Глава тридцать третья

«Дорогой брат,

мы провели здесь уже пять месяцев. Идет к концу шестой месяц 1460 года по христианскому календарю. Не могу сказать, чему это соответствует в нашем более сложном лунном календаре – мне понадобилась бы помощь наших ученых, – но, во всяком случае, миновало не менее года с тех пор, как мы отплыли из Гоа. Аниш полагает даже, что прошел год и два месяца.

Мы по-прежнему находимся в заточении; хоть мы и пользуемся определенным комфортом, мы не вправе выйти в город и можем лишь любоваться им со стены, а о возвращении домой и речи не идет. Нам не предъявили формального обвинения, но мы подозреваемся в симпатии к йоркистам, в том, что мы оказывали им помощь и поддержку. Когда Скейлз напивается допьяна и становится воинственным и злобным, он грозит нам дескать, в любую минуту он может подписать бумаги и нам отрубят головы прежде, чем мы скажем «Джек Робинсон» (я не знаком ни с каким Джеком Робинсоном).

Итак, мы сидим в мрачном Тауэре то ли дворце, то ли крепости, то ли тюрьме. Он сделался несколько менее мрачным с наступлением лета. Они это называют летом! Краткий промежуток времени, когда солнце светит чуть ярче и становится достаточно тепло, чтобы топить камин только по вечерам. Следует также отметить, что ночи теперь наступают гораздо позже и длятся не более шести часов. Казалось бы, при таком изобилии дневного света здесь должно было стать еще жарче, чем в нашей стране, но нет: даже в полдень солнце висит слишком низко, и самые теплые дни здесь едва ли могут сравняться с самыми холодными днями в Виджаянагаре. Погода совершенно непредсказуемая: то снова зарядят холодные дожди, то в ясный день поднимется холодный ветер с востока, а потом соберутся облака, ненадолго сделается жарко, даже душно, затем разразится гроза и на землю обрушится ливень, похожий на наши муссоны. Даже летом капли дождя иногда замерзают и превращаются в град. А потом снова ветер и холодные дожди.

Но здешние сады, занимающие довольно обширное пространство внутри стен, прекрасны в любое время года. Высокие кусты роз, пионы – сейчас, правда, они отошли, – множество цветущих и ароматных трав, в том числе тимьян и розмарин (их тоже уже нет, они начинают цвести раньше других и раньше отцветают), шалфей – ты помнишь это растение, купцы порой доставляют его нам из предгорьев Гималаев, в мешках, в засушенном виде, и слишком дорого берут за него. Поверишь ли ты – в рыбных прудах есть даже лотосы, которые здесь называют водяными лилиями. Они поменьше наших, сейчас они начинают цвести, все цветки похожи один на другой и состоят либо из восьми, либо из восьми пар лепестков. Здесь лотос считается редкостью и его ценят не как религиозный символ, а просто за красоту. При виде лотосов я испытал внезапно сильное желание возвратиться домой.

Что же еще? Примерно с месяц назад появились птицы с раздвоенным хвостом, в точности похожие на ласточек, обитающих в наших храмах с конца сезона муссонов до начала жары. Эти птицы построили под кровлями башен и хозяйственных пристроек тысячи крошечных гнезд, словно слепленных из глины или известки, отложили яйца, а сейчас выращивают птенцов. Как ты знаешь, люди, желающие ломать себе голову над подобными вещами, давно интересовались, каким образом размножаются наши ласточки; полагаю, теперь мы знаем ответ: они улетают на север, а почему – о том ведомо лишь им самим и Деви-Парвати, правящей всем живым.

В Ингерлонде об этом никто понятия не имеет. Мы расспрашивали одного из садовников, краснолицего старика с длинными седыми волосами и узловатыми распухшими суставами пальцев – от этой болезни страдают большинство стариков в Ингерлонде. Когда мы поинтересовались, куда, по его мнению, деваются зимой ласточки, он прошамкал в ответ (зубов у него явно не хватает): «Да как же, ваша милость, аккурат с Михайлова дня пташки зарываются в грязь подле пруда и спят всю зиму напролет, а просыпаются, когда солнышко им спинки пригреет и оживит».

В Тауэре есть и вороны, тоже похожие на обитателей утесов и расщелин высочайших из наших гор. Здесь этих птиц приручили, стражники заботятся о птенцах они вылупились из яиц незадолго до нашего ареста, – кормят их кусочками печени и остатками мяса. Оказывается, существует поверье, согласно которому Альбион (это еще одно имя Ингерлонда) будет в безопасности до тех пор, пока в Тауэре водятся вороны.

Должно быть, я утомил тебя, дорогой брат, этими экскурсами в область естественной истории, но мы с Анишем здесь так скучаем, что готовы развлекаться и подобными пустяками. Но перейдем к более существенным материям.

Наш тюремщик лорд Скейлз (он предпочитает именовать себя хозяином, а нас своими гостями) разыскал нас сегодня поутру в том самом саду, который я только что попытался описать. Скейлз немолод, оброс бородой, точно леопард, и лицо у него красное, как у садовника (Аниш полагает, что цветом своего лица английские старики обязаны неумеренному потреблению алкоголя с раннего детства), он вспыльчив и груб. Скейлз застиг нас в тот момент, когда мы созерцали передвижение какой-то длинноногой мухи по поверхности пруда. Аниш обдумывал это явление, пытаясь истолковать его как символ эфемерности величайших событий перед лицом вечности все дело в том, что муха не оставляла никаких следов на поверхности воды.

– Знаете, что произошло?! – рявкнул лорд Скейлз. – Ваши приятели-йоркисты отплыли из Кале и позавчера высадились в Сэндвиче. Сейчас они уже в Кентербери. Эта задница Бёрчер, архиепископ, так его мать, их поддерживает. Их уже по меньшей мере двадцать тысяч. Не пройдет и двух дней, как они заявятся к нам.

– Чего они хотят? – поинтересовался я.

– Они говорят, что хотят установить в стране законное правительство. Они говорят, что они за короля, которого они называют законным королем. Эти люди всегда говорят совсем не то, что на самом деле имеют в виду.

– Чего же они хотят на самом деле?

– Они хотят свергнуть короля и посадить на его трон Ричарда Плантагенета, герцога Йоркского, этого спесивого ублюдка. Я им покажу, вот увидите.

– Но если их двадцать тысяч человек… Скейлз прекрасно знает, что мне известно: гарнизон Тауэра состоит едва ли из двухсот человек.

– Но ведь у меня есть пушки, верно? Вот посмотрите. Я разнесу их в клочья, если они отважатся сунуть нос в город.

Тут Аниш вмешался в разговор.

– Кто их предводитель? – спросил он.

– Ричард Невил сукин сын, именующий себя графом Уориком после того, как женился на дочери старого Уорика; его отец, лорд Солсбери, и его дядя, лорд Фальконбридж, – тот тоже заработал свой титул в постели. И еще Эдди Марч. Бандиты! Негодяи! Разбойники!

– Значит, самого Йорка с ними нет?

– Нет уж, ему хватило ума – будет ошиваться в Ирландии и выжидать, как тут пойдут дела. Им всем туго придется, помяните мое слово.

С этими словами Скейлз удалился. Пыхтя и отдуваясь, он полез вверх по крутой лестнице – наверняка решил осмотреть пушки и убедиться, что наш приятель Бардольф Эрвикка содержит их в должном порядке.

– Может быть, для нас это обернется к лучшему, – робко предположил Аниш. – Если Марч, Уорик и все прочие вспомнят про нас. Может быть, олдермен Доутри скажет им, где мы сейчас.

– Ладно, – ответил я, – по крайней мере, мы узнаем, как действуют эти пушки.

В этот момент длинноногая муха подобралась чересчур близко к небольшому плотику из листьев лотосов, или водяных лилий, на котором сидела маленькая лягушка. Лягушка сделала быстрое движение языком, и мухи как не бывало.

– Скажи мне, Аниш, – осведомился я, – какое место в твоей космогонии отведено этой лягушке? Она – воплощение Шивы-разрушителя?

– Слишком много чести, – возразил он. – Полагаю, это Татака, демон-людоед.

Достопочтенный брат, здесь все и впрямь пришло в движение, и перемены совершаются столь быстро, что я не передал это письмо арабскому купцу, который отплыл сегодня в надежде через месяц добраться до Леванта, а сохранил это послание у себя и буду вносить в него заметки по мере того, как будут разворачиваться события. Когда ситуация прояснится, я найду другую возможность послать тебе письмо.

Итак, с тех пор как я прервал это послание, миновало пять дней, и начался месяц, который христиане называют июлем в память Юлия Цезаря, создавшего их календарь и построившего ту крепость, в которой мы ныне заточены.

Ох! Лорд Скейлз вовсю забавляется, стреляя из своих пушек. Артиллеристы заряжают орудия и наводят на цель, а Скейлз подбегает то к одной пушке, то к другой, подносит к заряду фитиль, следит, как бежит огонь по шнуру, и – бах! – ядро вылетает, а лорд уже мчится к следующей пушке, выбегает из башни, вниз по ступеням, на крепостную стену и по крепостной стене всякий раз я опасаюсь, как бы он не свалился, – бежит в соседнюю башню, и там снова бах! – и спешит дальше. У лорда Скейлза шесть пушек, из которых он может обстреливать город: три нацелены на северную сторону, именуемую Смитфилд, а три – на запад, их ядра летят над небольшим холмом Тауэр-Хилл в Биллинсгейт. Хотя пушки установлены на большой высоте и калибр этих орудий весьма значителен, ядра летят не дальше чем на пятьсот ярдов. Это страшно огорчает лорда, поскольку мост остается вне пределов его досягаемости, а по мосту как раз в этот момент продвигается армия Уорика, и ее приветствует лорд-мэр вместе с олдерменами (полагаю, в их числе присутствует и олдермен Доутри).

Купцы благоволят Уорику и партии Йорков в силу нескольких причин. Король, или, как все говорят, королева, обложил их тяжкими налогами, а к тому же за большую сумму денег он наделил ганзейских купцов привилегиями, которыми те раньше не пользовались. Йоркисты обещают все это изменить, как только безумный король окажется в их власти, а пока что корабли Уорика, нацепив пиратские флаги, захватывают в море суда ганзейцев. В результате лондонцы не только приняли Уорика с распростертыми объятиями, они еще и ссудили ему четырнадцать тысяч золотых монет – огромная сумма по здешним понятиям – для уплаты жалованья войску и на содержание солдат.

И вот, словно пчелы в улей, все больше людей собирается в его войско. Часовой, поставленный лордом Скейлзом наверху главной башни, пересчитал воинов, шедших по мосту. Он полагает, что их сейчас примерно сорок тысяч – это настоящая армия, хотя еще остается вопрос, не разбежится ли часть из них, отъевшись и получив жалованье, когда придет пора дальних переходов и опасных сражений.

Пока что лорд Скейлз по два часа в день методично обстреливает улицы города. Затем наступает пауза – нужно поднять в башни запас каменных ядер и бочки с порохом. Один раз мы стали свидетелями спора между лордом Скейлзом и сержантом Эрвиккой. Оба специалиста пытались объяснить друг другу, почему ядра не долетают до моста.

– Это все долбаный порох, ваша милость, его делали в Эппинге, там, откуда везут уголь…

– Я знаю об этом, глупец, но где изготовлен порох?

– …И доставили в бочках по реке Ли.

– Чертов идиот, с каких это пор в селенье Финсбери стали изготовлять порох?

И так далее провозившись два часа возле пушек, оба они оглохли.

И все же Эрвикка и Скейлз сумели объясниться. Три части вещества, составляющие порох, смешивали в Эппинг-Форесте и там же насыпали в бочки более года назад. Однако эти ингредиенты имели различный удельный вес, и потому сначала в дороге от тряски, а затем во время хранения в вертикально стоящих бочках составляющие пороха отчасти разделялись. Угольный порошок, самое легкое вещество, оказался наверху, под ним лежала сера, а селитра осталась в самом низу. Разумеется, порох не расслоился на три отдельные части, но все же этот процесс сказывался на его действии.

Скейлзу удавалось срывать крыши с близлежащих домов и разрушать верхние этажи. При этом погибали или получали увечья граждане Лондона, и наконец к воротам Тауэра явилась делегация, просившая лорда Скейлза прекратить обстрел. Скейлз вышел им навстречу к подъемному мостику и поносил их последними словами: «Изменники, безбожники, я разнесу к чертям весь ваш проклятущий город, как вы посмели впустить солдат Йорка! А ну, убирайтесь, пока я и вас в куски не разнес!» Горожане обратились в бегство, а лучники Тауэра стреляли им вслед.

Однако один из делегатов догадался прихватить с собой щит. Он выставил его перед собой – тот мгновенно оброс стрелами, точно дикобраз иголками – и заорал:

– Я доберусь до тебя, лорд Скейлз, мать твою так! Тебе еще придется выйти из Тауэра. Твоя пушка – мать ее так! – убила мою дочь! – И, продолжая выкрикивать проклятия, этот человек неторопливо двинулся прочь и присоединился к своим товарищам, дожидавшимся его на безопасном расстоянии – на склоне Тауэр-Хилл, у главных ворот, как раз там, где прежде казнили изменников.

Мы наслаждаемся теперь гораздо более изысканным обществом, чем прежде: несколько лордов, державших сторону королевы, предпочли вместе со всеми домашними укрыться в Тауэре. Не стану утомлять твой слух их именами, достаточно сказать, что они так же невоспитанны, как и прочие английские вельможи. Женщины расхаживают по крепости в платьях со столь низким вырезом, что груди оказываются обнажены почти до сосков, а платья у них разрезаны спереди, так что можно любоваться затянутой в чулок ножкой до самого колена. Все они, и мужчины, и женщины, нацепляют на себя множество украшений, преимущественно это подделки – гранаты вместо рубинов, полевой шпат вместо аметистов и топазов, а в золоте слишком велика примесь меди. В целом они гораздо больше похожи на наших актеров и храмовых танцовщиц, нежели на князей и министров.

Мы с Анишем развлекаемся от души, наблюдая за ними и с ними беседуя (мы уже оба хорошо овладели английским). Женщины способны рассуждать только о деньгах, потраченных их отцами и супругами на их наряды и драгоценности, а мужчины говорят об охотничьих подвигах, о достоинствах своих лошадей, проворстве и чутье собак, а также о победах на турнирах – что это такое, я расскажу позже, если хватит времени.

По утрам Скейлз отправляет на разведку лазутчиков, и те, возвратившись к вечеру, докладывают, что затевают в городе йоркисты. Папа прислал итальянского священника Коппини, чтобы он склонил враждующие стороны к соглашению, но вместо этого священник выступает перед горожанами с проповедями в пользу Йорка. По-видимому, Папа рассчитывает получить от Йорка различные права, из-за которых идет спор между короной и церковью, так что в данный момент Рим настаивает, чтобы король уступил требованиям Йорка. А тем временем все лорды из партии Йорка устраивают торжественную церемонию возле собора Святого Павла: они клянутся в верности безумному монарху, приносят ему присягу и утверждают, что желают лишь восстановить законы и порядок в стране.

Сегодня шестое июля, йоркисты уже две недели пребывают на земле Альбиона. Король не выступил из Ковентри, и люди говорят, что он боится вступать в бой, поскольку Йорк может ударить с севера. Вчера йоркисты сами решили двинуться навстречу королю. Десять тысяч человек под командованием лорда Фальконбриджа маршируют сейчас на север. Сегодня Уорик и Марч пошли им вслед и повели еще двадцать тысяч солдат. Лорд Солсбери, отец Уорика, остается с гарнизоном в две тысячи человек охранять Лондон и удерживать Скейлза в Тауэре.

Сегодня мы имели возможность полюбоваться в садах Тауэра на турнир – молодые люди затеяли его, заскучав от безделья. Когда вельможи томятся от скуки, они становятся опасными юноши все время грызутся между собой, точно щенки, а служанки и даже некоторые леди могут в любой момент подвергнуться насилию. Итак, был составлен список участников турнира, и молодые лорды облачились в тяжелые доспехи. Странная это забава: мужчины садятся верхом на боевых коней и пытаются длинными копьями выбить друг друга из седла. Выглядит это устрашающе. Они похожи на крокодилов или гигантских черепах в этих стальных панцирях, и, несомненно, падая наземь, они жестоко ушибаются, хотя вроде бы серьезных увечий не получают. На этот раз турнир пришлось отменить, потому что с утра зарядил дождь и лужайка превратилась в болото.

Я заканчиваю; Аниш сообщил мне, что с отливом еще одна каравелла отправляется в Левант. Он надеется, что за небольшую взятку кухонный мальчишка, который каждое утро выходит на рынок, согласится отнести это письмо Я наполнил это послание всяким вздором, но, поверь мне, я ни на миг не забываю о цели нашего путешествия – розысках князя Джехани – и надеюсь, что наступит день, когда мы возвратимся домой вместе с ним. Мы оба, я и Аниш, стараемся не думать о том, что достаточно каприза злобного старого пьяницы – и наши головы слетят с плеч.

Твой преданный и покорный слуга