Найджел и Эйлвард проехали переправу и по извилистой дороге поднялись на склон холма. Там их остановила стража — отряд копейщиков. Найджел назвал себя, и тогда через хмурую арку Пайпуэлсских ворот их пропустили в город. Посреди восточной улицы прибывших ожидал сам Чандос. Он стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину, солнце играло на его лимонно-желтой бороде, он щурил единственный глаз, и все его утонченное длинноносое лицо приветственно улыбалось. Позади него толпились мальчишки, с упоением пяля глаза на знаменитого воина.

— Добро пожаловать, Найджел, и вы, славный лучник, — сказал он, — я проходил по городской стене и по масти лошади понял, что это вы едете по Юдиморской дороге. Как доехали, молодой странствующий рыцарь? Не случилось ли вам по дороге из Тилфорда оборонять мосты, или спасать девиц, или, может быть, убивать преследователей?

— Нет, благородный лорд, мне не довелось совершить ничего подобного. Только один раз меня поманила надежда...

При этом воспоминании Найджел покраснел.

— Я намерен дать вам нечто большее, чем надежда, Найджел. Я хочу отправить вас туда, где вы сможете по горло погрузиться в опасность и искупаться в славе, где риск будет ложиться с вами спать вечером и подниматься поутру, где им будет напоен самый воздух. Вы готовы к этому, юный сэр?

— Я могу только молиться, да окажусь я достоин такой чести.

Чандос одобрительно улыбнулся и положил тонкую смуглую руку на плечо юноши.

— Прекрасно, — сказал он, — страшнее всего та собака, что не лает. Болтуны вечно прячутся в задних рядах. Теперь, Найджел, останьтесь здесь со мной, пройдемся по валу, а вы, лучник, отведите лошадей в гостиницу «Под цветком дрока», она на главной улице, и велите моим слугам до ночи отправить их на борт «Фомы». Мы отплываем через два часа после отбоя. Пойдемте на верх угловой башни, Найджел, оттуда я покажу вам кое-что, чего вы никогда не видели.

То, на что указывал Чандос, было всего лишь неясным белым облачком, поднимавшимся над синими водами далеко за мысом Данджнес, но при виде его у молодого сквайра зарделись щеки и кровь горячей волной пробежала по жилам. Это была Франция, страна доблестных рыцарских подвигов, та сцена, на которой ему предстояло завоевать себе славное имя и почести. Жадным, горящим взором смотрел он на далекие берега, и сердце его ликовало: близился час, когда он ступит на эту священную землю. Потом его взгляд пересек огромное водное пространство, испещренное точками рыбачьих лодок, и остановился на раскинувшихся у них под ногами двух гаванях, они были битком набиты судами разных размеров и форм, от баркасов и шняк, сновавших вдоль берегов, до громадных каракк и галер, которые, смотря по обстоятельствам, служили то военными, то торговыми судами. Как раз в это время одно из них выходило в открытое море. Это был огромный галеас; на его борту играли трубы, гремели литавры; над алыми парусами реяло знамя св. Георгия, а палубы от кормы до носа сверкали сталью. Зрелище было великолепное, и Найджел даже вскрикнул от восторга.

— Да, мальчик, — отозвался Чандос, — это «Райская Троица», то самое судно, на котором я сражался при Слёйсе. В тот день вся палуба была залита кровью. А теперь посмотри, пожалуйста, сюда и скажи, не кажется ли тебе, что город какой-то необычный?

Найджел взглянул вниз, на прекрасные прямые улицы, на Раунделскую башню, на изящную церковь св. Фомы и другие красивые строения Уинчелси.

— А ведь тут все совсем новое — и церковь, и замок, и дома, все новое.

— Совершенно верно, милый сын. Мой дед еще помнил время, когда здесь на склонах жили одни кролики. Город тогда лежал ниже, у самой воды, но однажды ночью налетел шторм, и волны до основания смыли все постройки. Посмотри: вон там Рай, он тоже сгрудился на холме. Когда море разыграется, оба города походят на стада жалких овец. А вот внизу, под синими водами, ниже Кэмбер Сэндз, лежит настоящий Уинчелси, с башнями, собором, стенами и прочим, такой, каким его видел еще мой дед, когда на трон только-только взошел первый Эдуард* [Эдуард I (1239 — 1307) — английский король из дома Плантагенетов. При нем в жизнь Англии окончательно вошел парламент.].

Больше часа прогуливался Чандос по крепостной стене со своим юным оруженосцем и наставлял юношу в его обязанностях и тайнах военного искусства, а Найджел на лету схватывал и старался запомнить каждое слово глубоко чтимого учителя. Не раз потом в трудную или опасную минуту воспоминания об этой неспешной прогулке не давали ему пасть духом; он снова видел, как идет по валу, с одной стороны под ногами плещется море, с другой лежит прекрасный город, и мудрый воин, благородный рыцарь, передает ему свой опыт и знания, как умелец-мастер молодому подмастерью.

— Но, может быть, милый сын мой, — заметил Чандос, — ты таков же, как многие другие юноши, что идут на войну и думают, будто знают о военном искусстве столько, что наставлять их — пустая трата времени?

— Что вы, добрый сэр, я ведь ничего не знаю, кроме одного — я готов исполнить свой долг и либо добиться успеха и почета, либо сложить голову со славой на поле брани.

— Скромность твоя делает тебе честь, — ответил Чандос. — Тот, кто хорошо разбирается в военном деле, лучше понимает, как много ему еще нужно знать. Ведение войны, так же как охота или рыбная ловля, требует уменья или знанья — благодаря им ты либо выигрываешь сраженье, либо проигрываешь: ведь ни одному народу нельзя отказать в храбрости, а там, где смелый идет на смелого, сегодня побеждает тот, кто искуснее и умнее. Даже самая лучшая гончая может не взять след, если ее пустить не вовремя, и лучший сокол проловится, если его напустить неудачно; точно так же и войско потерпит поражение, если им неумело командовать. Во всем христианском мире не найти лучших рыцарей и оруженосцев, чем во Франции, и все же мы взяли над ними верх, потому что в шотландских войнах, да и в других тоже, многое узнали об искусстве, про которое я говорю.

— А в чем оно заключается, досточтимый сэр? — спросил Найджел. — Я тоже хотел бы стать умным воином и научиться воевать не только мечом, но и головой.

Чандос кивнул и улыбнулся.

— Гончую и сокола ты натаскиваешь в лесу и в поле, — ответил он, — а военным мастерством овладевают в лагере и в бою. Только там великий полководец может постичь все тонкости ведения боя. Для начала он должен быть хладнокровен и быстро соображать; пока он не поставил перед собой определенную цель, он может быть мягок как воск, зато когда задача определена, ему надлежит быть твердым как сталь. Он всегда наготове, но в то же время осторожен: однако при этом он должен уметь, когда нужно, быстро все взвесить, отбросить всякую осторожность, перейти к стремительным действиям и, жертвуя малым, достичь большого успеха. Ему нужно также хорошо оценивать местность: с одного взгляда понимать, как текут реки и расположены холмы, видеть лесистые укрытия и опасные зеленые топи и трясины.

Бедный Найджел, который надеялся, что на дорогу славы его выведут копье и Поммерс, был ошеломлен этим перечнем.

— Увы! — воскликнул он. — Как же мне набраться всего этого? Ведь я едва умею читать и писать, хотя добрый отец Мэтью каждый день ломал по орешине о мои плечи.

— Ты все узнаешь там же, где и другие до тебя. У тебя есть самое главное — пылкое сердце, которое может зажечь другие, более холодные. Но ты должен знать и все то, чему научили нас старые войны. Мы, например, уже знаем, что одна конница не может победить хорошую пехоту. Мы поняли это в сраженьях при Куртре* [Сражение при Куртре — победа 11 июля 1302 года фландрского народного ополчения над французами, потерявшими более 700 рыцарей, отчего это сражение часто называют «битвой шпор».], при Стерлинге* [Сражение при Стерлинге — победа шотландцев над англичанами в сентябре 1297 года.] и, на моих глазах, при Креси* [Сражение при Креси — разгром французов англичанами 26 августа 1346 года.], когда французская конница потерпела поражение от наших лучников.

Найджел в недоумении уставился на него.

— Добрый сэр, от ваших слов мне стало тяжело на сердце. Так вы говорите, что наша конница уступает лучникам, алебардщикам и другим пешим солдатам?

— Нет, Найджел, мы также прекрасно знаем, что без поддержки даже самые лучшие пехотинцы не устоят против латников.

— Кто же тогда победит? — спросил Найджел.

— Тот, кто расставит лучников между копейщиками, так, чтобы они прикрывали друг друга. Порознь они слабы, вместе — сильны. Лучник ослабляет ряды врага, а копейщик прорывает их, когда они ослабели, — так было при Фолкерке и Даплине* [Сражение при Фолкерке и Даплине — победы англичан над шотландцами в 1298 и 1332 годах.], — вот в чем секрет нашей силы. А теперь о битве при Фолкерке. Послушай, что я тебе расскажу.

И он начал чертить хлыстом по пыли план сраженья с шотландцами, а Найджел, наморщив лоб, изо всех сил напрягал свой неискушенный ум, чтобы извлечь пользу из урока. Однако вдруг разговор их прервало появление незнакомца, который влетел на вал, словно гонимый ветром. Это был коренастый, малорослый человек с красным лицом. Он тяжело дышал, а седые волосы его и черный плащ развевались в воздухе. Одет он был как добропорядочный горожанин: в черную, отороченную соболем куртку и черную же бархатную шляпу с белым пером. При виде Чандоса он радостно вскрикнул и ускорил шаг, так что когда наконец приблизился, то не смог вымолвить ни слова и только стоял, тяжело дыша и размахивая руками.

— Успокойтесь, мой добрый Уинтерсол, успокойтесь, пожалуйста, — приветливо сказал Чандос.

— Бумаги! — только и произнес коротышка, еле переводя дыханье. — Ох, милорд Чандос, бумаги!

— А что такое с бумагами, достопочтенный?

— Клянусь нашим добрым покровителем, святым Леонардом, я не виноват! Я запер их у себя в денежном ящике. А теперь замок сломан и бумаги пропали.

Грозная тень пробежала по тонкому лицу Чандоса.

— Как же так, господин мэр? Возьмите себя в руки и перестаньте лепетать, как трехлетний ребенок. Вы говорите, кто-то взял бумаги?

— Истинно так, добрый сэр! Я трижды был мэром, пятнадцать лет член парламента и муниципальный советник, и никогда по моей вине не случалось ничего плохого. Только в прошлом месяце во вторник из Уиндзора пришел приказ подготовить к пятнице обед — тысячу палтусов, четыре тысячи штук камбалы, две тысячи скумбрии, пять сотен крабов, тысячу омаров, пять тысяч мерланов...

— Я не сомневаюсь, господин мэр, что вы превосходный рыботорговец; но теперь дело идет о бумагах, которые я отдал вам на хранение. Где они?

— Их украли, добрый сэр, их нет!

— И кто же осмелился их взять?

— Увы, не знаю. Я вышел из комнаты всего на минуту, вы не успели бы даже прочитать «Богородица, Дево», а когда вернулся, ящик лежал на столе, открытый и пустой.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— У меня есть один слуга, я нанял его всего несколько дней назад. Сейчас его нигде не могут найти. Я послал за ним всадников на Юдиморскую дорогу и дорогу в Рай. Клянусь святым Леонардом, его трудно не заметить: всякий узнает его издалека по волосам.

— Он рыжий? — нетерпеливо спросил Чандос. — Рыжий, как лисица? Маленького роста, весь в веснушках, и движенья у него такие быстрые?

— Он самый.

Чандос в досаде сжал кулаки и стал быстро спускаться со стены.

— Снова этот Пьер Рыжий Хорек! — воскликнул он. — Я знал его еще во Франции. Он нанес нам ущерба побольше, чем целый отряд копейщиков. Он говорит по-английски и по-французски и до того дерзок нехитер, что от него ничего не утаишь. Это самый опасный человек во всей Франции, потому что, хотя он благородной крови, имеет герб, он занимается шпионством — его влечет к тому, что опаснее и приносит больше славы.

— Достойный лорд, — воскликнул мэр, поспешая за широко шагавшим воином, — я знаю, что вы предупредили меня, чтобы я берег эти бумаги, но ведь они не очень важные? В них ведь говорилось только, что отправить за вами в Кале?

— А разве этого мало? — раздраженно возразил Чандос. — Неужели вы не понимаете, глупый господин Уинтерсол: французы подозревают, что мы что-то готовим, и, как делали уже не раз, послали Рыжего Хорька вызнать, куда мы направляемся? Теперь он знает, что припасы готовы к отправке в Кале, и французские войска вблизи Кале будут предупреждены, а замысел короля провалится.

— Но ведь тогда ему придется пересечь пролив. Мы еще можем его перехватить. Форы у него не больше часа.

— Вполне возможно, лодка ждет его где-нибудь в Рае или Хайте; но скорее всего у него все подготовлено, чтобы отплыть прямо отсюда. А-а, смотрите-ка вон туда! Ручаюсь, Рыжий Хорек уже на борту!

Чандос остановился перед своей гостиницей и теперь указывал рукой вниз, на внешнюю гавань, лежавшую в двух милях от города, за зеленой низменностью. Гавань соединялась длинным извилистым каналом с внутренним рейдом у подошвы холма, на котором стоял город. Между двумя выступами коротких изогнутых пирсов плыла, устремляясь в море, маленькая шхуна. Навстречу ей с юга дул сильный ветер, и она то зарывалась носом в воду, то взлетала на волне.

— Это не наше судно, таких в Уинчелси нет. Оно длиннее и шире.

— Лошадей! Скорее лошадей! — закричал Чандос. — Едем, Найджел, придется нам самим этим заняться.

Возле ворот гостиницы «Под цветком дрока» собралась суетливая толпа слуг, лучников, копейщиков; люди пели, горланили, грубовато, по-приятельски толкали друг друга. При виде высокой фигуры Чандоса они утихли, и через несколько минут лошади были готовы и оседланы. Головокружительный спуск по крутому склону холма и двухмильная скачка по заросшей осокой низменности привели их к внешней гавани. В ней стояло около дюжины судов, готовых отправиться в Бордо или Ла-Рошель, а на причале толпились матросы, грузчики и горожане, лежали груды винных бочек и тюков шерсти.

— Кто здесь смотритель? — спросил Чандос, соскакивая с лошади.

— Бэддинг! Где Кок Бэддинг? Бэддинг — смотритель, — зашумела толпа.

Мгновение спустя через толпу протиснулся приземистый смуглый человек, широкогрудый, с бычьей шеей. На нем была куртка из грубой красно-коричневой шерстяной ткани, а черная курчавая голова повязана красной тряпкой. Рукава, закатанные по самые плечи, обнажали загорелые до черноты руки, перепачканные жиром и дегтем и напоминавшие две толстые кривые ветви дуба. У него было суровое загорелое лицо, хмурое и злое; от подбородка к виску тянулся длинный белый рубец еще не зажившей раны.

— Послушайте, господа, неужто вы не можете подождать своей очереди? — проревел он злым низким голосом. — Вы что, не видите, что мы верпуем «Розу Гиени» на глубоководье до пролива? Не время теперь нам мешать. Все ваши товары погрузят когда надо, я вам обещаю. Так что поезжайте обратно в город, повеселитесь там, как сумеете, и не мешайте мне и моим помощникам делать дело.

— Да это же благородный Чандос! — закричал кто-то из толпы. — Добрый сэр Джон.

Сердитый смотритель тут же изменил тон и заулыбался.

— Что вам угодно, сэр Джон? Прошу вас извинить меня, если я был груб, да ведь нам тут так надоедают всякие молодые глупцы из благородных, совсем работать не дают, да еще поносят нас, что мы не можем сделать отлив приливом или повернуть ветер с юга на север. Пожалуйста, скажите, чем могу служить?

— Что это за судно? — спросил Чандос и указал на парус, нырявший на волнах уже довольно далеко.

Кок Бэддинг прикрыл сильно загорелой рукой глаза.

— Оно только-только вышло, — сказал он. — Это «Дева», маленький гасконский шлюп, идет домой с грузом бочарной доски.

— Скажите-ка, не появился кто-нибудь у него на борту в самую последнюю минуту?

— Не знаю, я никого не видел.

— А я знаю! — крикнул какой-то моряк из толпы. — Я стоял у края причала, и меня чуть не столкнул в воду такой рыжий коротышка, он еще дышал, словно бежал всю дорогу из города. Не успел я вмазать ему, как он прыгнул на палубу; они сразу отдали концы и пошли на юг.

Чандос в нескольких словах объяснил Бэддингу, что произошло. Обступившая их толпа тоже жадно слушала.

— Да, да, добрый сэр Джон прав! — крикнул какой-то моряк из толпы. — Посмотрите, куда он направляется. Хоть у него на борту бочарная доска, придет он не в Гасконь, а в Пикардию.

— Значит, надо его перехватить! — прокричал Кок Бэддинг. — Ну, ребята, вот моя собственная «Мэри Роуз», она готова к погоне. Кто отправится в путь, который закончится боем?

Все бросились к лодке; но крепыш смотритель сам отобрал нужных людей.

— Отойди, Джерри, у тебя храброе сердце, да ты слишком толст для такого дела. Ты, Льюк, и ты, Томас, и оба Дида и Уильям из Сэндгейта, вы пойдете на лодке. А теперь нам надо несколько воинов. Вы едете, юный сэр?

— Прошу вас, милорд, позвольте мне поехать с ними! — воскликнул Найджел.

— Да, Найджел, отправляйтесь, а все ваши вещи я ночью переправлю в Кале.

— Там я вас разыщу и — да поможет мне святой Павел! — приведу туда и Рыжего Хорька.

— Все на борт! Время уходит, — нетерпеливо крикнул Бэддинг, а его матросы уже тянули линь и поднимали паруса. — А ты куда? Кто ты такой?

Это был Эйлвард. Он последовал из крепости за Найджелом и теперь пытался протолкаться на борт.

— Я туда же, куда мой господин, — ответил Эйлвард, — так что отойди, моряк, а то получишь!

— Клянусь святым Леонардом, лучник, — сказал Кок Бэддинг, — будь у меня побольше времени, я, проучил бы тебя. А ну отойди, дай место другим.

— Это ты отойди и дай место мне! — крикнул Эйлвард, и, обхватив Бэддинга за талию, швырнул в воду.

Толпа сердито закричала — Бэддинг был героем всех Пяти портов* [Пять английских портов, которым в старину были даны особые привилегии: Гастингс, Ромни. Хайт. Дувр и Сандвич.] и до сих пор не сталкивался ни с кем, кто был бы равен ему в храбрости. До наших дней дошла эпитафия, где сказано, что он «не знал покоя, пока не навоевался досыта». Поэтому, когда он, как утка, доплыл до каната и на руках поднялся на причал, все в ужасе замерли, не смея даже подумать о том, что ждет дерзкого чужака. Но Бэддинг только рассмеялся, стряхивая с волос соленую воду и утирая глаза.

— Ну, лучник, ты честно завоевал себе место на борту. Такой человек нам нужен в этом деле. А где Черный Саймон из Нориджа?

Вперед выступил высокий темноволосый человек с длинным худым суровым лицом.

— Я тут, Кок, — сказал он, — благодарю, что оставил для меня место.

— Ты тоже иди, Хью Бэддлзмир, и ты, Хол Мастерс, и ты, Дайкон из Рая. Так, довольно. Теперь в путь. И да поможет нам Бог догнать их дотемна.

Уже были подняты передние паруса и нижние на грот-мачте, и сотня рук оттолкнула шхуну от причала. Паруса подхватили ветер, и, кренясь и подрагивая, словно от нетерпенья, как спущенная со сворки гончая, судно пролетело вход в гавань и вышло в канал. «Мэри Роуз» из Уинчелси, маленькая шхуна отважного Кока Бэддинга, полукупца-полупирата, была всем хорошо известна; она не раз доставляла в порт богатые грузы с середины канала, оплаченные больше кровью, чем деньгами. Она была невелика, однако ее скорость и неистовый характер владельца наводили ужас на суда у французского побережья, и не один здоровенный немец или фламандец, проходя узкий Канал, в страхе всматривался в далекие берега Кента, готовясь к тому, что из-за серых скал вот-вот вылетит зловещий алый парус с золотым Христофором* [Христофор — один из самых чтимых в средние века святых. По преданиям, защищал от воды, огня и помогал в поисках сокровищ.]. Теперь она шла в открытое море, под всеми парусами, ветер дул с левого борта, и когда она зарывалась в волны, ее высокий острый нос покрывался пеной.

Кок Бэддинг с высоко поднятой головой весело прохаживался по палубе, поглядывая то на раздутые паруса, то на крошечный накренившийся белый треугольник впереди, отчетливо видимый на фоне ярко-голубого неба. Позади оставалась болотистая Кембрийская низменность с отвесными склонами Рая и Уинчелси и скалами, вздымавшимися за ними. Слева по борту поднимались высокие белые стены Фолкстона и Дувра; а далеко впереди, у самого края небосвода, тускло мерцали серые утесы французского берега: к ним и стремились изо всех сил беглецы.

Острым, твердым взглядом шкипер прикинул расстояние до лодки, потом взглянул на заходящее солнце.

— У нас есть еще часа четыре дневного света, но если мы не нагоним ее дотемна, она уйдет: ночи-то теперь черны, как волчья пасть, стоит ей изменить курс — и все пропало.

— А вы не сумеете определить, в какой порт она идет? Тогда мы могли бы ее опередить.

— Отличная мысль, юный сэр! — воскликнул Бэддинг. — Если сообщение предназначено французам возле Кале, тогда ближайший к Сент-Омеру порт — это Амблетез. Но мой кораблик делает три шага, пока этот трус два, так что если ветер не переменится, у нас будет довольно времени. Ну что, лучник? Поубавилось у тебя прыти? А боек ты был, когда рвался на борт и скинул меня в воду.

Эйлвард сидел на перевернутом ялике, лежавшем на палубе. Он жалобно стонал, сжав руками позеленевшие щеки.

— Я с удовольствием бросил бы тебя в море еще разок, — ответил он, — если б тогда мог убраться с этой твоей проклятой шхуны. А если хочешь рассчитаться со мной, я только спасибо тебе скажу, коли отправишь меня за борт: я ведь просто лишний груз на судне. Вот уж никогда не думал, что какой-нибудь час на соленой воде сделает Сэмкина Эйлварда таким слабосильным. Будь проклят тот день, когда ноги мои ушли с добрых красных вересков Круксбери.

Кок Бэддинг так и покатился со смеху.

— Полно, лучник, не принимай это близко к сердцу. Людям и получше нас с тобой не раз приходилось обмирать на этой палубе. Как-то раз сам Принц с десятью отборными рыцарями переправлялся через Канал на моей шхуне, и, поверь мне, ничего более жалкого, чем эти одиннадцать лиц, я не видывал. А через месяц при Креси они показали, что они отнюдь не слабосильные; и с тобой, ручаюсь, будет то же самое, приди только время. Опусти-ка свою волосатую башку пониже через борт, и все будет хорошо. Смотрите, мы нагоняем ее, с каждым порывом ветра нагоняем!

И верно, даже неопытному глазу Найджела было ясно, что «Мэри Роуз» быстро приближается к чужому тяжелому, тупоносому кораблю с широкой кормой, который неуклюже и медленно продвигался вперед. Быстрая, стремительная маленькая шхуна из Уинчелси неслась, со свистом разрезая волны, словно быстрокрылый сокол на ветру, преследующий тяжело машущую крыльями неповоротливую утку. Еще полчаса назад «Дева» казалась всего лишь далеким парусом. Теперь же англичане видели весь черный корпус, а вскоре разглядели и форму ее парусов, и обводы фальшборта. На палубе была добрая дюжина человек, сверкавшее тут и там оружие говорило, что они готовятся дать отпор. Стал собирать свои силы и Кок Бэддинг.

Команда его состояла из семи человек: это были суровые отважные моряки, не раз стоявшие за его плечами в разных схватках. Они были вооружены короткими мечами; у самого же Кока Бэддинга было особое оружие — двадцатифутовый кузнечный молот, память о котором — а называли его «Кувалда Бэддинга» — до сих пор жива в Пяти портах. Кроме моряков были еще пылкий Найджел, унылый Эйлвард, Черный Саймон, испытанный боец на мечах, и три лучника: Бэддлзмир, Мастерс и Дайкон из Рая — все ветераны французских войн. Силы на обоих судах были примерно равны; но когда Бэддинг взглянул на суровые отважные лица людей, ждущих его команды, он почувствовал, что опасаться за исход стычки нечего.

Однако, посмотрев вокруг, он увидел, что его планам грозит нечто более страшное, чем сопротивление врага: ветер, который стал к тому времени слабее и прерывистое, вдруг совсем затих и паруса у них над головой беспомощно повисли. Вдоль горизонта лежала полоса спокойной воды, волны, только что вздымавшиеся вокруг шхуны, улеглись, и теперь во все стороны простиралась гладкая, выпуклая, маслянистая поверхность, на которой покачивались оба суденышка. Огромный утлегарь «Мэри Роуз» раскачивался и скрипел при каждом наклоне, а высокий узкий нос то устремлялся вверх, к небу, то зарывался в воду, вырывая из груди несчастного Эйлварда все новые стоны. Напрасно Кок Бэддинг натягивал паруса, пытаясь поймать малейшее дуновение ветра, на мгновение покрывавшего рябью гладкую поверхность моря. Француз был не менее искусным мореходом, и у него утлегарь тоже описывал круги при каждом легком порыве дувшего с кормы ветерка.

Наконец замерли и эти судорожные вздохи, и над остекленевшей хлябью нависло безоблачное небо. За мысом Данджнесс солнце уже склонилось к самому горизонту, и на западе весь небосвод пылал в закатных лучах, сливших море и небо в один сияющий огненный поток. Казалось, огромный вал расплавленного золота накатывается на пролив из лежащего позади океана. И посреди этой красоты и великолепия мирной природы покачивались две крошечные черные точки, одна с белыми, другая с алыми парусами; они были ничтожно малы на сияющих необъятных водных просторах, но несли в себе все тревоги и страсти бесконечной жизни.

Опытный глаз бывалого моряка увидел, что ожидать ветра до наступления ночи совершенно бесполезно. Он посмотрел на суденышко французов, лежавшее от них не более чем в четверти мили, и погрозил волосатым кулаком в сторону голов, пяливших на него глаза из-за кормы шлюпа. Кто-то из вражеской команды в насмешку помахал белым платком, и Кок Бэддинг с досады выругался.

— Клянусь святым Леонардом, — прорычал он, — я еще поглажу ей борт! Спускайте ялик, ребята! Двое — на весла! Крепи линь к мачте, Уилл! В лодку, Хью, а я за тобой. Если хорошенько потрудимся, мы еще нагоним их до ночи.

Маленький ялик быстро спустили за борт, и свободный конец каната привязали к последней банке. Кок Бэддинг и его товарищи гребли изо всех сил, словно пытались сломать весла, и шхуна медленно пошла вперед по волнам. Но тут же ялик побольше был спущен с борта француза, и за весла уселось не меньше четырех человек. За то время, что «Мэри Роуз» продвигалась на ярд, француз проходил два. Кок Бэддинг снова пришел в неистовство и снова потряс кулаком.

Потом вскарабкался на борт, лицо его покрылось потом и потемнело от ярости.

— Проклятье! Они берут верх! Я ничего не могу поделать. Пропали бумаги сэра Джона. Вот-вот стемнеет, а что делать — не знаю.

Пока происходили эти события, Найджел стоял, опершись о фальшборт, внимательно следя за тем, что делали моряки, и по очереди молясь то св. Павлу, то св. Георгию, то св. Фоме, чтобы те послали им ветер в корму и они смогли бы догнать врага. Он ничего не говорил, только сердце гулко стучало у него в груди. Дух его преодолел все неудобства плаванья: он был так поглощен своей задачей, что совсем не замечал качки, уложившей Эйлварда пластом на палубу. Он ни разу не усомнился в том, что Кок Бэддинг так или иначе достигнет своей цели, но, когда услышал его слова, исполненные отчаянья, одним движением оторвался от фальшборта и предстал перед моряком. Лицо его пылало, душа горела огнем.

— Клянусь святым Павлом, шкипер, — вскричал он, — бесчестье навеки падет на наши головы, если мы не сумеем ничего сделать! Давайте совершим нынче ночью кое-что на этих водах, или никогда больше не видать нам земли. Ведь о лучшей возможности завоевать почести нельзя и мечтать!

— С вашего позволения, юный сэр, вы говорите, как глупец, — ответил суровый моряк. — Вы и другие, подобные вам, оказавшись на воде, ведете себя как дети. Разве вы не видите, что нет ветра, и что француз верпует свой шлюп еще быстрее нас? Что же тут делать?

Найджел указал на ялик за кормой.

— Давайте пойдем на нем, — сказал он, — и либо возьмем их шлюп, либо примем достойную смерть.

Его смелые, пылкие слова нашли отклик в отважных и суровых сердцах людей на палубе. И лучники и моряки громко закричали. Даже Эйлвард поднялся и сел, и на его зеленом лице появилась слабая улыбка.

Но Кок Бэддинг покачал головой.

— Не было еще человека, который повел бы других туда, куда мне не пойти. Но эта затея, клянусь святым Леонардом, чистое безумие. Я поступил бы как последний дурак, рискни я сейчас людьми и судном. Смотрите, юный господин: ялик может взять всего пять человек, да и то осядет по самые борта. А там их четырнадцать, и вам придется лезть на борт с лодки. У вас нет ни одного шанса. Лодку просто оттолкнут, и вы окажетесь в воде — вот и все. Клянусь, я не пущу на это дурацкое дело ни одного человека.

— Тогда, господин Бэддинг, мне придется одолжить у вас ялик. Клянусь святым Павлом, я не допущу, чтобы бумаги доброго лорда Чандоса пропали так просто. Если никто из ваших людей не пойдет со мной, я справлюсь один!

При этих словах моряк было улыбнулся, но улыбка тотчас пропала, когда все увидели, что Найджел с окаменевшим лицом и застывшим взглядом подтягивает ялик за канат к кормовому подзору. Стало ясно, что он и в самом деле готов осуществить свой план. В это же время Эйлвард с трудом оторвал грузное тело от палубы, оперся о фальшборт и тут же заковылял на корму к своему господину.

— Вот кто пойдет с вами, — сказал он, — иначе как я покажусь потом тилфордским девчонкам? Пошли, лучники, пусть эти соленые сельди остаются в бочонке с рассолом. А мы попытаем удачи в море.

Три лучника тут же выстроились рядом с товарищем. Это были загорелые бородачи, малорослые, как и большинство англичан тех дней, но сильные, отважные и отлично владевшие оружием. Каждый быстро вытащил тетиву из непромокаемого чехла, согнул в огромную дугу боевой лук и закрепил тетиву.

— Мы готовы, сэр, — сказали они, подтягивая пояса с мечами.

Но Кока Бэддинга тоже заразила жажда боя, и он отбросил одолевавшие его страхи и сомнения. Видеть бой и не принять в нем участие было выше его сил.

— Ладно, будь по-вашему, воскликнул он, — и да поможет нам святой Леонард! Не видывал я таких безумных затей, а все же попробовать стоит. Только если пойти на это, давайте уж я буду командовать: ведь вы, юный сэр, понимаете в лодках не больше, чем я в боевых конях. Ялик берет пять человек, и ни одним больше. Кто на нем пойдет?

Но все уже загорелись, и никто не хотел оставаться на шхуне.

Бэддинг подобрал свой молот.

— Иду я и вы, юный сэр, раз уж этот план пришел вам в голову. Потом Черный Саймон — лучший меч в Пяти портах. Двое лучников могут грести, и, быть может, им удастся снять двух-трех французов прежде, чем мы начнем бой. Хью Бэддлзмир и ты, Дайкон из Рая — в лодку!

— Как? — крикнул Эйлвард. — А я, что, останусь? Я, слуга сквайра? Худо придется лучнику, что станет между мной и этой лодкой.

— Слушай, Эйлвард, — сказал Найджел, — я приказываю тебе остаться, ведь ты совсем болен.

— Да нет же, теперь волны улеглись, и я снова здоров. Пожалуйста, добрый сэр, не оставляйте меня здесь.

— Да ведь ты занял бы место более нужного человека, ты же не умеешь управляться с лодкой, — резко произнес Бэддинг. — Хватит глупых разговоров, скоро совсем стемнеет. Пожалуйста, отойди.

Эйлвард внимательно посмотрел на французское судно.

— Я по десять раз кряду переплывал Френшемское озеро, — ответил он, — и чудно будет, если я теперь не доплыву до француза. Клянусь своими десятью пальцами, Сэмкин Эйлвард будет там не позже, чем вы.

Ялик с пятью избранными оттолкнули от борта шхуны, и, ныряя в волну, он стал медленно приближаться к шлюпу. Бэддинг и один из лучников гребли, второй лучник устроился на носу, а Черный Саймон и Найджел примостились на корме, и вода плескалась и шипела прямо у их локтей. С французского судна раздались презрительные выкрики; команда выстроилась в ряд вдоль борта, размахивая кулаками и потрясая оружием. Солнце стояло уже вровень с Данджнессом, и вечерние сумерки, размыв границу меж небом и морем, закрыли горизонт туманной пеленой. Над широкими морскими просторами нависла глубокая тишина; ее нарушал только плеск весел и низкий, глухой звук скользящего по зыби ялика. Позади на «Мэри Роуз» стояли их товарищи; они не двигались и не разговаривали, а лишь жадно следили за продвижением лодки.

Теперь англичане в ялике были так близко от француза, что хорошо видели людей на борту. Особенно выделялся один — высокий смуглый человек с длинной черной бородой. Он был в красной шапке, а на плече держал топор. Кроме него было еще десять других — смелых, хорошо вооруженных мужчин и три, как казалось, мальчика.

— Может выстрелить? — спросил Хью Бэддлзмир. — Расстояние подходящее.

— Вы можете стрелять только поодиночке, здесь нет опоры для ног. Но ты поставь одну ногу на нос, а другую на банку и сохранишь равновесие, а тут мы и подойдем ближе.

Лучник устроился на качающейся лодке с ловкостью человека, привыкшего к морю, — он родился и воспитывался в Пяти портах. Саймон аккуратно наложил стрелу в ложе, изо всех сил натянул тетиву и твердой рукой пустил ее. Однако в этот момент лодка качнулась, и стрела зарылась в воду.

Вторая пролетела над судном, третья ударилась в черный борт. Тогда он быстро, один за другим, так что в воздухе было сразу по две стрелы, сделал дюжину выстрелов; большая часть стрел перелетела через фальшборт и упала на палубу. Раздались крики, и французы укрылись за бортом.

— Хватит! — крикнул Бэддинг. — Один готов, а может, и два. Подгребайте, скорее подгребайте, пока они не пришли в себя.

Он и лучник налегли на весла, но в то же мгновенье воздух прорезал пронзительный свист и раздался звук удара, словно камнем о стену. Бэддлзмир схватился за голову, застонал и упал за борт; за ним потянулся кровавый след. В следующую минуту такой же пронзительный свист завершился громким треском дерева, и короткая толстая стрела арбалета вошла глубоко в обшивку ялика.

— Подваливай, подваливай, — проревел Бэддинг, — святой Георгий и Англия, святой Леонард Уинчелсийский! Подваливай!

Но тут опять в воздухе раздался свист, и Дайкон из Рая упал — плечо ему пронзила стрела из рокового арбалета.

— Да поможет мне. Бог, больше я ничего не могу сделать, — простонал он.

Бэддинг тут же подхватил его весло; но теперь он и не пытался подогнать лодку к борту шлюпа — он развернул ялик и стал грести обратно к «Мэри Роуз». Атака захлебнулась.

— В чем дело, шкипер? — воскликнул Найджел. — Что случилось, почему мы уходим? Ведь это же еще не конец?

— Двое из пяти, — ответил Бэддинг, — а там их двенадцать. Силы очень уж неравны, юный сэр. Нам надо вернуться, добрать людей и поставить щит против стрел — арбалетчик у них меткий и очень сильный. Однако, если мы хотим успеть, надо поспешать: быстро темнеет.

Их отступление вызвало на шхуне бурю восторженных криков; французы от радости пустились в пляс как сумасшедшие, размахивая над головой оружием. Но не успело утихнуть их веселье, как они увидели, что из-за темной тени «Мэри Роуз» снова выползает ялик, но на этот раз у него на борту установлен большой деревянный щит — надежный заслон от любых стрел. Ни на миг не останавливаясь, ялик быстро шел прямо на врага. Раненый лучник остался на борту шхуны; его место мог бы занять Эйлвард, но его на палубе не было. Поэтому в лодке оказался третий лучник Ход Мастерс и один из матросов, Уот Финнис из Хайта.

Твердо решив либо победить, либо умереть, пятеро смельчаков обогнули шлюп и попрыгали на палубу. В то же мгновение огромная железная гиря обрушилась на днище ялика и проломила его, так что не успели они оказаться на шхуне, как их лодка пошла ко дну. Теперь у них оставалась одна надежда на спасение — победа.

Французский арбалетчик уже стоял под мачтой, уперев в плечо свое страшное оружие; стальная тетива была туго натянута, на ложе блестела тяжелая стрела. Уж одну-то жизнь у этого жалкого отряда он наверняка отыграет. Но, выбирая между матросом и Коком Бэддингом, устрашающий вид которого, казалось, говорил, что эта добыча поважнее, целился он на один миг дольше, чем следовало: как раз в эту секунду зазвенела тетива Хода Мастерса, и его длинная стрела вонзилась арбалетчику в горло. Он повалился на палубу, из глотки его хлынул поток крови и проклятий.

Мгновение спустя меч Найджела и молот Бэддинга тоже нашли себе жертвы и остановили натиск врага. Из всей пятерки никто не пострадал, но удерживать позиции на палубе было очень трудно. Французская команда состояла из бретонцев и нормандцев, крепких, сильных парней, вооруженных топорами и мечами; все они были неистовые, отважные воины. Они столпились вокруг крошечного отряда, со всех сторон нанося удары. Черному Саймону удалось свалить чернобородого капитана шхуны, но в тот же момент он сам получил удар мечом по голове и рухнул на палубу с раскроенным черепом. Матрос Уот из Хайта пал от сокрушительного удара топором. Найджел тоже было упал, но тут же снова вскочил и вонзил меч в того, кто нанес ему удар.

Но все же его, Бэддинга и лучника Мастерса очень скоро оттеснили к заднему борту, и они едва удерживали там свою позицию от разъяренной толпы нападающих, как вдруг стрела, пущенная, как им показалось, прямо с моря, в самое сердце поразила француза, возглавлявшего атакующих. И тут же какая-то лодка стремительно подошла к шлюпу, и еще четыре человека с «Мэри Роуз» вскарабкались на залитую кровью палубу. Одним яростным натиском остатки французов были повержены наземь или схвачены. Девять распростертых на палубе тел лучше слов говорили о том, как жестока была схватка и отчаянно сопротивление.

Бэддинг, задыхаясь, оперся о свой окровавленный молот.

— Клянусь святым Леонардом, — воскликнул он, — я уж думал, что этот юный сэр всех нас погубил! Бог свидетель, вы пришли в самое время, только не понимаю, как вам это удалось. Похоже, тут не обошлось без этого лучника?

Во главе спасительного отряда и вправду был Эйлвард. Он стоял, все еще зеленый от недавней морской болезни и с головы до ног мокрый.

Найджел с удивлением посмотрел на него.

— Где ты был? Я искал тебя на палубе нашей шхуны, но не нашел, — сказал он.

— Так я был в воде, добрый сэр, и клянусь рукоятью меча, для желудка куда лучше быть в воде, чем на воде, — ответил Эйлвард. — Когда вы в первый раз отправились к шхуне, я поплыл за вами: я видел, что французская лодка болтается на воде, и подумал, что, пока вы там с ними управляетесь, я ее захвачу. Я подплыл к ней, когда вам пришлось отступить, спрятался за ней в воде и молился, как мне уже давно не случалось. Потом вы снова приплыли, но меня никто так и не заметил; я влез в лодку, перерезал канат, взял весла и поплыл за подмогой.

— Клянусь святым Павлом, ты это отлично придумал и выполнил не хуже! — воскликнул Найджел. — Думаю, сегодня из всех нас ты самый отличившийся. Однако среди всех этих людей, живых и мертвых, я не вижу никого похожего на так досадившего нам в прошлом Рыжего Хорька, как его описал лорд Чандос. Плохо будет, если, несмотря на все наши усилия, он доберется до Франции на каком-нибудь другом судне.

— Это мы скоро выясним, — ответил Бэддинг, — идемте, обыщем судно от клотика до киля, пока он не сбежал.

У основания мачты был люк, ведущий вниз, в глубину судна. Англичане уже подходили к нему, как вдруг странное зрелище заставило их замереть на месте. В темном квадратном отверстии показалась медно-красная голова, за которой тотчас последовали покрытые металлом плечи. Потом на палубу медленно поднялась человеческая фигура в полных доспехах. В металлической перчатке человек держал тяжелую булаву. Подняв ее, он двинулся на врага. Он не произнес ни слова, в воздухе раздавался только тяжелый стук его шагов. В фигуре не было ничего человеческого, она казалась страшным, грозным механизмом, лишенным всяких чувств, медлительным, неумолимым, беспощадным.

Английских моряков охватил ужас. Один из них попытался было проскочить мимо бронзовой фигуры, но тут же быстрым движением был прижат к борту, и от мощного удара по голове тяжелой палицей мозги его брызнули во все стороны. Остальные в безумной панике бросились обратно к лодке. Эйлвард выстрелил, но тетива у него намокла, и стрела, ударившись о сверкающий нагрудник, громко зазвенела и отскочила в воду. Мастерс ударил по медной голове мечом, но клинок со звоном скользнул по металлу, даже не поцарапав шлем, а в следующий момент лучник без памяти рухнул на палубу. Матросы в ужасе отступили от страшной безмолвной фигуры и сгрудились на корме; их боевой дух был сломлен.

Подняв палицу, медная фигура снова двинулась вперед к беспомощной кучке потерявших голову людей, которые мешали своим более смелым товарищам что-либо предпринять, как вдруг Найджел, растолкав матросов, бросился вперед и в один прыжок оказался на открытом месте. Он стоял, улыбаясь, с мечом наготове, и ждал противника.

Солнце уже село, и длинная розово-лиловая полоса, протянувшаяся над Каналом на западе, быстро меркла — надвигались ранние сумерки. В небе слабо замерцали редкие звезды, но света было еще довольно, чтобы охватить взглядом всю сцену: «Мэри Роуз», покачивавшуюся на длинной волне, широкую французскую шхуну, на белой окровавленной палубе которой тут и там лежали тела убитых; кучку людей на корме: одни пытались защищаться, другие бежать — жалкая, беспорядочная, барахтающаяся горстка.

А между ними и мачтой две фигуры: сверкающий броней металлический человек с занесенной над головой палицей, неподвижный, настороженный, безмолвный, и Найджел, с непокрытой головой, со счастливым, бесстрашным лицом, который, изогнувшись, быстро передвигался перед ним по палубе, держа наготове сверкающий меч, выискивая хоть какое-нибудь отверстие в металлической скорлупе.

Человеку в броне было ясно, что стоит ему только загнать противника в угол, и он тут же сразит его наповал. Но этому не суждено было сбыться. Найджел, которого не стесняли доспехи, имел перед ним большое преимущество в скорости. Несколько быстрых шагов в ту или другую сторону уводили его от сокрушительных, но неловких ударов палицы. Эйлвард и Бэддинг выпрыгнули было на палубу, чтобы помочь ему, но он так повелительно и гневно крикнул, чтобы они отошли, что они опустили оружие и стояли, словно окаменев, молча следя за этой неравной борьбой.

Было мгновение, когда показалось, что юному оруженосцу пришел конец: отпрыгнув назад от врага, он споткнулся об одно из тел, все еще лежавших на палубе, и растянулся на спине, но и тут быстро и ловко уклонился от готового обрушиться на него тяжелого удара, вскочил на ноги, вонзил меч глубоко в шлем француза и, вытаскивая его, еще более расширил разрез. Палица снова опустилась, и на сей раз Найджелу не удалось полностью увернуться: удар пришелся по мечу и задел левое плечо. Он зашатался, а палица взвилась вверх, чтобы окончательно свалить его. В одно мгновенье он понял, что ему не отпрыгнуть достаточно далеко. Но ведь можно, наоборот, броситься как можно ближе к закованному в сталь человеку, и тогда палица тоже минует его. Он тут же отбросил меч и, стремительно метнувшись к врагу, обхватил его за талию. Рука с булавой согнулась, и рукоять ударила обнаженную русоволосую голову. И тут же Найджел под ликующие крики зрителей одним могучим рывком приподнял врага и с грохотом опрокинул его навзничь на палубу. Сам он едва держался на ногах, голова у него кружилась, он чувствовал, что теряет сознание; но уже в руках у него был охотничий кинжал, и он был готов всадить его в дыру в стальном шлеме.

— Сдавайтесь, благородный сэр! — сказал он, обращаясь к распростертой фигуре.

— Я не сдаюсь рыбакам и лучникам. Я гербовый дворянин. Убей меня!

— Я тоже дворянин с гербом; клянусь пощадить вас.

— В таком случае сдаюсь.

Кинжал со стуком упал на палубу. Моряки и лучники бросились вперед и увидели, что Найджел лежит почти без сознания, уткнувшись лицом в доски. Они оттащили его в сторону и несколькими ловкими ударами сбили с врага шлем. Под ним оказалось веснушчатое, с резкими чертами, лицо и копна ярко-рыжих волос. Найджел на миг приподнялся на локте.

— Вы — Рыжий Хорек? — спросил он.

— Так прозвали меня враги, — с улыбкой ответил француз. — Я счастлив, сэр, что побежден таким отважным и благородным джентльменом.

— Благодарю вас, добрый сэр, — слабым голосом отозвался Найджел. — Я тоже счастлив, что повстречал такого учтивого противника, и я всегда буду помнить о том удовольствии, которое доставила мне встреча с вами.

Сказав это, он опустил окровавленную голову на грудь врага и погрузился в глубокое беспамятство.