Свернув за угол, мы приблизились к очередному дому, куда направлялась Роза, но внезапно она схватила меня за руку и шепнула:

– Солдаты!

И верно, впереди перед домом толпилась кучка французских пехотинцев с мушкетами. Я обернулся и увидел позади еще один отряд.

– Сюда! – Она толкнула деревянные воротца, открывавшиеся в узкий проулок между стенами двух домов.

Я последовал за ней, бормоча, что нам там не укрыться. Проулок был всего в несколько шагов длиной и заканчивался тупиком, упираясь в глухую стену. Мы оказались в ловушке. Роза бросила свой узел на землю и достала из него нож.

Нож вряд ли был подходящим оружием против французского патруля, вооруженного мушкетами, но не сдаваться же без боя. Большинство попавших им в руки французы вешали без разбору, заявляя, что Господь на небесах сумеет отличить правых от виноватых.

Роза нагнулась, вглядываясь в щель ворот, отчего ее упругий зад аппетитно округлился. Вообще-то близость солдат с мушкетами, которые чуть ли не дышат вам в затылок, не слишком настраивает на любовный лад, однако когда эти восхитительные ягодицы обрисовались совсем рядом с моим мужским достоинством, оно отреагировало немедленно. Умом я понимал, что действую неправильно, однако моему похотливому garrancha соображения морали были неведомы. Но самое удивительное, что он вдруг подсказал мне возможный выход из сложившегося затруднительного положения.

Я притянул девушку к себе и задрал ее юбки.

– Что ты делаешь? – возмутилась она.

– Тсс! Действуй, как сука в течке! В этом наше спасение!

Как и у большинства женщин ее класса, под нижними юбками у Розы ничего не оказалось, и я, как большой специалист по женским ягодицам, вмиг оценил ее зад – упругий, теплый и гладкий на ощупь. Впрочем, времени восхищаться прелестями моей спутницы не было: я прижал ее к стене и стал торопливо расстегивать штаны.

Клинок моей похоти был тверд, впору резать алмазы, но – ¡Аy de mí! – не мог пробиться в ее лисье сокровище, сжатое туже, чем гаррота, которой французы, в случае ареста, удушат нас обоих.

Калитка распахнулась от мощного пинка, и я оторопело уставился на дуло французского мушкета. Солдат, в свою очередь, вытаращился на нас; при виде того, как двигались в притворном экстазе наши бедра, глаза у него сделались словно блюдца.

– Es-tu le mari? Ты женат? – спросил я, не прерывая, как и Роза, телодвижений, имитирующих совокупление. Она даже постанывала, причем весьма убедительно.

Тут на улице прогремел выстрел. Солдат хитро усмехнулся, понимающе подмигнул мне, хлопнул по спине и со словами «trés bien» (очень хорошо) удалился. Воротца за ним захлопнулись.

– Остаемся в той же позе, – шепнул я Розе. – Они могут вернуться... придется подождать, другого выхода нет.

– Французские ублюдки, – гневно прошептала девушка, дрожа от страха. Как бы я ни был ей противен, однако из боязни перед солдатами она не смела высвободиться из моих объятий. Мало того, Роза даже продолжала покачивать бедрами, хотя уже не столь вызывающе.

– Они могли бы убить нас, – прошептал я ей на ухо. – Мы все сделали правильно.

Облегчение, которое я испытал при чудесном спасении, вкупе с присутствием молодой привлекательной женщины заставило мое мужское достоинство подняться еще выше. Собственно говоря, мой молот любви уже болезненно пульсировал от неудовлетворенного желания.

Должно быть, Роза чувствовала то же самое, потому что ее цветок неожиданно, совершенно волшебным образом вдруг раскрылся. В конце концов, нам было сейчас неразумно разделяться, ведь француз мог вернуться в любой момент, и нужно было, чтобы все выглядело правдоподобно, согласны? А уж мой garrancha, уверяю вас, позаботился бы о правдоподобии. Так или иначе, но Роза не сопротивлялась, а, напротив, подалась ко мне. Как это уже не раз бывало прежде, возбуждение преодолело во мне инстинкт самосохранения, и я сам не знаю, как вошел в нее. Моя левая рука сжала ее груди, правая скользнула между ног, нащупывая бутон страсти, который я начал разминать и возбуждать своим крепким пальцем. Подведя левую руку под упругие Розины ягодицы, я с каждым толчком своих мощных бедер подбрасывал ее над землей на добрый фут.

Скорее всего, нас возбуждало то, что мы не угодили в сети французов и наперекор всему остались живы. В любом случае, оба мы испытывали в тот момент неодолимое вожделение. И хотя между нами не было взаимной симпатии, а Роза и вовсе, чего уж тут греха таить, ненавидела меня лютой ненавистью, это лишь делало наслаждение еще острее.

Бросив девушку наземь, я навалился на нее. И мы предались безудержной страсти – я всаживал в нее свой garrancha, а она садилась на него с таким бешеным неистовством, словно все демоны ада вселились в наши похотливые тела, словно наши гениталии были оружием, этакими штурмовыми таранами в яростной войне вожделения. Дергаясь и извиваясь подо мной, Роза сжимала мой член так, словно у нее было стальное влагалище, но это ничуть не умеряло и не замедляло моих толчков – и все повторялось снова, снова и снова...

Чумазые и опустошенные страстью, мы наконец поднялись, отряхнули и привели в порядок одежду и стали ждать, когда французы очистят улицу. Я стоял на коленях, закрыв глаза и привалившись спиной к стене, когда вдруг ощутил у горла холодную столь ножа. Не в силах пошевелиться, я изумленно уставился на державшую его в руке Розу.

А она заявила:

– Надо бы прикончить тебя за то, что ты меня изнасиловал, да вот только, боюсь, Касио рассердится.

– Я тебя изнасиловал? – Надо же, прямо Марина номер два! Я хотел было восстановить справедливость, напомнив, как все обстояло на самом деле, но по здравом размышлении решил не спорить, уж больно ловко эта особа обращается с ножом. Большинство женщин после занятий любовью становятся мягкими и благодушными, а эта, кажется, сделалась только злее.

Я деликатно отвел лезвие подальше от своего горла.

– Да, Роза, совсем забыл: Карлос просил кое-что тебе передать. Перед тем как его душа рассталась с телом, он успел сказать, что был не прав: дескать, то, что ты совершила, не грех, ибо так уж было предначертано для тебя свыше.

Она устремила на меня яростный взгляд.

– Что еще Карлос сказал?

– Это все, – усмехнулся я. – Тебя, наверное, интересует, сообщил ли Карлос, о каких именно грехах шла речь. Так вот, уверяю тебя: сие мне неизвестно.

Роза постучала по ладони плоской частью лезвия ножа.

– На моей совести нет грехов, сеньор Рícaro.

Ну вот, у меня появилось еще одно прозвище. Pícaros – так называли проходимцев, мошенников, жуликов и соблазнителей. Однако если Роза думала меня этим обидеть, то напрасно – будучи ославлен и как lépero, и как bandido, и как убийца, я уже просто не мог воспринимать такое прозвище как порочащее.