Некоторое время Найджел с тяжелым сердцем неподвижно стоял на гребне холма и не сводил глаз с высоких серых стен, скрывших его неудачливого товарища. Из мрачных раздумий его вывели дружеская рука, коснувшаяся его плеча, и голос молоденького пленника над ухом.

— Peste!* [Проклятье! (франц.).] — произнес он. — Они поймали какую-то из ваших птах? Ну и что? Выше голову, мой друг! Ведь это война: сегодня повезло им, завтра повезет тебе, и всех нас ждет один конец — смерть. Только все же лучше б они попали в руки кому-нибудь другому, а не Мяснику Оливье.

— Клянусь святым Павлом, этого нельзя стерпеть! — в ярости закричал Найджел. — Этот человек прошел со мной весь путь от самого дома. Он не раз спасал меня от верной смерти. Мне тошно от мысли, что он взывает о помощи, а я бессилен что-либо сделать. Прошу вас, Рауль, раскиньте мозгами, мои совсем оцепенели. Скажите, что мне делать, как ему помочь?

Француз пожал плечами.

— Легче вырвать невредимым ягненка из волчьей пасти, чем пленного из Ла Броиньера. Так куда же мы едем, Найджел? Вы что, в самом деле потеряли рассудок?

Найджел пришпорил коня и пустился вниз по склону холма, ни разу не остановившись, пока они не подъехали к воротам на расстояние выстрела. Француз следовал за ним, упрекая его в безрассудстве и пытаясь увещевать.

— Вы сошли с ума, Найджел, — кричал он, — на что вы надеетесь? Хотите взять замок голыми руками? Остановитесь, остановитесь же во имя Пресвятой Девы!

В голове у Найджела не было никакого плана, он повиновался только лихорадочному порыву что-то делать, чтобы успокоиться. Он пускал коня то в одну сторону, то в другую, размахивал мечом, всячески поносил обитателей крепости, выкрикивал какие-то угрозы. А со стен глазели и глумились над ним человек сто из гарнизона замка. То, что он делал, казалось столь неосторожным и безумным, что разбойники решили — это ловушка, а потому мост оставался поднятым и никто не осмеливался выйти наружу и схватить дерзкого. Несколько длинных стрел для дальнего боя ударились о скалы, а потом над головами двух оруженосцев с воем пролетел огромный камень, пущенный из баллисты, и брызнул осколками, ударившись о скалы где-то позади. Француз схватил Поммерса под уздцы и заставил Найджела отъехать подальше от ворот.

— Клянусь Пресвятой Девой, я не хочу, чтобы эти камни угодили мне по черепу, но и ехать назад один тоже не могу, так что, безумный мой сотоварищ, вам придется ехать со мной. Ну вот, теперь им до нас не достать. Но посмотрите, друг мой Найджел, кто это там на гребне холма?

Солнце уже скрылось за хребтом на западе, но небо еще не потемнело, и на фоне светлой полосы виднелось десятка два мерцающих красновато-коричневых точек. Потом на гребне показался целый отряд всадников. На голом склоне холма они выступали четкими черными силуэтами. Они тотчас же стали спускаться в долину, а вслед за ними появились ряды пехотинцев.

— Наши! — радостно закричал Найджел. — Идемте, друг мой, надо решать, что делать.

Впереди, на расстоянии выстрела, ехал сэр Роберт Ноулз. Он был чернее тучи. Рядом с ним понуро трусил скорый на руку сэр Джеймс Эстли. Конь его был в крови, а доспехи грязны и помяты. Между ними шел ожесточенный спор.

— Я исполнил свой долг, — твердил Эстли, — вот этим мечом я уложил целый десяток. Сам не пойму, как я остался жив и могу теперь обо всем рассказать.

— Что же это за долг? Где мои тридцать лучников? — сердито и горько воскликнул Ноулз. — Десяток остался лежать на месте, а еще двадцать хуже, чем умерли: они в плену вон в том замке. И все потому, что вам надо было показать всему свету, какой вы храбрец, и нарваться на засаду, которую разглядел бы и ребенок. Увы, это мое недомыслие: как я мог доверить людей такому, как вы!

— Клянусь Господом, сэр Роберт, вы еще ответите мне за эти слова! — задыхаясь от волнения, воскликнул Эстли. — Еще никто никогда не разговаривал со мной таким тоном.

— Пока я выполняю приказ короля, я здесь хозяин и, клянусь Богом, повешу вас на первом же дереве, Джеймс, если вы еще раз дадите мне повод к неудовольствию. Как, Найджел? Вижу по той белой лошади, что вы-то меня не подвели. Сейчас мы поговорим. Перси, приведите своих людей, надо окружить крепость: клянусь спасением души, я не уйду отсюда, пока не вызволю своих стрелков или не получу голову того, кто их захватил.

В тот же вечер англичане плотно обложили замок Ла Броиньер, так что из него никто не мог выйти. Но хотя никто не мог его покинуть, оставалось неясным, как туда проникнуть: там было полно людей, стены были высоки и крепки, да к тому же его окружал глубокий, хотя и сухой, ров. Однако окрестное население так ненавидело и боялось владельца замка, что весь долгий вечер из зарослей и деревень к осаждающим стекались люди, предлагавшие сделать все, что в их силах, чтобы взять крепость. Ноулз приказал им рубить кустарник и вязать его в фашины. Утром он подъехал к стенам и на месте держал совет с рыцарями и оруженосцами о том, как взять замок.

— К полудню, — сказал он, — у нас будет довольно фашин, чтобы проложить путь через ров. Мы проломим ворота и таким образом поставим ногу в замок.

Молодой француз пришел на совет вместе с Найджелом и теперь, когда за предложением Ноулза последовало молчание, попросил выслушать его. На нем были медные доспехи, которые Найджел получил от Рыжего Хорька.

— Возможно, мне не пристало брать слово на вашем совете: ведь я пленник и к тому же француз, — начал он, — но этот человек — враг всем людям, и нам, французам, как и вам, тоже нужно получить с него долг: в его подвалах погибло слишком много моих соотечественников. Поэтому я прошу меня выслушать.

— Мы готовы вас слушать, — ответил Ноулз.

— Вчера я прибыл из Эврана, — продолжал Рауль, — там стоят Анри де Спиннфор, Пьер Ла Руа и много других доблестных рыцарей и оруженосцев с порядочным войском, и все они будут рады помочь вам покончить с Мясником и его замком — его черные дела всем известны. У нас есть бомбарды, их можно перетащить через холмы и ударить по воротам. Если прикажете, я тотчас отправлюсь в Эвран и приведу своих соратников.

— По-моему, Роберт, — сказал Перси, — француз говорит дело.

— А когда мы возьмем замок — что тогда? — осведомился Ноулз.

— Тогда, благородный сэр, вы пойдете своей дорогой, а мы — своей. Или, если хотите, вы можете расположиться на том холме, а мы на этом, так чтобы между нами лежала эта долина. Так что, если какой-нибудь рыцарь надумает прославиться, или снять с себя обет, или превознести свою даму, у него будет такая возможность. Стыд нам и позор, если съедется столько доблестных рыцарей и не произойдет ни одного поединка.

Найджел в восторге горячо пожал своему пленнику руку, но сэр Ноулз покачал головой.

— Так дело делается разве что в песнях менестрелей, — возразил он. — Я не могу позволить, чтобы ваши в Эвране узнали, сколько нас тут и каковы ваши намерения. Я пришел в эту страну, чтобы бороться с врагом короля, а не играть в странствующих рыцарей. Кто еще хочет что-нибудь сказать?

Перси указал на отдаленную башенку, стоявшую поодаль на небольшом холмике. На ней также развевался флаг с кровавой головой.

— Вот этот замок поменьше, не так неприступен, и в нем не может быть больше пятидесяти человек. Я думаю, его построили для того, чтобы никто не мог занять позицию выше большого замка и обстреливать его сверху. Почему бы нам не бросить на него все силы — ведь взять его намного легче, чем большой?

Но молодой полководец опять покачал головой.

— Даже если я возьму его, — ответил он, — я нисколько не приближусь к цели, да и для освобождения лучников это ничего не даст. Заплатить за него придется двумя десятками людей, а что я от этого выиграю? Будь у меня бомбарды, их можно было бы установить вон там, на холме, но их нет, так что разговаривать не о чем.

— Может быть у них мало пищи или воды, тогда им придется выйти из крепости и принять бой.

— Я расспрашивал крестьян, — ответил Ноулз, — они все считают, что в замке бьет источник и еды там запасено довольно. Нет, господа, у нас только один путь — штурм, а сделать это можно лишь через ворота. Скоро у нас будет достаточно фашин, мы побросаем их в ров и перейдем на ту сторону. Я приказал срубить на холме сосну и очистить ее от ветвей — тогда у нас будет чем проломить ворота. А там что еще случилось? Почему они бегут к замку?

Солдаты в лагере зашумели и толпой бросились к стенам крепости. Рыцари и оруженосцы поскакали вслед за ними и, когда оказались в виду главных ворот, сразу поняли причину беспорядка. На башне над воротами стояли три человека в одеждах английских лучников; руки у них были связаны за спиной, а на шею надеты веревки. Товарищи толпились под ними и громко кричали по мере того, как узнавали каждого.

— Это Эмброуз, — крикнул кто-то, — Эмброуз из Ингелтона!

— Да, да, вон тот, у кого светлые волосы. А другой, тот, с бородой — это Локвуд из Скиптона. Вот горе-то для жены! У нее, бедной, лавочка возле мостового укрепления в Риббле! А кто же третий?

— Это малыш Джонни Олспей, он самый младший в отряде! — воскликнул старый Уот, и по щекам его потекли слезы. — Ведь это я увел его из дому. Ой, лихо мне! Будь проклят тот день, когда я сманил его от матери, чтобы он пропал на чужбине!

Вдруг раздались переливы трубы, и подъемный мост опустился. К нему подъехал осанистый человек в выцветшем плаще герольда. Он настороженно остановился на дальнем конце и прокричал гулким, как барабанный бой, голосом:

— Я желаю говорить с вашим начальником!

Ноулз выехал вперед.

— Вы даете слово рыцаря, что если я подъеду к вам, то буду в полной безопасности и меня примут со всей учтивостью, как и подобает герольду?

Ноулз наклонил голову.

Всадник медленно и величественно приблизился к нему.

— Я посланец и вассал, — начал он, — высокородного барона Оливье де Сент-Ивона, владетеля замка Ла Броиньер. Он повелел мне сказать вам, что, если вы пойдете дальше своей дорогой и не станете больше ему докучать, он, со своей стороны, обязуется больше не нападать на вас. А что до людей, которых он захватил, он берет их к себе на почетную службу, потому что ему нужны стрелки с большими луками, а он наслышан об их мастерстве. Но если вы станете ему препятствовать или разгневаете его, оставшись возле замка, он предупреждает, что повесит этих троих над воротами и каждое утро будет вешать еще по три человека, пока не казнит всех. В этом он поклялся на кресте Господнем, а раз он так сказал, он так и сделает даже ценой спасения своей души.

Роберт Ноулз мрачно взглянул на посланца.

— Возблагодари святых, что я дал тебе слово, — процедил он, — не то я сорвал бы этот заемный кафтан у тебя со спины, а в придачу и шкуру с костей — вот тогда бы твой хозяин и получил настоящий ответ на свои требования. Передай ему, что я беру его и всех в замке в заложники за жизнь моих людей, а если он осмелится что-нибудь им сделать, повешу всех вас вместе на его собственных стенах. Ступай, да побыстрее, а то терпенье мое кончится.

В серых холодных глазах Ноулза, да и в тоне, каким он произнес последние слова, было нечто такое, что заставило величественного посланца удалиться куда быстрее, чем он прибыл. Как только он исчез под мрачной аркой ворот, заскрипел и заскрежетал мост — его снова подняли.

Через несколько минут на стене над воротами появился человек с косматой бородой; он подошел к приговоренным лучникам и, схватив за плечи первого, столкнул его со стены. Стрелок с отчаянным криком полетел вниз, а из груди его товарищей, стоявших внизу, вырвался глубокий стон, когда они увидели, как после стремительного падения он снова взлетел до половины стены вверх, а потом, подергавшись, как детская игрушка, стал медленно раскачиваться взад и вперед, обмякший, с переломленной шеей.

Палач обернулся и в насмешку низко поклонился зрителям внизу. Живя в стране хилых лучников, он еще не знал, как сильно и метко бьют английские луки. Полдюжины человек, а среди них и старый Уот, подбежали к самой стене. Они не успели спасти товарищей, но, по крайней мере, сумели сразу же отомстить за их смерть. Палач уже готовился столкнуть второго узника, но тут голову ему пробила стрела, и он замертво повалился на камни. Однако, падая, он все же успел сделать роковое движение, и второй коричневый стрелок закачался рядом с первым на темной стене замка.

Теперь на стене оставался только совсем юный Джонни Олспей. Перед ним зияла пропасть, позади слышались голоса тех, кто столкнет его туда, и он весь трясся от страха. Но пока никто больше не решался подставить себя под смертоносные английские стрелы. Наконец какой-то человек, согнувшись, выбежал из укрытия и побежал вперед, держа перед собой как щит тело молодого лучника.

— Прыгай в сторону, Джон, в сторону! — закричали снизу.

Лучник отпрыгнул, насколько позволяла веревка, и при этом она скользнула у него по лицу почти до глаз. Мимо него пролетели три стрелы, две из них вонзились в палача. Он упал на колени, потом ткнулся лицом в камни. Зрители восторженно заревели: жизнь за жизнь — не так уж плохо.

Однако искусство товарищей дало молодому стрелку лишь небольшую передышку. Над парапетом появился медный шар, потом широкие плечи и, наконец, целиком человек в доспехах. Он подошел к краю стены; на него градом посыпались стрелы, но, не пробив прочной брони, со звоном попадали вниз. Он хрипло расхохотался. Глумясь над лучниками, он похлопал себя по нагруднику: он прекрасно знал, что на таком расстоянии никакая стрела, пущенная рукой смертного, не пройдет через его металлические одежды. Поэтому он спокойно стоял, огромный, дородный Ла-Броиньерский Мясник, и, подняв голову, презрительно смеялся над врагом. Потом медленным, тяжелым шагом направился к жертве, схватил ее за ухо и потащил через парапет, так чтобы веревка натянулась. Увидев, что петля соскользнула на лицо, он попытался ее поправить, но ему мешала латная рукавица. Тогда он снял ее и обнаженной рукой схватил веревку над головой мальчика.

Но тут старый Уот с быстротой молнии выстрелил, и Мясник, взвыв от бои, отскочил назад: стрела пробила ему руку. Он в ярости стал грозить ею врагам, но тут вторая стрела попала ему в сустав пальца. Зверским ударом металлической подошвы он столкнул молодого Олспея через край, несколько минут смотрел на его предсмертную агонию, а потом медленно сошел с парапета, бережно неся окровавленную руку. В спину ему продолжали бить стрелы.

Разъяренные смертью товарищей, лучники прыгали и завывали, словно стая голодных волков.

— Клянусь святым Данстеном, — вскричал Перси, — вот подходящая минута для нашего замысла: ненависть не даст этим людям остановиться, что бы ни случилось!

— Вы правы, Томас! — воскликнул Ноулз. — Берите двадцать копейщиков со щитами. Эстли, расставьте лучников так, чтобы ни над парапетом, ни в окнах не могла показаться ни одна голова. Найджел, прикажите крестьянам нести сюда фашины. Остальные пусть тащат сосновое бревно — оно вон там, за рядами лошадей. Десять человек понесут справа, десять — слева, только пусть закроют головы щитами. Когда ворота рухнут, всем — внутрь. Да поможет Господь правому делу!

Быстро, но спокойно все заняли свои места — здесь собрались старые солдаты, война была их каждодневным делом. Лучники группами по нескольку человек заняли позиции перед каждой щелью и трещиной, другие внимательно следили за зубцами стены и стреляли во всякого, чье лицо хоть на миг показывалось над ними. Осажденные осыпали нападающих ливнем стрел, а время от времени метали и камни из баллисты, однако ураган стрел, бивших по ним снизу, был столь смертоносен, что они не могли вести прицельной стрельбы, и залпы их, при всей своей силе, не причиняли осаждающим никакого вреда. Под прикрытием лучников крестьяне, не неся урона, подбегали к краю рва, бросали туда вязанки сучьев и спешили обратно за новыми. Через двадцать минут широкий проход, образованный фашинами, соединил ворота и площадку перед мостом. Путь к замку был проложен ценой крестьян, убитых стрелами, и одного лучника, в которого попал камень. Теперь все было готово для тарана.

С громким криком двадцать отборных солдат бросились вперед, держа сосновый кол комлем в сторону ворот. Арбалетчики на башне перегнулись через парапет и стреляли в самую гущу атакующих, но не могли остановить наступление. Правда, двое таранщиков упали, зато другие, подняв над головами щиты и все еще крича, перешли мост и с громовым грохотом ударили по воротам. Сверху донизу ворота прорезала трещина, но створки с места не сдвинулись.

Штурмующий отряд раскачивал тяжеленный отряд и с грохотом обрушивал его на ворота; с каждым ударом они все больше поддавались, из конца в конец по ним пошли трещины. Трое рыцарей, а также Найджел, француз Рауль и другие дворяне стояли возле и подбадривали людей, сопровождая каждый удар бревна дружным «Э-э-эх!». С парапета сбросили большой камень, он с громким свистом прорезал воздух и задел сэра Джеймса Эстли и еще одного из нападающих, но Найджел и француз тотчас встали на их место, и таран застучал по воротам с еще большей силой. Удар, еще удар! Нижняя часть провалилась внутрь, а большое центральное бревно, хотя все еще держалось, вот-вот готово было тоже выйти из гнезд.

Но тут сверху внезапно полились потоки жидкости: на стену втащили огромную бочку и, наклонив ее, поливали солдат, мост и таран чем-то желтым и маслянистым, так что в один миг все насквозь промокли. Ноулз дотронулся до нее латной рукавицей, поднес к забралу, понюхал и тут же громко закричал:

— Назад! Назад! Назад, пока не поздно.

Прямо над их головами виднелось небольшое забранное решеткой окошко. Внутри вдруг замерцал огонь, и из-за прутьев в нападающих полетел горящий факел. Маслянистая жидкость вспыхнула, и в мгновение ока все кругом было охвачено пламенем. Таран, фашины, даже оружие оказались в огне.

Справа и слева люди спрыгивали в сухой ров и с пронзительными криками катались по земле, пытаясь сбить пламя. Рыцари и оруженосцы, которых защищали доспехи, затаптывали и захлопывали огонь, изо всех сил стараясь помочь тем, на ком были только кожаные куртки. А сверху их осыпали бесконечным ливнем стрел и камней. В то же время лучники, видя, как велика опасность, подбежали прямо к краю рва и оттуда быстро и метко стреляли в каждого, кто поднимал голову над стеной.

Остатки осаждающих, обожженные, измученные, перепачканные, кое-как выбирались из рва, цепляясь за протянутые руки, и ковыляли прочь под глумливые крики врагов. От наведенного недавно моста осталась лишь куча дымящегося пепла, а на ней лежали Эстли и еще шесть человек в раскаленных докрасна доспехах.

Ноулз до боли стиснул руки, когда посмотрел на то, что наделал огонь, и на кучки своих людей, которые стояли или лежали на земле вокруг него, обмывая и перевязывая обожженные части тела и мрачно грозясь врагам, которые радостно вопили и жестикулировали на стене замка. Ноулз и сам получил тяжелые ожоги, но гнев и досада не позволяли молодому полководцу думать о своих ранах.

— Мы наведем мост снова! — воскликнул он. — Пусть крестьяне скорее готовят фашины.

Но тут Найджелу пришла в голову одна мысль.

— Смотрите, благородный сэр, — обратился он к Ноулзу. — Гвозди на воротах раскалились докрасна, а дерево стало бело, как пепел. Я думаю, теперь мы можем через них прорваться.

— Клянусь Пресвятой Девой, вы правы! — воскликнул французский оруженосец. — Если нам удастся перейти ров, ворота нас больше не остановят. Пошли, Найджел, во славу наших прекрасных дам, и посмотрим, кто будет первой, Англия или Франция.

Увы, напрасны были все напутствия доброго Чандоса, напрасны все наставления сурового Ноулза о порядке и дисциплине — в одно мгновение, забыв обо всем на свете, Найджел принял вызов и со всех ног бросился к горящим воротам. По пятам за ним, пыхтя и задыхаясь в медных доспехах, бежал француз. И тотчас за ними устремился ревущий поток лучников и копейщиков, словно вдруг прорвало плотину. Они скатились в ров, перебежали его по дну и стали друг за другом карабкаться на другую сторону. Найджел и Рауль и какие-то два лучника уже были перед горящими воротами. Ударами мечей и пинками ног они разнесли их на куски и с торжествующими криками бросились под темные своды арки. В первую минуту безумного восторга им показалось, что замок взят. Перед ними был темный туннель, и они побежали по нему вперед. Но, увы, на дальнем конце его тоже преграждали ворота, такие же мощные, как и первые. Напрасно они колотили по ним мечами и топорами, ворота не поддавались. В то же время из щелей по обе стороны туннеля на нападающих посыпались стрелы. Пущенные с расстояния всего в несколько ярдов, они пробивали доспехи, словно это была простая ткань, и под их ударами люди один за другим валились на камни. Солдаты в ярости набрасывались на толстое, обитое железом загражденье, но разрушить его было не легче, чем сами стены.

Возвращаться ни с чем было горько, но и оставаться в туннеле было бы безумием. Найджел оглянулся и увидел, что у него осталось не больше половины людей. В эту минуту с тяжким стоном к его ногам рухнул Рауль — в его нашейник по самое оперенье вонзилась стрела. Кое-кто из лучников, видя, что их ждет неминуемая смерть, уже бежал назад по роковому туннелю.

— Клянусь святым Павлом! — воскликнул Найджел, — неужели вы хотите оставить раненых на милость Мясника? Пусть лучники с этой стороны тоже стреляют в щели и отгонят врагов. А остальные поднимайте по одному раненому и выносите обратно, не то у ворот этого замка навсегда останется наша честь.

С большим трудом он поднял Рауля и, шатаясь, понес его к краю рва. Внизу, там, где крутой обрыв прикрывал их от стрел, уже ждали несколько человек; Найджел передал им раненого друга, то же самое сделали и другие. Снова и снова возвращался Найджел в туннель, пока на земле не остались только семь человек, пораженных насмерть. Тринадцать раненых уложили на дне рва, где им предстояло дожидаться темноты. А в это время лучники на дальнем конце защищали их от нападения и не давали врагу возможности восстановить первые ворота. Зияющие, почерневшие от дыма ворота — вот все, что получили англичане ценой тридцати жизней. Но эти ворота Ноулз решил удерживать во что бы то ни стало.

Найджел тоже пострадал от огня и камней, но был так возбужден, что не чувствовал ни боли, ни усталости. Он склонился над раненым французом и снял с него шлем. Девичье лицо молодого оруженосца было белее мела, тени смерти собирались вокруг голубых глаз, но, взглянув на своего английского друга, он слабо улыбнулся.

— Я никогда больше не увижу Беатрису, — прошептал он. — Прошу вас, Найджел, когда наступит мир, поезжайте в замок моего отца и скажите ему, как умер его сын. Молодой Гастон возрадуется: ведь к нему теперь перейдут все земли, и герб, и наш девиз, и все доходы. Повидайте их, Найджел, и скажите, что я был не хуже других.

— Да, да, Рауль, никто не мог бы держаться благородней, чем вы. Обещаю вам, когда придет время, исполнить вашу просьбу.

— Вы счастливец, Найджел, — прошептал умирающий, — сегодня вы совершили еще один подвиг и сможете принести его к ногам вашей возлюбленной.

— Это был бы подвиг, если бы мы взяли ворота, — грустно ответил Найджел. — А так, клянусь святым Павлом, я не могу считать это подвигом — ведь я отступил, не доведя дело до конца. Но сейчас не время думать о моих ничтожных заботах. Если мы возьмем замок и я внесу в это свою лепту, тогда, наверное, можно будет говорить о подвиге.

Француз вдруг приподнялся с силой, какая часто приходит к человеку перед самой смертью.

— Вы получите леди Мэри, Найджел, и совершите вы не три подвига, а не один десяток, и во всем христианском мире не будет благородного человека, который не знал бы вашего славного имени. Это говорю вам я, Рауль Деларош Пьер де Бра, умирающий на поле брани. А теперь поцелуйте меня, милый друг, и положите на землю: меня окутывает туман — я ухожу.

Найджел осторожно опустил голову друга, но когда он это делал, у того из горла хлынула кровь, и душа его отошла. Так умер славный французский воин, и Найджел, преклонив возле него на дне рва колено, горячо помолился о том, чтобы и его собственный конец был столь же славен и благороден.