Глава 7
Иафет
В утро, когда поглазеть на строительство ковчега собралось особенно много людей, Ной решил обратиться к ним с речами, пусть даже то было и в ущерб работе. Можно после приналечь, чтобы сделать столько, сколько собирался, но нельзя упускать такого случая.
Когда-то Ной имел обыкновение говорить то, что хотелось сказать, на рыночной площади, где в слушателях никогда не было недостатка. Но потом по приказу старосты, а то и самого правителя, стражники начинали теснить Ноя, стоило ему остановиться и призвать своим обычным призывом: «Слушайте, добрые люди». Иногда они теснили не очень рьяно и довольствовались тем, что Ной умолкал, но бывало и так, что награждаемый тычками и тумаками, Ной был вынужден отходить на сотню локтей от площади. В такие моменты он молил Бога только об одном – чтобы не оказалось поблизости никого из сыновей. Увидев, как грубо стражники обращаются с их отцом, сыновья бы неминуемо бросились бы на защиту, то есть затеяли бы драку, исход которой был предрешен заранее. В лучшем случае дело закончилось бы свирепым избиением, о худшем же исходе не хотелось и думать. Правитель свиреп, и слуги его не отличаются добросердечием, тем более что по установленным законам со стражников не взыскивают за смерть преступников и всех тех, кого можно назвать смутьянами. Стать смутьяном просто, очень просто, достаточно одного косого взгляда или неосторожно оброненного слова. Или лицо чье-то может не понравиться стражнику, и он с криком «Да живет наш правитель Явал вечно!» направит свое копье против совершенно невинного человека. Известно же – каков хозяин, таковы и собаки, сторожащие его имущество. От смоковницы не родятся финики, а от финиковой пальмы – смоквы. Сам Ной никогда не противился стражникам и прочим воинам правителя и даже с увещеванием к ним не обращался. Что толку увещевать свирепого зверя? Только лишний раз укусит он в ответ на увещевание.
Время шло, стражники становились все грубее и грубее. Ной понимал, что стражники, как и их хозяева, ждут от него только повода для расправы, и старался ничем их не задевать. Но в месте строительства Ковчега стражников не было, и никто не мог помешать Ною сказать то, что скопилось у него на душе. Опять же, рядом был Ковчег, чье величие уже можно было оценить по длине и ширине. Высота Ковчега пока еще была невелика, строился самый нижний ярус для возведения которого требовалось трудов больше, нежели для двух других.
В глазах собравшихся Ной заметил больше любопытства, нежели насмешливости, и это ободрило его и укрепило в намерении сказать слово. Попросив работавших на строительстве продолжать работу, Ной вышел перед Ковчегом, поднял руки, приветствуя собравшихся и сказал:
– Добрые люди! Хорошо, что вы пришли сюда! Даже если вы пришли не по зову сердца, а просто из-за любопытства, то все равно это хорошо. Вы – мои гости и…
– Гостей встречают не речами, а угощением! – выкрикнул кто-то невидимый за стоявшими в первых рядах.
Собравшиеся дружно захохотали, выражая согласие со сказанным. Слышать смех их Ною было обидно. Укор, высказанный не к месту, можно назвать оскорблением. Угощение гостям предлагается в доме, и Ной никогда не отступал от законов гостеприимства, но сейчас слово «гости» было сказано им больше в переносном смысле, нежели в обычном. Он хотел сказать: «Вы – мои гости, и нет у меня никого дороже вас». Далее Ной намеревался сказать о Ковчеге, не открывая своего разговора с Богом, а после призвать людей открыть свои сердца добру…
Люди смеялись. У одних выступили на глазах слезы, другие, сгибаясь, хлопали себя ладонями по бедрам, третьи трясли соседей за плечи… Сыновья Ноя дружно, как один, обернулись на шум, но отец взмахом руки велел им вернуться к работе.
Ной был не из тех, кто привык отступать от своих намерений. Он выждал немного, давая людям возможность как следует посмеяться, и подумал, что и в плохом может быть сокрыто хорошее. Пусть пришедшие (называть их «гостями» уже не хотелось даже про себя) смеются, смех смягчает сердце. Но горечь продолжала копиться в душе, особенно, когда некоторые из смеявшихся начали показывать на него пальцем, и потому Ной отыскал в толпе одного, который не смеялся, и начал говорить, будто обращаясь к нему одному. Не смеялся гончар Авия. Он не просто не смеялся, но и отошел немного в сторону от смеющихся, словно желал показать, что совершенно не разделяет их мнения.
– Я бы и сам посмеялся бы над собой, но у меня нет времени, – начал говорить Ной. – Работы много, и если кто-то хочет принять участие в строительстве, то это можно. Я плачу каждому…
– Проповедями! – крикнул каменотес Седон, и смех зазвучал еще громче.
Ной пытался говорить дальше, но даже сам не слышал своего голоса – таким громким был смех. Встретившись взглядом с Авией, Ной покачал головой, выражая свое удивление происходящим, а затем вернулся к работе – взял мерную бечеву и стал отмерять ей на досках требуемую длину. Отмерив, он процарапывал черту шилом. Торговец Атшар дергал себя за бороду, когда клялся, что даст доски одинакового размера, но клятвам торговцев верить нельзя – одни доски оказались короче, другие длиннее, а Атшар был при деньгах и при бороде, которую по правилам, как не сдержавший клятвы, должен был остричь. Сим ходил к Атшару и стыдил его, но Атшар разводил руками и сваливал вину на нерадивых слуг. Доски, конечно же, не обменял, обещал только скидку на следующую партию.
Работа увлекла Ноя настолько, что он не слышал происходящего за его спиной. Обернулся он только на крик Иафета.
– Неразумные! – кричал, обращаясь к толпе, младший сын. – Что вам тут – представление бродячих кривляк? Если вам нечем занять себя, то возьмите и помогите нашему делу. А если не желаете помочь, так хотя бы не мешайте! Зачем вы собрались здесь? Кто вас сюда звал?
Из толпы полетели камни. Один из них, небольшой, но острый, попал в лоб Иафету и рассек кожу. Хлынувшая из раны кровь, начала заливать глаза. Иафет закрыл лицо ладонями. Сим, Хам и поденщик Росам, дальний родственник Шевы, жены Иафета, перехватили свои топоры поудобнее и приблизились к толпе. Лица их выражали суровую решимость. Все остальные прекратили работу и принялись наблюдать за происходящим. Кое-кто из толпы начал засучивать рукава, готовясь к драке. В воздухе мелькнуло еще несколько камней, но ни один из них, к счастью, ни в кого не попал.
Ной поспешил вмешаться, чтобы предотвратить столкновение. Он подошел к Иафету, продолжавшему закрывать лицо свое, обнял его за плечи и громко сказал:
– Что сделали мы, чтобы кидать в нас камни? Люди, изгоните зло из ваших сердец и живите по законам добра и любви! Если мы и наше дело вам не по душе, то просто уйдите и не смотрите на нас. Если хотите – смотрите, но не бросайте камни и не делайте другого зла!
– Безумец! – послышалось в ответ. – Что ты затеял?! Опомнись!
– Мы строим Ковчег! – ответил Ной. – Это уже всем известно, что мы строим Ковчег!
– Зачем?! – выкрикнул кто-то. – Кто приказал тебе его строить?! Построил бы лучше хлев или амбар!
– Так велит мой долг! – ответил Ной. – А хлев у меня уже есть и амбаров достаточно, новых не требуется.
– Безумец! – ответила толпа и снова рассмеялась.
Ной ничего не ответил. Ожег взглядом Сима, Хама и Росама, предостерегая их от кровопролития, а затем попросил Иакова отнять от лица руки. Когда тот подчинился, Ной начал отирать кровь полами своей одежды. Иафет дрожал мелкой дрожью – непонятно было. Плачет ли он от обиды или же дрожь есть проявление гнева, Ной не понял, но уточнять не стал. Отер, обнял еще крепче прежнего и стоял так, глядя на толпу.
Камней больше не кидали, и это не могло не радовать. А еще толпа начала понемногу редеть. Сим отложил топор, подошел к отцу и брату, взял Иафета за руку и увел к роднику умываться. Кровь на ране уже запеклась, шел Иафет ровно, ноги ставил твердо, из чего Ной заключил, что рана его не опасна и порадовался.
Хам и Росам смотрели то на толпу, то на Ноя.
– Работайте, – сказал им Ной, – много еще работы. Они послушались и вернулись к работе.
Гончар Авия стоял на прежнем своем месте и закрывал глаза рукой, выражая тем самым свое отвращение к происходящему. А, может, он плакал от увиденного и не хотел показывать слезы на глазах своих.
Откуда-то сзади, из последнего ряда (осталось уже около полусотни человек, не больше), вдруг вышел торговец Элон, одетый в богатые красные одежды и перепоясанный чеканным поясом из редкого металла кумш. Это было удивительно, потому что Элон по богатству и положению своему привык быть в числе первых, а тут вдруг стоял среди последних. Ной подумал, что за спинами других Элона заставили держаться обстоятельства, а именно – он подстрекал других и потому прятался, ибо подстрекают всегда скрытно, не выходя из тени. Да, Элон не из тех, кто способен открыто повести других за собой, к тому же и поводов для открытых нападок на Ноя у него не было.
Каменотес Седон посторонился, пропуская Элона вперед, но тот, не удовольствовавшись этим, грубо толкнул его рукой. Выйдя вперед всех, Элон подбоченился, выпятил брюхо и громко спросил:
– Ной, что ты строишь?!
Спрашивал требовательно, как старший спрашивает с младшего, а не как равный с равного.
– Ковчег! – так же громко ответил Ной.
– Ковчег! – повторил Элон, выпячивая нижнюю губу, что должно было означать презрение. – А я вот думаю, что ты строишь не ковчег!
– Что же я строю? – несмотря на драматизм ситуации, Ной не смог удержаться от улыбки, которая заставила Элона побагроветь от ярости.
– Дворец! – выкрикнул он и огляделся по сторонам, словно проверяя, какое впечатление произвела его догадка на окружающих.
– Дворец?! – изумился Ной, всплескивая руками. – Если это дворец, тогда я – правитель Явал! Где ты увидел дворец, Элон?
Гончар Авия, услыхав такой разговор, отнял руку от глаз и с интересом уставился на то, что уже было построено от Ковчега.
– Мои глаза видят то, чего не видят другие! – многозначительно и с угрозой ответил Элон. – Они видят, что ты возомнил себя равным правителю нашему Я валу, да правит он вечно! А еще они видят, что ты хочешь иметь дворец из дворцов, поражающий воображение своими размерами! Меня тебе не обмануть, Ной!
– Это будет Ковчег, – повторил Ной и хотел уже вернуться к работе, но Элон громко рассмеялся и предложил:
– Давай побьемся о заклад, что это будет дворец! Чем ты готов пожертвовать?
– Я не могу биться о заклад, потому что это означало бы просто ограбить тебя, – ответил Ной. – Я знаю, что я строю, а ты только догадываешься. Как мы можем биться о заклад, да и, к тому же, я не люблю споров.
– Ты боишься! – проревел Элон, оборачиваясь назад. – Люди! Вы все видели! Ной побоялся побиться со мной о заклад! Если он так уверен в своей правоте, то почему он боится поставить на это что-то из своего имущества? Правый всегда желает биться о заклад!
– Подлый, а не правый, хотел сказать ты! – выкрикнул издалека возвращающийся от родника Иафет. – Что ты пристал к моему отцу со своим закладом, Элон?! Тебе не терпится с кем-то поспорить?! Ищи спорщиков в другом месте!
– Кто ты такой?! – возмутился было Элон. – Мальчишка, а вмешиваешься в разговор взрослых…
Сим, шедший позади брата, обогнал его и быстрым шагом устремился к Элону.
– Некогда мне! – поспешно объявил Элон. – Дел много!
Он уже не толкался, а лавировал между стоявшими. Был Элон – и нет его, исчез. Сим на ходу развернулся и пошел к той доске, которую оставил не прибитой. Иафет тоже направился к Ковчегу.
Ной посмотрел на поднимающееся к зениту солнце.
– Твой дворец будет до неба?! – крикнул каменотес Седон.
Испытав унижение от Элона и будучи не в силах ответить ему тем же, Седон по обычаю недостойных людей, поспешил унизить кого-то другого.
Ной не стал ничего отвечать. Он развернулся и пошел помочь Иафету, который волоком тащил к ковчегу сразу две доски.
Иафет молча остановился, давая отцу возможность ухватиться за другие концы досок, а затем молча пошел вперед. В другое время он непременно бы сказал что-то. «Благодарю за помощь, отец» или «Не утруждай себя, отец, я сам справлюсь». Или хотя бы улыбнулся, улыбался он часто.
Ной, терзающийся и от непонятного состояния сына, и от того, что состояние это было непонятным, предпринял еще одну попытку поговорить по душам – вдруг Иафету надоело утаивать.
– Если ты переживаешь за меня, сын мой, то напрасно, – сказал он, перехватывая доски поудобнее, так, чтобы провисающая их середина не касалась земли. – Не переживай, со мной все хорошо, ибо Бог мой со мной.
– Кто будет переживать за отца, как не сын? – не оборачиваясь, чтобы не споткнуться и не упасть, отвечал Иафет. – Так велит мне мой долг. Только вот не уверен я, отец, что у тебя все хорошо. Но если ты так говоришь…
– Зачем я стану обманывать тебя, если никого никогда не обманывал? – перебил Ной. – Мне иногда приходится нелегко, но «нелегко» не означает «плохо».
– А «легко» не означает «хорошо», – подхватил Иафет, но тон, которым были сказаны эти слова, не успокоил Ноя, а напротив – обеспокоил еще больше, некий скрытый смысл прозвучал в них, и был тот смысл недобрым.
– Что ты хочешь сказать, Иафет? – Ной остановился, побуждая сына обернуться, ибо захотел увидеть глаза его. – Довольно намеков, скажи начистоту.
– Ты прекрасно знаешь все, что я могу сказать, – не оборачиваясь, ответил Иафет и сделал шаг вперед.
Ною не оставалось ничего другого, как следовать за ним.
Когда доски были сгружены у Ковчега, Иафет вдруг спросил.
– Отец, ты даешь работу многим, разве не так?
– Пока есть возможность, я даю ее всем, кто пожелает, – согласился Ной.
– Тогда почему ты не даешь работу вдове Хоар?
– Хоар? – удивленно переспросил Ной. – А разве она нуждается в работе? И разве это работа для женских рук?
У Иафета был наготове ответ, значит, – спрашивал обдуманно.
– Она бы могла собирать мох и конопатить им пазы. Выгоднее платить за сборку мха и просушивать его самим, нежели покупать. Ковчег велик, пазов много и работы Хоар хватило бы надолго.
Если говорить начистоту, то Ной скорее согласился бы видеть на строительстве Ковчега каменотеса Седона, нежели Хоар. Седон злоречив, но его речи никогда не посеют смуту между мужчинами, поскольку ни в ком Седон не распалит страсти. Хоар же одним присутствием своим способна взбудоражить всех, распалить, а затем перессорить. Перессорить, сама не желая того. Один возжелал, другой возревновал, третий решил, что из всех прочих он – самый достойный, и вот уже ссора, а там и драка, а там и… Ох, не хочется думать дальше.
Но зачем вдруг Иафету понадобилось вспоминать о Хоар? Да еще и думать о том, какую работу она могла бы выполнять? Ной застыл в замешательстве, не зная, что ответить, а Иафет добавил:
– При желании мы можем взять Хоар с собой. У Хама до сих пор нет жены…
«Что я слышу?» – удивился пуще прежнего Ной, не веря ушам своим.
Он обдумывал услышанное, а Иафет стоял рядом и ждал.
– Если дело пойдет к тому, Хоар может войти с нами в Ковчег как моя приемная дочь, – наконец-то ответил Ной, хорошо обдумав свой ответ. – Нет нужды женить Хама на ней, и вообще она ему не пара. Скажу больше, Хоар – последняя из женщин, которую я хотел бы видеть в своих невестках!
Иафет кивнул, соглашаясь, и Ною показалось, что под его негустой еще бородой мелькнуло что-то похожее на улыбку. «Нет, наверное, все-таки показалось», – подумал Ной, ибо улыбаться тут было нечему.
– Хам и Хоар вместе никогда не уживутся, – продолжал Ной. – Ты, Иафет, не хуже меня знаешь нрав твоего брата Хама, а Хоар из тех, кто прячет кипящий огонь под скромно опущенными ресницами. Они никогда не поладят, каждый день один будет пытаться взять верх над другим, и никто не захочет уступить. Глядя на их несчастье, все мы станем несчастными, так какой в этом прок? Если хочешь знать мое мнение, то Хаму нужна девушка, у которой под доброй улыбкой Шевы спрятан твердый, как камень, характер Саны. Такая, чтобы могла и обласкать, и приструнить, но делала бы все с умом. Ум, сын мой Иафет, это самый бесценный из всех бесценных даров Божьих.
– Которым Бог не пожелал наделить Хоар, – добавил Иафет.
– Что я слышу? – нахмурился Ной. – Сын мой злословит о женщине, которую почти не знает! Разве ты подолгу беседовал с Хоар или испрашивал у нее совета? Как ты можешь судить о ее уме?
– Никак, отец, – поспешно, даже очень поспешно, согласился Иафет. – Прости меня и забудь эти слова мои, чтобы мне не пришлось их стыдиться. Кто-то злой дернул меня за язык, прости.
– Забудем, – великодушно согласился Ной. – Скажи, Иафет, а почему ты вдруг вспомнил про Хоар?
– Она же ведь наша соседка, вдова нашего соседа, – ответил Иафет, отводя взгляд свой куда-то в сторону. – Нет-нет, а я вспоминаю о ней с того самого дня, как умер Ирад. Я не имею обыкновения влезать в чужие дела, но мне очень хотелось бы знать, почему был убит Ирад?
– Иафет! – позвал Сим. – Иди, подсоби мне! Иафет ушел на зов.
Ной орудовал топором, затем рубанком, потом снова топором, а последние слова Иафета продолжали звучать в его ушах.
Но мне очень хотелось бы знать, почему был убит Ирад?
Но мне очень хотелось бы знать, почему был убит Ирад?
Но мне очень хотелось бы знать, почему был убит Ирад?
Иафет не сказал: «Мне очень хотелось бы знать, кто убил Ирада». Он сказал «почему». Уж не означает ли это, что он знает имя убийцы? Или же… Нет, Иафет не мог сказать невпопад, отводя подозрения от себя самого, потому что ему-то не было никакой нужды убивать Ирада! Он сказал то, что было у него на уме! Но ведь любой человек в первую очередь поинтересовался бы убийцей и только потом – причиной, толкнувшей его на убийство… Или во всем виноват тот проклятый камень, что угодил в лоб Иафету? Рана на голове да жаркие лучи солнца вполне могут быть причиной оговорки. Или то, все же, не оговорка?
Топор скользнул по краю доски и едва не угодил по колену. Угодил бы – разрубил напополам, потому что замах у Ноя был хорошим, а рука сильной. Поняв, что не сможет спокойно работать, пока не разрешит сомнения, Ной отложил топор и поспешил к Иафету.
Тот уже закончил помогать Симу и теперь вытесывал пазы на двух досках так, чтобы соединить их одну поперек другой.
– Скажи мне, Иафет, все, что известно тебе об убийстве Ирада, – потребовал Ной. – Скажи мне все!
– Отец, я не знаю об этом больше твоего! – ответил Иафет, глядя прямо в глаза Ною. – Что я могу сказать тебе?
Взгляд Иафета был прям, голос тверд, и ничто в нем не выражало волнения.
– Хочешь – принесу лепешку и поклянусь на ней? – предложил Иафет.
– Зачем? – смутился Ной. – Не нужно клятв, сын мой, я верю тебе и без них. Ты – хороший сын.
– А ты – хороший отец! – ответил Иафет. – Лучший из отцов!
– Ошибаешься, сын, – Ной грустно улыбнулся. – Лучшим из отцов был твой дед Ламех, сын Метушелаха. Мне далеко до него.
– Я не застал деда в живых, но позволь мне остаться при своем мнении, – попросил сын и добавил: – Мне не нужно другого отца. И братьям моим тоже.
Слышать это было отрадно, но сегодня Ною во всем виделся если не подвох, то подоплека. «Нельзя так! – одернул он себя. – Если чужие люди незаслуженно оскорбляли тебя, то нельзя из-за этого ожесточаться на детей своих».
Иафет – добрый сын, он, должно быть, жалел Ирада, сочувствовал Хоар и оттого пребывал в печали. Ничего, время лечащее любую боль, вылечит и эту.
«Все пройдет», – мысленно сказал себе Ной, возвращаясь к месту, где он оставил топор.
«Все будет хорошо», – добавил он, оглянувшись на Иафета.
«Все будет хорошо», – повторил он, щурясь на солнце и еще подумал, что обязательно должен узнать, кто убил Ирада. Потому что, пока не узнает, не сможет успокоиться.
Такова природа зла – свершившись однажды, оно тянет за собой другое, третье… Убийство оборачивается подозрениями, подозрения недоверием, и нет этому конца. Только воздаянием за зло можно пресечь эту цепь. Добро еще можно оставить без воздаяния, но зло – никогда. Иначе его накопится слишком много.
