Итак, я благополучно покинул гасиенду Руперто Хуареса, привязав собачонку к телу его умершего отца. Теперь мой план заключался в том, чтобы направиться на северо-запад, в сторону Сакатекаса. В прежние времена мне случалось охотиться и в окрестностях Сакатекаса, и в дикой местности, что лежит к северу оттуда. Было очевидно, что довольно скоро люди с гасиенды начнут искать меня совместно с альгвазилами вице-короля, а где лучше укрыться спасающемуся бегством преступнику, как не на диком, неприветливом севере?

Вышеупомянутый Сакатекас был вторым в колонии по богатству серебряных рудников районом: он так и сочился деньгами, словно пироги медом; однако и сам город, и его округа считались куда менее цивилизованными, чем Гуанахуато. Я мог бы, наверное, бежать еще дальше на север, за сотни лиг, до самой реки Рио-Браво и редких поселений, расположенных за ней. Колония была огромна, города зачастую находились в неделях пути друг от друга, и можно было провести в пути не один день, никого не повстречав. Человек, набивший седельные сумы краденым серебром, имел возможность при некой толике удачи скрываться, пребывая в бегах, всю жизнь.

Да, бегство в Сакатекас представлялось самым очевидным выходом, и наверняка альгвазилы станут рассуждать именно так. Но я решил поступить хитрее: намеренно оставил (так, чтобы они бросались в глаза) следы, ведущие на север, а сам, обогнув гасиенду, двинулся на юг. Ясно, что именно в Сакатекасе меня будут искать в первую очередь. Мало того, многие из владельцев тамошних рудников и торговцев бывали у нас на гасиенде и знали меня в лицо. Стоит мне показаться на улицах города, и меня тут же узнают.

Кроме того, на севере было полно и других опасностей. По пути в отдаленные поселения вроде Таоса и Сан-Антонио одинокому всаднику приходилось остерегаться не только бандитов, но и диких индейцев: некоторые племена до сих пор, как их предки до прибытия испанцев, практиковали каннибализм. Бывая в тех краях на охоте, я неизменно проявлял осторожность, опасаясь этих двуногих зверей больше, чем четвероногих. К тому же я хорошо, пожалуй, значительно лучше, чем преследовавшие меня альгвазилы, знал не только север, но и малонаселенные земли на юге и востоке. Мне доводилось охотиться на краю обширной области гор и высоких равнин, которую мы называем долиной Мешико, и я знал, что находится за этими горами. Там царили жара и влага, висели ядовитые туманы и шли затяжные дожди, когда казалось, будто с неба обрушивается сам океан, причем вода в нем нагрета так, что впору свариться. И именно там, на побережье, находился главный порт колонии, Веракрус.

Эрнан Кортес основал город под названием Ла-Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус (Богатый Город Истинного Креста), когда впервые высадился на восточном побережье колонии еще в 1519 году. Интересно, что столь гордое имя было дано заложенному Великим Завоевателем поселению вовсе не из-за неслыханных богатств, поскольку конкистадоры не нашли там ничего, кроме болот и песков. Нет, оно отразило мечты Кортеса, его неутолимую жажду обогащения.

Добравшись до Веракруса, я найду способ сесть на корабль, который, может быть, отвезет меня в Гавану, королеву Карибов.

Мне необходимо было выбраться из колонии. Теперь нечего даже надеяться на то, что в случае поимки меня отправят на манильском галеоне на Филиппины. Куда как более вероятно, что альгвазилы повесят меня на ближайшем дереве. Так что побег через Веракрус – это единственный выход.

Чтобы попасть туда, мне придется пересечь горы, спуститься к жаркому побережью и проследовать по нему на юг, к порту. Да уж, приятным и легким этот путь никак не назовешь. Мало того что все это время за мной будут охотиться альгвазилы, а все дороги кишмя кишат разбойниками, так вдобавок в зловонных прибрежных болотах путника подстерегают прожорливые крокодилы и еще более прожорливые москиты, разносчики страшной болотной лихорадки vomito negro.

Размышляя о предстоящем путешествии, я вспомнил заявление Бруто: якобы как раз «черной рвоте» я и был обязан своим превращением в гачупино. Если его рассказ о подмене ребенка правдив, то каким, интересно, стал бы настоящий Хуан де Завала, останься он в живых? И еще интереснее: а как бы сложилась моя собственная жизнь, не превратись я в другого человека?

Действительно ли моя мать была ацтекской puta – шлюхой? То, что она продала своего ребенка, само по себе еще не делает ее проституткой или даже плохим человеком. Наш мир всегда был суров к беднякам и уж совсем беспощаден к несчастным женщинам, родившим вне брака. Возможно, она продала младенца в надежде дать ему шанс на лучшее будущее.

Этот лживый негодяй Бруто утверждал, будто моя мать была проституткой, но можно ли ему верить? Ясно ведь, что он стремился всячески опорочить и уничтожить меня, испугавшись, что я сам займусь ведением дел и отлучу его от кормушки. Недаром он сначала пытался отравить меня и присвоить мое имущество в качестве законного наследника, а со своим разоблачением выступил лишь после того, как этот подлый план провалился.

Так я скакал, ломая над этим голову, добрый час и в конце концов пришел к убеждению, что все это гнусная ложь. Из меня вышел прекрасный кабальеро, а разве могло такое случиться, не будь моя мать чистокровной испанкой, если не из семьи носителей шпор, то, по крайней мере, из хорошей креольской фамилии. Наверняка я появился на свет как плод ее преступной любви к какому-нибудь титулованному гачупино, графу или маркизу, и бедная женщина отдала меня в руки Бруто, дабы я не рос бастардом, а занял положение, подобающее мне по крови.

Главная дорога от столицы к Веракрусу проходила от Пуэблы к Халапе, а потом вниз к побережью. Далее, вдоль побережья, она тянулась через пески и топи, что вкупе с постоянной жарой делало климат в этом регионе крайне нездоровым. Сама дорога далеко не на всех своих участках заслуживала такого названия. Местами то была всего лишь тропа для вьючных животных, что не мешало ей быть одним из самых оживленных маршрутов в колонии, ибо именно по ней перемещалась большая часть ввозимых в Новую Испанию и вывозимых отсюда товаров.

Ни малейшего желания ехать этой дорогой у меня не было, ибо она находилась под постоянным приглядом вице-королевских альгвазилов. Существовала и другая возможность – двинуться к крутым горным перевалам и выйти к побережью севернее дороги на Халапу. Мне доводилось охотиться в тамошних краях, и однажды я уже проделал весь путь до побережья. Там не было гаваней, туда не приставали корабли, а на немногочисленных плантациях выращивали бананы, кокосы, сахарный тростник и табак.

Путь по крутым, узким горным перевалам (сначала под тропическими ливнями, а потом в страшной духоте через болота с их болезнетворными испарениями) обещал быть трудным и опасным, однако здесь я рисковал встретиться лишь с редкими путниками, по большей части индейцами на ослах, да с небольшими караванами вьючных мулов, перевозившими в горы то, что выращивалось на плантациях, а вниз, к побережью, – необходимые товары: одежду, кухонную утварь и пульке.

Я вспомнил, как во время предыдущей поездки вдоль побережья наткнулся на древние индейские руины – Тахин. Это название я узнал от Ракель, имевшей обыкновение читать мне нудные лекции о великих индейских цивилизациях, которые существовали в Америке до высадки Кортеса. Теперь этот город превратился в заросшие травой развалины, но сохранились мощеные площадки, обнесенные каменными стенами. Ракель рассказывала, что такие площадки служили для игры с твердым каучуковым мячом, которую в древности приравнивали к священнодействию, ибо проигравшую команду приносили в жертву богам.

Но сейчас Тахин вспомнился мне в иной связи: в тот раз во всей округе мне встретился лишь один пост с дюжиной солдат, но поговаривали, что с тех пор корона приняла серьезные меры, дабы обеспечить безопасность побережья. Вполне возможно, что постов, а стало быть, и военных, способных проявлять нежелательное любопытство, там сейчас гораздо больше.

По всему получалось, что побережье для меня тоже не выход. Впрочем, хороших вариантов все равно не предвиделось, и в конце концов, изрядно поломав голову, я решил, что лучший способ спрятаться – это держаться у всех на виду, не избегая оживленных дорог, что ведут на Веракрус из столицы. Однако мне следовало сменить обличье.

Я придумал план, который вызвал бы восхищение и зависть у самого Наполеона. Переодевшись в заурядного торговца, я растворюсь среди огромного множества своих собратьев разного происхождения и достатка, беспрестанно снующих по колонии в погоне за наживой. Дороги здесь забиты индейцами, несущими грузы на спинах, метисами, ведущими навьюченных осликов или мулов, и важными купцами-креолами, которые путешествуют верхом на лошадях или в экипажах. В обоих направлениях тянутся караваны вьючных мулов, перевозящих серебро или маис. Для безопасности купцы старались собрать караваны побольше, часто в несколько тысяч животных, да еще к ним прибивалось множество мелких торговцев; так что затеряться среди такого скопления народа не составляло особого труда.

Правда, я не мог спрятать Урагана. Альгвазилы будут искать всадника верхом на прекрасном вороном, иссиня-черном коне. Ведь не удалось же мне одурачить Марину: она сразу поняла, что я приехал в Долорес на породистом жеребце. Чтобы избежать разоблачения, мне придется переодеться пеоном и обзавестись ослом или мулом, как и подобает простолюдину.

Переодевание сложностей не сулило, ибо под монашеской рясой на мне была надета одежда, оставшаяся от покойного мужа Марины. Я мог кардинально изменить свой облик, просто сняв и выбросив монашескую рясу. Правда, при этой мысли я поскреб подбородок: было бы неплохо заодно избавиться и от бороды.

Труднее всего оказалось расстаться с Ураганом, верным другом, моим крылатым Пегасом, который не раз уносил меня от опасности и, главное, служил живым символом той жизни, которой меня лишили, но которую я поклялся вернуть. Плохо мне будет без Урагана, ведь если я до сих пор выходил сухим из воды, то лишь благодаря его быстроте и отваге.

После того как между мной и гасиендой в Долоресе пролегли два дня пути, главным образом по бездорожью, я понял, что ехать и дальше на этом коне нельзя. Возле ранчо, где разводили рабочий скот для рудников, я набросил лассо на мула, оседлал его, убедился, что животное не упрямится и готово меня везти, после чего отвел Урагана в сторону.

– Прости, – печально сказал я ему. – Ты был моим amigo и спасителем, но теперь мы должны расстаться. Когда-нибудь мы непременно встретимся снова.

Я отпустил его на луг, где паслись кобылы, и ушел.

Верхом на муле, в одежде пеона, я перестал быть кабальеро Хуаном де Завала.

На следующий день я приобрел у одного торговца-метиса целый ворох одежды – главным образом серапе, которые представляли собой нечто вроде накидок из дешевых одеял, – выменяв его навьюченного этим товаром мула на своего с доплатой. Теперь мне предстояло идти пешком, но это было естественно для мелких торговцев. Почти все они, кроме погонщиков больших вьючных обозов, передвигались на своих двоих, а всех имевшихся животных использовали для перевозки товаров.

Единственное, от чего я не смог отказаться, так это от сапог кабальеро. То был подарок от моей любимой Изабеллы, и я скорее дал бы изрезать себя на куски, чем расстался бы с ним. В глубине души я знал, что когда-нибудь вновь обзаведусь состоянием, а может быть, даже и тем заветным благородным титулом, к которому так стремилась моя возлюбленная, и с триумфом вернусь обратно. И вот тогда я первым делом продемонстрирую Изабелле, что на мне по-прежнему те самые сапоги, которые она мне подарила. Впрочем, понимая, что в моем новом положении подобная роскошь неуместна, я перестал чистить сапоги, скрыв их отменное качество под слоями грязи.

В смиренном облике мелкого торговца, с навьюченным товарами мулом, я направился на юг, к месту, которое описала мне Ракель. Правда, толком ни она, ни ее ученые друзья да, пожалуй, вообще никто на свете не знал его истории. То был загадочный мертвый город, обитель духов, богов и древних тайн.