Книга: Божественный Клавдий
Назад: ОТ АВТОРА
Дальше: ИСТОРИЯ ИРОДА АГРИППЫ

Глава I

Прошло два года с тех пор, как я закончил свое долгое повествование о том, как я, Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик, увечный заика, которого все его честолюбивые жестокосердные родичи считали дурачком, не стоящим того, чтобы его казнить, отравить, толкнуть на самоубийство, отправить в изгнание на необитаемый остров или уморить голодом — именно так они один за другим избавлялись друг от друга, — умудрился пережить их всех, даже моего безумного племянника Гая Калигулу, и в один прекрасный день неожиданно для себя самого был благодаря капралам и сержантам гвардейской дворцовой стражи провозглашен императором.

 

41 г. н. э.
На этом драматическом событии я и поставил точку, что для профессионального историка, вроде меня, просто непростительно. Историк не имеет права внезапно прерывать рассказ в самом кульминационном месте и оставлять читателей в неизвестности. Строго говоря, мне следовало хоть немного продолжить свое повествование и поведать вам, что думала вся остальная армия по поводу столь неконституционного поступка гвардейцев, что думал об этом сенат, какие чувства вызывала у них необходимость признать правителем Рима такого человека, как я, от которого они не ждали ничего хорошего, и не привело ли все это к кровопролитию, и какая судьба постигла Кассия Херею, Аквилу, Тигра — все до единого офицеры гвардии — и других убийц Калигулы, в том числе мужа моей племянницы Виниция. Так нет же, последние строки предыдущего тома посвящены совершенно неуместным мыслям, проносившимся у меня в уме, в то время как, напялив мне на голову венок Калигулы из золотых дубовых листьев, меня раз за разом обносили в самой неудобной позе на плечах двух капралов вокруг Большого дворцового двора под приветственные крики гвардейцев.
Прервал я свое повествование на этом месте по одной-единственной причине — я пишу не столько, чтобы сообщить об исторических событиях, сколько желая попросить прощения за то, что позволил себе стать монархом римского мира. Вы, возможно, помните, если читали первый том книги, что и дед мой, и отец были убежденные республиканцы, и я пошел по их стопам. Правление моего дяди Тиберия и племянника Калигулы только усугубили мое предубеждение против монархии. Мне минуло пятьдесят к тому времени, как меня провозгласили императором, а в этом возрасте мы не так-то легко меняем свои политические взгляды. Я хотел прежде всего показать, сколь мало я стремился к власти и сколь трудно было противостоять гвардейцам — не уступи я тут же их капризу, это привело бы не только к моей собственной смерти, но и к смерти моей жены Мессалины, в которую я был страстно влюблен, и неродившегося еще ребенка. (Интересно, почему мы испытываем такую нежность к неродившемуся ребенку?) Особенно мне неприятно, что потомки могут заклеймить меня как хитрого приспособленца, который притворился дурачком, был тише воды и ниже травы, пока не дождался благоприятного момента, а когда прослышал о дворцовом заговоре против императора, храбро вышел вперед, заявив свои права на престол. Продолжение моей истории в этом, втором, томе должно служить оправданием тому далеко не прямому курсу, которого я придерживался все тринадцать лет, что правлю империей. Другими словами, я надеюсь объяснить свои, казалось бы, несообразные поступки на разных этапах правления их связью с принципами, которых я не скрывал и которым — клянусь в этом — никогда намеренно не изменял. Если это мне не удастся, я надеюсь по крайней мере показать читателям, в каком исключительно трудном положении я оказался, — пусть они сами решат, был ли у меня выбор, каким иным курсом я мог идти.
Итак, продолжаю с того места, где я прервал нить своего повествования. Прежде всего разрешите мне повторить, что все могло обернуться куда хуже, если бы в Риме в это время случайно не гостил царь Иудеи Ирод Агриппа. Он единственный не потерял головы в критическую минуту и предотвратил резню, которая угрожала всем зрителям, находившимся в театре на Палатинском холме, от руки германцев — телохранителей императора. Тем, кто читал первую половину моей книги, может показаться странным, что до самых последних страниц они не встретили ни одного прямого упоминания об этом поразительном человеке, хотя в ряде случаев наши жизненные пути переплетались самым тесным образом. Дело в том, что, отдай я должное его необыкновенным эскападам — увлекательнейшее чтение само по себе, — он стал бы чересчур важным персонажем книги, а передо мной стояла совсем иная цель. И без того моей повести постоянно грозило быть обремененной сведениями, почти не имеющими к ней отношения. И хорошо, что я решил ранее о нем не писать, ибо Ирод Агриппа играет весьма значительную роль в тех событиях, о которых пойдет речь дальше, и я могу теперь, не боясь отклониться от темы, поведать историю его жизни до того самого дня, когда убили Калигулу, а затем продолжать ее одновременно со своей собственной, вплоть до его смерти. Мне удастся тогда избежать нарушения единства места, времени и действия, что было бы неизбежно, растяни я рассказ о его приключениях на два тома. Я не хочу сказать, что в своих исторических трудах я неукоснительно придерживаюсь этого единства: как вы уже заметили, я остерегаюсь формализма в литературе. Но по правде говоря, невозможно писать об Ироде, не придав повествованию несколько театральный характер. Ведь сам он вел себя в жизни как главный актер в драме, и остальные всегда и везде подыгрывали ему. Драма, в которой он играл, нарушала строгие классические каноны, и хотя в итоге жизнь его была оборвана самым традиционным для драмы образом, а именно, классическим возмездием богов за классическую провинность греков — гордыню, в драме этой было слишком много чуждых грекам элементов. К примеру: бог, обрушивший на него кару, не входит в любезное сообщество, обосновавшееся на Олимпе; пожалуй, более странного божества нельзя найти в моих обширных владениях, да и за их пределами, если на то пошло. Облик его неизвестен, имя запрещается произносить; в его честь преданные почитатели обрезают крайнюю плоть и совершают множество других странных, варварских ритуалов. Говорят, он живет в одиночестве в Иерусалиме, в старинном кедровом ларце, обшитом изнутри барсучьим мехом, выкрашенным в синий цвет, и не желает иметь ничего общего с другими богами и даже признавать их существование. К тому же в жизни Ирода Агриппы трагическое было так перемешано с комическим, что вряд ли хоть один греческий драматург Золотого Века счел бы ее для себя подходящей темой. Представляете, каково было бы дивному Софоклу, если бы перед ним стояла задача воспеть высоким поэтическим слогом долги Ирода Агриппы. Но, повторяю, наступило время подробно рассказать вам все то, о чем я раньше умолчал, и лучше всего будет прервать на этом самом месте мою старую историю и приняться за новую.
Итак, наконец я начинаю.
Назад: ОТ АВТОРА
Дальше: ИСТОРИЯ ИРОДА АГРИППЫ