Глава 12
Ягоды смерти

Проводников было трое – Талмон, Иефам и Фиитон, все из рабов, присоединившихся к Исходу. Талмон и Иефам – хетты, Фиитон – моавитянин. Они пришли к Моисею вместе и предложили свои услуги.

– Мы работали на торговца Хефеманиса, – сказал Талмон, самый старший из всех. – Исходили с караванами весь Египет и те земли, что лежат вокруг него. Мы знаем те пути, по которым идти удобнее всего, а у Иефама к тому же есть способность чуять воду и находить ее там, где никто другой не найдет. Мы будем полезными вам.

Моисею понравилось и то, как смотрели на него все трое (с уважением, но без подобострастия, в основе которого всегда кроются ложь и корысть), и то, как Талмон сказал «мы работали на торговца Хефеманиса», а не «мы были рабами», и то, что два хетта и один моавитянин, представители народов, никогда не бывших в особой дружбе между собой, хотят помочь евреям. Поистине все люди есть дети Бога, и нет между ними других различий, кроме тех, что отделяют хорошее от плохого.

Талмон не обманул, все трое действительно умели находить самые удобные пути для передвижения, знали, где лучше всего остановиться для отдыха (а это очень непросто – найти подходящее место для такого количества людей), а Иефам не то знал наперечет все источники в разных местах, не то действительно умел их находить.

Проводники были веселыми и общительными людьми. Рабство не сделало их озлобленными и не вынудило замкнуться в себе. Они быстро сдружились с шедшими впереди воинами и каждый вечер рассказывали им о своих странствиях и тех местах, в которых им довелось побывать. Лучшим рассказчиком по праву считался Фиитон, который перемежал свои рассказы веселыми историями, то ли случившимися с ним или с кем-то из знакомых ему людей на самом деле, то ли выдуманными, но неизменно интересными, историями из тех, которые непременно хочется дослушать до конца.

У каждого отправившегося в Исход были какие-то свои запасы еды, скудные или обильные. Кроме этого, имелись запасы в каждом колене, созданные общими стараниями и находившиеся под присмотром начальников колен. Общий подсчет припасов вел начальник над писцами Мардохей, сын Лабана.

Проводники ели вместе с воинами, и время от времени кто-то подходил к ним узнать, каким путем предстоит идти завтра, по камням или по песку, достаточно ли будет воды в месте следующего ночлега и много еще чего спрашивали люди. Некоторые же подходили просто поболтать или послушать то, что рассказывали проводники. Те, у кого была возможность или было желание, приносили с собой какое-нибудь угощение, поэтому большой бурдюк со сладким питьем из давленых ягод и меда не вызвал никаких подозрений, а, напротив, был выпит очень быстро, потому что приятное на вкус на отдыхе пьется с удовольствием.

Сидевшие у костра пустили бурдюк по кругу, и очень скоро он опустел и был отложен в сторону, чтобы ждать там своего владельца. За бурдюком его владелец так и не пришел, а у всех, кто пил из него, вскоре начались сильнейшие рези в животе, настолько сильные, что людям казалось, будто внутри у них разожгли огонь и одновременно скребут острыми когтями.

На крики сбежался народ, но помочь несчастным не смогли и не успели, потому что смерть пришла быстро. По скрючившимся от боли телам прошли судороги, после чего жизнь покинула их.

Двенадцать человек сидело у костра совсем недавно – трое проводников и девять воинов из колена Эфраимова. Сейчас же вокруг костра в почти одинаковых позах – спина согнута, руки прижаты к животу, ноги поджаты – лежало двенадцать трупов. На всех лицах, как на безбородых, так и на бородатых, застыла гримаса нестерпимой муки. Фиитон в агонии прокусил нижнюю губу, и кровь тонкой струйкой стекала по ней до тех пор, пока не свернулась. Один из воинов, обезумев от боли, пытался есть песок – набил рот, но проглотить не успел. Самого юного воина, которому на вид было лет пятнадцать, не больше, перед смертью вырвало, но, судя по тому, что лицо его исказилось так же, как и лица остальных, облегчения ему это не принесло.

Когда разные люди, делившие трапезу друг с другом, заболевают одновременно и болеют одинаково, то можно сразу же заподозрить, что причиной тому послужил какой-нибудь яд. Подозрения пали на мучную похлебку, остатки которой сохранились в котле, но похлебка на вид и на запах (пробовать ее по понятным причинам никто не решился) была совершенно обычной. Неизвестно, кто первый высказался насчет того, что несчастных покарали египетские боги, но очень скоро об этом говорили по всему лагерю.

– Боги Египта разгневались и наслали на нас пожирателя душ Амми, чудовище с головой крокодила и телом льва! Гибель тех, кто шел первыми – это предупреждение всем нам. Если мы не вернемся в Египет, то Амми сожрет всех нас, а нет смерти ужасней, чем эта смерть!

Амми – чудовище, которое, по верованиям египтян, пожирает тех, кого на загробном суде признали грешниками.

Кому-то из прибежавших на крики умирающих приглянулся добротный пустой бурдюк, валявшийся под ногами, и он забрал его. Так бурдюк навсегда затерялся среди других точно таких же бурдюков с мехами. На счастье нового владельца, бурдюк был совершенно пуст, иначе бы, допив остатки, он бы умер точно так же, как умерли все двенадцать.

Уныние охватило народ. Можно было бы удивляться тому, что совсем недавно эти же люди кричали: «Ничего не грозит нам, пока нас ведет Моисей! Недалеко уже до Земли Обетованной!», но Моисей не стал удивляться, потому что уже успел понять, насколько переменчиво настроение толпы и что к унынию она склонна больше, чем к радости. «Рабство сделало их такими», – постоянно напоминал себе Моисей, подавляя раздражение, но раздражение время от времени все же прорывалось наружу. Когда Моисей в сопровождении Аарона, начальника колена Эфраимова, Элишамы, Осии, Элиуда, лекаря Нафана и еще нескольких человек шел к костру, возле которого все еще лежали умершие, ему то и дело хотелось остановиться и обратиться к стенающим и кричащим вслед про чудовище Амми и египетских богов. Хотелось напомнить им, что нет Бога, кроме Единого, что все египетские божества, начиная с солнцеликого обладателя семи душ Ра и заканчивая мерзким Анубисом, есть не что иное, как идолы, выдуманные египтянами, что не мифического чудища египтян надо бояться, а собственного неверия и слабости собственного духа, потому что от неверия и слабости духа и проистекают все беды… много чего хотелось сказать людям, но прежде надо было разобраться в случившемся. Или хотя бы постараться разобраться.

Лекарь Нафан склонился над каждым из двенадцати тел. Щупал рукой, принюхивался, двоих с помощью Осии перевернул на спины и долго всматривался в их лица при свете факела, а потом поднялся на ноги, отряхнул свои одежды и сказал Аарону, наблюдавшему за его действиями:

– Они чем-то отравились. Не иначе, как поели протухшего мяса или еще какой-то испортившейся пищи.

– Я знаю, что такое протухшее мясо, – ответил Аарон. – Если оно протухло сильно, то есть его невозможно, а если только начало портиться, то, поев его, не умирают. Заболит живот, будет расстройство, но никто еще, насколько мне известно, не умирал от несвежего мяса, да еще и столь быстро!

– Возможно, они съели какого-то пустынного зверя, мясо которого оказалось ядовитым, – Нафан пожал плечами, давая понять, что не может с точностью определить причину смерти двенадцати человек на основании данных, полученных при осмотре их тел.

– Думай, прежде чем говорить! – возмутился стоявший неподалеку Осия, услышав эти слова. – Может, хетты с моавитянами и едят все, что им под руку попадается, но наши воины едят только то, что дозволено к употреблению в пищу. К тому же каждый из умерших во время службы у фараона, будь он проклят, по нескольку раз ходил в походы и должен был понимать, как и чем питаются в пустыне!

– А наши проводники многократно сопровождали караваны, – добавил Аарон, – и тоже были опытными людьми.

– Я бы заподозрил другое… – Осия умолк ненадолго, словно собираясь с мыслями, а затем продолжил: – Довелось мне видеть однажды оборванца, который лежал у куста, на котором росли рааль-яар, ягоды, съев которые умираешь. Так вот поза его была точно такой же, как и у всех этих несчастных. Тебе известно о рааль-яар, достойный Нафан?

– Как мне может быть о них неизвестно?! – хмыкнул Нафан. – При помощи сока, выжатого из этих ягод, египтянки избавляются от старых ворчливых людей, потому что симптомы отравления рааль-яар сильно похожи на те, что возникают при внезапном разлитии желчи по нутру. А еще мне известно, что ягоды эти безвредны для кошек, которые могут лакомиться ими без каких-либо последствий. Но покажи мне куст, на котором бы росли эти ягоды? Рааль-яар любит воду и растет там, где ее много, а не в пустыне.

– Они не ели ягоды с куста! – сказал Аарон. – Их кто-то отравил! Угостил заранее приготовленными ягодами, а они их съели.

– Или напоил питьем, приготовленным из этих ягод, – уточнил Осия. – Рааль-яар приметная ягода, цвет у нее своеобразный, не красный и не желтый, а что-то среднее, но очень яркий. Бывалые люди могли узнать ее и отказаться есть… К тому же в котле я вижу остатки похлебки. Ее не успели доесть, а ягоды, насколько я понимаю, не едят вместе с похлебкой. А вот промочить пересохшее горло во время еды хорошо. От этого любая еда кажется вкуснее…

Моисей слушал, что говорят его помощники, смотрел на умерших и думал о том, насколько коварен враг, о том, как точно наносит он свои удары, и о том, как много приносит вреда.

Убиты проводники. Без них тяжелее идти по пустыне. Идти нужно, и все будут идти дальше, но такие знающие люди были очень полезны.

Убиты воины. Настоящие, опытные, хорошо обученные воины. Их мало, и вот их стало еще на девять человек меньше. Кто-то бесчувственный мог бы сказать: «всего девять воинов, невелика потеря», но Моисей чувствовал свою ответственность за каждого человека из тех, что пошли за ним, и скорбел по каждому из двенадцати. Они умерли без какой-либо вины, умерли только для того, чтобы своей смертью внести страх в души остальных и вынудить их вернуться в Египет.

Убийца достиг желаемого – на обратном пути, когда Моисей со своими спутниками возвращался в свой шатер, чтобы держать совет, ему со всех сторон кричали обидное, а некоторые так и заявляли: «Веди нас обратно в Египет, пока чудовищный Амми не пожрал нас всех».

– Я поговорю с народом, – сказал Аарон, невольно убыстряя шаг. – Поверь, мне удастся найти нужные слова, и те, кто сейчас хочет вернуться в Египет, передумают делать это. Они поймут, что поступили так сгоряча, успокоятся и устыдятся…

– До следующего удара нашего врага успокоятся они, – горько улыбнулся Моисей. – Я все понимаю, брат мой, и сам призываю к терпению, но кто бы знал, насколько тонко подчас мое терпение и как близко ему до отчаяния.

– Что ты говоришь, брат мой? – Аарон на ходу всплеснул руками. – Если твое терпение иссякнет, то что же говорить о других? Ты тот, кого избрал Господь и с кем он говорил. Все остальные, и я в том числе, подражаем тебе, следуем твоему примеру, идем за тобой. Тебе ли терять терпение?

Они шли впереди всех и говорили негромко, поэтому их спутники не слышали разговора.

– Вот и я говорю себе те же самые слова, – ответил брату Моисей. – Но терпение мое, тем не менее, порой иссякает. Вот почему не кричат они: «Проклятый слуга фараона вредит нам! Поймаем его и убьем!» Чуть что, люди заговаривают о возвращении в рабство… Разве так можно? Как будто не они совсем недавно радовались тому, что фараон наконец-то отпустил нас и мы можем уйти? Какой Амми, пожиратель душ грешников? Какой Аннубис? Как можно в них верить? Сердце мое не на месте от всего происходящего… И люди волнуются, брат. Давай сделаем так – ты сначала поговори с народом, а потом мы соберемся на совет в моем шатре. Так будет лучше.

– Так будет лучше! – повторил Аарон.

Пока он говорил с народом, Моисей уединился в шатре с Элиудом.

– Сегодня вечером, сразу же, как мы остановились или вскоре после того, кто-то угостил погибших чем-то отравленным, – сказал Моисей. – Я склоняюсь к тому, чтобы принять мнение Осии, сына Нуна – скорее всего, это было питье. Поспрашивай тех, чьи костры были рядом…

Элиуд кивнул, давая понять, что он все понял и в подробных объяснениях не нуждается.

– А потом постарайся разузнать, где были все пятеро наших подозреваемых в это время, – дал следующее поручение Моисей. – Обрати особое внимание на Нафана. Он лекарь и должен уметь разбираться в ядах и противоядиях, но почему-то он, увидев тела, заговорил об испорченной пище и каких-то пустынных зверях, которых несчастные люди могли съесть, а про ядовитые ягоды сказал Осия. Кроме того, когда прибежали сказать мне о том, что случилось, я сразу же вышел из шатра и пошел туда…

– Я пошел следом, – снова кивнул Элиуд, – а по пути к нам присоединялись другие. Нафан же присоединился последним, когда мы прошли добрую половину пути. Лицо у него было раскрасневшееся, и дышал он прерывисто, потому что возвращался от пациента, увидел нас издалека и долго бежал за нами…

Моисей нахмурился и склонил голову набок.

– Так он сказал мне, – поправился понятливый помощник. – Но это нетрудно будет проверить, потому что Нафан назвал имя пациента. Это Иссахар, сын Эфраима из колена Рувимова. Я проверю. А если…

– Если что? – спросил Моисей, видя, что Элиуд хочет то-то сказать, но не решается.

– Если бы я знал, в какое время Нафан точно будет отсутствовать в своем шатре, то я бы проник туда и поискал. Осторожно, чтобы Нафан ничего не заметил. У него всего один помощник, но он стар и глух, пока не закричать ему в ухо, он ничего не услышит. Такой мне не помешает, я пройду у него за спиной незамеченным.

– Что ты надеешься найти? – спросил Моисей, выражая вопросом не только интерес, но и согласие.

– Что-нибудь интересное, – пожал широкими плечами Элиуд. – Запас ягод, например. Я так понимаю, что если хочешь отравить кого-то, используя рааль-яар, то надо иметь при себе ягоды, пусть даже подсушенные, чтобы лучше хранились, а не выжатый сок. Соки бродят, а от брожения могут утратиться свойства, да и вкус станет таким неприятным, что никто не сможет пить такое пойло. К тому же у Нафана могут оказаться письма…

– Я приглашу его на совет, – решил Моисей. – Советоваться мы будем долго, и этого времени тебе должно будет хватить. Только будь осторожен, превратись в тень. Больше всего я боюсь обидеть подозрениями невиновного человека…

– Если Нафан вдруг застанет меня в своем шатре, то я скажу, что забрался к нему в поисках сушеных скорпионов, – сказал Элиуд, улыбаясь во весь рот. – Он поверит.

– Зачем тебе сушеные скорпионы? – удивился Моисей. – Какой в них прок?

– Порошок из сушеных скорпионов лечит мужскую слабость, – улыбка стала меньше, но глаза Элиуда смотрели так же весело. – Я скажу, что мне было стыдно признаться в таком расстройстве, вот я и решил разжиться скорпионами тайком…

– Ты думаешь, что Нафан тебе поверит? – усомнился Моисей. – Какой-то надуманный повод. Лекарю можно рассказать о любой болезни. Лекари умеют хранить тайны и не рассказывают всем и каждому о болезнях своих пациентов.

– Два года назад один из старших писцов, ведавший арендаторами земель фараона, по имени Унсос, решил жениться на дочери главного судьи Мен-нефера. Брак уже почти сладился, была назначена дата пиршества, как вдруг лекарь, услугами которого пользовался Унсос, рассказал судье, что его будущий зять болен проказой. Он сказал, что болезнь еще не распространилась по телу Унсоса и у него было всего лишь небольшое пятнышко на бедре, которое ему удавалось скрывать под одеждой. Судья вознегодовал и не отдал свою дочь за Унсоса.

– Наверное, в этом случае лекарь поступил правильно, – рассудил Моисей. – Нельзя прокаженному жениться на здоровой девушке. Будет двое больных вместо одного.

– Так-то оно так, – согласился Элиуд, – только никто так и не узнал, болен ли Унсос на самом деле. Примерно через полгода после этого Унсоса уличили в том, что он брал с арендаторов мзду за снижение арендной платы и казнили по приказу фараона. Вполне возможно, что лекарь и соврал. Но для моей лжи история с Унсосом подходит превосходно. Если сослаться на него, то Нафан точно поверит мне… Но до этого не дойдет, потому что совет – дело долгое, а я буду действовать быстро.

– Смотри, – покачал головой Моисей. – Лекари возят с собой столько всяких снадобий, порошков и всякой всячины…

– Запасы Нафана меня не интересуют, – лицо Элиуда стало серьезным и даже строгим. – Я загляну только в тайники и буду интересоваться тем, что спрятано от посторонних глаз. В шатре и в повозках таких мест немного…

Нафан принял приглашение на совет как должное. Сидел на подушках, задрав подбородок кверху, спину держал прямой, а щеки, и без того толстые, раздувались от важности. Сам фараон во время торжественных приемов не выглядел столь величественно, как лекарь Нафан. Говорить он ничего не говорил, явно опасаясь сказать невпопад, только кивал степенно, когда все остальные выражали одобрение. Нахшон, сын Аминадава, начальник колена Иегуды, и Элиав, сын Хелона, начальник колена Завулонова, между которыми сидел Нафан, косились на него удивленно, не понимая, что ему тут делать.

Сидели тесно, потому что помимо Аарона, старейшин и нескольких военачальников, Моисей пригласил не только Нафана, но и остальных подозреваемых – военачальников Авенира и Савея, казначея Манассию и начальника над писцами Мардохея. Никакой определенной цели у него не было, просто захотелось понаблюдать за тем, как они будут вести себя, ведь один из них, скорее всего, был виновником сегодняшнего происшествия, а вину трудно скрыть, она нет-нет, но проступает через любую маску.

Однако неведомый враг умел превосходно владеть собой. Ни Нафан, ни Авенир, ни Савей, ни Мардохей, ни Манассия ничем себя не выдали. Нафан просидел все время с непроницаемо-важным видом, Авенир и Савей, как и положено начальникам над воинами, время от времени вставляли энергичные замечания насчет того, что надо решительно пресекать слухи и панические настроения. Лицо Манассии оставалось бесстрастным до тех пор, пока Ахир, сын Энана, начальник колена Иудина, не отпустил колкость в его адрес, заподозрив казначея в том, что тот спит с открытыми глазами. Манассия растянул в усмешке тонкие губы и ответил, что привык больше слушать, чем говорить, и снова застыл, словно изваяние. Мардохей реагировал на происходящее более живо – цокал языком, качал головой, хлопал себя ладонями по коленям и делал все это крайне естественно. Моисей поймал себя на мысли о том, что немного странно ведут себя всего два человека – Аарон, который еще не отошел от общения с народом, и Осия. Аарон говорил излишне горячо, словно выступал перед толпой, а не перед узким кругом сподвижников. Осия же подозрительно косился на всех, за исключением Моисея, Аарона и двух начальников колен – Нахшона и Элишамы. Моисей понимал, что подобная чрезмерная подозрительность вызвана молодостью Осии (молодость не признает других цветов, кроме черного и белого), но при иных обстоятельствах подобное поведение могло бы показаться подозрительным. Виновный в чем-то плохом нередко не просто таится, а старается переложить свою вину на других. Но кого угодно мог бы заподозрить Моисей, только не брата своего Аарона и не пылкого преданного ему и своему народу Осию, чья пылкость, перебродив, должна была превратиться в стойкость, твердость характера. Эта твердость в сочетании с острым умом и умением увлечь людей и повести их за собой – задатки незаурядного, выдающегося человека. «Вот он – лучший из военачальников нашего времени», – думал Моисей, глядя на Осию, и обещал себе, что при первой же возможности предоставит тому возможность проявить себя.

Говорили о том, что надо быть бдительными, и обсудили меры, которые должны были способствовать усилению бдительности.

Говорили о том, что брожение умов и людскую неверность можно преодолеть только убеждением, а не силой. Любое приложение силы, любое противопоставление одной части народа другой его части приведет к расколу и различным междоусобицам. Может дойти и до открытой схватки между теми, кто верен, и теми, кто колеблется и думает о возвращении в Египет. Мнение Моисея по этому поводу полностью совпадало с мнением Аарона, который сказал:

– Мы ответственны за наш народ перед Господом нашим, а для тех, на кого свыше возложена ответственность, нет хуже греха, чем пренебрежение собственными обязанностями. Проще всего сказать: «кто не с нами – уходите», и тогда ряды наши начнут таять с каждым днем. Мы будем подобны пастуху, который не ищет заблудившихся овец и не поджидает отставших от стада, а все гонит и гонит стадо вперед. Много ли останется у него овец? Навряд ли. С другой стороны, нам нельзя уподобляться свирепым псам, которые бегают вокруг стада, и рычанием своим пугают овец, заставляя их сбиваться в кучу. Каждый из нас, каждый из нашего народа должен входить в Землю Обетованную с радостью и должен идти туда с надеждой и верой. При помощи страха не привести людей к счастливой жизни. Мы должны убеждать, объяснять, должны находить такие слова и говорить их так веско, чтобы каждое из них доходило не только до ушей слушателей, но и до их сердец. Если хотя бы малая часть нашего народа, хотя бы один из нас по доброй воле вернется в рабство к фараону, то как нам тогда держать ответ перед Господом? Ряды наши должны множиться, а не убывать, и мы должны избавиться от сомнений, прежде чем достигнем Земли Обетованной. Если на это уйдут не месяцы, а годы, то так тому и быть!

«Сорок лет, – тихо шепнул кто-то на ухо Моисею. – Сорок лет пройдет, и войдут не все».

Моисей резко обернулся на шепот и встретился с удивленным взглядом Авидана, сын Гидеона, начальника колена Вениаминова, сидевшего по левую руку от него. Моисей решил, что ему послышалось. Какие сорок лет? Через сорок лет евреи уже освоятся в Земле Обетованной и сделают ее настоящим раем земным на зависть всем другим народам…

Элиуд скользнул в шатер еще до конца совета и тихо сел на ближайшую ко входу подушку. По взгляду его Моисей догадался, что он явился не с пустыми руками. Когда совет закончился и все разошлись, Элиуд выглянул за полог, закрывающий вход, желая убедиться, что возле шатра никто не подслушивает, а затем молча извлек из-за пазухи и протянул Моисею на раскрытой ладони овальную золотую пластину с выдавленным на ней изображением скарабея, жука, которого египтяне считали священным. Это же надо – поклоняться жуку, питающемуся навозом! На это способны только египтяне! Они даже выдумали себе особого божка с головой скарабея по имени Хепри.

– Это было спрятано в повозке Нафана, – сообщил Элиуд в ответ на вопрошающий взгляд Моисея. – В углу, в щели между досками. Если специально не искать, то никогда не найдешь.

Подобные пластины с изображением скарабея Моисею довелось видеть несколько раз. Назывались они «данукет», и их предъявитель пользовался правом беспрепятственного прохода к фараону в любое время – хоть днем, хоть ночью.

– Интересно, полагаются ли данукет придворным врачам фараона? – подумал вслух Моисей. – С одной стороны – это разумно, с другой – врач является к фараону не по своему желанию, а только когда его позовут…

– А тому, кого позвали, данукет не требуется, – поддакнул Элиуд, убирая свою находку обратно за пазуху. – К тому же эти штуки наперечет, ими не принято разбрасываться. Если покидаешь придворную службу, то данукет надо вернуть. Больше ничего интересного я не нашел, хоть и искал хорошо. Кстати, Иссахар действительно болен. У него лихорадка, он лежит, укрывшись десятью одеялами, и стучит зубами так, что слышно на пятьдесят шагов вокруг его шатра. Нафан не солгал, он был у него сегодня. Но когда именно пришел и сколько времени провел там, мне не удалось узнать…

– Ты и так сделал много, Элиуд, – сказал Моисей. – Верни данукет туда, откуда взял, и пригляди за Нафаном. За другими четырьмя тоже продолжай приглядывать, потому что данукет – это еще не доказательство вины, но больше внимания удели Нафану. Мне кажется, что он того заслуживает…

Элиуд кивнул и вышел из шатра, оставив Моисея с его вечными спутницами – думами. Если половина ночи прошла в делах и заботах, то другая половина пройдет в думах. Когда же спать? Утром, пока еще прохладно, сидя на спине коня. Конь ступает плавно, мерно, и это убаюкивает. При небольшой сноровке можно немного подремать, и этого хватит.

«Дойду до Земли Обетованной и тогда уж высплюсь», – думал Моисей, ободряя себя.