Глава тридцать седьмая

Я проснулся – да, я спал, хотя мои запястья были связаны с запястьями Питера, лодыжки с его лодыжками и оба мы остались стоять спиной к разделявшему нас дереву. Головой я задевал ветку с мелкими недозрелыми яблоками, по ноге текла струйка мочи, песня жаворонка показалась мне пронзительным визгом. Мы оба совершенно окоченели за ночь, болел каждый сустав и каждая мышца, но, как раз когда мы с Питером очнулись, на востоке над равниной поднималось солнце, и его тепло несколько облегчило наши мучения.

Вокруг нас, чуть ниже по склону, занимались своими делами артиллеристы: разжигали костры, готовили завтрак (судя по запаху, бекон и пудинг). Эти запахи сперва вызвали отвращение и у меня – на то я и мусульманин, и у Питера – на то он и монах, но вскоре голод взял верх. К счастью, нас пожалел сержант, хотя телосложением он больше смахивал на бочонок, чем на человека. У него были длинные соломенного цвета волосы, такие же усы и отросшая за неделю борода, его крепкое туловище защищала кожаная куртка со множеством заклепок, кольчуга и нагрудник, а на голове красовался шлем без ободка. По приказу сержанта один из его людей угостил нас хлебом ему пришлось кормить нас с рук.

Питер, привязанный спиной ко мне, стал расспрашивать, что видно с моей стороны.

Я глядел на юго-восток прищуриваясь – солнце все еще низко висело в небе, а сверху на него надвигалась туча.

– Холм довольно высокий, но пологий, – так начал я свой отчет, – он переходит в равнину, но равнину тоже нельзя назвать вполне плоской. Там общинное пастбище, две деревушки одна из них, полагаю, и есть Хардингстоун, – вокруг них поля, а дальше лес. Дорога спускается вниз с холма, проходит между деревнями и уходит в лес.

– Там что-нибудь происходит?

– Еще как. В ста ярдах от нас солдаты пытаются установить пушки. Ими командует тот самый ублюдок, который приказал нас схватить. У них проблемы – за ночь колеса пушек увязли до самой оси в глине. Наш юный друг совершенно из себя выходит.

– Я слышу, как он орет.

– Ты, конечно же, слышишь и равномерный, монотонный стук, удары дерева о дерево. Все больше вооруженных людей прибывает сюда. Они втыкают в землю колышки, острием вверх. Еще они копают ров, а из выкопанной земли строят вал перпендикулярно дороге, тянущийся примерно на триста шагов в каждую сторону от нее. Вот и все. А, нет, не все. Что-то они все вдруг встревожились. Ага, вижу. Из леса вышла большая колонна солдат с пиками на плечах. Они идут как раз по дороге между двумя деревнями. В колонне есть несколько отрядов по пятьдесят и более человек в тяжелом вооружении, на боевых конях.

– Они далеко?

– В миле отсюда.

– И ты различаешь все детали?

– От моего здорового глаза больше пользы, чем от обоих твоих вместе взятых.

Мой друг приумолк, быть может, обидевшись. Я постарался загладить неловкость:

– А что происходит на твоей стороне?

– Почти ничего. Там большой лагерь. Палатки. Королевское знамя. Но футболистов не видно. Правда, еще рано.

Шло утро. Со стороны реки появлялись все новые солдаты, они строились позади частокола, были среди них и стрелки с большими луками, были всадники в доспехах на покрытых броней конях. Когда кавалерия ступала на болотистую тропинку или дорога начинала подниматься вверх, кони, не выдерживая давившего на них груза, падали на колени с жалобным ржанием, бились в панике, угрожая сбросить тех рыцарей, кто не догадывался заблаговременно спешиться. Одно из таких коварных местечек было недалеко от меня, слева, где ручей петлял по лугу, пока не впадал в Нене. Однако основу армии составляли не рыцари, а тяжеловооруженная пехота. Эти воины несли в руках что-то вроде больших топоров, а к поясам у них были подвязаны тяжелые мечи.

Около полудня завыли трубы, загремели барабаны, и я уж было решил – началось! Но нет, то был сигнал к переговорам. Из лагеря, что расположился к югу от нас, возле леса, выехали двадцать всадников с герольдом впереди. Они везли с собой большие знамена со сложными рисунками все европейцы используют их в бою, чтоб отличать своих от чужих, хотя я понятия не имею, каким образом рядовой солдат не путается, где друг, а где враг, если в его экипировке отсутствует полный справочник гербов. А может, солдаты особо и не стараются в этом разобраться.

Фат, из-за которого мы тут томились, снова уселся на коня (здесь, на холме, почва была надежнее, чем внизу у реки) и завел беседу с двумя присоединившимися к нему юнцами, тоже верхом и во всеоружии:

– Что за черт, Джастин? Кого это несет?

– Епископы, Морис. Старый Бёрчер, архиепископ Кентерберийский, вон белая бородень развевается. Он вроде кузен Йорка, да-а?

– Кажется, зять, что ли. Еще с ними Солсбери, – вставил третий.

– Сказал – что в трубу пернул. Солсбери-то совсем старый.

– Боже, Морис, ну ты и придурок. Епископ Солсбери, а не граф. А тот чернявый должно быть, Коппини, папский легат.

– И чего им тут понадобилось?

– Они едут к королю. Скажут ему, что они воюют не против него, а против королевы и ее приближенных, так что, если он тихо-мирно им уступит, не будет никакого сражения.

– Что ж, это может сработать. Старый дурак терпеть не может войну. Противные, грубые люди рубят друг друга топорами. У него от этого мигрень.

– Старина Стафферс не пропустит их, верно говорю?

– Точно. Мы заняли холм, и у нас есть пушки. Верное дело. Стафферс так и рвется в бой. Опрокинем их и двинемся прямиком на Лондон, выручать старину Скейлзика. Его держат в осаде в Тауэре с самого Рождества.

– А все-таки у них чертовски много людей. Похоже, вдвое больше, чем у нас.

– Не трусь, Морис. У нас же пушки, верно?

– Ты прав. Нечего волноваться. Ладно, поеду к предводителю.

Тот, кого звали Морис, поскакал прочь, гремя и звеня своими доспехами, а наш командир и Джастин остались на холме.

– А кто это с Моррерсом? С какой стати он прикрепил к шлему какую-то черную палку?

– Это местный, лорд Грей Рафин. Присоединился к нам, потому что надеется, что король решит в его пользу тяжбу с соседом. Я ему ни на грош не верю. Если Уорик посулит ему побольше, он тут же перебежит к нему.

– Не важно. У нас есть пушки.

– Точно. У нас пушки.

И тут снова зарядил дождь.

К четырем часам дня все было кончено. Нам с Питером было все хорошо видно с холма, а чего мы не увидели, то узнали после битвы.

Около часа епископы уехали. Поскольку после их визита ничего не изменилось, мы догадались, что их миссия не удалась. Потом Питер принялся орать и вопить: «Давай, давай, лупи, идиот, передавай мяч, мяч отдай! Ох, упустил, идиот, мать его так…» – и при этом он так натягивал веревку, соединявшую наши руки, что я то и дело врезался спиной в ствол яблони. Потом он засучил ногами, словно поддавал мяч, и мне поневоле пришлось дергаться вместе с ним. Сперва я вообразил, что началось сражение, что йоркисты обошли армию короля и напали на него со стороны реки, за моей спиной, но тут же выяснилось, что Питер взволновался из-за футбола. Многие англичане, дорогой Ма-Ло, даже многие женщины относятся к этой игре как к главному делу жизни.

– Ох, гады, что творят!

– Что там, Питер?

– Солдаты короля прогнали их. О, глазам своим не верю они и мяч у них отобрали! Парни расходятся по домам. Подумать только, все кончено! Все кончено!

И он принялся причитать и ругаться из-за своего футбола, и его даже не интересовало, что происходит с моей стороны поля.

Тем временем вновь зазвучали трубы, и йоркисты, стоявшие в низине, двинулись вперед. Джастин и наш юный щеголь рысью разъезжали под дождем, струи которого превратились в частокол или в ряд пик идущей в атаку кавалерии. Я видел, как молодые вельможи хлопочут возле пушки, дуют на фитиль в надежде оживить его, и им даже удалось извлечь на миг искру и облачко дыма, однако вместо грохота выстрела послышалось лишь громкое пуканье. Ядро бессильно вывалилось из жерла, прокатилось несколько ярдов вниз по холму, в сотне ярдов от передних рядов йоркистов шлепнулось в грязь и так осталось лежать. Наступавшие испустили громкий радостный клич и бодрым шагом начали восхождение на холм – так быстро, как позволяли дождь и скользкая грязь. В общем-то, не так уж и быстро.

Лошади с трудом поднимались вверх по грязи слишком велик был вес покрывавшей их брони да еще и доспехов всадников. Рыцари соскальзывали с высоких седел и плелись в гору пешком рядом со своими солдатами. Диковинный вид был у этих рыцарей, точь-в-точь механические куклы, каких я видел в Византии. Они украшали свои шлемы огромными изображениями зверей и сказочных чудовищ, деревьев, орлов с распростертыми крылами, даже замков и кораблей, и благодаря этому возвышались на два-три фута над всей толпой. Если такая железная махина рушилась, для ее подъема требовалось не менее четырех солдат; правда, рыцари не ушибались при падении. Меткий лучник мог сразить их, угодив в просвет кольчуги или в то место, где соединялись друг с другом различные части брони, но сами доспехи, выпуклые, с острыми выступами, были неуязвимы для стрел.

Когда рыцарь врезался в ряды врагов – если ему удавалось до них добраться, – он принимался безжалостно крошить всех, кто попадался под руку, десятками уничтожая рядовых, легковооруженных солдат. Рыцари рубили с размаху огромными топорами или двуручными мечами длиной в четыре фута, нанося чудовищные раны, дробя черепа, прорубая разом и плечо и грудную клетку, отсекая протянутые в безнадежной мольбе руки и заливая все вокруг потоками крови.

Прямо подо мной битва шла на равных, поскольку дождь вывел пушки из строя. На стороне йоркистов было больше людей, но солдаты короля занимали возвышенность, и благодаря глубокой и скользкой грязи это оказалось серьезным преимуществом.

Однако на восточной стороне поля, около ручья и болота, дела обстояли иначе. Пропитанная водой почва замедлила продвижение армии, вельможам и рыцарям пришлось сойти с коней, которые не в силах были нести их. К частоколу и валу из дерна они продвигались пешком, на них обрушились стрелы из больших луков, один залп за другим. Они скосили многих из них. И тут впереди всех, в центре, я увидел рыцаря, чей щит был весь утыкан стрелами. Размахивая мечом, он звал своих воинов за собой. Вид его невольно вызывал восторг и восхищение. Я узнал его даже издали – по осанке, по тому, как он орудовал мечом. Мне уже доводилось видеть такую манеру боя. Да, конечно же это Эдди Марч.

Пушки подвели короля, но луки, глубокая грязь и дождь казались надежными союзниками. Похоже было, что сторонники Йорка даже не доберутся до вала и частокола, не говоря уж о том, чтобы их преодолеть, во всяком случае, пока у лучников не кончатся стрелы, но тут судьба повернулась спиной к Стаффорду, герцогу Бэкингему и сторонникам короля.

Линию укреплений от лучников, обстреливавших Марча, и вплоть до пушки, стоявшей прямо подо мной, защищали тысяча или даже больше воинов, на шарфах и нарукавных повязках которых я различал изображение черной палки, герба лорда Рафина. С этой стороны не вылетело ни одной стрелы, и, как только первые ряды йоркистов во главе с вельможей в тяжелых доспехах поднялись, пыхтя и задыхаясь, к подножию холма и добрались до вала, люди лорда Грея, перегнувшись через это препятствие, помогли вражескому офицеру перебраться через него.

Вот так все и произошло. Люди Грея развернулись, разрывая ряды защитников, йоркисты ворвались в эту брешь и веером разошлись в обе стороны от нее уже по другую сторону оборонительного вала. Люди короля тут же поняли, что разбиты, и обратились в бегство за холм и к реке.

Теперь настал через Питера рассказывать мне, что там происходит.

– Ах, бедолаги, – восклицал он, – они не могут перейти вброд, река разлилась, а мост слишком узкий. Те так и косят их, словно… словно рожь в июле. Ох! Сколько крови! Река течет кровью. Полный разгром. А вон и герцог! Стаффорд, герцог Бэкингем. Он пытается остановить бегство, вернуть солдат в битву. А, он упал. Вот не повезло. И знамя его тоже свалилось. Они рубят его вшестером. Пропал, бедняга! Все, они уже отрубили ему голову, нацепили на копье. Господи, король бежит. Петляет из стороны в сторону, будто лиса, за которой собаки гонятся. У моста его люди. Они пропускают его. Уйдет! Ага, он уйдет! О нет, не вышло. Наткнулся на лучника. Лучник прицеливается. Все, йоркисты взяли его, ведут обратно в его палатку… Хорошо, хоть голову ему не отрубили. Во всяком случае, пока.

В этот момент какой-то рыцарь из лагеря Йорка вполз на гребень холма и, обнаружив нас в столь жалком положении, сделал правильный вывод: мы враги короля, а стало быть, друзья Йорка. И он разрубил своим мечом наши веревки.

Рыцарь постоял рядом с нами, пока мы растирали онемевшие запястья и щиколотки, он даже подхватил меня под руку, заметив, что ноги отказываются мне служить. Мы сказали ему, что вот уже сутки как ничего не ели, если не считать нескольких крошек хлеба, и добрый рыцарь принес нам хлеба, сыра и молока. Приятный парень – если забыть, что весь его панцирь был забрызган кровью, причем отнюдь не его собственной.

Внезапно на поле битвы воцарилась тишина. Король Генрих вышел из своей палатки. Он стоял у самого входа, тощий, бледный, ослабевший, голова его тряслась, пальцы судорожно сжимались и разжимались. Он пытался сообразить, насколько хватало его взбаламученного рассудка, как ему следует поступить. Пасть на колени и молить о пощаде?

Но нет. Сторонники Йорка сами опустились перед ним на колени. Было так тихо, что я издали слышал, как заскрипели при этом сочленения их доспехов.

– Странно ведут себя победители! – удивился я.

Они отстегнули забрала, сняли свои шлемы с дурацкими плюмажами и гербами, и теперь я уже безошибочно узнал Эдди. Светлые волосы намокли и потемнели от пота, лицо раскраснелось – то-то жарко, должно быть, сражаться внутри металлической клетки весом в сто фунтов. Герб на его щите был похож на герб короля золотые львы на красном фоне и серебряные лилии на голубом.

Интересно, подумал я, он воспроизводит герб короля, чтобы нанести оскорбление его величеству, или же в этом заключена какая-то магия? Но в тот момент я забыл спросить, а потом все и так стало ясно.

Вернемся к той сцене. Рядом с Эдди, не достигшим еще восемнадцатилетнего возраста, склонился перед законным монархом граф Уорик – огромный красивый черноволосый мужчина в самом расцвете сил, склонился перед человеком, все еще остававшимся помазанником Божьим. А распрямившись, запрокинул голову и заревел, точно взбесившийся бык: «А где долбаная королева и этот ублюдок, которого они зовут принцем Уэльским?»

– Возвращайся завтра, дорогой Ма-Ло, – сказал мне Али на прощание. – Тогда мы узнаем, что было тем временем с Умой.