Когда ранней весной наступила довольно теплая погода, мы продолжили свой поход на запад. Но теперь уже до самой провинции Венеция он был не таким легким, как мы надеялись. Примерно в шестидесяти милях от Сирмия вверх по течению реки, в месте под названием Вадум, мы нарвались на засаду. Вадум — это вовсе не город и даже не какое-нибудь поселение. Это название означает всего лишь брод, место, где можно перейти с высокого северного берега Савуса на южный, более низменный. Ясно, что наше многочисленное войско, состоящее из людей, лошадей и повозок, двигалось медленно и оказалось весьма неуклюжим во время речной переправы — особенно потому, что вода была такой холодной, что наши кони, я уж не говорю про людей, вздрагивали, входя в нее. Да уж, место для засады было выбрано удачно, да и вообще нападение нанесло нам большой урон, поскольку оказалось неожиданным.

Притаившиеся в засаде воины дождались, пока примерно половина нашего войска оказалась на южном берегу: мокрая, промерзшая, усталая и не готовая к сражению. Еще приблизительно четверть войска все еще продолжала переходить реку вброд, тогда как оставшаяся часть готовилась сделать это. Тогда-то вражеские воины, спрятавшиеся в засаде в лесу на обоих берегах, и выпустили в нас град стрел. Увидев, что повсюду вокруг начали падать люди и лошади, мы, ясное дело, сразу решили, что столкнулись с легионерами Одоакра. Но как только нападавшие появились из-за деревьев — лучники и меченосцы были пешими, а копьеносцы верхом, и все они издавали громкие воинственные крики, — мы увидели, что на них были надеты доспехи и шлемы, очень похожие на наши. Признаться, мы были просто потрясены, когда поняли, что засаду устроили наши сородичи-готы — племя гепидов, как мы выяснили позже, под командованием какого-то незначительного короля по имени Травстила.

Разумеется, воины одного-единственного племени были слишком малочисленны, чтобы питать надежду разгромить такую большую армию, как наша, даже устроив засаду. Наш арьергард, который все еще находился на северном берегу (а стало быть, эти воины пока что не успели промокнуть или замерзнуть), состоял из ругиев короля Фелетея. Еще с той поры, когда эти люди пришли из Поморья в ожидании другого сражения, они были сравнительно бесполезны — и это очень огорчало ругиев. Теодорих использовал их только в качестве часовых в гарнизоне, в составе случайных эскортов и в небольших стычках с разбойниками и речными пиратами. Разве это дело для настоящего воина? Немудрено, что ругии томились от скуки и мечтали показать себя в настоящем сражении. Поэтому сейчас, когда им наконец впервые представилась такая возможность, абсолютно все ругии, от Фелетея и юного Фридо до самого последнего щитоносца, ринулись в битву. С похвальной поспешностью и умением, явно испытывая от сражения удовольствие, они остановили коварных гепидов и наголову разбили их.

Сам я оказался в числе тех, кто в момент нападения находился на середине реки, а потому в тот день не мог принять участие в битве. Однако Теодорих и Ибба, уже переправившиеся на тот берег, быстро собрали всех своих людей. Хотя наши воины были не слишком подвижны в намокших доспехах и с онемевшими от ледяной воды конечностями, их оказалось настолько больше, чем гепидов, что они просто смели нападавших. Сражение закончилось очень быстро; когда подсчитали потери, обнаружилось, что с каждой стороны они составили примерно сотню воинов убитыми или ранеными, недосчитались также около двух десятков лошадей. Когда оставшиеся в живых гепиды были окружены, разоружены и взяты в плен, мы узнали, по какой причине наши сородичи столь коварно на нас напали.

Их король Травстила, пояснили пленные, стремился заполучить королевство побольше. Сперва он хотел, подобно Фелетею, присоединиться к Теодориху в качестве союзника. Но затем пришел к выводу, что ни одна чужеземная армия все равно не сможет выстоять против Священного Рима и легионов Одоакра. Поэтому Травстила хорошенько все обдумал и решил присоединиться к победителю. Он хорошо понимал, что не сможет разбить нашу армию, но надеялся, что, по крайней мере, ослабит ее, задержит и тем самым заслужит похвалы Одоакра, а со временем сможет поживиться и плодами его победы над Теодорихом. Не исключено, что король Травстила был прав в своих выводах и прогнозах, хотя теперь он все равно никогда не смог бы даже узнать об этом, потому что, увы, оказался в числе двух королей, убитых в тот день при Вадуме. Вы спросите, кто же был вторым? Да не кто иной, как король ругиев Фелетей: напыщенный, самодовольный, но, надо отдать ему должное, отважный.

Теодорих не предложил выжившим гепидам присоединиться к его войску. Хотя он всегда радушно принимал в свою армию варваров, однако на сей раз не стал этого делать, ведь они подняли оружие против своих же сородичей готов. Теодорих просто отпустил пленных и велел им возвращаться обратно в свое племя; причем он отобрал у гепидов оружие, что считалось страшным бесчестьем, и дал им на прощание презрительный совет:

— Возьмите себе каждый побольше жен — из числа тех ваших соплеменниц, кто сегодня овдовел. Постройте себе просторные жилища и станьте мирными, домашними, семейными людьми. Только на это вы и годитесь.

Нам пришлось задержаться у Вадума довольно долго, чтобы вырыть могилы для убитых воинов. Погибших ругиев, так же как и других язычников вроде остроготов-ариан и гепидов, похоронили головами на запад, чтобы они даже мертвыми «могли видеть восход солнца». Это очень древний обычай, распространенный среди германцев, — древнее арианства, католичества и православного христианства. Церковь с огромным удовольствием запретила бы эту языческую практику поклонения солнцу, но, понимая, что тут невозможно добиться успеха, лицемерно постановила, что христиане должны быть похоронены ногами на восток, потому что «именно туда они должны поспешить, когда настанет Судный день».

Пока хоронили мертвых, а сопровождавшие нас лекари и капелланы оказывали помощь раненым, Теодорих собрал своих военачальников и сказал им:

— Итак, теперь у наших союзников ругиев королем стал юнец. Что вы думаете об этом? Не следует ли мне назначить человека постарше и поопытнее, чтобы помочь ему командовать своими воинами? Мальчику ведь всего… сколько? Пятнадцать? Шестнадцать?

Эрдвик заметил:

— Я видел, что юный Фридо отважно размахивал мечом в самой гуще сражения. Парень еще не слишком опытный воин, но смелости и ловкости ему не занимать.

— Да, — согласился Питца, — он и впрямь теснил своих врагов и отважно защищался.

Я сказал:

— Я не видел Фридо в битве. Но могу подтвердить, что в остальном он ведет себя как вполне зрелый мужчина.

— И прими во внимание, Теодорих, — вставил Соа, — что Александр, которым ты так восхищаешься, стал военачальником македонцев, когда ему было всего шестнадцать.

— Хорошо, — добродушно заметил Теодорих, — тогда мы дадим мальчику возможность проявить себя. Habái ita swe.

Таким образом, прежде чем мы покинули Вадум, там состоялась церемония принесения клятвы верности: мальчик-король поклялся именем Отца всего живого Вотана, что будет мудро и справедливо править своим народом, а воины-ругии в ответ присягнули ему на верность. В самом начале церемонии Фридо сделал заявление:

— Прошу внимания всех присутствующих. Ввиду того что отныне я становлюсь правителем ругиев, я также хочу принять и новое имя.

При этих словах многие из присутствующих изумленно подняли брови: уж очень это было похоже на слова его напыщенного отца.

Однако Фридо бросил на нас с Теодорихом весьма красноречивый взгляд и продолжил:

— Меня совершенно не привлекает римское женоподобное имя. По веками освященному древнему праву германцев я хочу с этих пор именоваться Фридерихом, «королем свободных людей».

При этих словах все ругии встали и приветствовали его одобрительными криками, точно так же поступили и мы с Теодорихом, и все наши союзники.

Юный Фридерих получил боевое крещение в качестве командира — или, по крайней мере, первый урок высокого военного искусства — в битве при Сисции, это был следующий город, к которому мы подошли. Он располагался на берегу реки Савус в провинции Савия. Жители Сисции, так же как и жители Сирмия, вовсе не обрадовались, когда увидели, что приближается наше войско, и изо всех сил постарались дать нам понять, насколько нежеланные мы гости. Но в Сисции не было гарнизона, способного сразиться с нами, или достаточно прочных стен, чтобы за ними укрыться, — там не было даже отвратительного запаха, как в Сирмий, чтобы заставить нас держаться подальше, — поэтому город избрал оборонительную тактику улитки или черепахи. В результате Сисция превратилась в твердую раковину, которую нам трудно было раскрыть.

С тех пор как гунны разграбили и опустошили этот город (а это случилось примерно пятьдесят лет тому назад), он так и не смог полностью восстановить свое былое великолепие и статус. Однако до того, как сюда пришел Аттила, Сисция была одним из крупнейших в Римской империи центров по чеканке монет. Монетный двор — величественное сооружение прежних лет — до сих пор оставался нетронутым, хотя теперь он уже не использовался по назначению. Огромное здание с прочными каменными стенами, с дубовыми дверьми, обшитыми железом, медной крышей, которую невозможно было поджечь, и бойницами вместо окон, — монетный двор остался недосягаемым даже во времена осады гуннов. Теперь же, в преддверии нашего приближения, жители города сложили там все, что мы могли у них отобрать, и поставили стражников, которые заперли и забаррикадировали двери за ними. Таким образом, это здание со всех четырех сторон встретило нас, образно говоря, словно бы готовый дать отпор человек с закрытым невозмутимым лицом, да и на лицах простых людей, которые не укрылись внутри, запечатлелось подобное выражение. Снаружи остались те горожане, которые были слишком стары, больны или уродливы, чтобы бояться воинской повинности или насилия. Под защитой бывшего монетного двора находились мужчины, способные сражаться или трудиться, добропорядочные жены, непорочные юные девушки и дети, а также все общественные, личные богатства, оружие, инструменты, орудия труда, запасы пищи и всевозможные вещи — все это люди перетащили туда.

Я прошелся вместе с Теодорихом, Фридерихом и несколькими высшими военачальниками вокруг этого неприступного сооружения, пытаясь отыскать в крепости уязвимые места, но не заметил ни одного. Обойдя здание кругом, мы оказались перед четырьмя стариками, отцами города, которые стояли с вежливыми, но самодовольными улыбками, свойственными служителям культа.

Теодорих сказал им:

— Мы не гунны. Мы здесь не для того, чтобы сровнять ваш город с землей. Мы просто хотим пополнить свои припасы и двинуться дальше. Откройте нам здание бывшего монетного двора, дайте нам то, в чем мы нуждаемся, и, слово короля, мы не притронемся ни к золоту, ни к девицам, ни к другим вашим ценностям.

— Ох, vái, — пробормотал один из стариков, все еще невозмутимо улыбаясь. — Если бы мы знали, что вы столь великодушны, то отдали бы совсем другие распоряжения. Но сейчас, увы, слишком поздно. Стражники внутри не откроют двери, пока не увидят сквозь бойницы, что последний захватчик покинул город.

— Полагаю, ты можешь отменить эти приказы, — обратился к старику Теодорих.

— Не могу. И никто не может.

— Акх, а я так думаю, что один из вас это сделает, — просто сказал Теодорих, — причем очень быстро, когда я разожгу огонь под его ногами.

— Это все равно не поможет. Что бы мы ни приказывали, стражники поклялись не уступать ни мольбам, ни угрозам, ни убеждениям, даже если вы надумаете заживо сжечь их родных матерей.

Теодорих кивнул, словно восхищаясь такой непреклонностью. Однако заявил:

— Ну что ж, больше просить я не буду. Но имейте в виду: если нам придется самим разобрать монетный двор, то мои люди потребуют за это вознаграждения. Я позволю им взять все добро, что хранится в здании, и всех тех девственниц, которых они отыщут внутри.

— Ох, vái, — снова сказал старик, нимало не беспокоясь. — Тогда нам остается лишь молиться, чтобы вам это не удалось.

— Когда мы вскроем скорлупу и вытащим ядрышко, — ответил Теодорих, — это будет на вашей совести. Ступайте и молитесь где-нибудь в другом месте.

Когда четверо стариков не торопясь отправились прочь, сайон Соа обратился к нам:

— Гордость и честь, господа, разумеется, не позволят нам отступить. Но, кроме того, нам действительно нужен этот монетный двор. Провиант на исходе, а двигаясь дальше на запад, мы нескоро сможем пополнить свои запасы. Савус в верховьях слишком мелководен. Наши лодки не смогут доставить дальше по реке никаких припасов.

Фридерих пылко произнес:

— Позволь моим людям воспользоваться осадными орудиями. День и ночь мы будем метать тяжелые камни…

— Ничего не выйдет, — проворчал Ибба, — эти стены толщиной в твой рост, юный король. Ты не сможешь пробить их даже за целое лето.

— Отлично, тогда сделаем иначе, — предложил Фридерих, пыл которого нисколько не уменьшился. — У меня есть меткие стрелки, которые могут попасть подожженной стрелой в бойницы. Защитники не сумеют погасить их все. Мы подожжем монетный двор изнутри.

— Вместе со всем его содержимым, niu? — спросил раздраженно Питца. — Мы же не собираемся просто лишить город богатств. Они нужны нам самим.

Соа обратился ко мне:

— Может, попробуешь свои «иерихонские трубы», сайон Торн?

Я покачал головой:

— Попробовать, конечно, можно, но, думаю, это бесполезно. Эти двери слишком маленькие и не состоят из двух створок, подобно воротам Сингидуна. Сомневаюсь, что «иерихонские трубы» смогут их сломать.

— Даже если мы и сломаем двери снизу, — сказал Эрдвик, — отверстие все равно будет слишком узким, чтобы туда смогли проникнуть люди. А если кто и пролезет, то стражники внутри тут же его убьют.

Теодорих вежливо помалкивал, пока мы перебирали различные варианты, а затем обратился к Фридериху:

— Если ты хочешь дать своим людям поработать, юный король, пусть они немедленно начинают копать. Видишь вон тот восточный угол здания стоит над обрывом? Пусть твои ругии сделают под ним подкоп.

— Подкоп? — изумленно перепросил Фридерих. — Но не кажется ли тебе, Теодорих, что это будет равносильно самоубийству? Если сооружение накренится, упавшие камни фундамента раздавят их.

— Так сделайте деревянные подпорки и хорошенько укрепите фундамент. Только не вздумайте использовать свежую гибкую древесину. Найдите прочную и сухую.

— Все равно не понимаю, — сказал Фридерих. — Зачем делать подкоп таким образом, чтобы здание осталось стоять?

Теодорих вздохнул.

— Просто ступай и прикажи своим людям сделать это, вот и все, дружище. Пообещай воинам, что они первыми получат девственниц, которые находятся внутри. Чем быстрее они сделают работу, тем скорее отведают этого яства. Habái ita swe.

Фридерих все еще колебался, однако повторил: «Habái ita swe» — и отправился отдавать приказ.

— Питца, Ибба, Эрдвик, — позвал Теодорих. — Отправьте своих младших командиров расквартировать наших людей в городе. Пусть эти негостеприимные сисциане поучатся вежливости. Нам нет нужды спать в палатках и на открытом воздухе, когда мы можем расположиться с удобствами, ведь придется ждать некоторое время.

Делать подкоп оказалось непросто, но, по крайней мере, безопасно. В людей Фридериха не летели градом стрелы и камни, на них сверху не лили кипяток. Было и еще одно преимущество: поскольку ругии долбили обрыв, то они просто сбрасывали землю вниз, не было нужды отвозить ее в сторону. Однако каменные стены и впрямь оказались очень толстыми, Фридериху пришлось копать не просто тоннель, а целую большую пещеру, поэтому воины, которые не были заняты рытьем, постоянно заготавливали и подтаскивали деревянные подпорки.

Когда работа только началась, те же самые четверо отцов города пришли посмотреть, что происходит. Я заметил, что они все так же спокойны, как и во время недавней беседы с Теодорихом. Напрашивался вывод: они, должно быть, знают, что пол в монетном дворе такой же мощный, как стены и крыша, а потому уверены, что попасть в здание снизу невозможно — если только план Теодориха действительно заключался в этом.

— Какой глубины тебе нужно отверстие, Теодорих? — спросил Фридерих на пятый или шестой день работы. — Сейчас оно уже примерно в четверть стадии глубиной и шириной, и мы уже в третий раз ищем прочную древесину на подпорки.

— Этого должно быть достаточно, — сказал Теодорих. — Теперь отправь своих людей в город, пусть они принесут все оливковое масло, какое только смогут отыскать.

— Оливковое масло? Зачем?

— Смочите им древесину. Затем подожгите. И после этого обязательно отведи своих людей на безопасное расстояние от обрыва.

— Ах, вот оно что, — выдохнул Фридерих, до которого (впрочем, как и до меня) начал доходить замысел Теодориха, и поспешил прочь.

Видимо, и сисциане, особенно когда из подкопа стали подниматься вверх клубы дыма, тоже смекнули, в чем дело. Четверо отцов города торопливо прибежали к Теодориху, от их былого самодовольства не осталось и следа.

— Ты никак собираешься изжарить всех наших молодых людей в этой каменной печи? — завопил один из них. — Ну ладно стражники и все те мужчины, кто может сражаться, — война есть война. Но женщины, niu? Девушки? Дети?

Теодорих ответил:

— Мы не собираемся никого поджаривать. Полагаю, ваши люди только слегка вспотеют, прежде чем подпорки сгорят. Но затем здание просядет под собственным весом, и…

— Ох, vái, еще хуже! — Старики принялись в отчаянии ломать руки. — Да это же единственное сооружение, которое осталось от былой славы нашей Сисции! Даже Аттила не тронул его. Пожалуйста, могущественный завоеватель, прикажи потушить огонь. Мы откроем для тебя двери монетного двора. Позволь нам приблизиться к нему. Существует тайный сигнал, который мы можем подать находящимся внутри стражникам.

— Я так и думал, что он существует, — сухо заметил Теодорих. — Но я уже давал вам шанс, которым вы не воспользовались, и сейчас не собираюсь так просто нарушать свое слово. Нашим людям пришлось порядком потрудиться из-за вашего упрямства. И я хочу их вознаградить. Так что, может, ваши молодые женщины, девицы и дети еще пожалеют, что их не поджарили.

Явно очень перепугавшись, старики спешно принялись совещаться. Наконец один из них произнес:

— Пощадите это здание, и мы добровольно отдадим вам все сокровища, что хранятся внутри, и всех, кто там находится.

Теодорих окинул сисциан долгим мрачным взглядом.

— Я полагаю, что вы четверо — всего лишь отцы города, но не отцы или родственники тех, кто спрятался внутри. Вы больше заботитесь о городе, а не о его жителях. Но что вы можете предложить взамен? Что вы можете отдать мне такого, чего я уже не взял сам?

— Тогда просто пощади нас! Монетный двор — единственное в нашем городе сооружение, которое дает ему возможность называться городом.

— Это правда. Что ж, судьба города мне тоже не безразлична. Когда я буду править Западной империей, то и Сисция тоже станет моим владением. Мне нет необходимости лишаться своей собственности. Отлично, я принимаю ваше предложение. Раковина останется, а то, что внутри, — наше. Ступайте и подайте сигнал.

Когда старики в сопровождении вооруженных воинов ушли, Теодорих сделал знак посланцу:

— Скажи королю Фридериху, чтобы он окружил монетный двор. Когда отворят двери, пусть погасит огонь и выпустит взрослых мужчин из здания невредимыми. Затем, как я и обещал, его воины могут делать что хотят со всеми остальными.

Сайон Соа проворчал:

— Я рад, что ты пощадил это прекрасное здание, Теодорих. Но, по-моему, не следует щадить этих мерзких стариков, которые сначала бахвалились, а затем начали униженно пресмыкаться.

— А я и не собирался этого делать. Отдай приказ, Соа, чтобы все жители Сисции собрались возле монетного двора и своими глазами увидели, что произойдет, когда двери в здание откроют. После этого объявишь горожанам, что эта оргия — дело рук так называемых отцов города. Полагаю, что отцы, мужья и братья сами накажут этих стариков по заслугам. Возможно, они даже покарают их гораздо суровее, чем это сделали бы мы.

Вскоре мы двинулись дальше, пополнив свои запасы тем, что нашли в бывшем монетном дворе Сисции. Но мы успели проделать всего лишь пятьдесят миль, прежде чем натолкнулись на очередное препятствие — великолепно вооруженное войско в шлемах конической формы, состоявшее из сарматов и скиров. Они не прятались в кустах, а выстроились в боевой порядок и открыто ждали, когда их обнаружат наши высланные вперед разведчики. Я назвал их войском только потому, что всадников было около четырех или пяти тысяч. На самом деле это была вовсе не армия, но беспорядочное скопление воинов из многочисленных кочевых племен сарматов и скиров, включая закаленных ветеранов и всех тех, кто выжил в предшествующих битвах, когда остроготы — Теодорих под Сингидуном, а еще раньше его отец и дядя — наголову их разгромили. У этих людей имелось две причины, чтобы выступить против нас. Во-первых, будучи разбиты и рассеяны, а стало быть, и вынуждены вести кочевой образ жизни, они теперь надеялись — так же как и гепиды злополучного короля Травстилы — остановить наше продвижение и таким образом заслужить благодарность Одоакра, получить в награду землю и стать более значительным народом, чем простые кочевники. Ну а во-вторых, они от души ненавидели нас и жаждали отомстить всем остроготам.

Однако у них было мало надежды на то, чтобы отомстить, даже еще меньше, чем у короля Травстилы нанести нам ощутимый урон или задержать нас. Травстила, по крайней мере, был единственным королем и командиром объединенного гепидского войска. Эти же несколько мелких племенных вождей, насколько мы поняли, ревниво отказывались признать главенство кого-то одного из них. Их сборное войско не имело представления о тактике и других военных премудростях. Это была скорее плохо организованная банда, достаточно храбрая и воинственная, но абсолютно не способная действовать сообща. Это стало понятно, как только между нами произошла первая небольшая стычка.

Когда наши передовые колонны приблизились к полю боя, на дальнем конце которого, примерно на расстоянии в три стадии, застыли в ожидании враги, наши войска тут же стали строиться справа и слева, образуя обычную линию, готовые начать сражение. противники, сидевшие на конях, ждали — давний обычай предписывал вести себя вежливо, а наши войска тем временем все прибывали и прибывали и занимали заранее оговоренные позиции. Оба наших короля и старшие офицеры, в том числе и я, встали на возвышение, чтобы оценить обстановку. Затем Теодорих приказал одному отряду наших всадников пойти в ложную атаку — чтобы проверить готовность противника и его умение держать линию. Если бы вражеские конники были правильно вымуштрованы и подчинялись приказам, то они просто стояли бы, закрывшись щитами и выставив пики, подобно ежу, который при первой опасности мигом сворачивается и выставляет свои иглы. Но ничего подобного не произошло: два десятка кочевников тут же сломали ряды, чтобы ринуться навстречу нашим всадникам, которые немедленно повернули обратно и бросились врассыпную.

— Нет, вы только взгляните на них! — презрительно воскликнул Питца. — Слишком горячие и абсолютно недисциплинированные. Они рванули вперед еще до того, как наши всадники добрались до их линии.

— Какие глупцы! — радостно воскликнул Фридерих. — Теодорих, я знаю, что ты воздержишься от дальнейшего боя, пока здесь не соберется достаточное количество конников и пехотинцев. А пока позволь мне отвести своих ругиев в тыл врага и…

— Помолчи, юнец, и лучше извлеки из происходящего урок, — резко, но не грубо оборвал его Теодорих.

Затем он повернулся спиной к юному королю, чтобы отдать приказы Питце, Иббе и Эрдвику. Фридерих с трудом сдерживал нетерпение, его конь плясал под ним, пока генералы салютовали своему королю и уходили. Наконец Теодорих снова повернулся к воинственному молодому человеку:

— Позволь мне объяснить тебе, что я делаю, зачем и…

— Но я уже все понял, Теодорих! — перебил его Фридерих и возбужденно затараторил: — Как только генералы соберут свои войска, развернут их и прикажут начать наступление, ты нанесешь основной удар при помощи конницы Иббы, которая поскачет вперед, построившись, что называется, «свиньей» — в виде клина, который изобрел великий бог Вотан. Как-то раз, когда в древние времена он сошел на землю и, чтобы позабавиться, принял обличье Джека Убийцы Великанов, ему довелось увидеть, что стадо кабанов несется по лесу как раз в форме такого клина, сметая на своем пути все живое. — Юноша ненадолго остановился, чтобы перевести дух, а затем снова разразился потоком слов: — Ты также перестроишь войска, чтобы прикрыть конников Иббы с флангов: одни станут отражать удары врага, другие ждать, и, конечно, еще будут войска, которые отвлекут своими маневрами от атаки часть конницы. — Он снова захлебнулся словами, затем улыбнулся и заключил: — Вот! Здорово я все описал, правда?

— Не совсем, — прямо сказал Теодорих, и юноша изменился в лице. — Конница в виде «свиньи» — да, но это будет всего лишь отвлекающим маневром.

— Как? Почему?

— Потому что все обычно строятся «свиньей», когда идут в атаку, и враги ждут сейчас именно этого. Понимаешь, я стараюсь никогда не делать того, что от меня ждут: когда ведешь себя непредсказуемо, получаешь огромное преимущество. Только представь, кочевники будут пытаться отразить атаку конницы Иббы, а я пойду в наступление вместе с пехотой Эрдвика.

— Ты пойдешь с пехотинцами? — изумился Фридерих. — Но почему?

— Надо быть наблюдательным, юный король. Вражеские войска полностью состоят из конницы, но они выбрали для сражения неподходящее поле. Земля здесь грубая и каменистая, она больше подходит для пешего боя, чем для конного. Обрати также внимание на погоду и время суток. Взгляни на небо. Что скажешь?

— Ну, сейчас полдень. Ярко светит солнце, дует западный ветер.

— Подметив все это, я воспользуюсь двумя небольшими преимуществами. Я отправлю Эрдвика с его воинами атаковать с запада, так что полуденное солнце будет светить врагам прямо в лицо, а пыль, поднятая конскими копытами, полетит им в глаза.

Фридерих восхищенно пробормотал:

— Да, теперь я понимаю. Очень умно придумано. Thags izvis, Теодорих, у тебя действительно есть чему поучиться. Но теперь, чтобы и мои люди могли принять участие в битве, позволь мне отвести ругиев в тыл, чтобы окружить врагов.

— Я не собираюсь их окружать.

Фридерих выглядел озадаченным.

— Но почему нет? Мы легко можем полностью уничтожить кочевников.

— Цена будет слишком уж высока, а в этом нет необходимости. Постарайся усвоить еще кое-что, юный король. За исключением тех случаев, когда требуется длительная и размеренная осада, никогда не окружай своего врага. Оказавшись в ловушке, неприятели будут сражаться яростно, до последнего человека, а это будет стоить тебе множества собственных воинов. Если же у врага окажется хоть малейшая лазейка, то он попросту сбежит. Я хочу всего лишь очистить путь от этих ничтожеств, пролив при этом как можно меньше крови.

Фридерих в разочаровании воскликнул:

— Но где же мне тогда сражаться?

— Акх, я никогда не отказываю добрым воинам в хорошей битве, и я совсем не против того, чтобы пролить вражескую кровь. Веди своих ругиев в тыл, как ты и предлагал, и построй их таким образом, чтобы образовать лазейку для побега. Когда кочевники побегут, позволь им это, но обязательно уничтожь часть врагов. Накажи их, всели в них ужас, рассей их. Удостоверься, что они не перегруппируются и не повернут снова против нас. Ступай! Потешь себя!

— Habái ita swe! — воскликнул Фридерих и был таков.

Мне нет нужды описывать сражение в деталях, потому что все случилось именно так, как предвидел и планировал Теодорих, и все закончилось еще до заката солнца. Когда две армии сошлись, бо́льшая часть наших конников, включая Теодориха и меня самого, потеснили передовые части и восточный фланг неприятеля, тогда как «свинья» Иббы ударила по ним первой. Тогда среди мельтешащих всадников закишели подобно муравьям, затеявшим драку с жуками, пехотинцы Эрдвика. Они появились почти незамеченными из-за солнца и пыли. Враги верхом на лошадях возвышались над ними — нанося удары, рубя, издавая воинственные крики — и сначала даже не обратили внимания на то, как пехотинцы стремительно подбежали и начали втыкать мечи в животы коней, подрезать седельные ремни, сухожилия на ногах лошадей и неосторожных всадников, спокойно убивая тех, кто свалился на землю. К тому времени, когда враги наконец поняли, что их буквально режут снизу, они уже ничего не могли поделать. Нас было настолько больше, что скиры и сарматы оказались зажаты в тиски; удары копий и мечей заставили их продолжать сражение верхом, поэтому они не могли наклониться, чтобы отомстить своим мучителям, которые сражались с ними на уровне земли. Значительное число наших пехотинцев было раздавлено и затоптано, но только несколько — заколоты мечами.

Наконец неприятели осознали, что их теснят спереди, с боков и снизу — но не с тыла, — и начали искать лазейку, для того чтобы отступить. Теодорих был готов к этому. Настало время, когда враги стали незаметно отходить от нас, все еще размахивая на ходу мечами. Сначала таких было немного, потом больше, и вот уже подавляющее большинство кочевников развернули своих коней и галопом поскакали вперед. И как только враг побежал, он сразу оказался перед ругиями, выстроившимися вдоль пути его отступления, после чего бегство превратилось в совсем уж беспорядочное и паническое.

Когда сражение завершилось, на земле осталось лежать больше двух тысяч человек, в основном сарматы и скиры, и почти все они лежали неподвижно. Теодорих не собирался брать пленных или тратить время и силы лекарей на то, чтобы врачевать раненых врагов, поэтому наши пехотинцы добили тех, кто был еще жив. Наша армия задержалась ровно настолько, чтобы похоронить своих убитых. Фридерих, который сделал большой круг, когда заходил в тыл врага, встретил на своем пути селение под названием Андаутония. Оно было совсем крохотным. Однако Фридерих пригнал всех способных передвигаться мужчин и женщин на залитое кровью поле боя, где приказал им — сколько бы это ни заняло времени — похоронить всех мертвых сарматов и скиров или же придумать другой способ избавиться от трупов. После этого наша армия, которую уже ничто больше здесь не задерживало, смогла отправиться дальше.

Стояла середина июля, и было очень жарко, когда мы прибыли в Эмону, столицу провинции Прибрежный Норик. Эмона — очень древний город: известно, что его основал еще аргонавт Ясон, и, должно быть, весной и осенью это исключительно милое местечко. Эмона располагается на берегах Савуса, и мне особенно запомнился высокий одинокий холм, с вершины которого можно полюбоваться великолепным видом далеких Юлийских Альп, а также и других, более близких гор. Однако остальная часть города находится в низине, сам он окружен болотистой равниной, которая летом выделяет нездоровые миазмы и порождает целые тучи насекомых.

Эмона — это единственная в окрестностях возвышенность, увенчанная крепостью, почти такой же огромной и грозной, как монетный двор в Сисции. Ее жители наверняка тоже не преминули бы попытаться укрыться там, прихватив все свои ценности и имущество, но, очевидно, какие-то путешественники опередили нашу неторопливо двигающуюся армию и рассказали им о печальном опыте Сисции. Таким образом, в Эмоне нам беспрепятственно, не оказав сопротивления, позволили войти внутрь и не только безропотно снабдили войско провизией, но и предложили развлечения. Всего тут было в изобилии — включая термы, lupanar, вина и noctiluca. Однако нам досталось не так уж много золота и других драгоценностей, потому что еще давным-давно город опустошили наши родичи, визиготы Алариха, а позднее — гунны Аттилы, после чего Эмона так и не смогла обрести своего прежнего богатства и роскоши.

Теодорих, Фридерих и старшие офицеры, включая меня, поселились в крепости на холме и там чувствовали себя довольно уютно. Остальным повезло меньше: мало радости жить среди отвратительных испарений низины, но Теодорих, что называется, выбрал из двух зол меньшее. Остаток пути пролегал примерно по такой же низине, и он рассудил, что будет лучше позволить армии переждать некоторое время в лагере у Эмоны, чем предпринимать утомительное путешествие в летний зной. Поэтому мы оставались там примерно месяц, ожидая, пока спадет жара. Но погода так и не изменилась к лучшему, тогда как гнилая дымка болот сделала свое дело: начались болезни и ссоры, росло недовольство. Наконец волей-неволей Теодориху пришлось отдать приказ сниматься и двигаться дальше.

Таким образом, мы покинули болотистую местность, что уже было благом, но погода оставалась все такой же невыносимо жаркой и сырой. И хотя одного этого было вполне достаточно, чтобы сделать путешествие ужасным, вскоре мы обнаружили вдобавок, что движемся по какой-то чрезвычайно странной и уродливой земле. Местные жители называли ее словом «карст», и карст этот, скажу вам, сущее наказание! Бо́льшую часть почвы здесь составляет обнаженный известняк, калечащий ноги людей и копыта лошадей. Хуже всего, что он накаляется на солнце и затем отдает этот жар, так что земля здесь в два раза горячей любой другой. Самое странное, что этот карст повсюду изрыт подземными водами. За прошедшие столетия подземные реки вымыли целые пещеры и каверны, которые обвалились, оставив на поверхности известняка оспины и воронки самой разной величины — от размером с амфитеатр и до впадин такой глубины, что там легко мог бы поместиться целый город. Веками на дне этих воронок накапливался ил, и именно там селились местные жители, основывая свои странной формы, округлые или овальные, фермы. Если заглянуть в такую воронку, то можно увидеть реку, которая ее создала, появившись с одной стороны и исчезнув с другой, снова уйдя под землю.

Через некоторое время, thags Guth, мы наконец-то снова подошли к нормальной реке Изонцо, которая текла по поверхности земли и по весьма приятной местности, с настоящей почвой, зеленью и цветами. Поэтому, оказавшись там, мы испытали настоящее облегчение и радость, несмотря на то что на противоположном берегу этой реки, где уже начиналась италийская провинция Венеция, нас ожидал сильный противник — многочисленные легионы Одоакра, которые намеревались вступить с Теодорихом в сражение, дабы остановить нас и уничтожить.