2
Кембридж, Англия

Дремота декана Марбери была внезапно нарушена.

— На помощь! Убийство! Кто-нибудь!

Он открыл глаза. Мягкий прозрачный лунный свет омывал комнату. Апрельская ночь была холодна, воздух еще помнил ушедшую зиму.

— Помогите, кто-нибудь! — еще громче выкрикнул голос.

Марбери отбросил одеяло, завернулся в теплую черную мантию и высунул голову в окно крохотной спальни. Черные окна поблизости освещались одно за другим, послышалась перекличка голосов. Марбери отступил в комнату, нагнулся, натягивая сапоги, выскочил в коридор деканата и, набирая скорость, сбежал по лестнице. В темноте за дверью к нему присоединились еще несколько человек, лиц было не различить. Покой внутреннего двора, окруженного безмолвными каменными зданиями, был нарушен сбегавшимися на крики людьми.

Крики неслись из Большого зала, в дверях которого Марбери увидел преграждавшего вход Эдуарда Лайвли, одного из ученых мужей. Лайвли был в костюме из тонкой парчи, отливавшей серебром в лунном свете, и в горностаевой шляпе, высокой и новой. На обшлагах перчаток из черной кожи красовались вышитые ярко-алым буквы «Л». Его ухоженная борода напоминала роскошную перину. Подбежавшие следом сгрудились у двери, окружив остановившегося Марбери.

— Что случилось? — Запыхавшийся Марбери тронул Лайвли за плечо.

— Тело. — Лайвли сглотнул. — Мертвое тело. Там, внутри.

Он отступил, освободив дверь в зал. Гулкое эхо его голоса отдалось от безжизненных стен. Собравшиеся прошли мимо него внутрь и, пока зажигали свечи, переговаривались напряженным шепотом. Не зал, а пещера, тихая и холодная. В дальних углах лежала обсидиановая темнота чернее полуночи. Воздух казался колючим от стужи, будто крошечные ледяные иголки касались пальцев и щек.

Дюйм за дюймом люди продвигались в глубину зала. Нечто ужасное бесформенной грудой лежало перед ними. Спустя мгновение кто-то вскрикнул, другой закашлялся, сдерживая рвоту.

Марбери тяжело выдохнул:

— Отец небесный!

Окровавленный труп лежал на холодном каменном полу у рабочего места одного из ученых.

Марбери старался выровнять дыхание, без устали твердя себе, что это не явь, это фантом. Но его разум говорил другое.

Лайвли, как видно, выронил свечу. Она откатилась к ножке стола, но продолжала гореть, отбрасывая мерцающий отблеск на скорчившееся под столом мертвое тело.

Сам по себе труп не испугал бы ученых. Благодаря чуме каждый из них повидал немало бездыханных тел. Но при виде этого мертвого лица невозможно было сдержать крик и приступ тошноты.

Наверное, сотни порезов, длинных глубоких рубцов рассекли плоть, уничтожив все черты, оставив лишь мышцы, торчащие кости и засохшую кровь цвета гнилой сливы. Узнать такое лицо не представлялось возможным.

— Смотрите! — потрясенно выкрикнул Роберт Сполдинг. Он был помощником главы переводчиков — должность скорее секретарская, чем начальственная. На нем была простая накидка цвета палых листьев, застиранная и потертая от нещадных чисток. Он указывал на резной вересковый крест на шее мертвеца.

— Мне кажется, это крест Гаррисона, — прошептал Марбери.

— И, несомненно, это пурпурный кафтан Гаррисона, — с холодной уверенностью добавил Сполдинг.

Сомнений не оставалось: убитым был Гаррисон.

Марбери оперся о стол Гаррисона, тщательно следя за дыханием. Он молча слушал, как остальные соглашались и подтверждали первоначальное заключение.

— Как случилось, — помедлив, обратился он к Лайвли, — что вы столкнулись с этим ужасом в столь неурочное ночное время?

— Меня привело сюда усердие, — поспешно отозвался Лайвли. — Я спешил начать работу над новыми страницами — вы не представляете, какое для меня в них искушение.

— Зато мне легко представить, — осторожно выбирая слова, произнес Марбери, — в какую ярость пришел бы Гаррисон, знай он, что вы подглядываете за его работой. Он подвержен вспышкам бешенства, нам всем это известно. Возможно, он был здесь, вы поспорили, он бросился на вас…

Ответ Лайвли оборвали на первом же слове.

— Надо немедленно предупредить ночную стражу! — потребовал Сполдинг.

— Вы — книжник, доктор Сполдинг, и не разбираетесь в подобных вещах, — возразил Марбери, почти не скрывая враждебности, — однако наши констебли здесь, в Кембридже, все до единого бесполезны. Прошу позволить мне подойти к этому делу иначе.

— Возмутительно! — пискнул Сполдинг. — Нельзя допустить, чтобы ночь прошла…

— Я уже представляю методику расследования этого ужасного происшествия, — тон Марбери был успокаивающим, почти гипнотическим.

— Но… — начал Лайвли.

Марбери повернулся к собравшимся и поднял руку.

— С вашего позволения, джентльмены, я предлагаю несколько отложить продолжение разговора. Прежде всего христианский долг требует, чтобы мы, каждый из нас, вознесли молитвы за нашего коллегу Гаррисона.

На окружающих Марбери в полутьме лицах по-своему отразилось благочестие. Закрывались глаза, губы шевелились, шептали молитву. Марбери воспользовался минутой тишины, чтобы еще раз внимательнее осмотреть тело. Кровь еще не засохла, но не текла. На полу, на столе, на стульях вокруг тела практически не осталось пятен. Кафтан был разорван в нескольких местах. Две прорехи набрякли кровью, но кровь была вязкой: не жидкой и не сухой. Возможно ли, что Гаррисона убили в другом месте, после чего приволокли тело в зал?

Марбери принудил себя еще раз взглянуть на изуродованное лицо. Дай бог, чтобы Гаррисон был мертв прежде, чем его так изувечили. Впрочем, под конец молитвы он заметил еще кое-что.

— А теперь, — в тишине прозвучал выверенный, деловитый голос Марбери, — я призываю всех вас хранить молчание об этом инциденте. Не следует обсуждать его с кем-либо вне этих стен, пока мы не узнаем, что произошло. Ваш труд слишком свят, слишком важен, чтобы прерывать его из-за случившегося. Возможно, вы сочтете меня бесчувственным, но я действую в интересах ваших ученых трудов и нашего короля. В конце концов, это дом мудрости или бойня?!

Старший из ученых мужей шумно прокашлялся. Доктор Лоуренс Чедертон, знаток древнееврейского и друг многих известных английских раввинов. Он излучал безмятежное спокойствие человека, совершенно уверенного в своем месте в этом мире — и в следующем. Его простой черный плащ был застегнут на все пуговицы и доставал почти до пола. Голова осталась непокрытой, и седые волосы мягко сияли и поблескивали.

— Тот, кто поступил так с Гаррисоном, не заслуживает, по моему мнению, определения человека, — прищурился он. — Нам надлежит действовать со всей возможной осторожностью.

— Не предполагает ли наш старший коллега, — пропищал Сполдинг, неприязненно морща губы, — что мы имеем дело с работой демона?

— Дьявол способен вселиться в человека, — отчеканил Чедертон. В его голосе звучала сталь, глас Господень. — Он совершает бесчеловечные поступки человеческими руками. И мы можем не сомневаться, что сам дьявол противостоит работе, которую мы ведем в этом зале. Он, несомненно, послал своих слуг, чтобы отвлечь нас или, смею сказать, погубить.

Кое-кто снова забормотал молитву. Один перекрестился.

— Теперь, с вашего позволения… — медленно произнес Марбери, придвинувшись к трупу, — я вижу, у брата Гаррисона что-то во рту.

Все глаза обратились к телу, головы склонились вниз, круг стал теснее.

— Простите меня, — продолжал Марбери, наклонившись к трупу. Его рука зависла над самым ртом.

— Не прикасайтесь! — шепнул Лайвли, втянув в себя воздух, словно от удара в живот — несколько театрально, как подумалось Марбери.

— Вот так. — Рука Марбери внезапно дернулась, движение было неуловимо быстрым, и в его пальцах оказался скомканный влажный клочок бумаги изо рта мертвеца.

Все ахнули. Многие крестились, шепча молитвы.

Марбери бережно, двумя пальцами развернул бумажку и поднес ее к свече. Не он один увидел написанные на ней слова.

— Что там? — еле слышно выдохнул Лайвли.

— «Странствуя по миру, как палач Господа», — прочел Марбери и положил листок на стол Гаррисона. Люди столпились вокруг. Поднесли еще несколько свечей, и все прочли записку.

Слова показались Марбери смутно знакомыми, но он промолчал.

— Эта ужасная записка, несомненно, написана рукой самого Гаррисона.

Лайвли постучал основанием свечи по мятой изорванной записке.

— Согласен, — спокойно признал Марбери.

В его сознании возникла дикая картина: убийца силой раскрывает Гаррисону рот, принуждая его съесть собственный труд.

— Это сообщение? — задумался Лайвли.

— Или предупреждение? — спросил Сполдинг.

— Это работа дьявола, — уверенно заключил Чедертон.

— Тем больше оснований, — вмешался Марбери, слегка повысив голос и прикрыв тонкой вуалью снисходительности острое нетерпение, — хранить тайну. Теперь всем нам следует вернуться к себе. Прошу вас освободить этот зал. Прошу прощения у присутствующих, но я хотел бы поговорить с мастером Лайвли наедине.

Несколько человек немедленно двинулись к дверям. Остальные нерешительно последовали за ними. Оглянулся только Чедертон.

Когда за последним закрылась дверь, Марбери начал:

— Кто-то должен расследовать это чудовищное происшествие… И вы не хуже меня знаете, как бесполезны местные стражники.

— Вы полагаете, что вам…

— Нет, — заверил его Марбери. — Я прекрасно сознаю, какие политические страсти разгорятся, если я возьму расследование на себя. И это к лучшему для вас. Если бы я следовал очевидному, вы оказались бы первым подозреваемым.

— Я? — вырвалось у Лайвли.

— Вы нашли тело. Вы ненавидели Гаррисона.

— Я поднял тревогу! — огрызнулся Лайвли.

— Идеальное прикрытие…

— Со всем возможным почтением… — в голосе Лайвли не было ни малейшего почтения, — ваш рассудок замутнен выпитым бренди. Это ясно каждому. Запах ощущается в вашем дыхании.

Лицо Марбери выразило целую драму: все пять актов пронеслись, мгновенно сменяя друг друга, — гнев, сдержанность, задумчивость, спокойствие и снисходительность. Наконец он заговорил, словно обращался к школьнику:

— Тем больше оснований назначить независимого следователя, мастер Лайвли. А если я и выпиваю по вечерам немного бренди, то только чтобы уснуть. Заботы этого мира испаряются с первым хорошим глотком, и я отхожу ко сну другим человеком. Спокойным, почти как в детстве. И я рад этому, потому что крепкий сон ночью делает меня терпимее к оскорблениям грядущего дня. Он позволяет мне не отвечать на оскорбления насилием. В молодости я, не задумываясь, ответил бы обидчику ударом кинжала.

Лайвли покосился на левый рукав Марбери: он свисал ниже, чем правый, превосходно скрывая короткий клинок. Ему вдруг пришло в голову, что благоразумнее не противоречить декану.

— Итак, — выдавил он, с трудом сглотнув, — вы знаете подходящего человека?

— Едва ли, — сухо отозвался Марбери. — Но, кажется, я знаю, где можно такого найти.