и проплешинами на теле.
– Конечно, вижу! – ответил Сим.
– Догони ее, ударь, обругай черными словами и отбери у нее козу! – приказал Ной.
– Прости, отец, мне послышалось…
– Ничего тебе не послышалось! – повысил голос Ной. – Догони старуху, ударь ее, обругай черными словами и отбери у нее козу! Я, отец твой, приказываю тебе!
Сим остановился, остановился и Ной. Какое-то время Сим недоуменно смотрел на отца, затем звонко хлопнул себя по лбу и громко рассмеялся.
– Я все понял, отец! Понял и запомнил! Ты хочешь сказать, что дело не в правителе, а в людях!
– Истинно так, – подтвердил Ной и продолжил уже на ходу. – Хорошего человека не заставишь сделать дурного, и ты только что почувствовал это на себе. Зло не только в правителе и в его слугах, зло повсюду. Разве Явал приказал мальчишкам дразнить и оскорблять нас? Разве он велел женщинам прогонять нас и кидаться в нас гнилыми плодами?
– Не велел, но всем известно, что правитель не расположен к тебе, отец, – ответил Сим. – И они понимают, что никто не спросит с них за твою обиду, кроме меня с братьями…
– Старуха бедна, она не знатного рода, и мы ее почти догнали, – сказал Ной. – Не хочешь бить ее и отбирать козу, так хотя бы швырни в нее камнем!
– Да, ты снова прав, – согласился Сим. – Ты всегда прав отец! Я счастлив, что родился твоим сыном, а не сыном какого-нибудь мерзавца вроде Атшара!
– А сейчас сын Атшара говорит ему: «Я счастлив, отец мой, что родился твоим сыном, а не сыном какого-нибудь безумца, вроде Ноя!
Сим рассмеялся, глядя на него, не смог удержаться от улыбки и Ной.
– Детям положено гордиться своими родителями, а родителям положено гордиться своими детьми, – сказал Ной, когда они прошли еще немного и свернули на широкую оживленную дорогу, что шла прямо к их дому. – Таков закон жизни.
– Да, это так, – согласился Сим, еще не понимая, к чему клонит отец.
Ной смотрел прямо перед собой, а Сим время от времени оглядывался по сторонам, выискивая тех, кто мог бы насмехаться над ними или еще как-то обидеть. «Отцу на сегодня достаточно обид, – думал он. – Сначала Атшар, чтобы его разорвало пополам, жадного негодяя! Потом эти гнусные мальчишки и их не менее гнусные матери! Испортили человеку настроение! Вот, едва улыбнулся отец и снова грустит. В глазах печаль, на переносице складка. За что ему это? Зачем ему это?».
Несмотря на многолюдье, никому не было дела до Ноя и Сима. Знакомые, попадавшиеся навстречу, кивали им на ходу или проходили мимо, не приветствуя. Причина такого отношения была двоякой. Одни боялись испортить отношения со старостой Сехом, называвшем Ноя безумцем и при любом удобном случае выказывавшем свое нерасположение к нему. Другие, верившие в то, что безумие заразно, боялись, что мифическое безумие Ноя может передаться им.
«Сказать или не сказать? – думал в это время Ной. – Если скажу – обрету советчика, с которым можно обсудить и который сможет помочь. Но и клин вобью между сыновьями, если скажу Симу, что подозреваю одного из его братьев в убийстве соседа Ирада. Сим может счесть меня безумным… А если не скажу, то буду опять носить в себе, не находя ни ответа, ни покоя. Родители не замечают многого из того, что видят их дети. Сим может помочь мне…»
Симу захотелось сказать отцу что-то доброе, что порадует его. Он начал подбирать подходящие слова и выстраивать их в фразы. Язык у Сима был подвешен не так хорошо, как у его братьев, он был более искусен в делах, нежели в речах, и никогда не отличался многословием.
Пока Сим думал, заговорил Ной.
– Такое дело, Сим… – начал он. – Есть одно дело…
– Скажи какое, отец, и я его сделаю, – тут же ответил Сим.
– Это даже не дело, а мысли, которые не дают мне покоя, – продолжал Ной. – Мысли по поводу Хама и по поводу Иафета тоже…
Слова падали тяжело, как камни, но раз уж начал, то надо доводить до конца. Сим выслушал отца молча. Он не выказал никакого удивления или не счел нужным выказывать.
– Скажи мне, что ты думаешь, – попросил Ной, когда рассказал Симу все.
– С Иафетом творится неладное, – согласился Сим. – Печаль лежит на сердце его, иногда он пытается прогнать ее, но она возвращается. И началось это с того дня, как ты рассказал нам о том, что услышал от Господа нашего.
– И в тот же день убили Ирада, – напомнил Ной. Сим кивнул, но думал он о другом.
– Наверное, я догадываюсь о причине печали Иафета, – сказал он, пройдя несколько шагов. – Он скорбит по миру, который обречен на гибель, и больше всего в этом мире ему жаль Адиду, дочь шорника Вреса. Ты знаешь, отец, что до женитьбы на Шеве Иафет думал жениться на Адиде?
– Он и слова мне не сказал об этом! – воскликнул Ной. – И даже намека не сделал! Откуда же я мог знать?
– Мне он тоже не сказал, но я заметил. Застал их ночью в саду. Услышал шум, подумал, что это воры, потому что дело было накануне сбора плодов, взял дубину и пошел туда. Когда подошел ближе, догадался, что шум иного свойства, не такой, что производят воры, в спешке срывающие спелые плоды. Приблизился, осторожно раздвинул листву и увидел Иафета, обнимающего Адиду и целующего ее лицо. Увидел и ушел так же тихо, как и пришел. Так и узнал. А вскоре я услышал, что Адиду взял какой-то богач из столицы. Врес с Адидой повезли товары на рынок, и там этот человек увидел Адиду и пленился ее красотой. Правда, тогда Иафет лучше скрывал свою грусть, ее почти не было заметно. Не то, что сейчас. Но то девушка вышла за другого, а то гибель мира… Нельзя сравнивать.
– Я давно был молодым, Сим, но еще помню, что в молодости расположение девушки может быть дороже судьбы мира, – сказал Ной.
– Пусть так, – согласился Сим. – Но скажу тебе отец одно – за Иафета я мог поручится, как за себя самого! У Иафета не могло ничего быть с Хоар, и Иафет никогда бы не стал поднимать руку на Ирада, не говоря уж о том, чтобы убить его. Вот за Хама я не поручусь, Хам бывает разным – то хорошим, то нехорошим. Хам – человек настроения, а в Иафете тот же стержень, что и во мне. Не мог Иафет убить! Это все равно что скажут: «Ной убил Иафета»!
– Такого еще не говорили, – горько усмехнулся Ной. – Но говорили, что я прелюбодействую с Хоар.
– Если женщина хороша собой, то кого только не обвинят в прелюбодеянии с нею, – точно так же усмехнулся Сим. – Человек меряет других по своей мере. Если он смотрит на Хоар с вожделением, то не может допустить, что ты, отец, или я будем смотреть на нее просто как на соседку, жену соседа. Так же можно сказать и что я прелюбодействую или прелюбодействовал с Хоар, но боюсь я, что те, кто так скажет, пострадают от Саны. Признаюсь честно, как сын отцу – иногда моя достойная жена внушает мне трепет, когда упирает руки в бока и сверкает глазами.
– Ты, наверное, хотел сказать не «трепет», а «уважение», – поправил Ной. – Тебе ли испытывать трепет перед кем-то, кроме Господа нашего?
– Уважение я испытываю к ней всегда, но иногда, отец, когда Сана сердится, мне хочется… – Сим замялся, подыскивая подходящие слова, – чтобы она поскорее перестала сердиться.
– Ты любишь мир в семье и поступаешь правильно, – одобрил Ной. – Но, раз уж мы начали этот разговор, скажи мне, что ты думаешь о Хаме?
– Я бы не стал ручаться за то, что между Хамом и Хоар ничего не было, – сказал Сим. – Я не видел их лежащими вместе, но замечал, как они обменивались взглядами. Хоар из тех женщин, которые привлекают мужчин, а наш Хам из тех мужчин, которые никогда не упустят своего в отношении женщин. Если бы те силы, что растрачивает он в чужих постелях, употребить во благо, то…
Сим не нашел подходящего сравнения и просто махнул рукой, давая понять, что много чего хорошего мог бы сделать брат Хам.
– Но мог ли Хам поднять руку на Ирада? – спросил Ной.
– Задумать убийство, готовиться к нему, предвкушать и вынашивать план Хам не мог! – убежденно ответил Сим. – Он не из числа хладнокровных убийц. Но в пылу ссоры разум мог покинуть Хама, а когда разум покидает человека, человек творит многое из того, чего потом стыдится. Порой, слушая мои увещевания, Хам сжимает кулаки, а то и замахивается на меня, хоть и знает, что я много сильнее его…
– Твои братские увещевания, Сим, часто бывают грубы, – ласково попенял Ной. – И там, где можно обойтись языком, ты пускаешь в ход руки.
– Гость, чтобы его впустили, стучится в дверь, – проворчал Сим. – Увещевание не может войти в голову братца Хама, не постучавшись. Разве хоть раз поднял я руку на брата моего Иафета? Зачем мне это? Иафет понимает слова, внемлет голосу разума, и для него достаточно языка. Хам же уважает только силу и без кулаков ничего понять не в силах. Неужели, отец, ты думаешь, что мне радостно поднимать руку на брата? Я всякий раз раскаиваюсь в том и прошу Бога простить меня. Но если иначе не получается? А что касается того, мог ли Хам поднять руку на Ирада, я отвечу так – в гневе, в запальчивости мог. И руку поднять мог, и нож выхватить мог.
– И ударить мог? – скорбно уточнил Ной.
Сим кивнул. Таков старинный закон – обнажил оружие, так ударь им.
– Но только сгоряча, – уточнил Сим. – После бы раскаивался.
– Не заметил я в нем раскаяния, – сказал Ной.
– Хам, когда он спокоен, умеет скрывать свои чувства, – ответил Сим. – Притворство – его стихия. Он привык притворяться с женщинами и перенес это умение и на мужчин.
– А зачем ему надо притворяться с женщинами? – удивился Ной.
– Чтобы добиться от них желаемого, – немного смущенно пояснил Сим, не привыкший обсуждать с отцом такое. – Все прелюбодеи – искусные притворщики, ибо каждой из своих женщин они говорят, что любят только ее одну, и ведут с ней себя соответственно. Иначе они не добьются взаимности ни от кого, кроме тех, что привыкли получать плату за ласки. Но Хам не таков, чтобы платить женщинам, ему нравится соблазнять и быть соблазненным. А потому надо притворяться.
Ной ничего не ответил – почти до самого дома шел он молча и обдумывал сказанное Симом, не замечая никого из шедших навстречу. Не доходя нескольких шагов до ворот он остановился, огладил бороду, немного растрепавшуюся от ветра, и сказал.
– Думал я, надеялся я, Сим, что ты развеешь сомнения мои, но ты сделал это только наполовину. Не подумай, что я виню тебя, но горько мне, горько… Как я могу сомневаться в одном из сыновей моих? Как я могу взять в Ковчег Спасения убийцу?
– Если ты позволишь, отец, то у меня есть задумка, – сказал Сим, тоже оглаживая свою бороду, такую же густую, как у отца, только без седины. – Не знаю, придется ли она тебе по душе, но…
Сим умолк, не то не решаясь продолжить, не то обдумывая окончательно свою задумку.
– Говори! – ободрил сына Ной.
– Хам вспыльчив и порывист, – сказал Сим. – Его легко вывести из себя. Если он сердится или растерян, то он плохо владеет собой. Что если мы уединимся с Хамом, каким-то образом добьемся того, чтобы он вспылил, и спросим его про Хоар и про убийство Ирада? Вдруг он выдаст себя? Только мы должны сделать это вдвоем, отец. Я начну укорять Хама в лени или в распутстве, а когда он потеряет самообладание, ты начнешь спрашивать. Хаму придется отвечать, невозможно не отвечать, если спрашивает отец, и тогда он выдаст себя… Или не выдаст, и тогда сомнения твои развеются, как пыль на ветру. Удивляюсь я себе, сколь многословным я стал, говорю без умолку. Задело меня за живое то, что ты рассказал, отец. Скажи, а мать знает?
– Ты прав, Сим, – ответил Ной. – Нельзя сказать тебе и не сказать матери вашей. Сегодня же я поговорю с ней, вечером. А сейчас мы немного подкрепимся хлебом и сыром, сменим одежды на рабочие и пойдем к Ковчегу. Только сегодня не станем говорить с Хамом, мне еще надо подумать над тем, что и как следует спрашивать у него.
Ной хотел не только подумать над этим, но и рассказать о своих подозрениях Эмзаре до разговора с Хамом. Нехорошо получится, если жена узнает о подозрениях мужа от сына, надо самому сказать ей заранее. Вероятность же того, что Хам может обратиться за помощью к матери, была велика. Если он не виновен, то оскорбится и может искать защиты у матери. Если же виновен (о, как страшно думать так!), то тоже может искать защиты у матери. К кому еще может обращаться сын, обидевшись на отца своего, как не к матери своей?
Не желая откладывать разговора и не имея обыкновения откладывать свои намерения, Ной сразу же по приходу домой прошел к жене на кухню. В большом котле над очагом аппетитно побулькивала похлебка, а Эмзара сидела неподалеку на скамье и натирала медную посуду мелким речным песком. Это она непременно делала каждую седмицу, и оттого посуда на кухне всегда блестела начищенными боками. Глядя на усердно работавшую жену, Ной растрогался и подумал о том, что даже потоп не заставит Эмзару изменить своим привычкам. Точно так же будет сидеть она и начищать посуду, даже если сразу после этого придется войти в Ковчег. Столь истовое соблюдение установленных порядков утверждает человека в мысли о том, что он, его воля сильнее любых обстоятельств. Сказано, решено – и будет так, отныне и навсегда. Сила в постоянстве и в том, что заставляет человека это постоянство хранить.
– Что Атшар? – не прекращая своего занятия, поинтересовалась Эмзара.
– Стоит на своем, – коротко ответил Ной.
– Чтобы он треснул! – пожелала Эмзара и еще яростнее начала тереть кувшин, который был у нее в руках.
Ной подошел к жене и присел рядом с ней. Почувствовав, что муж хочет сказать ей нечто важное, Эмзара отставила кувшин в сторону, легонько ударила ладонью о ладонь, стряхивая песок и выжидательно посмотрела на мужа.
Ной набрал в грудь побольше воздуха и рассказал про свои подозрения. Чем дальше рассказывал он, тем больше округлялись глаза Эмзары и тем больше недоверия плескалось в них. Когда Ной закончил, Эмзара покачала головой и сказала:
– Ты можешь выдумывать что хочешь, Ной, а я уверена в сыновьях своих. Если бы Хам убил человека, то сердце бы подсказало мне – вот убийца! Наверное, материнское сердце отличается от отцовского, раз ты сомневаешься в отношении Хама! Мой сын не убийца!
«Любая мать на месте Эмзары сказала бы то же самое» – подумал Ной.
Эмзара угадала его мысли.
– Ты думаешь, что любая мать, даже мать убийцы, видит в своем сыне только хорошее? – прищурилась она. – Думай что хочешь, я знаю, как ты любишь думать, но не будь пристрастен! Будь справедлив!
– Я только и делаю, что пытаюсь быть справедливым! – в сердцах воскликнул Ной. – Если бы это еще всегда у меня получалось! Сердце мое смотрит в одну сторону, а разум – в другую! Сейчас я думаю так, а чуть позже думаю иначе! Может, я и справедлив, только проницательности мне недостает! Вот Сим взялся мне помочь, вдруг сможет…
– Я тоже постараюсь тебе помочь! – решительно сказала Эмзара. – Прислушаюсь к тому, что говорят люди и порасспрашиваю кое-кого. Ты знаешь, как я не люблю сплетни и сплетников, но ради такого дела я наступлю на свой характер и на несколько дней стану завзятой сплетницей.
– Но что ты так сможешь узнать? – удивился Ной. – Сплетни – это выдумки тех, кому нечем себя занять! Стоит ли тебе, жена, тратить драгоценное время попусту, да еще и поступать вопреки характеру твоему.
– Ты знаешь, как добывают золото? – вдруг спросила Эмзара.
– Знаю, – кивнул Ной. – Промывают песок и находят крупицы золота.
– Вот именно так среди множества выдумок отыскиваются крупицы правды! Их немного, но это не означает, что их вовсе не существует. А уж на то, чтобы отделить выдумку от истины, у меня достанет ума! Драгоценное время, говоришь ты? Но разве могу я жалеть время для того, чтобы обелить сына моего в глазах мужа моего? Я готова не есть, не спать, а только лишь искать и узнавать. Что-то да узнаю. Нет ничего такого, что можно укрыть от людских глаз и людских ушей! Если сейчас, когда нас здесь двое, я оставлю этот кувшин недочищенным, то уже завтра скажут люди: «Эмзара обленилась, теперь ее посуда блестит только с одного боку!»
– Давай проверим! – улыбнулся Ной.
– Я не могу на это пойти! – отрезала Эмзара и потянулась к кувшину.
В дверь просунул голову Сим. Он что-то жевал. Увидев, что отец сидит рядом с матерью, Сим притворил дверь.
– Лепешки, сыр и молоко для вас на столе, – сказала Эмзара. – Поторопись, а то Сим не оставит тебе ничего!
Такое не могло случиться, чтобы Сим съел все сам, не подумав о других, тем более об отце. Ной понял, что Эмзара хочет, чтобы он поскорее ушел и оставил ее одну. Он встал и, не сказав больше ни слова, удалился.
Поделившись тем, что лежало на душе тяжким грузом, с женой и старшим сыном, Ной почувствовал некоторое облегчение. И оттого, что Сим развеял сомнения в отношении Иафета (почти развеял, если уж говорить начистоту, отодвинул куда-то вдаль), и оттого, что жена и сын вызвались помочь ему, и оттого, что просто поделился сокровенным с близкими. Нет человека, который не нуждался бы в поддержке ближних своих.
Главная же радость Ноя заключалась в Ковчеге, и росла эта радость день ото дня, а вместе с ней крепла надежда на спасение. Нижний ярус уже был закончен, строили средний. Стоило Ною прикрыть глаза и подумать о Ковчеге, как тот являлся ему уже построенным, мерно покачивающимся на водах.
Окончания строительства Ковчега Ной ждал с радостью, надеждой и печалью. Радовался предстоящему спасению и тому, что был избран богом для него. Надеялся на то, что многим удастся спастись вместе с ним. Печалился потому, что грешникам было суждено погибнуть.
Радость, надежда и печаль часто соседствуют друг с другом. Был еще и страх, Ной страшился того, что в Ковчег может войти убийца и тогда потоп не избавит мир от зла.
Какой смысл в гибели множества грешников, если одному из них суждено уцелеть? Потоп – суровая кара, ниспосланная заслуженно, но карать должно всех, без исключения, иначе это уже не кара, а жестокость, которой нет объяснения.
В каждой молитве своей просил Ной Господа вразумить его, но Господь не отвечал. Другой бы, на месте Ноя, счел бы, что у него достаточно ума, и возгордился, но Ной считал, что он вследствие каких-то причин недостоин вразумления свыше.
Если убит твой сосед, а сам ты подозреваешь, что убийство мог совершить твой сын, то кому же в этом разбираться, как не тебе?
