Гуюк, галопом скачущий по лесной тропинке, подался в седле, держа на весу копье. Впереди среди листвы, в пестрых пятнах солнца, мелькала спина сербского конника, рискующего на такой скорости расстаться не только с конечностями, задевающими острые сучья, но и с головой. Под весом возведенного для удара копья мышцы руки горели. Чтобы как-то сгладить напряженность позы, Гуюк на скаку привстал в стременах, чуть сменив положение корпуса. Теперь немели бедра. Сражение вот уже несколько дней как закончилось, но они с Менгу все еще гонялись со своими туменами по лесам за недобитым врагом, чтобы в живых его осталось как можно меньше и он не собрался в сколь-либо серьезную силу, способную оказать помощь венгерскому королю. Гуюк снова подумал о численности этнических венгров, что попадались по обе стороны здешнего приграничья. Субэдэй, конечно же, был прав, направив сына Угэдэя на юг, где столько деревень могло откликнуться на призыв Белы к оружию. Теперь они этого сделать не смогут: их с Менгу бросок по этим землям не оставлял от подобных расчетов камня на камне.

Заслышав дальний звук рога, Гуюк ругнулся. Он уже приблизился к сербу настолько, что видел, как тот то и дело в ужасе озирается. Но уговор есть уговор: старший темник зря подавать сигнал не будет. Ухватив брошенные на деревянный седельный рог поводья, он плавно их натянул. Лошадь послушно перешла с галопа на рысь, а перепуганный серб исчез в деревьях. Гуюк напоследок насмешливо отсалютовал ему копьем, подбросив, ухватил оружие за середину и сунул в притороченный сбоку чехол. Рог зазвучал снова, а затем аж в третий раз. Гуюк нахмурился: что уж там у Менгу такого срочного?

Он поехал обратно по тропе, видя, как тут и там из-под зеленой сени деревьев выезжают воины и весело перекликаются, хвастая своими личными достижениями. Один нукер с гордостью потрясал золотым монистом: на лице его при этом была такая понятная и простая радость, что Гуюк невольно улыбнулся.

Когда Субэдэй отдал ему приказ выехать самостоятельно, Гуюк опасался, что это своего рода наказание. Было ясно, что орлок таким образом удаляет от Бату ближайших друзей. И первоначально поход на юг не сулил никакой славы. Но если сейчас прозвучал действительно отзыв войска обратно к Субэдэю, то эти проведенные в самостоятельном походе недели будут вспоминаться с большим удовольствием. Даже жалко, что все закончилось так скоро. С Менгу они взаимодействовали хорошо, оба научились помогать и доверять друг другу. Конечно же, Гуюк быстро проникся к Менгу заслуженным уважением. Тот отличался неутомимостью, принимал быстрые и правильные решения, и пусть в нем не было броского великолепия, как у Бату, зато он всегда находился там, где нужно. Каким, помнится, для Гуюка стало облегчением, когда несколько дней назад Менгу обратил в бегство большой отряд сербов, устроивших в предгорье засаду на два Гуюковых мингана.

Лес заканчивался, начиналась каменистая возвышенность, и из зарослей Гуюк выбирался по неровному, поросшему травой и подлеском склону. Уже было видно, как на расстоянии строится тумен Менгу, а со всех сторон появляются воины Гуюка. Его конь легким галопом поскакал к месту сбора.

Уже на расстоянии Гуюк заслышал позвякивание бубенцов – оказывается, к ним прибыл ямской гонец. Сердце взволнованно забилось: видимо, есть какие-то новости. А то, находясь в отрыве от остальной армии, живешь как на отшибе, варишься только в своем походном мирке. Направляя лошадь, Гуюк заставлял себя успокоиться. Может, это Субэдэй за неимением другой возможности отрядил нарочного, чтобы их тумены примкнули к нему для окончательного броска на запад. Небесный отец их поход явно благословил; за все проведенные здесь месяцы Гуюк ни разу не пожалел, что проделал сюда далекий путь из родного края. Гуюк был еще молод, но уже представлял себе грядущие годы, когда все, кто участвовал в этом великом завоевании, будут чувствовать себя членами некоего боевого товарищества. Сам он уже ощущал эту спайку, взаимовыручку, даже что-то вроде братства. Что бы там ни умышлял Субэдэй, а своих военачальников, во всяком случае молодых, он меж собой сплотил, тут и говорить нечего.

Подъезжая к Менгу, Гуюк вдруг заметил, что лицо у того красное и злое. Вот те раз. Гуюк вопросительно поднял брови, на что Менгу ответил раздраженным пожатием плеч.

– Этот человек утверждает, что будет разговаривать только с тобой, – указал он на молодого ямского гонца.

Гуюк посмотрел с удивлением. Паренек был заляпан грязью и припорошен пылью, что, в общем-то, естественно. Шелковая рубаха на нем насквозь пропотела. Оружия не было, а только кожаная сумка на спине, с которой он сейчас возился, снимая.

– Мне строго-настрого велено, господин, передать послание лично в руки Гуюку, и никому иному. Я ж это не из вредности говорю. – Последнее он адресовал Менгу, который глядел на него с откровенной мрачностью.

– Наверное, у орлока Субэдэя какие-то свои соображения, – рассудил Гуюк, принимая сумку в руки и расстегивая ее.

Вид у юного гонца был измотанный, а еще ему было явно неловко перед такими высокопоставленными людьми. Однако важность поручения брала свое, и он пояснил:

– Мой господин, орлока Субэдэя я не видел. Сообщение ямской почтой пришло из Каракорума.

Вынув из сумки единственный пергаментный свиток, Гуюк застыл. Когда он оглядывал печать, те, кто находился рядом, заметили, как молодой военачальник побледнел. Быстрым движением он сломал воск и развернул письмо, проделавшее к нему путь, ни много ни мало, в четырнадцать тысяч гадзаров.

Читая, он прикусил губу, а глаза несколько раз подряд возвращались к началу: он все еще не мог вобрать в себя смысл послания. Наконец Менгу не вынес напряженной тишины.

– Что там, Гуюк? – спросил он тревожно.

Тот медленно повернулся.

– Умер мой отец, – выговорил он непослушными губами. – Хан умер.

Менгу, оглушенный известием, какое-то время сидел на лошади, но затем спешился и опустился на коленях в траву, склонив голову. Вслед за ним стали опускаться другие. Весть быстро разлеталась по строю, и вот уже коленопреклоненными стояли оба тумена. Гуюк посмотрел поверх опущенных голов, по-прежнему не в силах до конца все осознать.

– Встань, темник, – сказал он. – Я этого не забуду. Но теперь я должен срочно возвращаться домой, в Каракорум.

Менгу с бесстрастным лицом поднялся и, прежде чем Гуюк успел его остановить, припал лбом к продетому в стремя сапогу ханского сына.

– Позволь мне принести тебе клятву верности, – сказал он. – Окажи мне такую честь.

Гуюк посмотрел на него сверху вниз пристально, со светящейся в глазах гордостью.

– Да будет по-твоему, темник, – тихо произнес он.

– Хан мертв, – откликнулся Менгу и произнес слова присяги: – Дарую тебе свои юрты и лошадей, свои соль и кровь. Я пойду за тобой, мой повелитель хан. Даю тебе слово мое, а слово мое – железо.

Гуюк чуть заметно вздрогнул, когда эти слова раскатистым эхом повторили те, кто стоял вокруг на коленях. Это сделали все. В затянувшемся молчании Гуюк оглядел тумены, а еще город за горизонтом, который видел только он один.

– Свершилось, мой повелитель, – сказал Менгу. – Мы принадлежим тебе одному.

Одним движением он вскочил в седло и с ходу начал отдавать приказы ближайшим от него тысячникам.

Гуюк по-прежнему держал пергамент на отлете, словно боялся об него обжечься. Слышно было, как Менгу командует туменам взять путь на север, на соединение с Субэдэем.

– Нет, Менгу, я должен ехать нынче же, – выговорил сын Угэдэя. Глаза его как будто остекленели, а кожа на солнце приобрела восковой оттенок. Он едва почувствовал, как Менгу подъехал к нему на лошади вплотную, как легла ему на плечо его рука.

– Теперь, мой друг, тебе понадобятся и остальные тумены, – сказал он. – Причем все.

Субэдэй понуро брел в темноте. Рядом слышался сонный переплеск воды. Воздух наполняли запахи людей и лошадей. Пахло отсыревшей одеждой, потом, бараньим жиром и навозом; все это мешалось на промозглом ночном сквозняке. Настроение у багатура было скверное: на его глазах медленно порубили в куски целый минган воинов, которые пытались по его приказу удержать мост. Со своей задачей они справились, и с наступлением темноты основные силы венгров переправляться не стали. Король Бела отправил на тот берег лишь тысячу тяжелых всадников для закрепления плацдарма к утру. С огнями монгольского становища вокруг спать они не будут. И все-таки жертва монголов была не напрасной. Король Бела оказался вынужден ждать до утра и лишь потом собирался хлынуть через мост, чтобы продолжить неуклонное преследование монгольской армии.

Субэдэй устало повращал шеей, чувствуя, как хрустят позвонки. Убеждать своих людей речью или свежими приказами нет смысла. Они ведь тоже наблюдали, как стоял до последнего минган. Слышали крики боли, видели тяжелые всплески, с которыми умирающие падали в воду. Полноводная Шайо текла быстро, и так же быстро шли ко дну нукеры в доспехах, уже не в силах подняться на поверхность.

В небе холодным сиянием наливался прибывающий серп месяца. Под его светом ртутным блеском сияла река, уходя в далекую мутную мглу, по которой сейчас с тихим плеском пробирались через брод тумены. Двигались они скрытно. Это был ключевой замысел Субэдэя – брод, разведанный еще при первом пересечении реки после того, как монголы пришли с гор. Все, что видел Бела, заставляло его думать, будто монголы бегут. И то, как они держали мост, показывало, что им важно прикрыть отход своих главных сил. А затем Субэдэй использовал ночные часы и свет месяца, взошедшего над рекой и прилегающими к ней равнинами. Замысел, что и говорить, был отчаянный, рисковый, но орлок так же, как и его люди, устал отступать.

За рекой остались лишь его пехотинцы- таньмачи. Они сидели вокруг тысяч ночных костров; вернее, не сидели, а передвигались от одного к другому, чтобы поддерживать видимость огромного становища. Сам же Субэдэй повел тумены через брод в восьми гадзарах к северу. Лошадей вели пешком, в поводу, чтобы враг передвижение не видел и не слышал. В резерве багатур не оставил ни одного тумена. Если замысел сорвется, то венгерский король, ворвавшись с рассветом на тот берег, сотрет пехотный заслон с лица земли.

Вдоль строя Субэдэй шепотом послал приказ: шагать быстрей. Чтобы перевести через реку столько людей, требуются часы, особенно если при этом еще и стараться соблюдать тишину. Вновь и вновь он посматривал вверх, где месяц своим перемещением по небосводу указывал время, оставшееся до рассвета. Войско короля Белы огромно. Понадобится целый день, чтобы как следует посчитаться за понесенные потери.

Тумены выстраивались по ту сторону реки. Лошади ржали и всхрапывали, и воины своими загрубелыми ладонями прикрывали им пасти и ноздри, стараясь как-то заглушить эти звуки. Люди в темноте перешептывались и тихо пересмеивались: то-то будет потеха, когда они набросятся на преследовавшее их войско. Для венгров это точно станет неожиданностью. Пять дней монголы только и делали, что отступали. И вот, наконец, пришла пора покончить с этим и нанести ответный удар.

В сумраке Субэдэй различил, как улыбается Бату, трусцой подбегая для получения указаний. У самого орлока лицо было строгое.

– Твой тумен ударит по передовой части их лагеря, там, где расположился их король. Застаньте их сонными и уничтожьте. Если сможете добраться до стен из мешков, раскидайте их: будет хорошо, если удастся прорваться внутрь. Приближаться как можно тише, а затем пусть за вас вопят ваши стрелы и клинки.

– Твое слово, орлок, – ответил Бату. Кажется, впервые звание Субэдэя он произнес без издевки.

– Я поскачу с туменами Джэбэ и Чулгатая, чтобы одновременно напасть на них с тыла. В нашем расположении они уверены, а потому в гости нас нынче никак не ждут. Их стены бестолковы, поскольку враги чувствуют себя там в безопасности. Мне нужна их паника, Бату. Весь упор на то, чтобы рассеять их быстро. Не забывай, они по-прежнему превосходят нас числом. Если у них хорошие командиры, то они могут резво собраться и перестроиться. Тогда нам придется биться до последнего, и наши потери будут огромны. И смотри не вздумай попусту разбрасываться моими воинами. Ты меня понял, Бату?

– Буду беречь их так, словно это мои сыновья, – заверил юноша.

Субэдэй фыркнул:

– Тогда скачи. Скоро рассвет, а тебе еще надо выйти на позицию.

Багатур пронаблюдал, как Бату бесшумно исчез в темноте. Сигнальных рогов и барабанного набата не было: враг близок и не должен ничего заподозрить. Тумен Бату построился деловито, без суеты, и на рысях пустился к венгерскому лагерю. Все свои повозки, юрты и раненых монголы оставили за заслоном пехоты: пускай обороняются как могут. Тумены скакали налегке, а потому были быстры и внезапны, как оно и надо.

Субэдэй резко кивнул самому себе. Скакать ему дальше, чем Бату, а времени в обрез. Он ловко взобрался в седло, чувствуя, что сердце в груди колотится сильнее обычного. Вообще волнение для него – вещь достаточно редкая. Так что два последних тумена он повел на запад с бесстрастным лицом.

Король Бела пробудился резко, толчком. Что там за шум? Он вскочил в липком поту, всклокоченный от дурного сна. Мысли мутились. Что такое? Слышалось, как ночь снаружи обрастает голосами и железом. Бела моргнул, осознавая: это явь, а не сон. Охваченный внезапным испугом, он высунул голову из командного шатра. Было все еще темно, но мимо, не замечая короля, уже пронесся на коне начальник тевтонцев фон Тюринген, выкрикивая приказы, которые Бела в суматохе не разобрал. Магистр как будто и спал в доспехах: был уже в полном боевом облачении и с оружием. Во всех направлениях стремглав бежали люди, а откуда-то из-за стены мешков доносился тревожный звук рога. Бела сухо сглотнул, оторопело вслушиваясь в тысяченогий дробный топот, еще отдаленный, но с каждой секундой становящийся все ближе.

Проклятье! Он кинулся обратно в шатер, ощупью нашаривая в темени одежду. Слуг, как назло, не было, да еще под ноги предательски подвернулся стул, о который король запнулся и пребольно ударился. Одежда висела как раз на его спинке. Бела в спешке ухватил и, приплясывая, натянул плотные штаны. На все это уходило драгоценное время. Жупан с вышивкой он набрасывал, уже выбегая в тревожную ночь. К королю подвели коня; он влез на него. С высоты седла можно было хоть что-то разглядеть.

Понемногу светало, на востоке уже развиднелась холодная бледная просинь. Белу прошил ужас: его ряды кипели в полном хаосе. Стены из мешков с песком осыпались наземь, и теперь проку от них нет никакого. Сквозь бреши в них вливалось венгерское воинство, беспомощное под натиском свирепых всадников и их смертоносных стрел, от которых снаружи некуда укрыться. Слышно было, как фон Тюринген орет приказы своим рыцарям, скачущим заткнуть здесь оборону. Хоть какая-то надежда.

Гром барабанов покатился снова, и король машинально пришпорил своего скакуна. Монголы каким-то образом оказались сзади, за спиной. Но ведь это немыслимо! И тем не менее рокот барабанов свидетельствовал именно об этом.

Сбитый с толку Бела скакал через лагерь, молчанию и бездействию предпочитая пустой порыв, хотя в уме не было ни проблеска. Королевское войско врывалось в собственный лагерь в двух местах, привлеченное мнимой безопасностью огороженного пространства. Оставалось лишь гадать о потерях, которые оно понесло, чтобы вливаться вот так, слепо, без попытки наладить сопротивление.

На его глазах бреши росли, ширились, и все больше людей набивалось внутрь. А снаружи ошалевших от ужаса венгров вовсю рвали монголы, сражая и рассеивая стрелами и копьями. В набирающем силу свете им, казалось, не было конца и края, и Бела в тревожном изумлении взирал: они что, до этих пор где-то прятали свою основную армию?

Король изо всех сил пытался взять себя в руки, сохранять спокойствие. Вокруг царит сумятица? Ну, так надо выровнять позиции, по-новому овладеть территорией, отстоять лагерь, а для этого необходимо правильно выстроить людей в его пределах. Тогда можно будет примерно оценить потери, а то и начать контратаку. Бела провопил приказы посыльным, и те помчались в людскую сутолоку, надрывно крича всем, кто мог услышать: «Отстроиться! Держать стены!» Если это сделать, то еще можно будет уберечься от поражения. Его офицеры из хаоса восстановят порядок, и тумены удастся отбросить назад.

Рыцари под командованием Йозефа Ландау его расслышали – выстроились литым клином и ударили по лагерю встречно. Монголы уже влезли на стены, и на территорию градом сыпались жужжащие стрелы. В этой давке даже не было нужды целиться. В такое количество потерь Беле с трудом верилось, но рыцари рубились как одержимые, зная не хуже него, что стены для них – единственное спасение. С сотней тяжелых рыцарей неистовствовал гигант Тюринген, хорошо различимый за счет роста, бородищи и огромного двуручного меча.

Свое гордое звание и предназначение железные латники оправдывали сполна. Ландау с фон Тюрингеном взяли ворвавшихся в лагерь монголов в клещи и постепенно оттесняли обратно к стенным брешам. Бились они с праведным гневом, и теперь уже у монголов не было места, чтобы сновать и увертываться под их мечами. Бела смотрел и восторженно молился, молился и восторженно смотрел, как тевтонцы наглухо загораживают одну из брешей своими конями, держа щиты под стрелами, которые все еще хлестали извне. Но вот Йозефа Ландау чем-то ударило. Его голова бессмысленно качнулась, а конь прянул в сторону. С минуту ливонец еще держался, но затем, раскинув руки, пал вниз, в утоптанную грязь. Из-под шейных пластин доспеха струилась кровь, хотя раны видно не было. Судя по всему, он медленно задыхался в своей броне, а его тело уже огибали и переступали бегущие.

Те, кто без коней, подхватывали и, поднатужившись, укладывали опавшие мешки, отстраивая стены заново со всей возможной быстротой. Монголы, видимо, получив очередной приказ, снова нагрянули волной, подскакивая на своих лошадях вплотную к стенам и перепрыгивая через них. Вниз они по большей части приземлялись на четвереньках, и их тут же приканчивали в основном те же полковые стрелки, что давеча обстреливали мост. Бела вздохнул свободнее: угроза неминуемого разгрома вроде как отступала. Стены худо-бедно подлатали, враги теперь бесновались снаружи. Они, кстати, тоже понесли существенные потери, хотя и несопоставимые с потерями короля. Хвала Господу, что лагерь выстроен обширный и в нем может укрыться большинство войска.

Король Бела озирал груды мертвых тел и лошадей, что образовали внутри лагеря чуть ли не вторую стену. Все они были утыканы стрелами, кое-где еще наблюдалось шевеление. Солнце успело взойти высоко. Это сколько же времени миновало с начала вражеского приступа? Представить сложно.

С высоты своего коня Бела видел, что монголы все еще теснятся возле стен. Между тем в лагере имелись всего одни ворота, и король на случай очередной вражеской атаки незамедлительно послал туда лучников. Он смотрел, как фон Тюринген выстраивает там в колонну рыцарей. Вон они уже опустили забрала и подготовили копья. По крику фон Тюрингена ворота распахнулись. Почти шесть сотен железных всадников дали шпоры своим коням и вихрем вынеслись наружу. Неизвестно, посчастливится ли им вернуться.

Беле достало прозорливости выставить лучников на все стены, причем с полными колчанами. По всему периметру защелкали луки. От утробных воплей снаружи сердце взволнованно билось. Тевтонцы свое дело знали: сквозь монголов они прожимались, используя напор и скорость. Сказывалась и мускульная масса коней: они таранили гривастых монгольских лошадок, а рыцари в это время с натужным рявканьем срубали их седоков. Сеча вокруг стен шла нешуточная. Надо сказать, что вместе с волнением Белу пронизывал и страх, сдерживать который становилось все трудней. Внутри лагеря заваруха стояла такая, что толком и не поймешь, кто кого, но оказывается, что изрядную часть королевского войска побили еще сонной.

Едва Тюринген снаружи начал бросок, как крики и гиканье монголов мгновенно осеклись. По спине Белы пробежал холодок. В случае чего из этого места ему не уйти. Он здесь заперт и погибнет вместе со всеми.

Минула, казалось, вечность, прежде чем тевтонский магистр влетел сквозь ворота обратно. Сиятельная колонна из шестисот рыцарей теперь убавилась в лучшем случае до сотни, а то и более того. Те, кто возвратился, были окровавлены и измяты. Многие едва держались в седле, а из их доспехов торчали стрелы. Венгерские конники смотрели на тевтонцев с благоговением. Многие спешивались, чтобы помочь рыцарям слезть с седла. Бородища фон Тюрингена была ржавой от чужой крови. Выглядел он как какое-нибудь темное божество. Пронзительно-синие глаза, полоснувшие по королю венгров, были наполнены яростью.

Беле стало нехорошо. На тевтонского льва он взирал с беспомощностью затравленной лани. Тесня толпу конем, Конрад фон Тюринген мрачно проехал мимо.

Бату, отдуваясь, скакал к Субэдэю. Орлок стоял возле своей лошади и с невысокого гребня, что тянулся через поле боя, наблюдал за битвой, начатой по его приказанию. Бату ожидал, что Субэдэй будет разъярен тем, как прошла атака, но тот неожиданно встретил его улыбкой. Темник отколупнул от щеки присохший комочек глины и неуверенно улыбнулся в ответ.

– Те рыцари – внушительная сила, – промолвил он.

Субэдэй кивнул. Ему самому приглянулся тот великан, что расшвыривал его нукеров. Из-за близости к стене монгольские воины оказались чересчур скучены и во время броска латников не могли маневрировать. Но и без того внезапность атаки действовала ошеломляюще своей спаянностью и жестокостью. Латники прорубали через его воинов проход, как неистовые мясники, мгновенно смыкая свои ряды в тех местах, где кого-то из них вырывала из строя монгольская стрела. Каждый из их павших унес с собой двоих-троих воинов. Кое-кто из латников брыкался даже лежа, когда его, пригвоздив, торопливо засекали сразу несколько нукеров. Достойно похвалы.

– Теперь их уже не так много, – отметил Субэдэй, хотя атака несколько поколебала его уверенность.

Угрозы со стороны латников он и без того не отметал, но, возможно, он недооценил их силу, проявленную в нужное время и в нужном месте. Тот бородатый безумец определенно рассчитал момент, внезапно набросившись на Субэдэев тумен как раз тогда, когда там уже торжествовали победу. Хотя обратно тех латников вернулась считаная горсть. Едва со стен врага дружно полетели стрелы, Субэдэй отдал приказ отойти от стен на безопасное расстояние. Его воины начали отвечать своими стрелами, но количество смертей было неравным, поскольку лучники венгров сейчас стреляли из-за этой своей перегородки. Орлок подумал еще об одном броске, который сокрушил бы стены, но цена была бы слишком высока. А впрочем, ладно. Враг сейчас находится за перегородкой куда более хлипкой, чем любая из цзиньских крепостей. Да и припасов у такого количества людей, забившихся в эти утлые стены, вряд ли хватит надолго.

Орлок пристально оглядел равнины с грудами тел. Некоторые раненые все еще ползали. Броски монголов сотрясли венгерское войско, сбили наконец-то с их короля спесь. Впору бы радоваться, но Субэдэй закусил губу в размышлении, как закончить начатое.

– Сколько они еще продержатся? – спросил вдруг Бату, вторя мыслям багатура так, что тот посмотрел на него с удивлением.

– Еще несколько дней, пока не закончится вода, – ответил он. – Не более. Однако до этой поры они ждать не будут. Вопрос в том, сколько у них годных к сражению людей и лошадей, сколько осталось стрел и копий. Да еще этих латников, покарай их небесный отец.

Четкого ответа не было. Поля усеяны трупами, однако неизвестно, сколько воинов выжили и добрались до своего короля. Субэдэй на минуту прикрыл глаза, представляя образ этой земли с высоты полета. Его оборванцы- таньмачипо-прежнему находились за рекой, зловеще поглядывая на небольшой конный отряд венгров, перешедший с вечера удерживать тот берег. Королевский лагерь раскинулся между Субэдэем и рекой, наглухо обложенный и пригвожденный к одному месту.

И вновь Бату словно прочел его мысли.

– Позволь мне послать гонца, чтобы призвать на этот берег пехоту, – сказал он.

Субэдэй промолчал. Неизвестно, сколько монгольских воинов этим утром были убиты или ранены. Даже если король уберег всего половину своего войска, он может позволить себе биться на равных. И эту битву удастся выиграть, лишь кинув в ее горнило все свои силы. Драгоценное войско, которое он вел в этом великом походе, источилось, побилось о врага, равного по силе и воле. Так дело не пойдет. Багатур думал изо всех сил, после чего открыл глаза и еще раз оглядел землю вокруг лагеря. Затем он медленно растянул губы в улыбке. Бату перед ним как будто не было.

– Ну так что, орлок? – был вынужден напомнить о себе молодой темник. – Мне слать гонца через брод?

– Да, Бату. Скажи им, чтобы расправились с королевскими ратниками на том берегу. Мы должны занять этот мост по новой. Я не хочу, чтобы королю было куда посылать своих людей за водой. – Он постучал каблуком по камню. – Когда они с этим справятся, я отведу свои тумены подальше, еще гадзара на три отсюда. Жажда распорядится за них сама.

Бату лишь в смятении смотрел, как Субэдэй щерит зубы в подобии оскала.