29
Я внезапно проснулся, потому что Ураган громко заржал. Эхом ему отозвалось ржание другого коня, потом оно повторилось. Я вскочил на ноги, но успел сделать лишь несколько шагов по направлению к тому месту, где был привязан Ураган, и тут на поляну выехала группа всадников. Оказавшись в окружении шести бьющих копытами коней, я вопросительно уставился на всадника-испанца, который, похоже, был удивлен не меньше меня самого. Он воскликнул:
– Слава богу, мы нашли вас!
Этого испанца, молодого человека, на вид чуть старше меня, сопровождали пятеро vaqueros. Естественно, в первую очередь я подумал, что весть о моих преступлениях уже облетела окрестности и за мной охотятся местные землевладельцы.
– Нам очень нужна ваша помощь, падре.
Падре? Ах да, на мне же монашеская ряса.
– Э, сеньор... – Я не знал, что сказать.
– Прошу прощения. Я понимаю, брат Хуан, что у вас есть свои дела. Но всем известно, какой вы искусный лекарь. Прошу вас, поедемте ко мне в casa.
– К вам домой? – растерянно переспросил я.
Интересно, во что я влип на сей раз? Оставалось надеяться, что мне не придется лечить его супругу. Мои познания в женской анатомии ограничивались соблазнительными частями тела, вроде пышных грудей, не говоря уж еще кое о чем, значительно более интимном.
По пути испанец рассказал мне, что его зовут Руперто Хуарес. Он был сыном владельца большой гасиенды. Его отец, Бернардо, сильно страдал от загноившейся раны на ноге и уже считал себя обреченным, когда прошел слух о прибытии в Долорес «брата Хуана, искусного лекаря и знаменитого чудотворца». Два дня назад Руперто явился в городок, где кто-то сказал ему, что я отправился на охоту в самую глухомань. Вместе со своими людьми молодой испанец отправился меня искать (очевидно, они ничего не слышали о вчерашнем происшествии) и уже совсем было оставил надежду, решив вернуться к себе на гасиенду, когда совершенно случайно наткнулся на меня.
Да уж, похоже, в очередной раз сеньора Фортуна решила подразнить меня, проведя в волоске от дыбы, раскаленных докрасна клещей и пылающего костра. Это надо же было такому случиться, что я устроился на ночь рядом с тропой, которая вела на гасиенду Хуареса, и они разбили лагерь неподалеку. Ржание Урагана – который, несомненно, почуял запах кобыл – привлекло этих людей ко мне. Ну и шуточки у госпожи Фортуны! Хорошо хоть эта коварная шлюха не сообщила Руперто, что меня разыскивают как преступника.
– У вас превосходный конь, сеньор, тем более для монаха, – заметил Руперто, когда мы ехали бок о бок. – Я никогда не видел столь прекрасного жеребца.
– Это подарок от одного маркиза, чью драгоценную жизнь я спас, – соврал я.
– Если вы спасете жизнь моего отца, то и наша благодарность будет не менее щедрой. Он ни в коем случае не должен столь безвременно умереть, ибо у него есть дела, которые он обязательно должен уладить. Сейчас я вам все объясню. Гасиенда, естественно, должна была отойти ко мне как к старшему сыну. Но после смерти матери отец женился вторично – на женщине всего несколькими годами старше меня, истинном исчадье ада. Молодая мачеха люто ненавидит меня и, чтобы лишить наследства, оклеветала, пожаловавшись отцу, будто бы я пытался затащить ее в постель. – Руперто перекрестился. – ¡Dios mío! Это не человек, а сущий дьявол в женском обличье. Поверив ее наветам, отец переписал завещание, и теперь гасиенда должна достаться моему сводному брату, совсем еще младенцу. – Тут молодой кабальеро бросил на меня суровый взгляд и заключил: – Отец должен жить, чтобы узнать правду и изменить свое завещание, снова сделав меня наследником. Если же он сейчас умрет...
Я почувствовал, как вокруг моей шеи затягивается петля. Было очевидно, что этим молодым человеком движет отнюдь не сыновья любовь, а страх лишиться наследства. Ох, боюсь, что если я не преуспею в лечении, этот Руперто запросто отправит меня в ад вместе со своим отцом.
– Я надеюсь, что мы не опоздаем, – продолжал меж тем мой собеседник. – Я велел своей жене наблюдать за отцом и следить за тем, чтобы мачеха не ускорила его смерть. Если батюшка вдруг скончается до моего возвращения, я буду знать, что его убили. Представляю, что начнется тогда: ведь половина наших vaqueros поддерживают меня, а другая половина – на стороне моей мачехи.
Только этого еще не хватало: оказаться вовлеченным в совершенно чуждую мне семейную войну.
* * *
В доме меня встретили мачеха Руперто, его жена и vaqueros: причем все смотрели на меня с одинаковой неприязнью, хотя и преследовали различные цели. При таком раскладе всем тут явно не угодишь: как ни обернется дело, кто-нибудь да останется недоволен.
– Как дела у больного? – спросил я жену Бернардо, стараясь выглядеть бодро и уверенно, но втайне надеясь, что бедняга уже умер.
Она посмотрела на меня враждебно, однако мне хватило одного взгляда, чтобы понять, почему старый землевладелец увлекся этой особой с расчетливыми, но такими чертовски соблазнительными глазами прирожденной puta. Ее взгляд откровенно говорил, что она не прочь стать моей... за соответствующую цену. И отказаться от такого соблазна было непросто.
– Мой муж спит. Он отойдет в мир иной очень скоро... если только Господь не сотворит чудо.
Настоящее чудо будет, если мне удастся не угодить в этой семейке под перекрестный огонь.
Я пробормотал что-то невнятное на латыни, торжественно поднял взор к небесам и сотворил крестное знамение.
– Падре Хуан спасет его, – сказал Руперто.
Я не стал напоминать ему, что я не священник – ведь убить священника еще больший грех, чем простого лекаря, верно?
– Никто, кроме падре, не войдет в комнату моего мужа, – заявила юная красотка. – Идемте со мной.
Я последовал за хозяйкой дома, ощущая экзотический аромат ее духов. На ней было шелковое платье, подчеркивавшее фигуру куда в большей степени, чем это считалось приличным. Глядя на чувственное покачивание ее ягодиц, я поймал себя на том, что чары этой соблазнительной ведьмы уже начинают на меня действовать.
Ну не глупо ли это: чувствовать, как встает и твердеет pene, когда на шею, можно сказать, накинута петля. Идя за нею, я перекрестился, отгоняя наваждение: петля вот-вот затянется, а я думаю не головой, а своим garrancha.
Большую часть своей беспутной жизни я не находил нужным просить Всевышнего о помощи, хотя приходской священник не раз предупреждал, что рано или поздно мне потребуется божественное вмешательство. Похоже, такой день настал.
Мы вошли в большую спальню; хозяйка заперла дверь, остановилась и пристально, словно приглашая взглядом, посмотрела на меня. Я огляделся по сторонам, посмотрел на кровать и обнаружил там больного. Он лежал на спине, хрипло дыша, с открытым ртом, из которого на подбородок стекала слюна. Когда мы подошли к его ложу, он открыл глаза.
– К нам пришел падре Хуан, любовь моя, – сказала она мужу.
Он лежал молча, словно мертвец, и о том, что несчастный еще жив, можно было догадаться лишь по тому, как медленно приподнималась и опускалась его грудь.
Женщина откинула одеяло, и на меня пахнуло гнилью и зловонием. Воспаленная рана сочилась буроватым гноем, плоть возле нее тоже нагноилась, и ногу раздуло.
Мне доводилось встречать такое и прежде, когда нога одного из моих vaqueros угодила под колесо фургона. Я видел беднягу через несколько дней после несчастья, и нога его выглядела примерно так же, а пару часов спустя он скончался. Позднее мне сказали, что если яд уже начал распространяться, спасти человека можно, лишь отняв конечность выше зараженного места. Видно, жена больного тоже об этом знала.
– Вы должны отрезать ему ногу, – сказала она.
Я чуть было не выпрыгнул из монашеской рясы.
– Нет!
– Нет? – Она подняла брови. – Тогда что же вы посоветуете, падре?
– Что я посоветую? Я советую... э... оставить все в руках Всевышнего. Если наш Господь решил призвать твоего мужа, мы ничего не можем поделать.
– Но мы должны хотя бы попытаться спасти его. – Ее голос прозвучал неубедительно, на самом деле женщина вовсе не хотела, чтобы умирающий выздоровел, однако понимала, что если не предпримет все возможное, дабы вылечить мужа, Руперто заявит, что это она свела его отца в могилу.
Ясно, что ампутации бедняга не выдержит, но если он умрет во время операции, она будет выглядеть безупречной вдовой, сделавшей все, что только было в ее силах. Ага, а разъяренный Руперто поджарит на огне мои яйца.
Но может, произойдет чудо, и я спасу больного... ¡Аy de mí! Тогда я столкнусь с гневом этого демона в женском обличье.
Куда ни кинь, всюду клин.
– Необходимо сделать все, что только в человеческих силах, – гнула свое хозяйка дома. – Ах, падре, я так люблю мужа и не переживу, если он умрет.
Она говорила это так убедительно, что я невольно вспомнил, как однажды некая дешевая puta пыталась убедить меня в том, что мой garrancha – настоящий бог грома и бурь, ну просто испанский Зевс и Посейдон одновременно.
– Буду откровенна с вами, падре: возникла проблема с моим пасынком, Руперто. По завещанию мужа наследником является мой собственный сын. Руперто намерен оспорить это завещание. Каждому ясно, что если старшего сына лишают наследства, это против обычая, разве не так? Если Руперто заявит на суде, что я позволила мужу умереть, даже не попытавшись спасти его жизнь, он, возможно, сумеет опротестовать завещание. – Она кивнула на распухшую ногу. – Так что придется резать. – И, Бог свидетель, при этих словах женщина улыбнулась.
Я прокашлялся.
– Но... у меня нет с собой медицинских инструментов. Я съезжу в Долорес и...
– Нет времени, падре. У нас есть острая пила.
Острая пила. ¡María Madre de Dios!
– Вы хотите, чтобы я?.. Я?.. – От вони у меня выворачивало внутренности. И не только от вони.
Внезапно что-то потянуло меня за подол, и я снова чуть было не выпрыгнул из рясы. Это оказалась маленькая безобразная собачонка.
– Это Писо, собачка моего мужа. Он ее очень любит.
Тут кто-то постучал, вернее, даже забарабанил в дверь.
– Это Руперто, – сказала хозяйка.
Поджав губы, она подошла к двери и открыла ее. Руперто ворвался в спальню и, проигнорировав мачеху, бросил взгляд на своего отца.
– Он еще дышит, – констатировал молодой человек.
– Падре отрежет ему ногу. Это единственный способ спасти его, – торопливо заявила будущая вдова.
– Да, я понял, – буркнул Руперто. – Но каковы в таком случае шансы на благоприятный исход? Я слышал, мало кто выживает после ампутации.
– Все в деснице Господа нашего, – прокаркал я.
– Так не забудьте же, – угрюмо промолвил Руперто, коснувшись висевшей на поясе шпаги, – попросить Господа сотворить одно из тех чудес, которые вас прославили. Это в ваших интересах.
– Падре нужна острая пила, – сказала без пяти минут вдова.
– Лучше пригласить цирюльника. Я не хирург. – Я отчаянно пытался вывернуться.
– Вы единственный медик, который у нас есть, – заявил Руперто. – А уж пила для вас у меня найдется.
Vaquero принес хозяину пилу, а тот вручил ее мне. Я взял пилу с содроганием и чуть было не выронил этот чертов инструмент.
– Вы в порядке, падре? – спросила жена. – Вы вспотели и весь дрожите.
– Я подхватил лихорадку, – прохрипел я, таращась на пилу.
Металлическое полотно с острыми зубьями, все в засохшей крови – наверняка этой штуковиной разделывали коровью тушу. Я никогда в жизни вообще ничего не пилил, и вот теперь мне предстояло...
Oх, mierda!
«Мне нужен священник. Я хочу исповедаться в своих грехах, получить отпущение. А еще мне нужно выпить, причем выпить как следует».
Четыре человека принесли длинный стол и положили на него моего пациента, так что его ноги свисали через край.
После того как под больную ногу подставили тазик, я хриплым, дрожащим голосом велел всем убраться из комнаты.
Все послушно вышли. Я закрыл дверь, запер ее на ключ, некоторое время постоял, весь дрожа и привалившись к двери спиной, чтобы хоть чуточку собраться с духом, и затем на ватных ногах, с пилой в трясущейся руке, подошел к столу. Когда я наклонился над больным, он снова открыл глаза и, пробормотав что-то невнятное, закрыл их опять.
В дверь неистово забарабанили. Я распахнул ее в надежде на то, что Господь откликнулся на мою мольбу о спасении.
– Разве вам не нужна жаровня, падре? – спросил Руперто. За его спиной стояли два человека, державшие железное ведерко, наполненное тлеющими угольями, из которых торчал стальной прут. – Чтобы остановить кровотечение, – пояснил он.
– Конечно, – хрипло промолвил я. – Что ж вы так долго?
Другие слуги принесли каменную плиту кузнеца, а люди, державшие жаровню, поставили на нее ведерко с горящими углями. После того как они вышли, я снова запер дверь.
Неужели от меня и впрямь ждут, что я отпилю человеку ногу и прижгу культю каленым железом, чтобы остановить обильное кровотечение?
Осторожно приблизившись к столу с пилой, как будто подкрадывался с дубинкой к змее, я сдвинул покрывало и убрал повязку, обнажив ногу. В результате зловоние усилилось, и меня замутило так, что чуть не вырвало, не говоря уж о слабости в коленях. Деваться, однако, было некуда. Собрав все силы и смелость, я трясущимися руками взялся за деревянную ручку пилы, приложил зубчатый край стального лезвия к плоти левой ноги умирающего, как раз над коленом, закрыл глаза и начал бормотать то, что я помнил из молитвы, которую мне вдалбливали в голову в семинарии десять лет тому назад. При этом, в такт молитве, я двигал пилой взад-вперед, не глядя на ногу, но чувствуя, как лезвие погружается в плоть.
Через некоторое время зубья неожиданно заскребли по столешнице, а нога со стуком упала в тазик. Я открыл глаза и уставился на дело рук своих – отпиленную часть ноги в наполненном кровью тазу и жуткую культю, страшный обрубок, из которого в тот же таз толчками вытекала кровь.
Схватив кочергу, я поднес к культе раскаленную сталь, чтобы прижечь рану и остановить кровотечение. До сих пор, на протяжении всей операции, тело несчастного бессознательно содрогалось, но стоило мне коснуться кочергой культи, как все прекратилось. В гортани больного что-то булькнуло, лицо его внезапно разгладилось, изо рта со свистом вырвался воздух. То был его последний вздох.
– ¡Santa mierda! – не удержался я от кощунственного возгласа. – Он умер!
Едва бедолага успел отдать Богу душу, как в дверь снова забарабанили.
– Операция еще не закончена! – крикнул я.
Колени мои дрожали так сильно, что мне пришлось прислониться к спинке кровати. Что делать?
Я выглянул в окно. Внизу меня дожидался оседланный Ураган, однако сбежать было не так-то просто. Во-первых, слишком высоко: сиганув из окошка, запросто можно сломать ногу, а на одной ноге до коня не допрыгать. А во-вторых, поблизости несут караул два vaqueros. Они мигом перережут мне глотку. Путь через дом тоже отрезан: там поджидают скорбящая вдова и любящий сын. И пусть они готовы выпотрошить друг друга, первый удар, судя по всему, достанется мне.
Пока я обдумывал, как мне не отправиться на тот свет следом за своим пациентом, противная собачонка задрала ногу и наделала мне на штанину.
Со злости я чуть не огрел чертову псину раскаленной кочергой, но тут меня осенило: «¡Madre de Dios! Да эта собачонка моя спасительница!»
Оторвав от простыни полоску ткани, я крепко замотал собаке морду, лишив ее возможности лаять, потом привязал дергавшееся животное к груди мертвеца и натянул сверху покрывало, прикрыв Писо, после чего отступил на шаг, полюбоваться делом рук своих. Получилось здорово: грудь покойного колыхалась, ну ни дать ни взять, он дышит. Во всяком случае, хотелось верить, что именно так и покажется Руперто. Внезапно успокоившись, я подошел к двери спальни и открыл ее, но когда сын и вдова попытались войти, я преградил им путь.
– Операция прошла благополучно, и сейчас больной уснул. Его нельзя беспокоить, пока я не вернусь с лекарством.
Разумеется, я позволил родственникам заглянуть внутрь и убедиться, что мой пациент дышит, после чего быстро вышел, закрыл за собой дверь и приложил палец к губам.
– Тсс! Вы должны соблюдать тишину. Самый легкий шум может убить его. Оставайтесь здесь, а я схожу за лекарством, оно у меня в седельной суме.
Пара стервятников осталась следить друг за другом, гадая, что лучше предпринять, чтобы не упустить наследство, а я быстро спустился по лестнице и выбежал через парадную дверь.
Двое vaqueros, когда я вышел, уставились на меня с вопросительным видом.
– Произошло чудо, возлюбленные сыновья мои, настоящее чудо, – провозгласил я, осенив их крестным знамением. – Падайте ниц и благодарите Господа за спасение вашего доброго хозяина.
Пока они опускались на колени, я вскочил в седло.
– Молитесь, дети мои! Воздавайте хвалу Господу за чудо!
С этими словами я пришпорил Урагана, припал к его гриве, и он, пустившись с места в карьер, унес меня прочь.