Мы со Сванильдой не смогли покинуть Новиодун галопом: нам пришлось придерживать своих лошадей, потому что Личинка не мог выдержать такой темп. Выехав за пределы города, Сванильда оглянулась и сказала:

— Нас вроде бы никто не преследует, Торн.

Я проворчал:

— Может, боги предпочитают спать допоздна. В любом случае пусть этот соня катится к дьяволу.

— Мой fráuja Грязный Мейрус объяснил мне, что́ вы хотите, fráuja Торн, — сказал Личинка, задыхаясь от быстрого бега. — Я сведу вас с парой стариков остроготов, с которыми лично знаком, они, подобно остальным старикам, любят предаваться воспоминаниям.

— Отлично, Личинка. Но сможем ли мы проехать туда по этим болотам на лошадях? Или же нам время от времени придется добираться по воде?

— Нет, не беспокойтесь. Кое-где почва и впрямь покажется вам неприятной и топкой, но я знаю тропы, по которым мы сможем обойти трясину или пройти через нее. Вы можете довериться мне, fráuja, я доставлю вас в целости и сохранности.

Местность была совершенно плоской и сплошь покрытой серебристо-зеленой перистой травой, которая, если бы стояла прямо, была бы выше моего роста. Однако ее тонкие стебли сгибались до земли под порывами ветра, трава колыхалась подобно волнам и была по колено Личинке и нашим лошадям. Там, где она не росла, землю покрывали голубоватые цветы шалфея; они издавали очень резкий запах.

Нам частенько встречались стаи птиц, некоторых из них мне прежде никогда не доводилось видеть. Это были тонкоклювые ибисы с лоснящимся оперением, неуклюжие пеликаны с грубыми клювами и изящные пушистые белые цапли. Нам не попались на глаза млекопитающие, обитатели дельты, хотя пару раз мы все-таки столкнулись с отбившимися от стада овцами, которые сбежали от своих хозяев, чтобы попастись на воле, поэтому они скорее выглядели дикими, чем домашними. Как и говорил Личинка, земля тут была топкой, копыта лошадей увязали в ней, однако то здесь, то там виднелись сухие и довольно крепкие холмы, на которых вполне можно было поставить дом. Именно на таких возвышенностях и строили свои дома местные жители.

Утро было уже в разгаре, когда небо внезапно затянули облака и словно бы наступили сумерки. Мне пришлось достать свой солнечный камень, чтобы взглянуть на небо и удостовериться, что мы следуем точно на север. Однако вскоре тучи стали настолько плотными и темными, что glitmuns уже не мог указать мне бледное голубое пятно на месте солнца. Затем засверкали молнии, раздались раскаты грома, и начался настоящий ливень. Молнии испепеляли и сжигали все вокруг, и я забеспокоился, потому что мы были самыми высокими на этой равнине. Меня не успокоило даже шутливое замечание Сванильды:

— Уж не думаешь ли ты, что это Тор послал свою молнию, чтобы отыскать нас?

Я уже выбросил загадочного незнакомца из головы, и мне не понравилось напоминание о нем. В любом случае нигде не было видно никакого пристанища, поэтому Личинка мог только, тяжело ступая, вести нас вперед, насколько у него хватало сил, чтобы пробиться сквозь струи дождя. Внезапно нам пришлось прикрыть головы руками, кони заплясали от боли, потому что дождь сменился хлещущими нас белыми градинами. Холодные катышки размером с ягоды винограда прибивали траву вокруг нас, превращая землю в подергивающийся и непрерывно двигающийся белый пол. Удары градин оказались настолько болезненными, что я уже почти готов был поверить, что это могущественный Тор из злобы преградил нам путь. Личинка обратился ко мне, стараясь перекричать ужасный шум:

— Не беспокойся, fráuja! Такой шквал — обычное дело здесь, в дельте! Обычно он долго не длится!

Стоило ему это сказать, как гроза пошла на убыль, теперь мы могли рассмотреть дорогу и продолжили свой путь. Градины хрустели под копытами лошадей, которые все время поскальзывались на покрытой белым поверхности. Однако град прекратился так же внезапно, как и начался, выглянуло солнце и растопило градины. Прибитая к земле трава стала стряхивать с себя воду, распрямилась и снова превратилась в перистые волны и завитки.

Ближе к закату солнца мы добрались до холма, на котором стоял крепкий деревянный дом. Когда мы поднялись по склону, Личинка что-то крикнул, и из-за кожаного полога, прикрывающего дверной проем, показались пожилые мужчина и женщина. Наш проводник обратился к ним:

— Háils, Fillein uh Baúhts!

Они махнули ему руками и ответили:

— Háils, Магхиб!

Как и все супруги, которые прожили вместе много лет, эти муж и жена стали похожи друг на друга одинаково согнувшимися фигурами, узловатыми старческими пальцами, одеждой и морщинистыми лицами; только у мужчины была длинная белая борода, а у женщины — редкие усики и какие-то седые волоски, покрывавшие местами ее щеки и подбородок. Мы со Сванильдой спешились, и Личинка тут же всех нас познакомил:

— Этого доброго человека зовут Филейном, а добрую женщину — Баутс, они оба урожденные остроготы.

Им он сказал:

— Я рад представить вам fráuja Торна, маршала остроготского короля, и его спутницу, госпожу Сванильду.

Вместо того чтобы поздороваться или отсалютовать, старик Филейн удивил меня, раздраженно проворчав:

— Торн? Какой еще Торн? У короля нет такого сайона. Маршала короля Тиудамира зовут Соа. Может, я и стар и ум мой ослаб, но это я помню.

Я улыбнулся и сказал:

— Прости меня, почтенный Филейн. Соа действительно до сих пор еще маршал, но и я тоже. Ну а король Тиудамир умер много лет тому назад. Теперь вместо него правит его сын, Тиуда-младший, и его называют Тиударекс или же, чаще, Теодорих. Это он на пару с Соа назначил меня на должность маршала.

— Ты не смеешься надо мной, niu? — неуверенно спросил меня старик. — Это правда?

— А что, вполне может быть, — вмешалась его супруга, ее голос был тонким и дребезжащим. — Разве ты не помнишь, муженек, когда родился этот сын? Дитя победы, так назвали его мы.

Мне же она сказала:

— Выходит, этот Тиуда дорос до мужчины и стал королем, niu? Vái, как бежит время.

— Да, время быстро течет, — подтвердил Филейн грустно. — Тогда… waíla-gamotjands, сайон Торн. Наше скромное жилище — в твоем распоряжении. Ты, должно быть, голоден. Входи, входи.

Личинка отвел лошадей за дом, чтобы поискать для них еды, а мы со Сванильдой последовали за стариками внутрь. Филейн помешал тлеющие угли, тогда как Баутс достала рогатиной с балки кусок оленины. Оба они при этом переговаривались своими тихими старческими голосами.

— Да, я помню, когда родился молодой Тиуда, — сказал Филейн, задумчиво причмокивая своим беззубым ртом. — Это произошло, когда оба наших короля, братья Тиудамир и Валамир, были в далекой Паннонии, сражаясь с угнетателями гуннами, и…

Баутс перебила его:

— Короля Тиудамира мы всегда называли Любящим, а короля Валамира — Верным.

Я кивнул и произнес, припомнив с теплотой:

— Мне как-то рассказывала об этом дочь Тиудамира, принцесса Амаламена. — Похоже, Сванильду, помогавшую старухе готовить еду, насторожил мой тон, и она одарила меня задумчивым взглядом.

Филейн продолжил:

— Как я уже говорил, в один прекрасный день до нас дошло известие, что братья-короли взяли верх над гуннами и теперь остроготы больше не были рабами. В тот же самый день мы также услышали, что супруга Тиудамира родила ему сына.

— Вот почему, — встряла Баутс, — мы всегда называли маленького Тиуду «дитя победы».

Я спросил Филейна:

— А ты, случайно, не знаешь, кто был правителем или хозяином, исключая вождей гуннов, до Тиудамира?

— Разумеется, знаю! Когда-то я, как и все остроготы, был подданным отца братьев, короля Вандалария.

— Известного как Победитель Вандалов, — вставила Баутс. Они вместе со Сванильдой ставили на огонь большой железный котел.

— Отец Вандалария умер еще до моего рождения, — продолжил Филейн, — но его имя я знаю. Король Вендарекс.

— Известный как Победитель Вендов, — добавила Баутс, пристраивая круглые лепешки из теста, чтобы запечь их среди тлеющих углей.

Вот забавно: Филейн помнил имена королей, а его жена — их прозвища. Но кое-что смущало меня, поэтому я заметил:

— Почтенный Филейн, как можешь ты называть этих мужей королями? Ты же сам сказал, что до братьев Тиудамира и Валамира все остроготы были рабами гуннов.

— Ха! — воскликнул хозяин дома, и его скрипучий старческий голос словно обрел силу, когда он с гордостью пояснил: — Это никогда не мешало нашим королям оставаться королями, как и нашим воинам — воинами. А дикари гунны, разумеется, были всего лишь дикарями. Они знали, что наши люди никогда не позволят командовать ими. А потому не препятствовали продолжению королевской династии, и наши воины получали приказы от своих королей. Единственная разница заключалась в том, что мы тогда воевали не только с нашими кровными врагами, но также и с врагами гуннов. Однако это не так уж важно. Для воина любая битва — это стоящее дело. Когда гунны, устремившиеся на запад, задумали покорить несчастных вендов в долинах Карпат, не кто иной, как наш король Вендарекс, повел на битву своих воинов, чтобы помочь им в этом. А позднее, когда гунны пожелали вытеснить вандалов из Германии, именно наш король Вандаларий вместе со своими воинами совершил этот подвиг.

— Из твоих слов получается, что гунны вытесняли на запад все народы, включая и почти всех готов. Как же случилось, что ты сам остался жить здесь?

— Молодой маршал, ну подумай сам. Римляне, гунны или любой другой народ волей судьбы может метаться по земле туда-сюда. Любая местность может сменять хозяев по многу раз. Земля может оказаться залитой кровью, усыпанной костями, изрытой могилами или же покрытой грудами ржавеющего оружия и доспехов. Но все это стирается и исчезает за одно поколение. Я это видел собственными глазами. Однако сама земля не меняется.

— Ты имеешь в виду… что человек остается неизменно верным только земле? А не каким-то королям, которые заявляют на нее свои права?

Он не ответил на мой вопрос прямо, а лишь продолжил: Баламбер привел сюда своих грабителей-гуннов сотни лет тому назад. А наши отцы владели этой землей и работали на ней сотни лет до них. Правда, гунны заполонили наш край и назвали его своим, но они не опустошили его — и хорошо. Им нужно было, чтобы родили все земли, покоренные ими, кормили и одевали их армии, поэтому они и пошли грабить всю Европу.

— Да уж, — пробормотал я, — могу себе представить.

— Но что смыслили эти гунны в земледелии? Чтобы неизменно получать богатые урожаи, здесь должны были оставаться люди, которые умели обрабатывать эту землю, могли работать на болотах и на воде. Поэтому-то, хотя гунны и принуждали наших королей, воинов и совсем молоденьких юношей двигаться на запад вместе с ними (некоторые, правда, спасались бегством), они также позволяли старикам, женщинам и детям оставаться в своих жилищах и обрабатывать землю, заставляя потом делиться собранным урожаем.

Тут в беседе наступил перерыв — Сванильда и старая Баутс достали из печи еду и поставили на стол: кусок оленины, сваренной с лебедой, был выложен на лепешку. Поскольку уже наступила ночь, а огонь в печи был единственным, что освещало комнату, стало совсем темно. Старый Филейн взял две горящие лучины, воткнул их в щель в полене и поставил его на стол. После того как его жена отнесла поднос с едой Личинке, хозяин наполнил кружки пивом из бочонка в углу комнаты, поставил их перед нами и сказал, хихикнув:

— Пойми, сайон Торн. Мы до сих пор живем согласно старым готским традициям. Оттого что в этой дельте не растет зерно, из которого делают пиво, нам приходится покупать его у торговцев в Новиодуне. Мы можем дешево покупать римское или греческое вино. Но на протяжении долгого времени знавшие толк в пиве готы презирали этих любителей разбавленного вина, считая их слабаками. Поэтому… — Старик снова захихикал, поднял свою кружку и пожелал нам: — Háils! — После чего снова вернулся к теме нашей беседы.

— Ты спрашивал, маршал, сохраняет ли человек верность своей родной земле или вождям. Думаю, что каждый сам должен сделать выбор. Когда гунны предложили мирным остроготам остаться здесь и продолжить работать на земле, большинство их с презрением отвергло это предложение. Готы не захотели жить в разлуке со своими родственниками и отправились с ними на запад, выбрав скитания, оставаясь бездомными и часто ведя жалкое существование всю свою оставшуюся жизнь.

Я заметил:

— У тысяч этих людей жизнь не была долгой.

Филейн пожал своими худыми плечами и произнес:

— Ну, кое-кто выбрал безопасное существование. Эти люди остались здесь. Среди них оказались мои предки и другие старики, которые были предками моей дорогой Баутс. Полагаю, я должен быть благодарен этим людям за их выбор, иначе ни меня, ни Баутс и на свете бы не было. Однако, так или иначе, следующие поколения все-таки родились, и кое-кому из молодых было не по душе оставаться вечными рабами гуннов. В том числе и мне. И поверь мне, маршал, я не всегда был таким, каким ты теперь меня видишь.

Филейн запихнул в рот последний кусок лепешки и, когда принялся жевать его деснами, посмотрел на свои освободившиеся руки. Это были руки настоящего старика: костлявые, заскорузлые, все в венах, покрытые коричневыми пятнами.

— Эти руки когда-то были молодыми и сильными, и я думал, что они заслуживают лучшей доли, чем копание в болотах.

— Акх, да, — встряла его супруга. — Он в молодости был таким красивым и сильным мужчиной, что его прозвали Филейн Крепыш. Наши родители договорились о том, что мы поженимся, когда мы были еще детьми. Они хотели быть уверенными, что мы останемся на этой земле. Но когда Филейн решил стать воином, я даже не пыталась отговорить его. Я гордилась им. Я дала слово нашим родителям, что останусь здесь и буду выполнять и его и свою работу, пока он не вернется.

Старики обменялись беззубыми, но теплыми и нежными улыбками. Затем хозяин снова повернулся ко мне:

— Таким образом, я сбежал из дома и присоединился к войску короля Вандалария, который выступил против вандалов. Подобно ему и другим его воинам, я, конечно же, сражался и против наших угнетателей гуннов. По крайней мере, это казалось мне более мужским делом.

Я с удивлением произнес:

— Ты сражался… вместе с королем Вандаларием? Но… но это же было по меньшей мере семьдесят лет тому назад.

Филейн просто ответил:

— Я же говорил тебе. Я тогда был молод.

Сванильда тоже удивилась:

— Выходит, вы с Баутс женаты… больше семидесяти лет…

Он улыбнулся и кивнул:

— И бо́льшую часть жизни прожили вместе, здесь. Я рад, что могу вспомнить о том, что когда-то был воином. Но я так же обрадовался, когда меня достаточно серьезно ранили в очередной битве и отпустили домой, к моей дорогой Баутс. Здесь мы и живем с тех пор, под этой самой крышей, на земле, на которой жили наши отцы, деды и прадеды.

А старуха добавила, и в голосе ее прозвучало благоговение:

— Когда молот Тора раскачивают над мальчиком и девочкой, это связывает их на всю жизнь.

Я снова почувствовал раздражение при упоминании о Торе, поэтому предпочел сменить тему беседы:

— Давайте послушаем о том, что было до короля Вандалария и Вендерика…

— На сегодня достаточно, — возразил Филейн. — Мы, старики, привыкли ложиться спать засветло, а уже давно стемнело. Мы с женой спим в этой самой комнате. Для Магхиба найдется за домом стог сена. А вы, молодые люди, можете расположиться на чердаке.

Когда мы со Сванильдой в ту ночь устроились на темном чердаке, то не стали делать ничего, что могло бы разбудить спавших внизу стариков. Мы только тихо разговаривали какое-то время.

Сванильда сказала:

— Ты не находишь, что это очень трогательно, Торн? Что муж и жена прожили вместе так долго?

— Ну, довольно необычно, конечно. Мужчина в возрасте Филейна мог бы пережить трех или даже четырех жен, которые могли умереть при родах.

Сванильда покачала головой:

— Баутс сказала мне, пока мы готовили еду, что небеса — возможно, она имела в виду бога Тора, который связал их, — так и не благословили их детьми.

Почувствовав при упоминании этого имени привычное раздражение, я ответил кисло:

— Возможно, мудрый Тор послал им Личинку не просто как знакомого, а вместо сына.

Сванильда немного помолчала. Затем она спросила:

— Торн, ты заметил, что за домом растут два дерева?

— Что? Какие еще два дерева?

— Дуб и липа.

В моей памяти что-то всколыхнулось, но я уже был слишком сонным, чтобы вспомнить это. В любом случае Сванильда мне подсказала.

— Это старинная легенда, — пояснила она. — Жили некогда муж и жена, которые так долго и так преданно любили друг друга, что старые боги, восхитившись, предложили выполнить любое их желание. Супруги попросили всего лишь, чтобы, когда наступит их время умирать…

— Им бы позволили умереть одновременно, — добавил я. — Теперь я вспомнил. Я тоже как-то слышал эту историю.

— Их желание исполнилось, — продолжала Сванильда. — Боги превратили их в дуб и липу, таким образом, они после смерти продолжили расти бок о бок.

— Сванильда, — нежно заворчал на нее я, — ты сплела вокруг обычных стариков крестьян целую легенду.

— Но ведь ты и сам признал, что они необычные. Скажи мне честно, Торн, как ты думаешь: ты смог бы счастливо прожить оставшуюся жизнь с одной женщиной?

— Иисусе, Сванильда! Я смогу ответить на этот вопрос только в глубокой старости. Филейну и Баутс никто не предсказывал, что они так долго проживут вместе. Только теперь, на закате жизни, они могут оглянуться назад и вспомнить, как все было.

Сванильда быстро произнесла, явно раскаиваясь:

— Акх, Торн, я ведь не прошу тебя принести клятву…

— Ты просишь меня заняться предсказаниями. Вот что, задай-ка ты лучше этот вопрос старому Мейрусу. Он считает себя мудрецом. Спроси его, что мы с тобой станем вспоминать, когда будем такими же стариками, как Филейн и Баутс. А теперь, пожалуйста, милая, давай спать.

На следующее утро Филейну захотелось посмотреть, что за улов попал к нему в сети, которые он недавно раскинул в болотных камышах, и старик пригласил меня пойти с ним. Сванильда выразила готовность остаться дома и помочь Баутс с шитьем, поскольку старая женщина призналась, что ее «глаза теперь уже не те, как прежде».

— Конечно же, почтенный Филейн, — сказал я, — и твои силы тоже не такие, как раньше. Если твои сети находятся далеко, просто покажи мне дорогу, и мы с Личинкой сами осмотрим их.

— Vái, не так уж я и стар, как некоторые. Это смотря с кем сравнивать. Между прочим, король Эрманарих умер, когда ему исполнилось сто десять лет. Он, может, прожил бы и еще дольше, если бы не покончил с собой, увидев, что ему не победить гуннов.

— Король Эрманарих? — спросил я. — А кто это?

Как я и предполагал, старая Баутс с готовностью снабдила этого монарха прозвищем. Она сказала:

— Акх, Эрманарих, ну как же, помню. Он был королем, которого многие называли Александром Великим готского народа.

Но поскольку больше ничего к этому старуха не добавила, я приготовился услышать историю этого короля от Филейна. Мы спустились с холма и пересекли несколько полян с серебристо-зеленой перистой травой, где почва была довольно твердой. Однако вскоре она стала топкой, даже жидкой, и, прежде чем сделать шаг, нам приходилось с чмокающим звуком высоко поднимать ноги из налипавшей на них грязи. К этому времени мы оказались уже глубоко в зарослях камыша, который был выше человеческого роста. Пока мы осторожно шлепали через них, лягушки отпрыгивали с нашего пути; извиваясь, убирались прочь водяные змеи; взлетали в небо или же торопливо скрывались в зарослях болотные птицы. Филейн, несмотря на свой возраст и кажущуюся хрупкость, шагал так же неутомимо, как и я, и при этом вел беседу.

— Ты спрашивал об Эрманарихе, маршал. Когда я был молод, то слышал от старших то, что в дни их молодости они слышали от своих старейшин, и постараюсь припомнить это. Дело было так. Эрманарих был первым королем, который привел остроготов с далекого севера сюда, в устье Данувия. Тогда, как и теперь, эта земля называлась Скифией, но сейчас ее уже не заселяет выродившееся племя скифов. Найдя здесь пристанище для своего народа, король Эрманарих изгнал скифов в Сарматию, где до сих пор влачат жалкое нищенское существование их немногочисленные потомки.

Я пробормотал:

— Да, я слышал забавные истории об этих когда-то великих скифах.

Филейн кивнул и продолжил:

— Однако, прежде чем остроготы попали сюда, они прошли через земли множества народов. И во время своих странствий Эрманарих заставил все эти разные народы признать, что остроготы стоят выше их и являются их защитниками. В сущности, Эрманарих был королем не только остроготов. Именно поэтому его и сравнивали с легендарным Александром Великим. К сожалению, все его грандиозные подвиги были забыты, когда он потерпел свое первое и единственное поражение. Внезапно с далекого востока налетели гунны, а Эрманариху в ту пору было уже сто десять лет — слишком много для того, чтобы организовать достойную оборону. Поскольку гунны победили, то он отдал собственную жизнь, дабы искупить свое поражение. А сейчас будь очень осторожен, сайон Торн. Ступай только по моим следам. По обеим сторонам от нас находятся зыбучие бездонные пески.

Поскольку старик предупредил меня, я пошел за ним. Однако по мере его повествования мой скептицизм все рос, и наконец я сказал:

— Gudisks Himins, дружище, этот король должен был прожить как минимум двести десять лет, чтобы принять участие во всех этих событиях — начиная от прибытия готов сюда и до покорения их гуннами.

Филейн обиделся:

— Если ты уже знаешь все, так зачем выспрашиваешь о том немногом, что известно мне?

— Прости меня, почтенный Филейн. Очевидно, существует множество всяких легенд. Я только хочу соотнести их, дабы вычленить истинную историю.

Старик проворчал:

— Ладно, расскажу тебе еще одну вещь, уж это не подвергают сомнению. После Эрманариха королями остроготов были представители династии Амалов. Трон наследовал не обязательно старший сын короля, имей в виду, но самый достойный из потомков Амала. Да вот тебе пример. У самого Эрманариха был старший сын по имени Гуниманд Красивый, однако Эрманарих выбрал своим преемником не столь красивого, но зато более толкового племянника.

— Очень интересно, почтенный Филейн, — искренне заметил я. — Эти сведения для меня новость.

Казалось, это успокоило старика. Он сказал:

— Мы миновали зыбучие пески, сайон Торн. Тропа впереди чистая, по ней легко пробираться через камыши. — Он даже сделал шаг в сторону, чтобы освободить мне путь.

Когда я зашагал впереди, то напомнил ему:

— Итак, Эрманарих передал свою корону племяннику…

— Да, своему племяннику Валаварансу. Как бы сказала тебе Баутс, этот король вошел в историю под прозвищем Валаваранс Осторожный. За ним следует король Винитарий Справедливый. После него — короли, о которых я рассказывал тебе накануне. Скажи мне, сайон Торн, этот последний король Теодорих уже получил прозвище, которое моя дорогая Баутс могла бы добавить в свою коллекцию?

— Пока еще нет. Но я уверен, что получит. И несомненно, прозвище это будет отражать все его многочисленные достоинства. — Тут я внезапно вскрикнул и выругался: — Акх! Skeit!

— Неужели Теодорих Дерьмо? — поинтересовался Филейн с невинным видом. — Едва ли это лестное прозвище. Кстати, маршал, я как раз хотел предупредить тебя, что впереди открытая вода.

Поскольку я уже был по шею в воде, то лишь выразительно глянул на старика, стоящего на высоком сухом берегу надо мной и изо всех сил сдерживающегося, чтобы не зайтись в торжествующем злорадном смехе.

— Поскольку ты все равно уже там, сайон Торн, то, может, избавишь старика от того, чтобы он насквозь промок. Не принесешь ли ты мне улов, niu?

Филейн показал рукой направо, и я увидел сети. Они оказались раскинуты очень хитро. Вода, в которую я погрузился, была либо протокой, либо случайным небольшим ответвлением Данувия шириной с римскую дорогу и, очевидно, глубиной в человеческий рост. По обеим сторонам ее виднелись берега, поросшие камышом, с одного-то из них я по своей глупости и свалился. Посреди бескрайних камышовых пустошей этот поток, похоже, был единственным местом, откуда болотные птицы взлетали, сюда они спускались, чтобы свить гнезда или просто отдохнуть ночью. Поэтому Филейн и растянул здесь во всю ширину протоки на некотором расстоянии друг от друга три сети. В каждую из них попало пять или шесть довольно крупных птиц, которые подобно мне не обратили внимания, куда они направляются. Я был уже по грудь в воде и, наполовину пешком, наполовину вплавь, добрался до ближайшей сети, где обнаружил, что она была сделана не из веревки, а из тщательно переплетенных и связанных узлами стеблей камыша. Я как раз принялся освобождать большую мертвую белую цаплю — и успел заметить, что птица в своих предсмертных попытках освободиться порвала петли, — когда Фейлин позвал меня:

— Не беспокойся, маршал. Тащи сюда всю сеть целиком. Она в любом случае все равно нуждается в починке.

Пока я занимался этим, Филейн ходил взад и вперед по берегу, шаря под водой и вытаскивая какие-то маленькие предметы. Подтащив наконец последнюю сеть к берегу, я сначала выбрался из воды сам, а затем вытащил сети. Филейн присоединился ко мне, придерживая, словно корзину, рукой подол туники. Затем он отпустил его, и оттуда посыпалось что-то вроде блестящих мидий.

Я поинтересовался:

— Как же ты таскаешь такие тяжелые сети и птиц — а теперь и моллюсков — обратно домой? Это ведь большой груз даже для нас двоих.

— Кому нужны птицы? — фыркнул Филейн, освобождая из петель цаплю. Он быстро выдернул у нее из спины длинные перья и бросил тушку птицы далеко в камыши. — Куницы и росомахи скажут нам спасибо.

Старик продолжил свою странную деятельность, выдергивая только перья из крыльев и голов цапель, хохолки у пеликанов и — к моему удивлению — отрывая слегка изогнутые клювы у ибисов.

Я спросил:

— Кому могут понадобиться клювы?

— Их покупают лекари — и медики, и просто целители.

— Но для какого дьявола они им нужны?

— Не будь глупым, маршал, для skeit — ты сам использовал это слово некоторое время тому назад. Врач связывает вместе две половинки клюва, подпиливает концы и привязывает к широкому концу кожаный мешок. Затем, чтобы облегчить муки больного, страдающего запором, он вставляет конец клюва глубоко в зад человека и закачивает туда целебный слабительный раствор. А теперь, сайон Торн, пока я работаю, а ты сидишь на берегу и бездельничаешь, может, ты выпотрошишь одну из этих пеганок, чтобы мы отнесли ее домой. Или, знаешь что, давай лучше возьмем двух птиц. Надо отметить сегодняшний хороший улов, так что можно и Личинку тоже угостить приличной едой.

Итак, после того как старик и я покончили каждый со своим делом, мы отправились домой. Я нес двух выпотрошенных уток, сети и мидий, а Филейн — драгоценные перья и клювы ибисов. На этот раз, хотя Личинка снова ужинал снаружи, мы все наслаждались дикими утками, фаршированными мидиями и запеченными на углях. А ночью, на чердаке, когда мы со Сванильдой лежали сытые и сонные, я удивил ее, рассказав, как светлейший маршал короля провел сегодня целый день, выполняя приказания старого крестьянина и делая рутинную работу, и как меня бесцеремонно окунул в воду жалкий старик — и как королевский маршал узнал много чего нового за этот день.