Книга: Империя серебра
Назад: Глава 21
Дальше: Глава 23

Глава 22

Всю последующую весну и лето Субэдэй неуклонно продвигался на запад. Русские княжества остались позади, и он уже близился к концу той карты, которой располагал. Впереди туменов на большие расстояния выдвигались разведчики, иной раз месяцами разъезжая по неизведанным окрестностям, и составляли картину земель, что лежали впереди. Те, кто умел читать и писать, делали заметки насчет армий, которые им попадались, или о колоннах бредущих впереди беженцев. Те, кто неграмотен, связывали пучки палочек; десяток таких палочек обозначал тысячу. Все обстояло достаточно примитивно, но орлока вполне устраивало передвигаться летом, а сражаться зимой, делая ставку на выносливость своих людей. Властителей и знать этих новых земель такой подход к войне застигал врасплох, и они ничего не могли ему противопоставить. Во всяком случае, пока не было такой угрозы, которая застопорила бы всесильную Субэдэеву конницу.
Была вероятность, что, в конце концов, монгольская армия окажется перед лицом противника, численностью равного войскам цзиньского императора. В какой-то момент иноземные владыки неминуемо сплотят против броска на запад свои силы. До Субэдэя доносились слухи об армиях, числом подобных тучам саранчи, но он точно не знал, правда это или преувеличение. Если же их вожди, именующие себя королями, не сплотятся, то их можно будет разить одного за другим и идти беспрерывно, безостановочно, вперед и вперед, пока взору не откроется море.
Багатур подъехал к переду колонны двух ближайших туменов, с тем чтобы проверить припасы, которые после удачного промысла обещал подослать Менгу. Такая прорва живой силы – и животных, и людей – вынуждала монголов пребывать в постоянном движении. Лошадям нужны обширные пастбища с сочной травой. Кроме того, с каждым днем все обременительней становился хашар– сборище плененных, плохо вооруженных пехотинцев, выполняющее функции осадной толпы. Их становилось слишком много. Пригождались они лишь тогда, когда нужны были их трупы. Субэдэй посылал их перед туменами, вынуждая врага растрачивать свои стрелы и камни прежде, чем в бой вступали основные силы монголов. Тогда хашар себя оправдывал, а так он лишь зря переводил пищу, для пополнения запасов которой устраивались облавные охоты. Во время этих охот убивалось все, что живет и движется и чем можно кормить войско. То есть не только стада скота, но и дичь: олени, волки, лисы, зайцы, лесные птицы; все, что можно найти и подстрелить. Охотники из туменов действовали беспощадно, не оставляя за собой почти ничего живого. Если вдуматься, то получается – уничтожение деревень было чем-то вроде блага. Лучше быстрая смерть, чем голодное умирание без зерна и мяса, да еще в канун зимних холодов. Время от времени Субэдэевым туменам попадались брошенные поселения, где бродили разве что призраки тех лет, когда мор и голод вынуждали людей сниматься с места и уходить. Неудивительно, что оравы этих скитальцев тянулись к большим городам. В таких местах можно было обманываться мнимой безопасностью и непрочным уютом из-за ощущения своей многочисленности и наличия высоких стен. Но здесь еще не знали, сколь слабы эти стены для туменов. Субэдэй сровнял с землей Енкин вместе с находящимся в нем цзиньским императором, а ни один из городов здесь, на западе, и сравниться не мог по мощи и прочности стен с той каменной твердыней.
Субэдэй сжал челюсти, когда снова, уже не в первый раз, завидел в компании Гуюка – то есть в чужом расположении – Бату. Менгу с Байдуром находились сейчас в сотнях гадзаров отсюда, а то бы, глядишь, сюда затесались и они. Четверо тайджи сдружились меж собой, что было вполне полезно, если бы только ими не верховодил Бату. Быть может оттого, что он среди них самый старший, или же из-за того, что под ним ходил Гуюк, но Бату явно задавал тут тон. Когда к нему с какими-нибудь словами обращался Субэдэй, он выслушивал орлока с глубочайшим почтением, но ощущение всегда возникало такое, будто он втихую над ним насмехается. Никогда настолько, чтобы это можно было поставить ему на вид, но всегда и неизменно. Прямо как заноза в спине, до которой никак не дотянуться.
Подъезжая к голове колонны, Субэдэй натянул поводья. Позади рядом с туменом Гуюка следовал тумен Бату. Между воинами двух разных туменов не чувствовалось обычного духа молчаливого соперничества; они как будто следовали примеру своих темников, мирно едущих впереди. Ряды всадников были четкие, здесь командиров ни в чем не упрекнешь. Задевало то, что Бату с Гуюком болтали с таким беспечным видом, будто ехали куда-нибудь на свадьбу, а не по вражеской территории.
Багатур был разгорячен. Сегодня он еще ни разу не ел, а с рассвета за проверкой воинского построения проделал верхом уже около шестидесяти гадзаров. Свое раздражение он подавил, когда Бату с седла чинно ему поклонился.
– Какие-то новые указания, орлок? – поинтересовался он.
Гуюк тоже перевел взгляд на багатура, который подогнал лошадь ближе и поехал рядом с обоими тайджи. Отвечать на бессмысленный вопрос Субэдэй не стал.
– Подошло ли от Менгу стадо рогатого скота? – спросил багатур. Он уже знал, что да, но ему надо было затронуть эту тему.
Гуюк незамедлительно кивнул:
– Как раз перед рассветом. Две сотни голов, и все крупные. Двадцать быков мы забили, остальные идут сзади в общем стаде.
– Надо послать шестьдесят Хачиуну, – натянуто сказал Субэдэй, не любящий выступать в роли просителя. – У него уже ничего не осталось.
– Возможно, это оттого, что Хачиун сидит в повозке, – вскользь заметил Бату, – вместо того чтобы ездить и добывать пропитание самому.
В попытке сдержать смех Гуюк чуть не поперхнулся. Субэдэй одарил обоих темников холодным взглядом. Мало того что приходится смирять дерзость Бату, так еще и ханов сын корчит из себя дурака. Ну да ладно, когда-нибудь сын Джучи доиграется и переступит черту, за которой его будет ждать наказание по заслугам. При таком честолюбии и строптивости роковая оплошность для молодого человека – дело времени.
Откуда-то сбоку прискакал с сообщением разведчик, и Субэдэй машинально к нему обернулся, но тот промахнул мимо, напрямую к Бату. Лишь почуяв на себе сумрачный взгляд орлока, он размашисто поклонился.
– Деревня показалась, военачальник, – доложил он своему темнику. – Вы приказывали сообщить, когда станем приближаться.
– Ну а сама река? – спросил Бату. Он знал, что Субэдэй уже несколько дней назад разведал на ней броды и мосты. Понимая, что орлок слышит каждое его слово, юноша поигрывал полуулыбкой.
– На нашем пути две отмели. Лучше та, которая к северу.
– Очень хорошо. По ней и направимся. Покажи моим людям, где она, а затем веди нас.
– Будет исполнено, – отозвался разведчик.
Он поклонился Бату, затем Субэдэю и, ткнув каблуками бока лошади, рысью пустился вдоль строя воинов.
– У тебя к нам что-то еще, орлок? – с невинным видом спросил Бату. – А то мне тут решать дела…
– Как только переправитесь, разбить на берегу стан, и на закате оба ко мне.
Прежде чем отвернуться, багатур краем глаза заметил, как тайджи переглянулись меж собой, готовые прыснуть со смеху. Отъезжая, Субэдэй скрежетнул зубами. Разведчики донесли ему, что за горами впереди находятся два города, наводненные уходящими от монгольских туменов беженцами. А багатур вместо того, чтобы готовить удар на Буду и Пешт, вынужден возиться со своими темниками, которые ведут себя как дети. По-хорошему, надо бы отвести Гуюка в сторонку и пристыдить его, воззвав к чувству долга и воинской чести. На скаку багатур молча кивнул себе. С той самой поры как Бату отличился при броске в сердцевину русского войска, он начал подкапываться под его, орлока, авторитет. Если так пойдет и дальше, это может обернуться жертвами, а то и вовсе может все порушить. Не мешает уже схватить назревшую проблему за горло, вместе с создавшим ее человеком. В боевом походе нет места оспариванию авторитета начальства, даже со стороны ханских сыновей и внуков.
* * *
На закате все военачальники собрались у Субэдэя. Вокруг бескрайним морем смутно белеющих в сумраке юрт расположились ко сну тумены. А посередине стана темным островом ютились таньмаиз ратных людей. Большинство из них составляли русские – либо те, кто пережил уничтожение своих городов и весей, либо (в гораздо меньшем количестве) те, которые в расчете на военную добычу сами по долинам и по взгорьям добрались до монгольской армии и предложили свои силу и оружие. Этих, как правило, ставили начальниками над остальными, так как они могли хотя бы отличить один конец меча от другого. Из оснастки на них было то, что они сами сумели наскрести или уворовать. Что до пищевого довольствия, то оно почти все уходило туменам, и таньмачи всегда оставались полуголодными.
Среди них был и Павлятко, худой, как волк-подранок, в ссадинах и полуживой от изнурительного натаскивания. То, что ему втемяшивали, он понимал с грехом пополам, но так или иначе выполнял: а куда денешься. Что ни утро бегал за расположением туменов, иной раз по десять-пятнадцать верст кряду. Свой ржавый меч Павлятко потерял в той единственной в своей жизни сече, заодно чуть не лишившись и жизни. Поваливший его удар выворотил ему с макушки клок кожи с волосами; паренек упал оглушенный. Когда он наконец очнулся, то частокол горел огнем, а в самом лагере уже свирепствовали неприятельские конники. Мертвецы валялись там, где их застигла смерть; с некоторых уже были содраны одежа и обутки. Лицо Павлятки заскорузло от собственной крови, слоями натекшей из-под волос к подбородку. Притрагиваться к ней он не смел, хотя она залила ему весь правый глаз и застыла.
Он тогда, наверное, тихо бы скрылся, если б не тот насмешник с гнилыми зубами, который как раз пробирался мимо с мехом какой-то нестерпимо горькой жидкости. От нее Павлятку стошнило, а насмешник, как всегда, обидно рассмеялся и рассказал, что звать его Алешкой и что держаться им теперь надо вместе. Алешка и провел его через лагерь, где сейчас валялись монголы – кто пьяный, кто вповалку спал. Павлятку весельчак Алешка отвел к какому-то человеку в таких рубцах, что страшно и смотреть.
– Польских, что ли, кровей, – представил Павлятку Алешка. – Из села мальчишка, но гляди-тко, не сбежал.
Тот, что в рубцах, хмыкнул и заговорил на русском. Он сказал, что можно взять другое какое-нибудь оружие. Куда делся его заржавленный меч, Павлятко понятия не имел; к тому же все вокруг плыло. Он только помнил, что человек сказал: мол, у парня череп, должно быть, треснул, и на этом Павлятко отключился.
Новая его жизнь выдалась трудной. Кормили из рук вон плохо, хотя дали новый меч, без царапин и ржавчины. Ну, и гоняли, гоняли немилосердно. Паренек бегал за туменами и все терпел, пока грудь от дыхания не начинало жечь и сердце не принималось гореть огнем. О своем селе, где на подворье остались мать с дедом, Павлятко старался не вспоминать. Сейчас они там управляются без него, смотрят, как вызревает урожай к жатве. В этот год он им не помощник. Так-то.
Паренек все еще не спал, когда на конях к большой юрте по центру лагеря подъехали трое. Один из них, с жестоким лицом, – Батый, внук самого Чингисхана. Все имена Павлятко усваивал как мог, это для него была единственная возможность продеть живые ниточки сквозь неразбериху нынешней жизни. Как зовут второго, что дурацки склабился рядом с Батыем, паренек не знал. В сумраке он сжал рукоять меча: эх, сейчас бы силы, так вот взял бы, подбежал и срубил супостатов. Как погиб князь, Павлятко не видел, а на его расспросы остальные русичи покачивали головой и отводили глаза. Им, похоже, до этого дела было меньше, чем ему.
Никем не замеченный, Павлятко подобрался поближе к той юрте. Он знал имя их главного полководца, хотя произносить его было трудновато, непривычно. Звали его богатырь Субэдэй, и это он пожег Москву. Павлятко, всматриваясь, изогнул шею, да вот досада: когда трое военачальников спешились, их кони загородили все, что происходило в юрте. Павлятко тягостно вздохнул. В сравнении с прошлыми месяцами он сейчас бегал как никогда. Так и подмывало какой-нибудь темной ночью дать отсюда деру, но он видел участь тех, кто на это отважился. Обратно их привезли порубленными на ломти, а те покидали другим в назидание. Павлятко точно не знал, но вполне может статься, что его товарищи с голодухи те ломти съели. Голод, как известно, не тетка.
От юрты зазывно, невыносимо вкусно пахло жареной ягнятиной и еще какой-то снедью, а также чем-то вроде браги. От этого рот наполнялся голодной слюной. Павлятко и не помнил, когда наедался досыта. Дома житье тоже было не сыр в масле, но здесь… Что-нибудь съестное ему теперь перепадет только к утру, и то лишь когда отбегает и до онемения рук и плеч нагрузит повозки. Паренек рассеянно почесал спину и почувствовал бугорок мышцы, которой давеча там еще, казалось, не было. Сложения Павлятко был не крупного, но жилистого – а как же иначе, при такой-то работе. В темноте он тихо решил, что к следующему новолунию попробует сбежать. Ежели поймают, то он, по крайней мере, не сможет упрекнуть себя в бездействии. А чтобы его догнать, надо еще дюже постараться.
* * *
Бату поднырнул головой под низкую притолоку и вошел в хошлон, распрямляясь и попутно приветствуя тех, кто внутри. С собой он привел Гуюка с Байдуром. Менгу, оказывается, уже был здесь. Бату ему приветственно кивнул, но Менгу, жадно поглощающий сейчас горячую баранину, едва на него глянул. Бату напомнил себе, что Менгу тоже лишился отца. Пожалуй, будет неплохо разделить с ним его горе. То, что к своему отцу Бату не чувствовал ничего, кроме ненависти, препятствием не являлось. Главное здесь – действовать с умом и осторожностью. Они все родичи-тайджи, связанные кровными узами с Чингисханом; узами, на которые Субэдэй претендовать даже и не смеет. Эта мысль вызывала у Бату что-то похожее на блаженство, чувство заслуженной принадлежности к группе избранных. А впрочем, это не он принадлежит к их группе, а они – к его. Поскольку он у них за вожака. Он из четверых самый старший, хотя у Менгу сложение и непреклонный вид закаленного человека – ишь как стоит, гордый, сильный. На него влиять будет, пожалуй, сложнее всего. Гуюк с Байдуром в сравнении с ним мальчишки – юные, увлекающиеся, впору веревки из них вить. Представлять, как ты правишь с ними империей, было легко.
Прежде чем сесть, Бату учтиво поклонился находящимся здесь Хачиуну, Джэбэ и Чулгатаю. Все старичье. Заметно было, что бедро Хачиуна разнесло еще сильнее. Он сидел на чурбаке, вытянув распухшую ногу перед собой. Одного поверхностного взгляда на лицо Хачиуна было достаточно, чтобы видеть, какие у него усталые глаза. Кожа от недуга пожелтела и обвисла. Эту зиму его дядюшка-дедушка, похоже, уже не осилит. Ну а что поделаешь. Старые умирают для того, чтобы уступать дорогу молодым. Не век же ему вековать на этом свете.
Субэдэй, холодно взирая, ждал, с чего начнет Бату. А тот широко улыбнулся и праздничным голосом объявил:
– У меня прекрасные известия, орлок. Люди докладывают, что пастбища здесь самые лучшие из всех, что мы встречали после выхода из дома. Лошади уже откормились так, что любо-дорого.
– Садись, Бату, – коротко указал Субэдэй. – Устраивайся поудобней. Гуюк, Байдур, чай в котелке. Слуг здесь нынче нет, так что наливайте себе сами.
Молодые люди со смешками и прибаутками принялись разливать кипящий чай из здоровенного железного котла, что был подвешен на огне под дымником юрты. Субэдэй наблюдал, как Байдур вручает пиалу с исходящей паром соленой жидкостью Бату, – жест вполне естественный, но именно такие мелочи становятся безошибочно значимы, когда речь идет о власти. За довольно короткое время Бату обзавелся еще одним почитателем. Дар лидерства – черта сама по себе ценная и достойная похвалы, если бы только у Бату она не шла вразрез с командованием самого Субэдэя. Такой же талант был, помнится, и у его отца Джучи. Субэдэй слышал и новое название, которое Бату присвоил монгольскому войску. Мимо ушей орлока оно не могло пройти никак. «Золотая Орда», как вам это нравится? И за годы похода оно стало вполне общеупотребимым. Чуть ли не половина народа здесь считает, что армией на деле заправляет Бату, а тот ничего не делал, чтобы это заблуждение развеять. При этой мысли Субэдэй упрямо поджал губы.
Угэдэй почтил выродка своего брата званиями и привилегиями, да еще напоказ, наперекор возражениям Субэдэя. И надо признать, Бату себя не посрамил. Совсем наоборот: порядок в его тумене царил беспрекословный, все командиры были тщательно подобраны. Одни люди могут верность внушать, а другие – только требовать ее. Видеть, что Бату относится к первым, для Субэдэя, как ни странно, было неприятно. Такие люди всегда опасны. Трудно ими управлять, направлять их энергию, переламывать их норов. Иногда пытаться сделать это уже слишком поздно.
– Венгры – отменные всадники, – начал Субэдэй голосом намеренно тихим, чтобы все были вынуждены к нему прислушаться. – У них огромные табуны, и свои центральные равнины они используют примерно так же, как и мы. Вместе с тем они не кочевники. На берегах реки Дунай они построили два города, Буду и Пешт. Укреплены они так себе, хотя Буда стоит на холмах. А Пешт – на равнине.
Багатур сделал паузу в ожидании вопросов.
– Укрепления? – тут же навострился Бату. – Какие именно: стены? Оружие? Пути снабжения?
– У Пешта стен нет. Разведчики сообщают о каменном дворце близ Буды, на одном из холмов. Возможно, там местонахождение их короля. Его имя…
– Да неважно, – вклинился Бату. – Похоже, взять эти города не составляет труда. Так зачем нам вообще ждать зимы?
– …Бела Четвертый, – продолжал Субэдэй. Глаза его потемнели от гнева. – А зимы мы ждем, чтобы реку можно было перейти по льду. Как и в Москве, она станет для нас дорогой между двумя городами, и мы попадем прямо в их сердце.
Гуюк, чувствуя растущее между орлоком и темником напряжение, осторожно положил руку на предплечье Бату. Тот раздраженно стряхнул ее.
– Мой тумен готов выступить хоть сегодня, орлок, – вызывающим тоном проговорил он. – Мои разведчики сообщают, что горы на западе можно одолеть до наступления холодов. Так что в этих городах есть шанс оказаться прежде, чем выпадет первый снег. Ты сам когда-то говорил, что все зависит от скорости. Или у тебя теперь на первое место вышла осторожность?
– Умерь свою спесь, парень! – не выдержал Джэбэ. – Держи-ка ее в себе.
Бату метнул яростный взгляд в сторону пожилого воина, который еще вместе с Чингисханом скакал в конной лаве по афганским нагорьям. Лицо этого смуглого поджарого темника было иссечено бороздами лет и жизненного опыта. Бату презрительно фыркнул.
– Нет смысла оставлять главные цели до зимы, – рубанул он ладонью воздух. – И орлок это знает. Кое-кому из нас хотелось бы положить конец нашим походным тяготам до того, как мы успеем состариться. А то все воюем да завоевываем. Хотя для кого-то, понятно, это уже поздновато.
Джэбэ грозно встал на ноги, но Субэдэй упреждающе вскинул руку, и тот не тронулся с места. Бату хмыкнул.
– Я выполнял всеуказания багатура, – сказал он, поворачиваясь лицом к тайджи. – Брал города большие и малые уже лишь потому, что наш великий стратег говорил «иди туда, а теперь сюда». Не прекословил ни единой его команде.
Он примолк, и в хошлоне повисла тишина. Никто не отваживался сказать слова вперед Субэдэя, а тот сейчас молчал. Бату пожал плечами, словно стряхивая с себя этот заведенный обычай, и продолжил:
– И тем не менее я помню, что меня взращивал прежде всего хан, а не орлок. И я – ханов, как и все мы здесь. Более того, во мне кровь по линии Чингисхана, так же как у Гуюка, Байдура и Менгу. Пора перестать слепо повиноваться, лишь надеясь, что наш орлок прав. Мы – это и есть те, кто идет во главе и кто по праву должен взвешиватьполучаемые приказы, разве не так, орлок Субэдэй?
– Нет, – невозмутимо ответил багатур. – Не так. Вы подчиняетесь приказам потому, что если не будете этого делать, то не сможете ожидать этого и от своих людей. Вы – всего лишь часть волка, а не весь волк. Я-то думал, ты усвоил это, когда был еще мальчиком, но вижу, что ты этого не сделал. У волка, темник, может быть только одна голова. А если голов будет больше, они меж собой перегрызутся.
Он глубоко вздохнул, тщательно оценивая ситуацию. Для своего выпада Бату выбрал неправильный момент, это очевидно. Старики его дерзостью потрясены, а молодые тайджи никак не готовы подвинуть Субэдэй-багатура – во всяком случае, в эту годину. Со скрытым удовлетворением он снова заговорил:
– Ты вызвал мое неудовольствие, Бату. Оставь нас. Свежие приказы от меня ты получишь завтра.
Бату в поисках поддержки глянул на Гуюка. Сердце его упало, когда ханов сын под его взглядом отвел глаза. Тогда Бату поморщился и нехотя кивнул:
– Хорошо, орлок.
Уходил молодой темник под общее молчание. Субэдэй в тишине подлил себе горячего чаю и шумно прихлебнул.
– Горы, что впереди, – не просто хребет с несколькими вершинами, – заговорил он. – Разведчики доложили, что на пути нам предстоит одолеть полторы, а то и две сотни гадзаров сплошных перевалов и ущелий. Мои следопыты через них перебрались, но без проводников из местных мы не разузнаем об основных проходах. Чтобы обозначить долины, можно послать вперед несколько минганов – налегке, без обозов и лишь с небольшим припасом. Остальное же – осадные орудия, кибитки, раненых и домочадцев – переправлять таким образом немыслимо. Чтобы благополучно пройти и вообще уцелеть, необходимо знать пригодные пути прохода. Вероятно, придется возводить мосты и навесные дороги. Но и при этом нужно будет перемещаться с должной быстротой, или мы многих потеряем с приходом зимы. Находиться в это время в горах для нас решительно невозможно. Там нет пастбищ.
Субэдэй неторопливо оглядел своих военачальников. Из них ему предстояло облечь своим доверием одного, отделив его при этом от остальных. И это не должен быть Бату.
– Гуюк, ты пойдешь первым. Выйдешь утром с двумя минганами. С собой возьмете инструменты для пробивки тропы, строительный лес, все, что нужно. Проделайте дорогу, годную для тяжелых повозок. Связь с нами будете обеспечивать через разведчиков. А затем поведете остальных.
Властность, проявленная орлоком к Бату, возымела действие: Гуюк не колебался.
– Будет сделано, орлок, – сказал он, склоняя голову.
Он был польщен оказанным ему доверием: еще бы, от него теперь зависит жизнь тех, что пойдут по найденной им тропе. В то же время предстоит несказанно тяжелая работа, а каждый тупик и ложный поворот будут вменяться в вину именно ему.
– Разведчики говорят, что по ту сторону гор, покуда хватает глаз, лежат травянистые равнины, и им нет конца. Тамошние народы мы заставим встретиться с нами в открытом поле. Ради нашего хана мы захватим их города, полоним их женщин и их земли. Такова наша великая цель, наш следующий рывок. И нас не остановить.
Джэбэ удовлетворенно крякнул и, подняв бурдюк с тарасуном, по традиции бросил его Субэдэю, который сделал из него щедрый глоток. Хошлон ожил. Пахло влажной шерстью и бараниной – запах, знакомый каждому монгольскому воину и любимый по жизни. Гуюк с Байдуром переглянулись: таким оживленным, таким уверенным своего орлока они не видели давно. Менгу смотрел за всеми с непроницаемым лицом.
Павлятко бежал; несся так, как еще никогда в своей жизни. Уже истаяли на горизонте мутноватые огни монгольского становища. Несколько раз он падал, а потом шмякнулся так, что захромал. В темноте паренек обо что-то еще и ушибся головой, но боль была мелочью в сравнении с тем, что с ним сделают монголы, если поймают.
В ночи он был один. Вокруг ни топота настигающих лошадей, ни дыхания кого-нибудь из товарищей. За годы войны много кто лишился крова. Кто-то иной жизни уже и не помнил, но Павлятко памяти не утратил. Где-то на севере, он надеялся, дед с матерью по-прежнему управляются со своим незамысловатым хозяйством. Главное сейчас – добраться до них, а там будет безопасно, и он от них уже никогда не уйдет. На бегу Павлятко воображал, как другие ребята посматривают на него с завистью: еще бы, так отличиться, столько повидать… Будут заглядываться и девчонки на селе: а как же, закаленный в боях воин, не то что эти олухи-мальчишки с улицы. О наваленных снопами мертвых телах он ни за что не расскажет, равно как и о том, что, не помня себя от страха, потерял свой меч. Об этом знать незачем. Новый меч был тяжел и болтался, замедляя ход, но отбросить его Павлятко все не решался. Ведь хочется гордо войти с оружием во двор к матери, а та, конечно, ударится в слезы: сын-герой вернулся с войны… Нет, надо дотянуть до дома. В эту секунду он споткнулся о ножны, а когда упал, меч отлетел сам собой. Павлятко замешкался: брать, не брать? Без него оно, в самом деле, вон как легче.
Назад: Глава 21
Дальше: Глава 23