Хозяин судна встретил нас угрюмо и предпринял последнюю попытку отговорить от затеи. Полагаю, он вполне мог придумать что-нибудь, чтобы в последний момент отказаться от плавания, — возможно, даже нарочно сделал бы пробоину в обшивке, — если бы только королева Гизо не отправилась с нами на причал и сама не убедила всех в том, что Сарматский океан сейчас даже более приятное место, чем Поморье. Поэтому хозяин судна лишь вскинул руки, показывая своим людям, что они должны сесть на весла, и мы отплыли.

Корабль был широким, напоминающим половинку яблока торговым судном, вроде тех, что я видел на Пропонтиде, вот только не такой большой. У него было две мачты, но, разумеется, сейчас любые паруса оказались бы помехой, потому что мы двигались прямо против постоянно дующего северного ветра. Таким образом, скорость продвижения зависела исключительно от усилий гребцов. Однако на судне было всего лишь по одной скамье для гребцов с каждого борта, поэтому корабль двигался довольно медленно, и я невольно вспомнил рассказ Фридо и его образное сравнение Сарматского океана с супом. Если бы не страшный холод, то это морское путешествие не сильно отличалось бы от рыбалки на таком же хмуром, как и Сарматский океан, озере Бригантинус.

Однако юный Фридо весь дрожал от возбуждения, потому что это был его первый опыт. Я искренне порадовался за мальчика, вспомнив свои впечатления от первого плавания, когда мы со старым Вайрдом перебирались на лодке через реку Рен. Как только Янтарный берег скрылся из виду, хозяин судна тоже оживился: выйдя в открытое море, он постепенно избавился от своего мрачного настроения и снова стал дружелюбным. Разумеется, у нас с Фридо имелись каюты на корме корабля, где мы могли отдохнуть, когда нам надоедало болтаться наверху и смотреть на серые воды — а это нам весьма быстро наскучило. Четверо стражников, которых послали присматривать за принцем, уже были там, а свободные матросы и даже двое корабельных рулевых укрылись под навесом. А вот у тех, кто трудился на веслах, не имелось никакой защиты, так что бедняги вряд ли радовались плаванию. Хотя скамьи гребцов располагались прямо под верхней палубой и благодаря этому они были укрыты сверху, эти люди все равно находились на пронизывающем холодном ветру, а через отверстия для весел на них попадали ледяные брызги. Я не мог разобрать напевных ругийских слов, которыми старший заставлял гребцов работать веслами, но подозреваю, что это были замысловатые проклятия в адрес меня и Фридо.

Чем дальше мы продвигались на север, тем сильнее менялись к худшему погода и вид за бортом. Холодный воздух стал просто ледяным, колючий ветер сбивал с ног, а свинцовое небо налилось страшной тяжестью и казалось еще ниже. Если в Вендском заливе вода напоминала суп, то как только мы оказались в Сарматском океане, она превратилась в кашу. Вода словно стала гуще от зернистого льда, и теперь старший произносил команды все медленнее и медленнее, потому что гребцы сильно уставали. Хотя в первые три или четыре дня после отплытия из Поморья у рулевых было немного работы — от них требовалось всего лишь придерживаться курса на север, — они тоже стали находить свои обязанности утомительными. Вскоре им пришлось действовать своим длинным веслом почти непрерывно, чтобы провести корабль между так называемыми торосами — льдинами, слоями нагроможденными друг на друга и возвышавшимися в виде огромных серых глыб размером с наш корабль, а частенько и выше.

Даже Фридо, которого поначалу все в нашем плавании приводило в восторг, в конце концов стал выходить на палубу только раз в день: утром, чтобы взглянуть, не стало ли море выглядеть лучше. Поскольку этого не происходило, он проводил бо́льшую часть времени внизу, со мной и хозяином судна, выступая в роли переводчика, пока мы разговаривали и пили пиво. Четверо стражников при этом никогда не присутствовали и даже не пытались выполнить приказ королевы по возможности держать нас с Фридо подальше друг от друга. Если бы только жирные старики попытались это сделать, я бы мигом выкинул их за борт, и полагаю, они догадывались о такой перспективе. Мы с владельцем корабля в основном говорили о всяких пустяках, но я все-таки извлек из наших бесед кое-что полезное — узнал имя еще одного готского короля, чтобы добавить его в свои записи.

— Не кто иной, как король Бериг, — рассказывал мне хозяин, — командовал кораблями, которые доставили готов с Гуталанда на континент. В старых песнях говорится всего лишь о трех кораблях, но я что-то сомневаюсь. Если только каждый из них не был размером с Ноев ковчег, то тогда, я уверен, их должно было быть гораздо больше — целый флот. Я иногда размышлял: что стало с этими кораблями после того плавания? Неужели Бериг просто бросил их на берегу Вендского залива? Или, может, они потом вернулись обратно на Гуталанд? Но, акх, это было так давно. Те корабли уже давным-давно сгнили до основания.

И вот наконец в один прекрасный день, не помню, сколько именно времени прошло, знаю лишь, что холод, мгла и однообразный пейзаж за бортом стали уже непереносимыми, хозяин судна вдруг резко оборвал нашу беседу. Даже не бросив взгляд наружу, он неожиданно сказал (не представляю, на основани чего он мог сделать подобное заключение):

— Мы, должно быть, приближаемся к острову. Не хоти пойти взглянуть?

Фридо мигом вскарабкался на верхнюю палубу, я так ж стремительно последовал за ним — это была первая земля, которую мы увидели после того, как покинули Поморье. На северо-западе, слева от нас, остров Гуталанд словно бы вырастал из-за горизонта прямо из серого моря. Хотелось бы мне сообщить, что мы увидели землю необычайно красивую и манящую, как легендарный Остров Счастья Авалон. Но тут уместнее было бы вспомнить другую сказку, про Край Света. Гуталанд выглядел еще более мрачно, чем Сарматский океан, и я мог понять, почему готы решили покинуть его.

Мы с принцем пристально смотрели на остров поверх морской глади. Или почти глади, потому что на протяжении многих дней мы не видели настоящей воды между многочисленными островами из торосов, — мы с ним смотрели поверх эти дрейфующих серых ледяных холмов. Если бы нас не предупредили, то мы просто приняли бы Гуталанд за еще один огромный торос. С такого расстояния я не мог точно определить размеры, но остров был длинным, исчезавшим из виду за горизонтом. И еще на Гуталанде было множество высоких скал, отвесно поднимающихся из серых вод океана. Скалы в основном представляли собой скопления серых каменных колонн, но местами они стояли поодаль друг от друга: отдельные пики и иглы, торчащие из воды. Да уж, настоящий край земли!

Хозяин судна, очевидно, заметил, какое разочарование мы испытали: еще бы, проделать столь долгое путешествие и обнаружить в конце его так мало; возможно, ругий даже ощутил легкое злорадство, потому что предупреждал нас именно об этом. Однако он великодушно воздержался от того, чтобы сказать: «А я ведь вам говорил». Вместо этого он произнес:

— Уверен, вы захотите ступить на землю ваших предков. Единственная подходящая гавань расположена далеко отсюда, на западном побережье острова и в это время года так сильно скована льдом, что в нее невозможно зайти. Так что я доставлю вас к этому высокому восточному берегу, ибо знаю одну маленькую бухточку, где достаточно глубоко для того, чтобы пристать. Кстати, именно там обитает та безумная старуха готка, о которой я рассказывал. Попробуйте с ней побеседовать. Кто знает? Может, она окажется вашей собственной прапрапрабабушкой.

Я очень сильно в этом сомневался, да и вообще не был уверен, что эта старуха способна сообщить хоть что-нибудь действительно важное. Но хозяин судна старался помочь нам изо всех сил, поэтому я позволил ему завести корабль в упомянутую бухточку. Это потребовало от рулевых, старшего над гребцами и самих гребцов большого мастерства и очень слаженных действий — ведь вдобавок еще и хозяин выкрикивал им команды, чтобы провести наше судно между дрейфующими, постоянно сталкивающимися и перемалывающими все на своем пути ледяными торосами. Но еще до наступления темноты моряки провели корабль в неправильной формы бухточку возле скалы, где каменные колонны возвышались над небольшой отмелью, покрытой галькой. Там-то мы и бросили на ночь якорь.

На следующее утро мы с Фридо проснулись рано, поскольку кто-то кричал неподалеку высоким голосом. Решив, что это корабельный часовой поднял тревогу, мы поспешили на палубу, но обнаружили, что крик доносится с берега. Вдалеке виднелась маленькая неопределенного вида фигурка, которая исполняла на гальке какой-то замысловатый танец, отчаянно жестикулируя и что-то неразборчиво выкрикивая. Поэтому мы направились за разъяснениями к владельцу судна, который как раз давал наставления нескольким членам команды, спускавшим за борт маленькую лодку из кожи. Однако он был совершенно спокоен и произнес небрежно:

— Опасности нет, не волнуйтесь. Это всего лишь старая Хилдр. Она буквально бесится от восторга, когда какое-нибудь судно пристает здесь, потому что каждый капитан обязательно привозит ей провизию в качестве гостинца. Думаю, это все, что у нее есть съестного. Не представляю, как старуха ухитряется жить между прибытиями судов.

Корабельный кок сбросил в лодку большой кусок копченой свинины и мех с пивом, после чего хозяин лично отвез нас с Фридо на берег. Между кораблем и берегом виднелась только узкая полоска воды, в которой плавало всего лишь несколько дрейфующих льдин. Когда мы оказались поближе, я смог разглядеть, что пепельно-серые скалы были все изрыты многочисленными отверстиями и пещерами. Я также заметил, каким жалким было жилище старухи: всего лишь груда приплывших к берегу бревен, уложенных вплотную к скале и переложенных и проконопаченных сухими водорослями.

Когда мы ступили на берег, Хилдр, приплясывая, приблизилась к нам, и я рассмотрел, что она одета в серые лохмотья какой-то очень жесткой и тонкой кожи. Не переставая приплясывать — так что белые волосы хлестали ее по спине, а колени и локти бешено подергивались, — старуха что-то залепетала и принялась хватать нас за рукава, мешая вытаскивать лодку на берег. Я мог только сказать, что она говорила на одном из диалектов старого наречия, не более того. Хилдр употребляла множество слов, которые я встречал в старых готских рукописях, но никогда не слышал, как они произносятся, а она тараторила с бешеной скоростью. Однако юный принц Фридо, похоже, понимал старуху лучше, потому что он перевел:

— Она благодарит нас за то, что мы привезли ей, что бы это ни было.

Хозяин судна забрал из лодки провизию, которую кок нагрузил в нее, и Хилдр, все еще подергиваясь в танце, прижала подарки к своей костлявой груди. Она еще некоторое время что-то тараторила, а затем повернулась и торопливо пошла прочь к своей хижине, сделав нам знак следовать за ней.

Фридо сказал:

— Чтобы отблагодарить нас, она хочет показать нам кое-что интересное.

Я взглянул на хозяина судна. Он ухмыльнулся и кивнул:

— Ступайте. Она уже показывала мне это множество раз. Я же говорил: старая Хилдр безумна.

Чтобы не обижать старуху, мы последовали за ней, и нам пришлось проползать за хозяйкой в ее лачугу. Там не оказалось ничего, кроме дымного очага, обложенного камнями, и подстилки из высушенных водорослей и грязного тряпья. Единственная комната была достаточно большой и могла вместить всех нас четверых, а за ней виднелось еще какое-то помещение. Теперь я мог разглядеть, что лачуга была построена из приплывших бревен рядом с темным отверстием высотой чуть ниже человеческого роста, служившим входом в скальную пещеру.

Уж не знаю, находилось ли там то, что она собиралась нам показать. Так или иначе, старуха прежде всего занялась другим делом. Даже не разогрев пластину копченой свинины над огнем, она тут же вцепилась в нее несколькими своими выступающими вперед зубами и сделала большой глоток пива из меха. Хилдр была невероятно старой и морщинистой, с такой выдубленной кожей и настолько уродливой, что вполне могла оказаться одной из трех фурий. У нее был только один глаз, на месте второго зияла пустая глазница, а нос и подбородок старухи едва не соприкасались, когда она шамкала. Она громко чавкала, не прекращая своей болтовни, но теперь она говорила медленнее, и я смог понять ее. Хилдр сказала довольно четко, почти здраво:

— Хозяин судна небось сказал вам, что я безумна. Все так считают. А все потому, что я помню о событиях, которые произошли давным-давно, знаю о вещах, о которых никто никогда не знал, поэтому люди мне и не верят. Но разве это доказывает, что я безумна?

Я вежливо спросил:

— А что именно ты помнишь, добрая Хилдр?

С трудом жуя, она махнула покрытой жиром старой рукой, словно желая показать, что подобных вещей великое множество. Затем она проглотила кусок и произнесла:

— Акх, много всего я в жизни видела… огромных морских зверей, которые существовали на самом деле… чудовище grindl, дракона fafnir…

— Мифические чудовища, — пояснил мне ругий. — Суеверия, распространенные среди моряков. Все это сказки!

— Сказки? Ni allis! — неожиданно встряла старая Хилдр. — Я могу рассказать тебе, как Сигурд в свое время загарпунил, поймал в сети и вытащил на берег множество таких зверей. — С высокомерной гордостью благородной дамы она показала пальцем на тонкие лохмотья, которые были на ней надеты. — Сигурд убил этих зверей, поэтому он мог приодеть меня в эти прекрасные наряды.

Приглядевшись повнимательнее к ее лохмотьям, я смог распознать в них кожу морской собаки.

Я сказал:

— Добрая Хилдр, ты происходишь из готов. Не помнишь ли ты других своих соплеменников, которые обитали на Гуталанде?

Брызгая слюной и остатками пищи, старуха воскликнула:

— Слабаки! Трусы! Ничего общего с Сигурдом, вот что я вам скажу! Да, жизнь на Гуталанде казалась им слишком суровой, поэтому они сбежали. Некоторые отправились на запад с Беовой, а большинство — на юг с Беригом.

Я тут же прикинул в уме, что король Бериг, должно быть, жил примерно во времена Христа; и таким образом, если старая Хилдр претендовала на то, что знала его, она наверняка была либо очень древней, либо совершенно безумной. Посмеиваясь в душе над ее фантазиями, я спросил:

— Почему ты не отправилась вместе с ними?

— Vái! — Ее единственный мутный глаз взглянул на меня с удивлением. — Я не могу оставить своего дорогого Сигурда!

— Ты имеешь в виду, что твой Сигурд и король Бериг жили в одно время?

Она обиженно вскинулась и громко заявила:

— Сигурд и сейчас жив!

Хозяин снова ухмыльнулся и покачал головой. Правильно истолковав его знак, я не стал развивать тему, а лишь спросил:

— Добрая Хилдр, а не помнишь ли ты еще кого-нибудь из тех, кто жил в те времена? Кроме Сигурда и Берига?

— Акх, да. — Теперь ее единственный глаз уставился на меня оценивающе, и она какое-то время молча жевала, прежде чем продолжить.

Я помалкивал о том, что хочу написать историю готов, но, как ни удивительно, старуха заговорила об этом сама:

— Если ты хочешь узнать, что было в начале времен, то должен вспомнить… что было еще до истории… до Сигурда, Беовы и Берига… прикоснуться к ночи времен. Там ты не найдешь ни готов, ни других людей, вообще никаких человеческих существ, только Асов — семейство старых богов: Вотана, Тора, Тива и остальных.

Когда Хилдр остановилась, чтобы откусить еще один кусок мяса, я произнес ободряюще:

— Эти имена я знаю, да.

Она кивнула и проглотила кусок.

— Давным-давно, еще в начале вещей, в ночи времен, Асы повелели одному из своих дальних родственников стать отцом первых людей. Его имя было Гаут, и он, послушный долгу, создал множество людей, которых назвал гаутары. По прошествии веков они взяли себе различные имена. Здесь, на севере, они стали называться свей, ругии, саксы, юты, даны…

Когда она остановилась, чтобы сделать глоток пива, я вставил:

— Знаю, это все германские народы. А на юге они взяли другие имена: алеманны, франки, бургунды, вандалы…

— Заметь! — перебила старуха, ткнув в меня носиком меха. — Из всех этих народов только мы, готы, сохранили и пронесли через века свое первоначальное имя. Оно немного изменилось, да: сперва мы назывались гаутары, затем гауты и, наконец, готы, — но мы сохранили свое имя.

Пожалуй, это был самый древний отрывок истории, который мне удалось узнать. Возможно, вы посчитаете и меня самого безумцем, раз я счел достойным записать рассказ безумной женщины. Но, согласитесь, на эту тему Хилдр говорила вполне разумно, и вдобавок она выглядела настолько древней, что вполне могла жить в то время, которое называла «началом вещей».

Старуха снова занялась мясом и проговорила с набитым ртом:

— Вкусная еда… хорошая… — И это, очевидно, напомнило ей кое о чем, поскольку Хилдр быстро проглотила мясо и сказала мне: — От имени нашего праотца Гаута и происходит слово gut, «хороший», которое получили все народы.

После этого она отложила мясо и мех с пивом в сторону, заявив:

— А теперь пойдемте, господа. Я отведу вас к Сигурду.

Она достала из очага головню, помахала ею, чтобы пламя разгорелось, и, неся ее словно факел, скользнула в отверстый зев пещеры, поманив нас за собой.

Фридо, явно слегка испугавшись, спросил у ругия:

— Ты, кажется, сказал, что видел этого ее Сигурда?

Он снова ухмыльнулся.

— Да. И мой отец видел. И мой дед, должно быть, тоже видел. Пойдите и посмотрите сами. Старая Хилдр безумна, но она не опасна.

Мне пришлось согнуться, чтобы попасть внутрь пещеры, которая оказалась не слишком глубокой. Я увидел, что старуха стояла в ее дальнем конце, держа в одной руке свой факел, а другой роясь в куче влажных водорослей. Наконец под ними показался какой-то длинный бледный предмет, который лежал на грубом каменном полу.

— Сигурд, — сказала она, ткнув в него указательным пальцем.

Мы с Фридо подошли поближе и увидели, что этот предмет был монолитной глыбой льда, огромной, словно саркофаг. Я сделал Хилдр знак поднести факел поближе, но она хрипло отказалась:

— Я боюсь растопить лед. Именно поэтому я и держу его здесь круглый год и накрываю его водорослями, так что он почти совсем не тает.

Как только наши глаза привыкли к тусклому, мерцающему свету факела, мы смогли разглядеть, что глыба льда действительно была саркофагом, а внутри его и впрямь находился некий Сигурд — или, по крайней мере, то, что осталось от этого мужчины. Хотя неровная поверхность льда делала очертания бедняги расплывчатыми, мы смогли разглядеть, что одет Сигурд был в грубую кожаную одежду и что при жизни он был высоким и мускулистым. Склонившись еще ниже, я увидел, что кожа у него совсем чистая и юная, на голове много светлых волос и что его все еще удивленно раскрытые глаза ярко-голубого цвета. Сигурд был похож на молодого крестьянина, немного уставшего от тяжелой работы и туповатого. Но вообще-то он был красивым юношей, даже до сих пор. А между тем старая Хилдр продолжила свой рассказ, и теперь, поскольку она больше не жевала, ее речь снова стала слишком быстрой, поэтому я сумел уловить только отдельные слова и фразы.

— Много, много лет тому назад… в холодный зимний день Сигурд… отправился с Беовой… Виглафом… Хейгилой… на рыбацкой лодке. Сигурд свалился за борт… среди торосов. Спутники вытащили его… заключенного в лед… выволокли его в таком виде на берег… в таком виде он и остается с тех пор…

— Какое несчастье, — пробормотал Фридо. — Он был твоим сыном? Или внуком?

Подобное предположение возмутило Хилдр до глубины души.

— Сигурд… мой супруг!

Я сказал:

— Ох, vái. Действительно, прошло много лет. Мы искренне соболезнуем твоему горю, почтенная вдова Хилдр. И мы восхищаемся тем, что ты посвятила себя заботам о Сигурде. Ты, должно быть, сильно любила его? И до сих пор пребываешь в печали?

Я мог ожидать от старухи, что она запричитает, захнычет или каким-нибудь иным способом выкажет свою печаль. Однако старая Хилдр вдруг изо всей силы замолотила факелом, схватилась за свои кожаные лохмотья и завизжала так, что ей ответило пещерное эхо. Фридо в испуге прижался к каменной стене. А эта старая карга злобно завела на манер погребальной песни:

— Печаль?.. Любовь? Да я от всего сердца ненавижу злобного Сигурда! Да вы только посмотрите, господа! Взгляните на моего мужа, а затем посмотрите на меня. Я спрашиваю вас: разве это справедливо? Это справедливо?