Ракель Монтес тихонько сидела на скамье экипажа и смотрела на женщину, расположившуюся напротив нее. Донья Хосефа Домингес была женой дона Мигеля Домингеса, коррехидора Гуэретаро, главного представителя закона в городе и его окрестностях. Находясь в гостях у этой сеньоры, Ракель получила от священника из Долореса письмо с просьбой организовать ему приватную встречу с членами литературного клуба Гуэретаро. Как и донья Хосефа, Ракель посещала собрания этого кружка, на заседаниях которого подвергалась критике несправедливость политического и экономического устройства колонии.

Ракель и донья Хосефа провели ночь в Сан-Мигеле, в доме подруги, а утром отправились на тайную встречу. Ракель получала немалое удовольствие от общества доньи Хосефы, женщины большого ума и высоких моральных качеств. Восхищалась девушка и ее супругом, Мигелем Домингесом. Родившийся в Гуанахуато, дон Мигель достиг весьма высокого для креола положения. Коррехидор чем-то напоминал Ракель ее отца: оба слыли завзятыми книгочеями и тяготели к прогрессивным идеям. Но если дон Мигель лишь молчаливо соглашался с необходимостью социальных перемен, то его энергичная, волевая супруга – «госпожа Коррехидорша», как ее называли, – активно участвовала в тайных собраниях литературного общества. Некоторое время назад донья Хосефа сетовала на положение дел в Европе, которые складывались для Испании далеко не лучшим образом.

– Наполеон – безумец, подгоняемый неуемным честолюбием, и никто в Мадриде не может его остановить, – горячо заявляла она. – Это чудовище уже захватило половину Европы, а теперь наступает на восток. А этот придворный шут Годой даже и не пытается умерить его аппетиты.

Ракель была полностью согласна со своей старшей подругой.

Сама девушка тоже разбиралась в подобных вопросах и находила внешнюю политику Испании весьма неразумной и заслуживающей всяческого осуждения. Еще девочкой, посещая школу в Гуэретаро, Ракель жила в семье доньи Хосефы и пользовалась с дозволения хозяйки ее библиотекой. Но главное, супруга коррехидора постоянно вела с ней беседы и подбивала на споры: они частенько увлеченно обсуждали вопросы искусства, философии, истории, литературы и даже проблемы современной политической борьбы.

Отец Ракель поощрял дочь к учению и размышлениям, а донья Хосефа рассматривала интерес к литературе и политике как нечто обязательное для современного человека, и ее личный пример оказал огромное воздействие на формирование личности девушки. В частности, от Хосефы она почерпнула ту приверженность к книгам, которую Хуан де Завала находил столь непривлекательной в женщинах.

Мать Ракель к литературе была равнодушна, зато любила музыку и сумела передать эту любовь своей дочери. Чувствительная, но смиренная, не отличающаяся крепким здоровьем и сильным характером, эта женщина безропотно сносила все превратности жизни, и, глядя на нее, девушка решила во что бы то ни стало избежать судьбу матери.

Отец Ракель был человеком куда более энергичным и интересы имел весьма разносторонние. Он любил все виды искусств – литературу, музыку, живопись и философию – и собрал самую лучшую частную библиотеку в Гуанахуато. Увы, последнее обстоятельство сослужило ему недобрую службу, когда инквизиция постучалась в двери Монтеса, обвинив его в том, что он converso, который скрывает свое еврейское происхождение.

Что же до его единственной дочери, то она явно тяготела к знаниям, несмотря на господствующее в обществе убеждение: учеба для женщин бесполезна в силу их врожденной, по сравнению с мужчинами, неполноценности. Рассудив, что женщина вроде доньи Хосефы – с ее умом, эрудицией и положением в обществе – будет оказывать на его дочь положительное влияние, Монтес всячески поощрял их дружбу и попросил супругу коррехидора стать крестной матерью его ребенка. Хотя Ракель была метиской, донья Хосефа с самого начала решила вырастить девочку по-настоящему образованным человеком и потребовала, чтобы ей полностью доверили воспитание крестницы. Сеньор Монтес не возражал.

Но затем весь этот мир рухнул. Отец, которого Ракель обожала, с безжалостной быстротой лишился сначала доброго имени, а затем и жизни. Не проявил Господь милосердия и к ее матери. Эта хрупкая женщина не вынесла смерти мужа и обрушившихся на семью несчастий – сначала у нее помутился разум, затем она тяжело заболела и месяц назад умерла. Ракель до последнего дня трогательно заботилась о матери и одновременно сражалась с кредиторами, пытаясь спасти хоть малую часть своего наследства.

Борьба за финансы была в основном проиграна, и вот теперь Ракель осталась совсем одна. Все считали, что лучший выход для девушки, которая лишилась мужской защиты и поддержки, – принять монашеский обет. У женщины в миру не могло быть иного поприща, кроме жены, служанки или проститутки, а монастырь предоставлял стол и кров до конца дней, а потому был вполне естественным выбором для множества представительниц слабого пола, оказавшихся в бедственном положении.

Более того, обратившись за защитой к церкви, Ракель не чувствовала бы себя одинокой, ибо именно так поступила являвшаяся предметом ее восхищения знаменитая поэтесса сестра Хуана Инес де ла Крус, умершая более ста лет тому назад.

Сестра Хуана стала монахиней вовсе не по причине особой набожности, но в поисках возможности для учения и размышлений, каковую мог предоставить ей только монастырь. Точную дату рождения этой выдающейся женщины мы не знаем, однако известно, что она появилась на свет, будучи «дочерью церкви», то есть незаконнорожденным ребенком, bastardo.

Исключительная одаренность Хуаны проявилась еще в детстве: уже в возрасте восьми лет она сочиняла так называемые «восхваления», короткие драматические поэмы. В то время, когда другие девушки осваивали способы нравиться мужчинам, Хуана упрашивала свою мать переодеть ее в мальчика, чтобы иметь возможность посещать университет. Поскольку девочкам не разрешалось учиться в учебных заведениях, заботу об образовании племянницы взял на себя ее дядя. Несмотря на красоту, ум и многочисленные таланты Хуаны, клеймо незаконнорожденного ребенка не позволяло ей занять в миру достойное положение.

Лишь уйдя в монастырь, она получила возможность сочинять стихи и пьесы. Мало того, эта удивительная женщина ставила научные опыты и собрала большую библиотеку. Когда же епископ, найдя эти занятия неподобающими для монахини, попытался ограничить ее духовную жизнь, сестра Хуана гневно восстала, защищая свое право, несмотря на принадлежность к слабому полу, стремиться к поиску истины. Даже в Испании эта удивительная женщина приобрела известность: ее называли Мексиканская Птица Феникс и Десятая Муза.

Однако пламенный бунт сестры Хуаны, при всем ее незаурядном уме и силе воли, был обречен. Церковные догматики изводили ее, не давая покоя, и в конце концов вынудили отречься от своих идей и принести обет – впредь никогда не прикасаться к перу и бумаге.

Отчаявшаяся сестра Хуана замкнулась в себе и практически прекратила все контакты с внешним миром. Впоследствии, когда разразилась эпидемия чумы, эта великая подвижница вызвалась ухаживать за больными, но заразилась сама и умерла в сорок с небольшим лет.

Перед смертью сестра Хуана, дабы не нарушать обет, написала завещание на стене кельи пальцем, облитым собственной кровью.

Ракель всегда казалось, что строки из любимого ею стихотворения сестры Хуаны как нельзя лучше отражали ее взгляды на собственную жизнь.

Ракель не раз задумывалась, какие чувства испытывала сестра Хуана, уходя в монастырь. Никогда не любить и не быть любимой мужчиной, никогда не оказаться в его объятиях, не познать близости!

Сама-то Ракель помнила, как чувствовала Хуана внутри себя, как он ласкал ее, как сливались их губы и тела. Конечно, она помнила также, какой испытала страх и трепет в тот миг, когда Хуан овладел ею, но что значил страх в сравнении с тем, как зажег он ее кровь?

Ракель призналась Хосефе, что у нее не хватит решимости последовать примеру сестры Хуаны, ибо, при всех превратностях жизни в миру, дисциплина, воздержание и самоотречение монашества явно не для нее. Ну а поскольку даже оставшиеся у Ракель после всех перипетий жалкие крохи состояния позволяли покинуть родной город, с которым у нее были связаны столь тягостные воспоминания, она решила переехать в Мехико и купить себе там домик – маленький, скромный, но вполне пригодный для одинокого существования, которое девушка собиралась вести. Кроме того, в столице у Ракель появилась возможность самостоятельно зарабатывать на жизнь. Один португальский купец, друг ее покойного отца и человек достаточно широких взглядов, предложил ей обучать свободным искусствам трех своих дочерей. Могла ли она мечтать о чем-то лучшем, чем возможность жить в столице и сеять семена просвещения, обучая детей? Это была прекрасная возможность начать новую жизнь: подальше от Бахио, не отрекаясь от мира, не связывая себя обетами и сохраняя самостоятельность. Естественно, что такого рода планы встретили полную поддержку со стороны доньи Хосефы.

Голос крестной оторвал Ракель от воспоминаний и вернул ее к настоящему:

– Годой втянул нас в союз с Наполеоном против англичан, и мы оказались в положении мыши, затеявшей войну с кошкой. Испания уже лишилась флота, и как, спрашивается, может колония защититься от вторжения Британии? Нас поглотят целиком: или англичане, или сам Бонапарт. Интересно, как долго еще он позволит нам сохранять видимость независимости?

Донья Хосефа вздохнула и покачала головой.

– Моя дорогая, а ведь еще совсем недавно Испания была великой державой. То, что бездарные правители предают нас, разрывает мне сердце, особенно сейчас, когда повсюду враги, а война охватывает всю Европу, распространяясь, как моровое поветрие.

Однако сегодня Ракель слушала сетования своей крестной матери вполуха, ибо в это утро получила весточку о том, что было гораздо ближе ее сердцу, нежели вопросы европейской политики.

Уставившись в окно кареты и думая о своем, девушка лишь рассеянно кивала, и Хосефа легко прочитала ее мысли:

– Ты думаешь о нем, да, дорогая?

Называть имя нужды не было: обе и так прекрасно знали, о ком речь.

– Да, я думала о том, что рассказала мне Мария. Прошли месяцы, но люди все еще говорят о нем.

– А почему бы и нет? Ведь ничего более скандального в колонии раньше не происходило, не так ли? Я лично вообще не слышала ничего подобного за всю свою жизнь. Чтобы ребенка ацтека выдали за испанца? Чтобы пеон вырос и стал блистательным кабальеро, гачупино? А теперь он сбежал из тюрьмы и, по слухам, сделался разбойником, что вызвало настоящий переполох среди всех этих самодовольных носителей шпор. История, достойная пера романиста, поучительная и полная едкой иронии. Как жаль, милая, что тебя угораздило влюбиться в этого несчастного молодого человека.

– Я вовсе не люблю его.

– А вот и нет, любишь. Беда не в том, что он небезразличен тебе; меня огорчает, что твой избранник – дурной человек.

– В том, что его подменили, нет его вины.

– Разумеется, нет. Я имею в виду совсем другое: то, как он обошелся с тобой. Этот негодяй воспользовался тобой и бросил, когда ты попала в беду.

– Я не виню его. Это дядя заставил его обручиться со мной. А сам он никогда не любил меня и ни за что не женился бы на мне, не подталкивай его к тому денежные соображения, даже будь я самой красивой женщиной в колонии. Хочешь знать почему? Ну, во-первых, я метиска. Кроме того, он влюблен в другую женщину, которая, кстати, считается первой красавицей в Новой Испании. Так что обрушившиеся на нашу семью несчастья позволили ему избежать нежеланного брака, а с ним – и несчастливого будущего.

Донья Хосефа усмехнулась.

– Он глупец. Даже у нас в Гуэретаро известно, что эта особа, предмет его воздыханий, – корыстолюбивая сердцеедка, которая только и думает, как бы повыгоднее обменять свою красоту на богатство и положение в обществе. Да, ее внешность привлекает мужчин, но участь будущего супруга этой красавицы незавидна: она потребует самые дорогие украшения, самые роскошные особняки и экипажи и самые изысканные наряды.

– Ну, этого ему теперь бояться нечего. Ему нужно бояться только альгвазилов вице-короля.

Когда Ракель говорила о Хуане, голос ее звучал ровно, но сердце не могло оставаться спокойным.

Она полюбила его с первого взгляда и, не задумываясь, отдала самое дорогое, что может быть у девушки, свою невинность. Поэтому, когда Хуан расторг помолвку, бедняжка почувствовала, что ее сердце разбито. Сдержав подступившие из-за нахлынувших воспоминаний слезы, Ракель призналась крестной:

– Да, я вправду люблю его и никогда не полюблю никого другого. Я просто боюсь, что он никогда не найдет счастья, мне же предстоит умереть в монастыре, подписав отречение от мира своей кровью, как сестре Хуане.

Неожиданно донья Хосефа рассмеялась.

– Прости, дорогая, – пояснила она изумленно взглянувшей на нее крестнице. – Я смеюсь вовсе не над твоими словами. Просто я подумала, как отреагировали бы власти, узнав, что злоумышленник Хуан де Завала сбежал из Гуанахуато в сапогах твоего покойного отца.