Глава 26
Вечером следующего дня Пирууси приволок старику Пехто традиционные подношения: комок соли, мешок пахучего, наполовину прокисшего масла из оленьего молока, кровяные колбаски, щедро сдобренные салом, тщательно очищенную и пережеванную оленью кожу. Он не поскупился и приложил пару мягких сапожек с красными шнурками, чтобы завязывать сверху. Пехто осмотрел дары с отсутствующим, как и полагается, видом и дважды от них отказался. На третий раз он смахнул подарки в угол шатра и велел «старой карге» – своей жене, которой было уже больше сорока лет, – подойти и забрать их.
– На сколько человек? – спросил он.
– Для тебя и для меня. Для одноглазого чужака и его приятеля.
Пехто задумался. Это был самый приятный момент – отказать все равно было не в его власти, – но по крайней мере, Пирруси уважил его. И шаман решил не перегибать палку. Ведь принесенные подарки действительно были щедрыми – настолько щедрыми, что Пехто догадался о какой-то особой причине для такой щедрости.
– Приходи, когда стемнеет, – сказал он.
Без лишних слов Пирууси вышел. Он знал то, о чем старый шаман, при всем своем бахвальстве насчет способности видеть издалека и даже под землей, не догадывался – одноглазый, когда Пирууси потребовал плату за убитых оленей, снял с руки и без звука отдал золотой браслет. Правда, оленей он забрал, но такую ценность, как их шкуры, отдал Пирууси опять же без споров. Хотя Пирууси и не видел раньше золото, желтое железо, как его называли финны, но он прекрасно знал, как ценят его норманны, с которыми ему не один раз случалось торговать. За браслет такого веса он мог купить все свое племя вместе с потрохами, не говоря уж о паре оленей.
Однако пришелец оказался не совсем сумасшедшим. Когда Пирууси потребовал плату за двоих убитых соплеменников, тот лишь молча показал на своих убитых. Еще Пирууси заметил свирепый взгляд очень большого человека, который носил меч и шипастый щит. Умнее будет с таким воином, отмеченным духами, не связываться. В любом случае смерть оленей оставалась загадкой. Пирууси решил про себя, что одноглазый – могучий норманнский шаман, каких он раньше не видывал. Должно быть, шаман умел принимать разные обличья, и в одном из таких обличий, например в виде медведя, убил оленей, пока его человеческое обличье по-прежнему стояло перед Пирууси.
После напитка видений многое выяснится. Пирууси решительно направился к родному шатру и позвал лучшую из своих жен, намереваясь самым приятным образом скоротать оставшееся до ночи время.
* * *
Шеф вместе с Хандом обходил временный лагерь. Изголодавшиеся люди разожгли костры и начали нетерпеливо обжаривать на них куски тут же разделенного мяса – два оленя исчезли быстро и без следа. Только после этого люди ощутили в себе достаточно сил, чтобы нагреть камни, бросить их в деревянные котелки и сварить нежнейшего вкуса похлебку. Ведь сначала они поглощали мясо полусырым. Шефу вспомнилось, как он проглотил кусок свежей печенки и наступило первое опьянение сытостью, сходное разве что с опьянением от зимнего эля. И тогда он понял, что днем раньше мечтал не только о большом ломте хлеба с маслом, но и начинал сожалеть, что когда-то отказался от протухшей акульей печенки.
– Как, по-твоему, настроение у людей? – спросил Шеф.
– Просто удивительно, как быстро они оправились, – отвечал Ханд. – Дня полтора назад я боялся за Удда. У него почти не осталось сил. Я опасался, что мы потеряем его так же, как потеряли Годсибб, слишком слабую для ночных холодов. А сейчас, после трех плотных приемов пищи и ночи, проведенной у жаркого костра, он вполне готов выдержать еще несколько дней путешествия. Хотя одна вещь меня беспокоит. Некоторые показывали мне вновь открывшиеся старые раны – раны, которые зажили уже много лет назад.
– Из-за чего это?
– Неизвестно. Но так бывает в конце весны, когда люди долгое время питались запасенной на зиму пищей. Все лекари Идуны знают, что если дать такому больному свежей зелени, капусты, овощей, он быстро поправится. Чеснок и лук тоже помогают. Зерно давать бесполезно.
– Но ведь сейчас не конец весны, зима только начинается, и вдруг такая болезнь.
– Верно. Но как долго мы питались корабельной едой? И что мы ели в Храфнси? В основном сушеное мясо да сушеную рыбу. Нам нужно есть свежую пищу, и лучше в сыром виде. Думаю, сырое и полусырое мясо, которое мы ели вчера, должно помочь. Нам нужно будет достать еще сырого мяса, прежде чем мы дойдем до шахт Пути. У них там есть запасы капусты и лука, пусть даже не свежих, а соленых.
Шеф кивнул. Было в этом что-то странное, как будто еда – не просто топливо, которое сгорает в теле и которое необходимо лишь обеспечить в достаточном количестве. Однако он никогда не слышал, чтобы коровы, овцы, собаки, лошади или волки страдали от такой болезни, от того, что едят лишь один вид пищи. Он сменил тему.
– Ты знаешь, что за напиток нам придется пить сегодня ночью с вождем финнов?
– Я узнаю, когда увижу питье, понюхаю и попробую на вкус. Но если это напиток видений, возможностей не так уж много. Это может быть слабый отвар болиголова, которым Рагнхильда отравила своего мужа, или же ягоды белладонны. Но я сомневаюсь, что они растут здесь. Скорее всего… ладно, посмотрим. Одну только вещь скажу тебе, Шеф. – Ханд выглядел с неожиданно серьезным. – Мы давно знакомы, и я хорошо знаю тебя. Ты человек жесткий, а сейчас стал еще жестче. Позволь мне сказать тебе, мы попали в очень странные места, более странные, чем Гедебю, Каупанг и Храфнси. Финны могут попросить тебя сделать то, что ты сочтешь унизительным. Но они не желают тебе зла. Если это сделает вождь, сделай и ты тоже.
– А ты?
– Я лекарь. Мое дело сидеть и наблюдать, следить, чтобы тебе не причинили вреда. Возьми с собой еще одного человека, чтобы он пил с тобой, если они на это рассчитывают. Но делай именно то, чего от тебя ждут.
Шефу вспомнилась пословица, которую в юности они часто слышали от отца Андреаса.
– Если ты в Риме, делай, как римляне, так, что ли?
– Другими словами, с волками жить – по-волчьи выть.
* * *
Немного погодя Шеф со своим неизменным копьем в руке вел Ханда и Карли в финское становище, расположенное в четверти мили от лагеря путешественников. Он чувствовал легкость и радостное нетерпение, как если бы в дни юности шел в Эмнет выпить пива с друзьями, а не собирался исполнить загадочные ритуалы с людьми, которые недавно чуть не убили его. Разобравшись в своих чувствах, он понял, почему так получается. Это было ощущение свободы от гнетущего присутствия Кутреда. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы взять его с собой к незнакомцам, которые могли невольно его задеть. Карли тоже выглядел оживленным. Он пялился вслед каждому финну, которому случалось проехать мимо них по легкому снегу на лыжах.
– Наверняка некоторые из них женщины, – изрек он наконец.
Шеф привел их к шатру, который ему описали, к шатру чародея. Полог был откинут, иссохший старик поманил их внутрь, где уже сидел вождь Пирууси. Вождю, видно, не понравилось, что гостей трое.
– Только двое, – сказал он, показывая два пальца. – На всех не хватит.
– Я не буду пить, – мягко сказал Ханд. – Я только посмотрю.
Вряд ли Пирууси удовлетворило это объяснение, но он промолчал, а старик пригласил всех усесться на ковер из шкур, подал каждому подставку для спины, сделанную из березовых сучьев. Он завел монотонную ритмичную распевку, время от времени ударяя в бубен. Где-то снаружи шатра ему вторил маленький барабан.
– Он призывает духов, чтобы они направляли нас, – пояснил Пирууси. – Сколько оленей ты хочешь за второй золотой браслет у тебя на руке? Я дам тебе целых двух оленей, жирных, хотя никто не дал бы больше одного.
Шеф ухмыльнулся и в ответ предложил заплатить три серебряных пенни за трех оленей, одно пенни потом возвращается назад в обмен на шкуры. Отметив с некоторым облегчением, что его гость не совсем безумен, Пирууси хихикнул и попробовал подкатиться еще раз.
Когда они пришли к окончательному соглашению – десять серебряных пенни и золотой перстень за пять оленей с возвратом шкур и за двадцать фунтов птичьего пуха для спальных мешков, – Пехто уже допел свою песню. С привычной, по-видимому, у финнов бесцеремонностью он высунулся наружу и принял из невидимых рук, оставивших в покое барабан, большой пышущий паром сосуд. Шаман поочередно зачерпнул напиток в четыре больших кружки из долбленой сосны и протянул их Пирууси, Карли и Шефу, оставив четвертую себе.
– Пейте, – сказал он на норвежском.
Шеф молча протянул свою кружку Ханду, который осторожно принюхался, окунул палец и облизал его. Лоб Пирууси прояснился. Наконец-то он понял, зачем нужен третий человек. Он пробует. Значит, одноглазый могучий вождь, раз у него есть пробовальщики отравы.
– Это вода, в которой сварили мухоморы.
– Это не опасно?
– Думаю, для тебя – нет. Ты привык к таким вещам. Полагаю, что и Карли вреда не будет.
Шеф вежливо поднял кружку в честь хозяев и сделал долгий глоток. Остальные сделали то же самое. Шеф обнаружил, что вежливым считается отпить треть, остановиться, выпить еще, снова остановиться и допить остаток. На вкус питье было затхлым, горячим, с легкой горечью, не слишком приятное, но лучше многого из того, что заставлял его глотать Ханд. Присутствовавшие немного посидели в молчании, погружаясь в собственные мысли.
* * *
Шеф ощутил, что душа его выходит через рот и устремляется наружу, сквозь стенки шатра, словно они прозрачные, летит на простор, и кругами, как птица, поднимается над темными лесами и заснеженными белыми равнинами вокруг. С интересом он заметил частично замерзшее озеро, лежавшее не очень далеко, по другую сторону леса – Кеолвульф оказался прав. Но интересовался этим его рассудок, а не его душа. Душа стрелой мчалась на запад. Быстрее мысли пронеслась она над сушей и морем, и в мир вернулся свет. В месте, где она очутилась, был еще вечер, а не ночь. И стояла осень, а не зима.
Это был Гедебю. Шеф узнал курган, на котором весной, сидя в ожидании ужина, увидел произошедшую много лет назад кровавую битву и жертвоприношение. Но мир, который царил в этих местах, когда ему явилось то ужасное видение, ныне исчез без следа. Ни деловитых пахарей, ни дымящих труб. У частокола расположился огромный палаточный лагерь, сотни людей собрались у городских стен. Это напоминало осаду Йорка, которую Шеф видел два года тому назад.
За исключением двух обстоятельств. Здесь были деревянные, а не каменные, римской постройки, стены. И оборонявшиеся не пытались отсидеться за ними. Многие вышли наружу, схватились с осаждавшими, дрались с ними на мечах, на копьях и боевых топорах, делали вылазки через специальные ворота и калитки, возвращаясь затем за частокол торопливо или с гордостью.
И все же здесь царила неразбериха, постепенно понял Шеф. Заметил это, и в нем выросла уверенность, что видит он не прошлое, не выдуманную историю и не то, что могло бы происходить. Виденное действительно происходило в тот самый момент, когда он сидел в шатре у финнов. Это было видение, но видение реальности, нечто такое, что не нуждается в истолкованиях.
Осаждающие старались установить катапульты – «мулы» – около кургана, на котором сидел Шеф. Обороняющиеся попробовали помешать им. Безуспешно. Но в сущности они ведь только хотели выиграть время. Услышав сигнал горна, защитники отступили. На стене, ближайшей к установленным осаждающими трем «мулам», показались шесть, десять, двенадцать простейших метательных машин, которые Шеф сам изобрел, вращательниц. Они стояли на платформах, пристроенных около бойниц в частоколе.
Катапульты окружили боевые расчеты, по восемь человек на машину, взялись за веревки. Длинные шатуны опустились, заряжающие вложили каменные ядра в петли, дернули рычаги вниз. Воины одновременно дернули за веревки – не совсем одновременно, с профессиональным интересом отметил Шеф, вечная ошибка недисциплинированных норманнов, – шатуны крутанулись, петли взметнулись вверх.
Град камней посыпался вокруг «мулов», каждый в десять фунтов весом, падающий по дуге высотой в две сотни ярдов, вполне достаточно, чтобы вмять шлем в череп, а череп в туловище. Но, увы, они падали только вокруг «мулов». Проблема с камнекидалками, сразу вспомнилось Шефу, состояла в том, что из них легко было прицеливаться по направлению, но очень трудно правильно определить расстояние. Камни летели по высокой дуге, а не полого. Хорошо против стоящего войска, особенно выстроившегося в колонну. А против точечной цели – все равно что целиться камнем в ведро с расстояния ярдов в тридцать.
Зрение Шефа словно бы обострялось, пока он смотрел. На стене он узнал выкрикивающего команды толстого, но крепкого человека – короля Хрорика, того самого, который продал Шефа в святилище Пути. Он носил серебряный шлем и раскрашенный щит. А командовал он – в далеком финском шатре в березовой роще Шеф захрипел от изумления – командовал он катапультером Лаллой, сбежавшим в Гула-Тинге. Так вот кто сманивал катапультеров за бешеные деньги!
Лалла, заметил Шеф, пытался установить «мула», а Эдви, другой дезертир, делал то же самое в десяти ярдах поодаль. Это у них не получалось. В отличие от сравнительно легких камнекидалок, работавших на мускульной силе, «мулы» делались из крепкого леса, чтобы выдержать удар шатуна. Их трудно поднять на высоту боевой платформы и после этого ничуть не легче установить. Но защитники установили машины на треноге, и теперь оба англичанина бегали вокруг, пытаясь управлять тем, что обычно требовало усилий всего расчета из восьми человек.
Они явно не успевали. Осаждающие… А кто были осаждающие? С ощущением прихода злого рока Шеф увидел, что по полю битвы движется Знамя Ворона, а вокруг него собрались все трое сыновей Рагнара. Даже на расстоянии неестественные, окруженные белками зрачки Змеиного Глаза, казалось, пронзали насквозь стены и оборонявшихся, Шеф прямо вздрогнул, когда взгляд Сигурда прожег его. Рагнарссоны скликали своих людей, собирали их для штурма, потому что знали…
Их «мулы» выстрелят первыми. Два «мула». В одну из машин попал камень из вращательницы, как раз в стопорный болт, и команда, потерявшая несколько человек, отчаянно пыталась разогнуть искореженный металл. Но и двух оставшихся «мулов» было вполне достаточно. Один ударил слишком низко, ядро скользнуло по склону земляного вала в основании частокола, отскочило и взвилось вверх. Другой попал точно, в одно мгновенье пробив брешь шириной до трех бревен. Воины Рагнарссонов устремились было вперед, но были остановлены и отброшены назад.
Лалла наконец установил свою машину, закричал что-то королю Хрорику, который тоже заорал в ответ и плашмя ударил мечом Лаллу по плечу. Лалла пригнулся за катапультой, выкрикивая указания расчету – люди, кажется, пришли от них в полное замешательство, – стараясь правильно установить направление и угол прицела. Затем, снова получив удар от разгоряченного Хрорика, он дернул пусковую скобу.
Бац! Шеф услышал радостные восклицания, даже не разобрав толком, а не было ли среди них его собственного. Один из «мулов» Рагнарссонов был разрушен ударом гораздо более мощного каменного ядра, команда брызнула в стороны, она вжималась в землю, отскочив от разлетающихся щепок и хлеста внезапно высвобожденных веревок.
«Мул» Эдви выстрелил секундой позже. Мгновенье Шеф не мог проследить полет снаряда, потом, увидев, как люди Рагнарссонов машинально втягивают головы в плечи, понял, что тот прошел на один фут выше, чем нужно, просвистел над головами расчета и улетел в поле еще на полмили.
Но теперь Рагнарссоны определили дистанцию, и их третий «мул» был уже починен. Шеф увидел, как командиры расчетов переглянулись, подняли руки в знак готовности и одновременно махнули ими, подавая сигнал для выстрела. Этому они хорошо обучились. Кто же тренировал их? Другие сбежавшие? Множество людей узнали, как работают машины, когда служили в армиях Шефа и Ивара, а может быть – и от первых их изготовителей, черных монахов Йорка.
Парящая в небе душа Шефа увидела полет камней, проходящих сквозь воздух, словно сквозь густую патоку. Он успел мысленно продолжить их траектории, понять, куда они попадут, и попытался выкрикнуть предостережение. Время опять потекло в нормальном темпе. Он увидел, как ядра ударили в бревна, перевернули машины, в которые были нацелены, смахнули со стены в одну вопящую кучу бревна, веревки, камни и людей. На земле оказался Лалла, озирающийся, старающийся опереться на сломанные руки, а сверху на него всем своим весом в тонну с четвертью рухнула разбитая катапульта.
Шеф отвел взгляд, услышав удар, треск сломанных ребер. Эдви нигде не было видно. Рагнарссоны устремились через пролом в стене. Король Хрорик был в центре сражения, выхватил меч, скликал своих людей. Позади него воины пытались соорудить хоть какой-то заслон, битва еще не была проиграна…
* * *
В шатре Шеф вскочил на ноги с криком:
– Враги вокруг Гедебю!
Осознал, где находится, осознал, что остальные давно очнулись и молча смотрят на него. Вытер холодный пот со лба, пробормотал:
– Я видел… видел осаду. В Дании.
Пирууси разобрал слово «Дания», он знал, что это очень далекая страна, и ухмыльнулся. Ясно, что это великий норманнский шаман. Его дух летает далеко.
– Что ты видел? – спросил Шеф у Карли.
На лице Карли появилось нехарактерное для него смущение. Он потупился и тихо сказал:
– Я? Девушку.
Финский вождь понял и это слово, хлопнул Карли по спине, весело улыбнулся. Сказал что-то непонятное, повторил еще раз. Шеф вопросительно взглянул на Ханда.
– Он говорит: не пора ли помочиться?
Шеф понял, что действительно ощущает давление в мочевом пузыре. В кружку входило не меньше пинты странного напитка, а вызванное им видение длилось около часа.
– Согласен, – сказал он. – А где?
Старик достал другой сосуд, большой, опять же выдолбленный из сосны. Он поставил его на пол, сделал приглашающий жест, еще один сосуд передал Пирууси, который начал высвобождаться из своих кожаных штанов – в зимней одежде дело отнюдь не легкое. Шеф осмотрелся, соображая, не лучше ли будет выйти. Может быть, внутри шатра этого не делают. А может быть, если зимой то и дело бегать на улицу, отморозишься. Не видя причин отказаться, он, как и Карли, последовал примеру хозяев.
Старый финн поднял горшок Пирууси, взял кружку Шефа, зачерпнул исходившую паром жидкость, протянул Шефу. Тот вскочил на ноги и отпрянул, заложив руки за спину. Оба финна разразились потоком сердитых финских слов. Затем старый Пехто взял горшок Шефа и кружку Пирууси, и осуществил ту же операцию. Пирууси взял кружку, приветственно приподнял и аккуратно отпил треть.
– Вспомни, что я тебе говорил, – спокойно сказал Ханд. – С волками жить… Думаю, что это доказательство доверия. Ты пьешь то, что прошло через него, он пьет то, что прошло через тебя, вы делитесь своими видениями.
Видимо, Пирууси понял слова малыша-лекаря, потому что энергично закивал головой.
Шеф увидел, что Ханд и Пехто обмениваются кружками, понял, что обречен. Он осторожно поднял кружку, подавил возникшую от сильной вони тошноту и отпил треть. Снова уселся, отпил еще треть. Сделал ритуальную паузу и допил остатки.
* * *
На этот раз его душа быстрее вышла из тела, словно уже знала, что делать. Но полет, в который она устремилась, не привел ее в другой климат и в другое время суток. Он вел во мрак. В темноте лежала какая-то бедная деревушка; Шеф видел таких десятки в Норвегии, в Англии, в Дитмарше. Все одинаковые, с одной грязной улицей, пригоршней домов и построек в центре, а на околице, на опушке прилегающего к деревне леса, россыпь амбаров, хлевов и сараев.
Он оказался внутри амбара. Люди в ряд стояли на коленях на голой земле. Благодаря своим детским воспоминаниям Шеф понял, что они делают. Они принимают христианское причастие, тело и кровь своего Бога, который когда-то был и его Богом. Однако отец Андреас никогда не совершал это таинство в таких неподходящих условиях, в заваленном мешками амбаре, при двух тусклых свечах. Не так относился к нему и отчим Шефа, Вульфгар. Для него месса была возможностью пересчитать домочадцев, убедиться, что все на месте, и горе тому, кого на месте не оказывалось! Те мессы были публичными. Эта была чуть ли не тайной.
На исхудавшем лице священника отразились многие жизненные невзгоды, и Шеф не мог его узнать. Но сзади него, неся чашу вина вслед за вовсе неподходящим для этой цели блюдом с облатками, шел не кто иной, как дьякон Эркенберт. Всего лишь дьякон, поэтому не имеющий права самостоятельно отправлять мессу. Однако участвующий в ней. И это тоже было неправильно, поскольку его хозяева, черные монахи из Йорка, постыдились бы, если бы один из них участвовал в такой неторжественной и нищенской церемонии.
Шеф понял, что паства состояла из рабов. А точнее говоря, из трэлей. Большинство из них были в ошейниках. Без ошейников были только женщины. Женщины бедные и старые. Так зародилась христианская церковь, словно бы вспомнилось Шефу. Среди римских рабов и отверженных.
Некоторые из причащающихся в страхе оглянулись, заслышав снаружи тяжелые шаги и громкие голоса. Взгляд Шефа переместился. Снаружи, по деревенской улице, приближалась дюжина разъяренных мужчин, громко переговаривающихся друг с другом. У них был выраженный шведский выговор, как у Гудмунда. Настоящие шведы, из самого сердца Швеции.
– Отвлекает моих трэлей от работы! – кричал один.
– Собрал сюда баб, и кто его знает, что у них там за праздник любви!
– Надо им показать, где их место. И ихнему попу тоже! По нему давно ошейник плачет!
Один из передних закатал рукав на мускулистой руке. Он нес тяжелый кожаный кнут. Спина Шефа отозвалась болезненными воспоминаниями.
Когда шведы подошли к двери приспособленного под церковь амбара, от косяка отделились две тени. Люди в доспехах, в шлемах с боковыми щитками. В руках короткие копья, но на поясе мечи.
– Вы пришли в церковь молиться? – спросил один из них.
– Тогда этот кнут вам ни к чему, – добавил другой.
Шведы замялись, остановились у входа. Они не взяли с собой оружия, кроме ножей, очевидно, не рассчитывали на сопротивление, но это были большие сильные люди, разъяренные, привыкшие встречать страх и покорность, и их была целая дюжина. Они могли бы пойти напролом.
Кто-то в ночи пролаял приказ, и из-за угла амбара вышла двойная колонна вооруженных людей, шагая нога в ногу, к изумлению Шефа, который раньше никогда не видел ничего подобного. Новый приказ, и строй разом остановился, развернулся лицом к шведам, опять же одновременно. Пауза, затем, без приказа, первый ряд шагнул вперед, раз-два-три, и застыл, почти уперевшись остриями копий в грудь переднего шведа.
Сзади появился Бруно, немец, которого Шеф встречал в Гедебю. Как обычно, он выглядел довольным и приветливым. В одной руке он держал меч в ножнах, вытащил его на несколько дюймов, воткнул обратно.
– Знаете, вы можете войти в церковь, – сказал он. – Мы будем рады вам. Но смотрите, вы должны вести себя соответственно. И если вы хотите узнать, кто там был, и, скажем, позднее с ними расквитаться… – голос его построжал, – мне это не понравится. Говорят, что недавно такое сделал Торгисл.
– Его сожгли в собственном доме, – сказал один из шведов.
– Правильно. Сгорел, как свечка. Но, знаете, из его домочадцев никто не пострадал, и все его трэли остались живы. Должно быть, это рука Божья.
Хорошее настроение Бруно внезапно испарилось. Он бросил на землю меч в ножнах, подошел к переднему шведу, который все еще держал в руках кнут.
– Когда ты вернешься домой, свинья, ты скажешь: «Ой, у них было оружие, а у нас не было». Ладно, у тебя, свинья, есть нож, и у меня есть, – взмах, и в руках Бруно оказался длинный односторонней заточки клинок с бронзовой рукояткой. – Да, смотри-ка, ведь у тебя есть и кнут. Почему бы нам не связать свои запястья, и я поучу тебя танцевать!
Бруно уставился в лицо противника, потянулся к его руке, лицо его исказилось, как у Кутреда. Но с гиганта-шведа было уже достаточно. Он буркнул что-то неразборчивое, задом попятился и исчез в темноте улицы. Остальные потянулись вслед за ним, причем ругаться они начали только на безопасном расстоянии. Из амбара, ставшего церковью, неожиданно донеслось пение. Шеф не узнал ни мелодию, ни исковерканные латинские слова, но немецкие риттеры вытянулись в строю еще торжественней и начали подпевать. Vexilla regis prodeunt… «Под знаменем грядущего царя…»
* * *
А в зале, не так уж далеко оттуда, царь земной, украшенный золотой диадемой поверх длинных светлых, заплетенных в косички волос, слушал группу людей, богато одетых, но со странными предметами в руках – бубнами, сушеными конскими пенисами, полированными черепами.
– …никакого уважения к богам, – кричали они. – Бедствия для всей страны. Христиане шляются, где хотят, и никак не уймутся. Сельдь ушла, хлеб не уродился, снег выпал так рано, как никто не упомнит. Сделай что-нибудь или пойдешь вслед за дураком Ормом!
Король простер руку.
– Что я должен сделать?
– Принеси великую жертву. Великое жертвоприношение в Упсале. Не девять человек, девять коней и девять собак, а все самое худшее из твоего царства. Самую отраву. Девяносто мужчин и девяносто женщин должен повесить ты в священной роще, и еще больше должны истекать кровью снаружи. И не старых изношенных трэлей, купленных по дешевке, а истинных слуг зла. Христиан, ведьм, колдунов, финнов и лживых жрецов Пути в Асгард! Повесь их и заслужишь благоволение богов! А если ты не тронешь их, мы снова отправимся вдоль Эйриксгаты.
Путь Единого Короля, вспомнил Шеф объяснения Хагбарта. Дорога, по которой должен пройти каждый, желающий стать королем всех шведов, чтобы преодолеть все испытания. Этот, наверное, уже прошел по ней.
– Хорошо, – голос короля загремел, – я сделаю вот что…
Снова оказавшись снаружи, Шеф увидел громаду языческого храма в Упсале, зубцами вздымающегося ввысь, с драконьими головами на каждом углу, с вырезанными на дверях фантастическими изображениями из легенд о королях. А снаружи священный дуб, к которому шведы в течение тысячи лет приходили совершать жертвоприношения. С его скрипучих ветвей свисали трупы. Мужчины, женщины, собаки, даже лошади. Они висят здесь, пока не сгниют и не упадут – с пустыми глазницами и ухмылкой обнажившихся зубов. Над всем святым местом облаком стояло священное зловоние.
* * *
И вот Шеф опять открыл глаза в шатре финнов. В этот раз он не вскочил на ноги, его одолевали слабость и ужас.
– Что ты видел? – спросил Пирууси. Он отводил глаза, как если бы увидел что-то, что не хотел увидеть, но был при этом напряжен и внимателен.
– Смерть и угрозу. Для меня, для тебя. От шведов.
Пирууси сплюнул на пол шатра Пехто.
– От шведов всегда опасность. Если они смогут нас найти. Может быть, и это ты тоже видел?
– Если бы я видел ближе, я бы сказал тебе.
– Тебе нужно еще помочиться?
– Хватит.
– Не хватит. Ты великий… великий spamathr. Выпей то, что прошло через нашего spamathr.
Что бы это могло значить по-английски, рассеянно подумал Шеф. Мужчина здесь называется wicca, женщина – wicce. Коварная, как английская witch, ведьма. Напоминает о ветчине, об окороке. О половинках трупов, висящих в коптильне.
Он снова поднялся на ноги, встал над чашей.
* * *
Он знал, что последние два видения происходили «сейчас». И хотя не «здесь» в смысле шатра финского шамана, но «здесь», в этом мире. Дух его перемещался только в пространстве.
То, куда он попал на этот раз, не было ни «здесь», ни «сейчас», нечто совсем иное. Он попал в другой мир. Он находился словно в неосвещенном подземелье, но откуда-то мерцали лучики света. По-видимому, он шел по исполинскому арочному мосту, под которым шумела бурная река. Сейчас он спускался с горбатого моста, к чему-то преграждавшему путь. Не к стене. На самом деле – к решетке. Это была стена Гринд, загораживающая дорогу в Хель. Странно, что слово «гринд» означает и эту стену, и убитых китов.
К решетке прижимались лица, глядели на него, лица, которые он предпочел бы не видеть. Он продолжал идти. Как он и боялся, первое лицо принадлежало Рагнхильде, искаженное и ненавидящее; она выплевывала навстречу ему горькие слова, трясла решетку, словно желая добраться до него. Эту решетку не сдвинуть было человеческой рукой, живой ли, мертвой ли. Из груди Рагнхильды обильно капала кровь.
Позади нее стоял маленький мальчик с недоумевающим взглядом. Он, кажется, не испытывал ненависти к Шефу и не узнал его. Он внезапно увернулся от третьей фигуры, старающейся схватить его, прижать к тощей груди. Старая королева Аза с петлей на шее.
«Что они хотят сказать мне? – не мог понять Шеф. – Что я убил их? Я это знаю».
Призраки отступили от решетки, неохотно и злобно, словно по принуждению. Пришел кто-то другой, еще одна женщина. Шеф узнал изможденное лицо, с которого двумя днями раньше отряхнул снег – то была незаметно умершая Годсибб. Лицо ее по-прежнему было усталым, но не таким морщинистым, как ему запомнилось, оно разгладилось в успокоении. Годсибб хотела говорить. Голос ее был подобен писку летучей мыши, и Шеф нагнулся, чтобы услышать.
– Продолжай, – донеслось до него, – продолжай. Я пошла за тобой, и я попала в Хель. Я бы попала сюда так или иначе. Если бы я не пошла за тобой, я была бы здесь рабыней – их рабыней, – она кивнула на удаляющиеся тени двух королев. – Я избежала этого.
* * *
Голос затих, исчезла стена и мост, и тьма. Шеф обнаружил, что по-прежнему сидит в шатре, а по щекам его катятся слезы. Хотя видение, казалось, не заняло ни одного удара сердца, он опять оказался последним, кто очнулся от грез. Остальные смотрели на него, Ханд озабоченно, а Карли сочувственно. Оба финна выглядели вполне довольными, удовлетворенными, как будто его чувства доказали, что он тоже человек, из такой же плоти и крови, как они сами.
Шеф медленно поднялся, пробормотал какие-то слова, взял свое копье, стоявшее у полога шатра. На его наконечнике выступил иней, но его тяжесть успокаивала нервы. Три путешественника вышли в морозную ночь в темной березовой роще.
Когда они по снегу подошли к кострам и их окликнул дозорный, Шеф сказал спутникам:
– Мы должны похоронить Годсибб и остальных как полагается, не сжечь их и не вешать на деревья. Мы выроем яму под кострищем, где земля размякла. Возьмем камни из русла ручья и сложим могильный холм.
– Будет мертвым от этого лучше? – спросил Ханд.
– Думаю, да.
