Утром мы двинулись по дороге, что вела к местечку Долорес, располагавшемуся в дне конного пути к северо-востоку от Гуанахуато. Дорога эта, хотя и находилась в противоположной стороне от поселений рудокопов (что было нам на руку), вела, однако, через горы Гуанахуато, а это делало наше путешествие весьма утомительным, а порой и опасным. Местами приходилось пробираться по узенькой тропинке, подходящей разве что для ослика, которая тянулась над обрывом высотой в сотни футов.

Долорес привлекал меня в первую очередь своей уединенностью и труднодоступностью, да и к тому же ни меня самого, ни уж тем более моего спутника с этим захолустьем ничто не связывало. Так что, если за нами вдруг отправят погоню, альгвазилам и в голову не придет искать беглецов здесь.

Не доезжая до городка, мы остановились в ацтекской деревушке, где раздобыли незатейливый ужин: говядину, завернутую в тонкие кукурузные лепешки.

– Эта деревня – часть гасиенды Эспиносы, – сказал я Лизарди. – Дон Эспиноса мне знаком, он живет в Гуанахуато. Если бы две недели тому назад я остановился на его гасиенде, то меня приняли бы с почетом и устроили бы в мою честь фиесту.

Мы уже спустились с гор и выехали на более широкую и удобную дорогу, когда из-за деревьев, росших на склоне холма в двух сотнях метров от нас, показались четверо верховых.

– Это vaqueros с гасиенды? – предположил Лизарди. – Нет ли с ними и твоего друга Эспиносы?

– Где ты видишь vaqueros? Посмотри, на ком они едут: двое верхом на мулах, а еще двое – и вовсе на ослах.

Вероятно, Хосе не знал, что пастухи с гасиенд обычно ездят на лошадях. Правда, изредка они могут оседлать мулов, но уж никак не ослов. Последние из-за своих незначительных размеров не годятся для верховой езды и в основном используются индейцами как вьючные животные, а ослики, которых мы сейчас увидели, были особенно маленькими.

Да и одеты незнакомцы были довольно странно: на одних лохмотья lépero, а на других – наряд кабальеро. Впрочем, даже издали было понятно, что малый, нарядившийся лучше всех, никакой не благородный сеньор, а настоящий проходимец.

– Это бандиты, – догадался Лизарди.

– Верно.

– У нас хорошие лошади, мы можем от них ускакать.

– Лошади у нас и впрямь хорошие, вот только всадник из тебя никудышный. Если припустишь во весь опор по этим буеракам, так того и гляди вылетишь из седла. Да и нет нам резона поворачивать назад, еще угодим прямо в лапы альгвазилам.

Разбойники явно направлялись в нашу сторону. Похоже, что пистолет имелся только у одного из них, остальные были вооружены мачете.

– Их четверо, – ужаснулся Лизарди. – Мы даже не сможем с ними драться!

– Черта с два, еще как сможем!

Я выхватил мачете из ножен и пришпорил Урагана.

– ¡Vamos caballo! ¡Ándale! ¡Ándale! Гони, коняга! Вперед! На них!

Ураган устремился вперед. Этот замечательный конь был лучшим моим оружием: на голову выше мулов, я уж не говорю про маленьких осликов. Правда, не особенно рослые мулы выглядели крепкими и отличались весьма внушительным объемом.

Гоня Урагана во весь опор, я налетел на всадника на осле. Ослик от толчка упал, а бандита я успел рубануть по плечу.

Всадник на муле наставил на меня пистолет, однако этого грозного оружия я опасался куда меньше, чем мачете. Даже самый лучший кремневый пистолет в руках опытного стрелка частенько давал осечку, что уж говорить о ржавой железяке, которой размахивал разбойник с большой дороги. Теоретически, когда стальной боек высекает искру из кремня, она должна воспламенить пороховой заряд, который выталкивает свинцовую пулю из ствола, однако на практике помешать удачному выстрелу может дюжина причин. А вот воспрепятствовать удару мачете куда труднее.

Поскольку у бандита в пистолете был только один заряд, я особо не беспокоился.

– ¡Ándale! – крикнул я, устремляя Урагана на его мула.

Тот споткнулся и, испугавшись, отпрянул в сторону. Пистолет выстрелил, но всадник промахнулся, поскольку вылетел из седла.

Я развернулся и увидел, что другой бандит подъехал на муле уже совсем близко. Размахнувшись большим широким лезвием мачете, как топором, я изо всех сил рубанул его сбоку по шее, почти обезглавив. Он рухнул на землю, а насмерть перепуганный мул стремглав унесся прочь.

Остановив Урагана, я развернул его. Между тем у уцелевших разбойников пропало всякое желание драться, они теперь думали лишь о том, как унести ноги. Незадачливый стрелок снова взобрался на мула и вместе со своим товарищем, который был тоже верхом на муле, поскакал в направлении Гуанахуато.

Как я и предвидел, лошадь Лизарди сбросила его, но он уже не только успел подняться, но и каким-то непостижимым образом сумел удержать в руках поводья.

Сражение, однако, еще не закончилось. Раненный в плечо бандит вновь взобрался на осла и теперь гнал его прямо на Хосе. Головорез понимал, что на своем «скакуне» ему от нас не уйти, а вот если он захватит лошадь Лизарди, у него появится шанс на спасение.

Я снова пришпорил Урагана и устремился к разбойнику. Ослик оказался умнее своего хозяина: услышав стук конских копыт и не желая больше сталкиваться с Ураганом, он развернулся и понесся обратно вверх по склону. Я нагнал его и рубанул бандита мачете по спине. Тот с воплем упал на землю, а ослик удрал. Пока я обозревал оставшееся за мной поле боя, подъехал Лизарди.

– Надо же, ты убил двух вооруженных бандитов!

Я отсалютовал ему окровавленным мачете:

– Позвольте поблагодарить вас за помощь, отважный сеньор!

Поскольку лошадь Хосе была все еще напугана недавним кровопролитием, ему пришлось натянуть поводья.

– И все-таки это ужасно! – вздохнул он. – Убивать людей!

– Причем смерти нет никакого дела до чистоты нашей крови, – не преминул заметить я.

Я обшарил карманы мертвых бандитов. У одного из них нашлось лишь несколько сентаво и какао-бобов, которые имеют у индейцев хождение в качестве денег. Зато у другого обнаружился целый кошель, набитый песо, серебряными и золотыми распятиями и дорогими четками, которые так ценятся богатыми старухами и корыстолюбивыми священниками.

На золотых цепочках двух крестов виднелась свежая кровь, причем явно пролитая не мною. Когда я наносил удары, золото прикрывал кожаный кошель.

– Это кровь бандитов? – спросил Лизарди.

– Да нет, скорее невинных агнцев.

После того как мы затащили оба трупа в ближайшие кусты, взгляд мой невольно устремился на тот холм, с которого спустились разбойники.

– И чего ты туда пялишься, хотел бы я знать? – тормошил меня Лизарди. – Надо поскорее отсюда убираться, а не таращиться невесть куда. Не приведи бог, появятся путники, а то и альгвазилы.

– Мне кажется, что они там.

– Кто? Альгвазилы?

– Да нет. Жертвы этих подонков. Должно быть, незадолго до нашего появления разбойники убили и ограбили каких-то бедолаг, но не успели поделить добычу.

Я не ошибся. Мы нашли два трупа на вершине холма: несчастных посадили спиной к деревьям, связали и перерезали им глотки.

– Священники, – сказал я и перекрестился.

– Нет, – поправил меня Хосе, – это монахи из ордена вифлеемцев: братство, известное своим искусством врачевания. Правда, я думаю, что в глазах Господа они точно такие же священнослужители, как и любые другие.

Мы с Лизарди встали на колени. Он предложил прочесть заупокойную молитву, и я присоединился к нему, припомнив все, что знал. Церковника, как я уже говорил, из меня не вышло и выйти не могло, но, как и все в колонии, я был воспитан в твердом убеждении, что священники – это ходатаи перед Богом, отмаливающие наши грехи. И убийство служителя церкви – страшное преступление против Господа.

– А их много, этих... как ты их назвал?

– Вифлеемцев? Нет, немного... – Лизарди пожал плечами. – Во всяком случае, меньше, чем монахов других орденов или священников. Они прибывают из Испании, по нескольку лет занимаются миссионерской работой среди ацтеков, а потом их сменяют другие. Вифлеемцы – умелые врачеватели, которые (как сын медика, увы, я должен это признать) знают свое дело гораздо лучше, чем лекари-миряне.

Я потер подбородок.

– Сеньор Книжный Червь, а ведь если мы наденем их рясы, то вполне можем сойти за вифлеемцев. Я смотрю, эти бедняги с перерезанными глотками такие же бородатые, как и мы.

– К чему ты клонишь? По-твоему, надев рясы, мы сможем выдавать себя за монахов? Да нас мигом разоблачат!

– «Veni, vidi, vici», – как говорил Юлий Цезарь. – Я не был силен в латыни, но это высказывание Цезаря крепко засело у меня в памяти. – Разве мы с тобой оба не обучались в семинарии? Кроме того, ты сам сказал, что вифлеемцы – это не настоящие священники, что они только с виду на них похожи. Думаю, стоит рискнуть.

Я хлопнул Лизарди по спине.

– Вот что, брат Хосе, давай снимем рясы с этой парочки и выстираем их в реке, пока кровь не засохла. По пути в Долорес ты можешь обучить меня всяческой там алхимии и прочим трюкам, которые использует при лечении твой отец. Почем знать, может, кто-то и обратится к нам за медицинской помощью.