Глава 12

– Ганелон! Эта подлая змеюка! – Хроудланд выдал череду ругательств. – Нужно было сойти с ума, чтобы послать его к сарацинам. Будет одно двурушничество и ложь. Единственным, кто вернется невредимый, будет Ганелон, этот скользкий ублюдок.

Когда я нашел моего друга и рассказал ему новости, тот напился так, что едва стоял на ногах. День шел к вечеру, и Хроудланд сидел с Беренгером на скамье в раздевалке терм. Вода в бассейне была теплой даже среди зимы, и граф иногда заходил туда поплавать, а потом продолжал кутить со своими близкими товарищами. Купальня, расположенная в отдалении от главного дворца, была местом, куда ходили, чтобы устраивать беспробудные пьянки, поскольку было известно, что король пьянства не одобряет.

Хроудланд взмахнул кубком, расплескав содержимое.

– Одноглазый, у тебя не нашлось бы попутчиков хуже, – объявил он, едва ворочая языком.

– Не может быть, чтобы он был уж так плох, – запротестовал я.

Хроудланд сохранял манеры аристократа, несмотря на раскрасневшееся и осовевшее пьяное лицо.

– Не веришь? Ганелон всегда старается спасти только собственную шкуру. Он пытался сделать так, чтобы король послал к сарацинам меня. Поделом ему, что самого и послали!

– Не понимаю. – От вида беспомощного, нетвердо стоявшего на ногах Хроудланда мне стало не по себе.

– Поездка в Барселону может оказаться самоубийством. Сарацины набросятся, и конец. – Хроудланд провел пальцем по горлу и издал булькающий звук.

Он раскачивался на скамье и свалился бы на пол, если бы Беренгер не подхватил его и не поддержал.

Рыгнув, Хроудланд встал на ноги. Шатаясь, он подошел ко мне, обнял за плечи и прижал к себе. Судя по запаху, приятель пил горячее красное вино, настоянное на ягодах терновника.

– Бедняга Одноглазый, может быть, мы видимся в последний раз. Приедешь ко мне в Бретань, а?

Растерявшись, я оттолкнул его.

– Не пойму, о чем ты.

Беренгер, не такой пьяный, объяснил:

– Король назначил Хроудланда маркграфом Бретонской Марки. На следующей неделе он уезжает туда, чтобы занять пост.

– Ты едешь в теплый и солнечный край, а я еду в сырой и дождливый, – проговорил Хроудланд.

Уныние друга было заразительным. Внезапно я ощутил подавленность. Я весьма ценил Хроудланда и знал, что буду по нему скучать.

– Для компании у меня есть Герин. Его тоже посылают в Испанию, – сказал я.

Хроудланд пошатнулся и икнул.

– Жаль, что король не додумался послать его со мной в Бретань. Герин протянул руку Оффе, чтобы разобраться с нашими соседями.

Впервые с тех пор, как Озрик рассказал мне, что слуги Герина любопытствовали, не был ли я при дворе Оффы, я услышал упоминание про его связь с королем моей родины. Но у меня не было возможности узнать подробности, так как Хроудланд начал раздеваться.

– Давай, Беренгер! Пора снова поплавать, – сказал он, пьяно икнув. – В Бретани у нас не будет терм. Давай воспользуемся, пока можно.

Я уныло отвернулся. Во мне до сих пор остался страх перед темной зеленоватой водой бассейна, а еще нужно было разыскать Озрика и сказать рабу, чтобы приготовился рано утром выехать.

Это была моя последняя ночь в Ахене, я уезжал на много месяцев, и она оказалась наполнена предчувствиями. Мне было трудно уснуть, и когда все-таки удалось, то приснилось, будто я на склоне странной пустынной горы. Уже смеркалось, и мы вместе с Хроудландом спускались вниз по горному склону, спускались с убийственной быстротой, выворачивая неровные камни, обдирая руки и колени, скользя и падая, а потом вставая на ноги и торопясь дальше. Вокруг летали драконы с железной чешуей, а из горных расщелин вылезали отвратительные чудовища, они рычали и скалили клыки. Я проснулся весь в поту и подумал, может ли Книга Сновидений объяснить такие причудливые фантазии.

Одно было ясно: я возьму с собой Онейрокритикон в Испанию, чтобы с помощью Озрика закончить перевод. Писания Артимедора необходимы для того, чтобы шпионить за мыслями сарацин, как велел король Карл.

Сырой ветер поднимал маленькие спирали снежной крупы, кружа ее по мерзлой земле перед залом торжеств, когда я присоединился к другим членам королевской делегации в Испанию, уже сидевших верхом. От ледяного ветра слезились глаза, и хотя на мне были толстые перчатки, пальцы совсем онемели от холода. Прошел всего час после рассвета, и Озрик привел из конюшни моего гнедого мерина, а сам ехал на поджарой караковой кобыле. Он вел за собой на поводе вьючную лошадь, и я заметил длинный сверток, в нем, видимо, лежали мой лук и меч. Книгу Сновидений я убрал в переметную сумку вместе с листами уже сделанного перевода. Все прочие всадники вокруг были тепло закутаны. Я мельком заметил черную бороду Ганелона, высунувшуюся из-под капюшона его толстого плаща, а по красной лямке заброшенного на спину щита узнал Герина. Сарацины еще не сели на коней и держали их под уздцы, казалось, у них было какое-то затруднение.

Из портика вышел чиновник и, торопливо подойдя к Ганелону, что-то ему сказал. Я увидел, как тот сердито дернул поводья, потом развернул коня и, рысью подъехав к Герину, крикнул:

– Сарацины отказываются отправляться, пока у нас не будет больше лошадей.

– Что с ними? – раздраженно спросил тот.

– Говорят, нам понадобятся сменные лошади, иначе мы будем их задерживать. По этой самой причине они уже отказались от конного эскорта.

Я взглянул на сарацин. На них были толстые плащи и мягкие сапоги, а в руках короткие хлысты. Их маленькие лошадки больше не были пышно наряжены, как при прибытии. Гривы и хвосты были аккуратно заплетены и подвязаны, а сбруя и седла искусно пригнаны, а когда один из чужеземцев приподнял для проверки копыто своего коня, я увидел на нем железную дугу с короткими шипами. До того я никогда не видел подков. Один из сарацин разговаривал с дворцовым служителем и указывал хлыстом на королевскую резиденцию. Служитель пустился бежать.

– В чем дело? – спросил Ганелон.

У него был норовистый конь, который бил копытами, фыркал и шарахался в сторону.

– Они настаивают, чтобы вы взяли курьерских коней в качестве сменных, – крикнул служитель, направляясь к пристройке, где держали наготове лошадей для королевских курьеров.

– Какая наглость! – возмутился Герин.

Он наклонился и похлопал по шее своего рослого жеребца. От косматой зимней шерсти тот казался еще мощнее, чем когда был на учебном поле, где мы практиковались в боевом искусстве.

Ганелон поерзал в седле, удобнее устраиваясь. Он совершенно не замечал меня, лишь слегка кивнул, когда увидел.

– Не стоит ссориться по пустякам, – тихо сказал он Герину. – Нам предстоит долгий путь вместе.

После некоторой задержки появились королевские конюхи, выводя курьерских коней. Они распределили их между нами, дав каждому длинный повод, и мы, наконец, были готовы к отправлению.

Мы вытянулись неровной колонной с двумя королевскими герольдами впереди. Позади следовали сарацины. Я скромно занял место ближе к хвосту, перед конюхами и слугами. Озрик был рядом со мной, и, взглянув на него, я заметил его сходство с сарацинами из посольства. У него были такие же острые черты и смуглая кожа.

– Ты что-нибудь еще слышал о пребывании Герина при дворе Оффы? – спросил я.

Озрик метнул взгляд в сторону ехавшего впереди Герина.

– Нет, но его слуга едет с нами. Я посмотрю, что можно выяснить, – ответил он.

– Ночью мне приснился странный сон. Когда будет возможность, нужно посмотреть, что он может значить.

Озрик направил на меня свои карие глаза.

– Так ты начинаешь верить книге?

– Да, но нам лучше помалкивать об этом, по крайней мере, пока.

Из головы колонны раздалась команда. Один из герольдов протрубил короткий сигнал, и мы двинулись. Повернувшись в седле, я оглянулся на королевскую резиденцию, гадая, смотрит ли Берта на наше отправление. Вряд ли. У меня не было возможности попрощаться с ней, и мое прощание с Хроудландом было далеко неудовлетворительным. Новоиспеченный маркграф Бретонской Марки растянулся на кровати, спрятав голову под подушку, страдая тяжелым похмельем. Он застонал и приглушенным голосом послал меня к черту.

Резвый бег сарацинских коней оказался неприятным сюрпризом. Они двигались быстрыми короткими шагами, издавая ровный, размеренный топот, а их всадники сидели как влитые в своих глубоких, удобных седлах. Чтобы поспевать за ними, нам приходилось пускаться в рысь или легкий галоп, и это оказалось испытанием для наших более тяжелых коней. Вскоре у меня заболели ноги и спина, и я заметил, как мой гнедой мерин начал уставать. Стоны и приглушенные проклятия от других всадников сказали мне, что и у них не все в порядке. То и дело кто-нибудь прерывал мучение, выезжая из колонны и галопом пускаясь вперед. Но потом его лошадь уставала и переходила на шаг, а сарацинская кавалькада двигалась тем же бодрым аллюром, очевидно, не чувствуя усталости. Когда мы остановились для короткого полуденного отдыха, большинство наших уже сменили коней, благо это было возможно. Когда же мы остановились на ночлег и, измученные, слезли с седел, то преодолели расстояние, какое повозка Арнульфа покрывала за неделю.

И так продолжалось неумолимо день за днем. Мы вставали затемно, пускались в путь в предрассветном полумраке и зачастую достигали намеченной на день точки только после заката. Многие из наших коней пали или захромали. Если животных тут же не заменяли, их всадники оставались позади. Отряд постепенно уменьшался, пока нас не осталось менее двух десятков, не считая сарацин. Из них никто не отстал. Проводник не требовался, поскольку путь шел по старым римским дорогам, порой покрытым каменным булыжником, потрескавшимся и с выбоинами, оставленными за века повозками. Кое-где поверхность дороги превратилась в разъезженную колею, идущую по древним насыпным дамбам через болота и трясины, выводя нас к мощным римским мостам, чьи прочные каменные арки все еще изгибались над рекой. В первую неделю похода маленькие речки были покрыты крепким льдом, и мы могли ехать по нему. Сарацинские лошадки с шипами на подковах двигались впереди, а мы все спешивались и осторожно вели испуганных коней в поводу.

Пейзаж менялся очень медленно. Наш путь огибал высокогорья, и все вокруг было сковано морозом. Деревья в обширных лесах и в садах на окраинах деревень стояли голые и окоченевшие. Распаханные поля представляли собой унылое пространство голой земли. Ничто не двигалось. Деревенские жители не высовывали носа из дому, сидя у огня, а если из трубы не поднимался дым, мы знали, что они делят свою лачугу со скотиной, сбившись кучей для согрева. Мы быстро проезжали через города, не имея нужды покупать припасы или искать место для ночлега. Вдоль всего пути стояли королевские фермы, некоторые столь обширные, что размерами могли соперничать с моей родиной. Управляющие были обязаны обеспечить нас провизией и предоставить приют. Если не было подходящих королевских владений, нам помогали герцоги и графы, сохранившие свои земли от притязаний короля. Мы продвигались так быстро и беспрепятственно, что я мог судить о расстоянии по изменению погоды. Мы покинули Ахен под унылым затянутым облаками небом, так что было трудно определить, с какой стороны восходит солнце, а к вечеру дневное освещение совершенно незаметно переходило в ночь. А через три недели мы ехали под таким ярким солнцем, что оно резало глаза. Ночное небо было совершенно ясным, и звезды на злом морозе сверкали так, как я никогда не видел раньше. И вот вдали показалась неровная линия покрытых снегом гор, обозначавшая границу королевства Карла.

Здесь одним утром сарацины неожиданно заявили, что поедут разными путями. Сулейман аль-Араби, вали Барселоны, поедет прямо вперед по прибрежной дороге прямо в свою страну. Правитель Уэски тоже поедет с ним. А Хусейн, вали Сарагосы, собирался свернуть в сторону и добираться до дому другим путем, через горный перевал на западе.

Мы переночевали на хуторе, стоявшем на развилке дорог. Хутор был бедный, здесь стояли маленькие хижины, сложенные из не связанных раствором камней, и их деревянные плитки на крыше были прижаты тяжелыми камнями. Ганелон, Герин и я спешно собрались в пустом доме на центральной площади, чтобы обсудить изменение плана. Судя по запаху и навозу под ногами, раньше тут была овчарня.

– Нужно решить, оставаться вместе или тоже разделиться, – объявил Ганелон.

– Мы должны оставаться с Сулейманом. Он у них главный, – сказал Герин.

В пути он был по обыкновению молчалив и за все время едва перемолвился со мною дюжиной сердитых фраз.

Ганелон обратился ко мне:

– Ты что думаешь?

Меня удивило, что требуется мое мнение. С тех пор, как мы покинули Ахен, Ганелон обращался со мной, как с какой-то нежелательной добавкой к посольству. Я вспомнил инструкции Алкуина, что должен собирать сведения о возможных путях для идущих в Испанию войск.

– Что нам известно о разных дорогах, по которым поедут сарацины?

– Прибрежная дорога в Барселону хорошо исхожена. А про путь через горы, которым предлагает ехать Хусейн, я ничего не слышал, – сказал Ганелон.

– Тогда отправлюсь с ним, – не раздумывая, ответил я.

Собеседник некоторое время пристально смотрел на меня, и я подумал, а не догадался ли он, чем вызвано мое решение.

– Я за Барселону, – озвучил свое решение Герин.

Тут снаружи послышался громкий говор на чужом языке. Голос казался сердитым. Один из сарацин, вероятно, прогонял крестьянина, подошедшего слишком близко к их вьючным мешкам и переметным сумкам. Похоже, сарацины были готовы вот-вот уехать.

Ганелон быстро принял решение.

– Если Зигвульф готов ехать вместе с Хусейном в Сарагосу, то может присоединиться к нам в Барселоне, скажем, в течение трех недель. Я согласую это с сарацинами.

Когда мы поспешили на деревенскую площадь, там у каменной поилки для лошадей стоял Озрик, разговаривая со слугой Герина.

– Мы отправимся через горы вместе с Хусейном в Сарагосу, а наши попутчики с правителем Сулейманом едут в Барселону, – сообщил я рабу.

Подождав, пока слуга Герина отойдет достаточно далеко, он тихо ответил:

– Рад это слышать.

Я внимательно посмотрел на него. Пока в поездке не было никакого намека на неприятности. Никто не пытался мне навредить, и я начал думать, что отравление грибом и нападение в лесу были не связанными между собой случайностями, или что мой недоброжелатель остался в Ахене.

– Почему рад?

– Я кое-что узнал о Герине.

– У него нет причин избавляться от меня.

– Он служит тому, кто заплатит. Во время пограничного конфликта с Уэльсом его нанял король Оффа. Герин служил главарем вооруженной банды.

Мне вспомнилась его ловкость с копьем и дротиком.

– Давно?

– Пять-шесть лет назад.

– Отравление – не в его духе. Стрела в спину – может быть.

– Герин был на охоте и на пиру, – напомнил Озрик.

Краем глаза я видел, как Ганелон через площадь идет к собравшимся вместе сарацинам. Они подтягивали подпруги, готовясь к отбытию.

– И кое-что еще. Ганелон тайно встречался с Хусейном, – добавил он.

Это встревожило меня.

– Ты знаешь, о чем они говорили?

– Нет. Слуга Герина встал рано, чтобы заняться конем, которому седло натерло спину, и видел, как Ганелон ушел и вернулся. Встреча продолжалась меньше часа.

В дальнем конце площади люди зашевелились. Сарацины садились на коней. Их окружила толпа местных жителей, одни что-то просили, другие поднимали головки твердого сыра и полоски вяленой баранины, надеясь продать. Мы были на границе, и теперь нам придется самим покупать провизию.

– Обо всем договорились, – крикнул мне Ганелон. – Увидимся в Барселоне через три недели! С Богом!

Он поспешил туда, где уже сидели в седлах Герин и остальные наши, разворачивая коней, чтобы ехать.

Мы с Озриком взяли под уздцы своих коней и удерживали их, чтобы они не присоединились к остальным. За три недели пути животные привыкли двигаться вместе.

Я смотрел, как мои товарищи рысью проехали по деревне. Герин ехал, как рыцарь на войну. Он сидел в седле прямо, его простой красный щит болтался на боку лошади, а длинный тяжелый меч был закинут за спину, и рукоять торчала над плечом, как крест.

Глубоко задумавшись, я обратил внимание на оставшихся сарацин. Четверо из них молча сидели в седлах в дальнем конце площади, опустив капюшоны от ветра. Они ждали нас с Озриком.

– Приветствую вас, братья-путешественники, – проговорил ближайший из них на хорошей латыни, когда мы приблизились.

Он был чуть старше меня, я бы дал ему, пожалуй, немного за двадцать, чужеземец был пухлый и в дорогом наряде. По его самоуверенной внешности я решил, что это Хусейн, вали Сарагосы. Впервые я видел его так близко, лицом к лицу. У мужчины была чистая с оливковым оттенком кожа и большие черные глаза, казавшиеся еще больше от нанесенной вокруг них черной краски. Он также покрасил свои маленькие деликатные губки. Если бы не знал, что он приехал верхом из Франкии менее чем за три недели, я бы счел его женственным и изнеженным.

– Посол Ганелон сказал, что вы захотели сопровождать меня в Сарагосу. Рад вашей компании, будем друзьями, – проговорил он.

– Должен поздравить Ваше сиятельство с таким превосходным знанием моего языка, – дипломатично ответил я.

Мне подумалось, что с таким свободным латинским у Хусейна Ганелону не потребовался переводчик в их тайной беседе.

Вали деликатно улыбнулся, показав мелкие ровные белые зубы.

– Значит, мы сможем побеседовать в пути.

– Знает ли Ваше сиятельство, сколько времени займет поездка? – спросил я.

– Не больше недели. Нам повезло, в нынешнем году мало снега.

Хусейн с явным любопытством посмотрел на невольника.

– Это Озрик, мой слуга. Он со мной уже много лет, – объяснил я.

Вали быстро перешел по-видимому, на арабский язык и задал ему вопрос.

Возникла неловкая пауза, и раб посмотрел на меня. Я кивнул.

Когда Озрик закончил ответ, вали снова очаровательно мне улыбнулся.

– Должен вас поздравить. Слуга сказал мне, что вы добрый хозяин, и он счастлив вам служить. Что ж, поехали!

К счастью, поездка с Хусейном оказалась не такой тяжелой, как дорога из Ахена до границы. Молодой вали ехал ровным шагом, я мог приспособить к нему шаг моего мерина, и Хусейн пригласил меня ехать рядом с ним. Он задавал много вопросов о моей жизни, а потом, когда ответы кончились, мы ехали в дружественном молчании. Покрытые белыми шапками горы все приближались, места становились все более дикими, менее населенными. Вспомнив замечание Хроудланда, что сарацины могут взъяриться и перерезать мне горло, я осознал, что разумнее всего было бы это сделать в отдаленных приграничных краях. И все же я не ощущал угрозы со стороны вали Сарагосы. Хусейн был вежлив и приветлив и, как оказалось, также очень набожен. Каждый раз, когда мы останавливались, чтобы он и его люди помолились, остановка занимала долгое время. Под предлогом того, что нужно размять ноги, я слезал с коня и бродил вдали от отряда. И там записывал свои наблюдения для Алкуина.

Два дня мы продолжали путь на запад, а потом свернули на юг и начали постепенно подниматься в предгорья. Перед нами открывались виды на унылую череду голых холмов, пересеченных оврагами с крутыми склонами. Источников воды было мало, фуража не было вообще, и во многих местах дорога сужалась в узкую тропу, не давая проехать повозкам. Местные жители были крепкие угрюмые люди, они жили в маленьких, разбросанных по отрогам гор поселениях и за щедрую плату серебряными монетами из тяжелого кошеля, который нес один из приближенных Хусейна, снабжали нас провизией. Они также предоставляли приют нам и лошадям, но не проявляли никакого интереса к тому, куда мы направляемся, и не спрашивали, кто мы.

На четвертый день удалось подняться выше линии снега. Теперь горные склоны были усеяны торчащими там и сям из снежного наста огромными камнями. Но сама дорога была почти пуста. На следующий морозный солнечный день мы не встретили ни одной живой души с самого утра. Я решил, что мы приближаемся к гребню перевала, и видел, что Хусейн доволен продвижением.

– Обычно я беспокоюсь, что снег завалит дорогу, но завтра мы пройдем самый опасный участок пути и начнем спуск, – весело сказал он.

На последней миле сарацин посмотрел на солнце, чтобы определить, где остановиться и прочесть национальные молитвы, которые произносятся сразу после полудня. Я терпеливо ждал. Мне не хватало времени все записывать, а ведь начинался самый важный этап нашего пути через горы.

Через какое-то время мы оказались в узком ущелье, согретом солнцем и укрытом от ветра.

– Хорошее место для остановки, – заявил Хусейн. – После молитвы можно будет поесть и дать отдых коням.

Я неуклюже спешился, передал поводья своего гнедого мерина Озрику и сказал:

– Пожалуй, пойду прогуляюсь.

– Не уходите далеко, – предупредил вали. – Здесь, в горах, водятся медведи и волки. Известно, что они нападают на путешественников.

Я рассмеялся.

– С начала путешествия я не видел ни одного медведя или волка.

– Ну, хотя бы возьмите оружие, на всякий случай, – настаивал сарацин.

Я покорно снял с вьючного коня сверток с луком и кроме оружия прихватил с собой пару стрел. Хусейн с явным интересом посмотрел на мой лук.

Я удалился от остальных и стал осторожно пробираться через скалы. За спиной слышалось, как сарацины расседлывают коней. По прошлому опыту мне было известно, что мы простоим не меньше часа.

Пустынный склон был виден со всех сторон, пришлось отойти подальше, чтобы найти укромное место, где можно сесть и записать увиденное. Я поднимался по склону, пока не скрылся из виду от оставшихся в ущелье. Найдя местечко без снега под прикрытием скалы, я положил лук и стрелы, уселся и достал из внутреннего кармана плоскую шкатулку с письменными принадлежностями.

Только я снял перчатки и взял стилус, как мой глаз уловил какое-то движение. Птица величиной с ворону и такого же окраса летала, то и дело ныряя и вновь взмывая над склоном. Иногда садилась на камни. Это было единственное живое существо на бескрайнем замерзшем ландшафте, и я задумался, чем же она здесь кормится. Птица приблизилась и уселась на выступ скалы неподалеку от меня. Я сосредоточился на своей работе и стал чертить наш маршрут за последние три дня. Восковая табличка затвердела на морозе, и металлический кончик стилуса скользил по хрупкой гладкой поверхности, а когда я нажимал сильнее, воск кололся и крошился. Я все же начертил основную линию маршрута и стал наносить местоположение горных селений и расстояние между ними. Воздух был так неподвижен и тишина гор столь абсолютна, что я четко расслышал стук когтей по камню, когда птица села на камень не более чем в шести футах от меня. И громко каркнула. Этот крик эхом откликнулся с дальнего склона.

Не поднимая головы, я продолжал свою работу, стремясь закончить ее, прежде чем сарацины решат, что я слишком задержался, и отправятся меня искать. Вскоре послышалось хлопанье крыльев, и птица улетела. Потом я услышал тихий стук, отчетливый звук упавшего на скалу камешка, и смутно подумал, что, наверное, камешек упал от растаявшего на солнце снега.

Я был так поглощен своей работой, что сильно вздрогнул, когда что-то с громким стуком ударилось о скалу у самой моей головы. Отшатнувшись, я ощутил на щеке укол. Рядом упал круглый камень величиной с куриное яйцо.

Уронив табличку, я вскочил на ноги. В пятидесяти ярдах от меня чуть выше по склону стоял человек в одежде из шкур и вертел над головой пращой. Я припал к земле как раз, когда он метнул второй снаряд, и слышал, как камень рассек воздух над головой. Если бы он попал в цель, то раскроил бы мне череп.

Увидев, что промахнулся, человек повернулся и побежал прочь, прыгая с камня на камень.

Меня охватила холодная ярость. Это нападение слишком напоминало покушение в лесу, чтобы быть простым совпадением. Теперь уж не дам злоумышленнику скрыться. Я взял лук, вложил стрелу на тетиву и прикинул расстояние до цели. Метатель убежал недалеко. Он решил бежать вверх по склону, несомненно, думая, что оторвется от любой погони, и это его решение замедлило бег. Очевидно, он не заметил лежащий рядом со мной лук и бежал прямо, не виляя из стороны в сторону. Цель казалась легкой.

Сделав глубокий медленный вздох, я поднял лук и выждал, вспоминая упражнение, которое Озрик заставлял меня часто повторять в королевском парке в Ахене. Мишенью была темная бесформенная, закутанная в шкуры фигура, она равномерно и предсказуемо поднималась по склону, удаляясь от меня. Через несколько ярдов этот человек попадет на участок нетронутого снега. Я выждал, когда он окажется на белом фоне и будет четко виден, и, собрав всю свою злость в одно расчетливое движение, натянул лук и выстрелил, следя за полетом стрелы.

Она угодила точно ему в спину, и мужчина упал ничком на склон. На какое-то время он замер, словно обнимая гору, а потом его тело на несколько футов сползло по снегу и остановилось.

Я положил лук. Мои руки задрожали, лишь когда я собрал в шкатулку восковую табличку и стилус и спрятал все под одежду. Потом снова взял лук и вторую стрелу, хотя знал, что они не понадобятся, и стал подниматься по склону к неподвижному телу.

Позади послышался крик. Один из сарацин звал меня. Я не ответил и продолжал взбираться по склону, размеренно дыша и каждым шагом ломая наст.

Добравшись до своей жертвы, увидел, что он по-прежнему лежит лицом вниз, и из его волчьей шкуры торчит оперение стрелы. Она попала точно между лопаток. Я носком сапога бесцеремонно перевернул мужчину на бок. Это был человек средних лет с исхудалым от голода и опаленным солнцем лицом. Из-под плотно надвинутой шапки, тоже из волчьего меха, выбивались несколько прядей грязных седых волос, а от левого уха до угла рта шел длинный шрам – наверное, от удара мечом. Он дышал, но еле-еле. Никогда раньше я его не видел.

Крепко пнув раненого по ребрам, я прорычал:

– Кто тебя послал?

Он поднял веки, открыв темно-карие глаза, и что-то пробормотал на непонятном резко звучащем языке.

Я снова пнул его, сильнее.

– Кто тебя послал?

Жить ему оставалось недолго. Стрела, широкая и достаточно тяжелая, чтобы свалить медведя, пронзила его насквозь. Окровавленный острый наконечник вышел из волчьей шкуры, туго стянутой на груди ремнем пращи.

Я ощутил, как кто-то коснулся моего локтя, и, обернувшись, увидел Хусейна. Он потрясенно посмотрел на умирающего, потом поднял лицо ко мне и спросил:

– Вы ранены?

Я поднес руку к щеке, и пальцы запачкались кровью. Первый камень, наверное, отбил осколок скалы, который и порезал мне лицо.

– Кто этот негодяй? – продолжал со злостью спрашивать я.

Вали склонился над умирающим и задал вопрос по-сарацински.

Человек еле слышно ответил на своем странном языке, а потом стал задыхаться. Лицо его исказилось болью, и глаза закрылись в агонии.

– Что он сказал? – спросил я.

Хусейн выпрямился.

– Это васкон. Узнаю язык, но не могу разобрать слов.

– Надо обыскать мерзавца, – сердито проговорил я. – Может быть, найдем ниточку к тому, кто послал его.

Вскоре к нам присоединился Озрик. Он опустился на колени и стал рыться в одежде умирающего, но нашел только мешок с полудюжиной метательных камней, ломтик твердого сыра в кармане и нож с коротким широким клинком в деревянных ножнах. Когда он закончил обыск, человек уже не дышал, захлебнувшись собственной кровью.

– Наверняка разбойник, – сказал Хусейн.

– В таком случае глупый разбойник. Он был один, – заметил я.

Раб посмотрел на меня, ожидая распоряжений.

– Что делать с телом?

– Оставим его друзьям – медведям и волкам, – проворчал я и направился вниз по склону к нашим лошадям.

Мне не хотелось ни на минуту задерживаться в этом зловещем месте, и нужно было поразмыслить, кто мог устроить покушение. Ганелон и Герин были за много миль отсюда. Я сразу заподозрил Хусейна, хотя он, похоже, был искренне поражен случившимся.

До конца того дня вали говорил мало. Инцидент задержал нас, пришлось пришпоривать коней, чтобы к ночи добраться до цели – закопченной пастушьей хижины, служившей также приютом для путников. К счастью, там был пастух, он развел очаг и сварил для гостей похлебку из баранины. Поев горячего, я попросил сарацина сказать пастуху, что на перевале мы оставили мертвое тело, надеясь, что это может дать нам какую-нибудь ниточку, чтобы хоть что-то выяснить.

Хусейн передал это пастуху, и тот искоса недоверчиво посмотрел на меня, а потом замкнулся и, не сказав ни слова, вышел из хижины. Он так и не вернулся.

– Он тоже васкон? – спросил я Хусейна.

– Принадлежит к одному из их кланов.

– И вы говорите на их языке, как и на латыни? Впечатляет.

Хусейн пожал плечами.

– Приходится. Мои земли граничат с территорией васконов. Иногда они считают меня своим защитником.

– Значит, это не просто банда головорезов.

Хусейну, похоже, не очень понравилась моя непонятливость.

– Васконы древний народ. И жили здесь до того, как сюда пришли римляне.

– Жаль, что пастух не считает вас защитником.

Вали состроил гримасу.

– Его клан не нуждается в защите. И всегда может укрыться в своей цитадели на неприступных горных вершинах, если на них нападут. Оттуда они посмеются над врагами, а те уйдут ни с чем. – Хусейн обвел рукой окружающие горы. – На протяжении многих поколений васконы царили в этих перевалах, вытягивая из путешественников богатства силой или хитростью. Говорят, что здесь целый склад золотых слитков, а также блюда и кубки из чистого золота, чаши, усеянные самоцветами, кучи драгоценных камней и дорогих тканей.

Он добавил с печальной улыбкой:

– Разумеется, никто из чужих не видел сокровищ своими глазами.

– Значит, им нет причины нападать на одинокого путника ради денег, – сказал я.

Вали прямо посмотрел на меня, и его большие внимательные глаза под накрашенными веками сверкнули в свете пламени.

– На вас могли напасть ради чего-то не менее ценного.

Я холодно взглянул на него.

– Что вы имеете в виду?

– Слова на странице.

У меня похолодело в животе. Хусейн догадался, что я шпион Алкуина. Увидел, как я делаю записи в пути, или, возможно, ему сказал Ганелон.

Следующие слова собеседника меня удивили.

– Я знаю, что вы толкуете сновидения. При помощи какой-то книги?

Я с трудом пришел в себя.

– Не хотел распространяться об этом. Некоторые считают это делом дьявола.

Хусейн серьезно кивнул.

– Они заблуждаются. Посланник Бога – да пребудет на нем мир и благословение – тоже был толкователем снов. Бог общался с ним посредством снов.

Я тихо выдохнул.

– Значит, вам известно про Онейрокритикон.

– Это знаменитая книга. Мой народ знает, как она пропала и оказалась в руках неверных.

– И кто-то сказал вам, что я владею Книгой Сновидений? – С внезапным приливом злобы я догадался, что эти сведения сообщил сарацинам Ганелон.

И снова Хусейн удивил меня своим ответом.

– Я знал, что этой книгой владеет семья графа Герарда. Когда был в Ахене, я предложил продать ее мне за очень высокую цену. Но он сказал, что у него ее больше нет.

– И сказал, что передал ее мне?

– Нет. Но слышали, как одна из королевских дочерей хвастала, будто бы вы предсказали ей прибытие в Ахен нашего посольства. И догадался, что Книга Сновидений перешла в ваши руки.

– Я мог оставить ее в Ахене, – сказал я.

Вали бросил на меня пристальный взгляд.

– Не думаю. Никто не оставит такой драгоценный предмет, не говоря уж о человеке, который путешествует со слугой, способным помочь ее прочесть. – Хусейн наклонился ко мне и, успокаивая, положил руку мне на предплечье. – Я уважаю ваше право владеть книгой и не отберу ее силой. Но если вы когда-либо захотите ее продать, я заплачу высокую цену.