Не сердитесь, Иможен!

Иможен Мак–Картри, за неукротимый характер и морковно–рыжую шевелюру получившая от коллег прозвище Red Bull, бодрым шагом двигалась к пятидесятилетию. Стойкость духа она черпала в страстной любви к родной Шотландии (что позволяло ей глубоко презирать сослуживцев–англичан), а также в благоговейном почтении к памяти отца, который до самой смерти воспринимал дочь лишь как преданную и совершенно бесплатную прислугу.

Капитан Генри Джеймс Герберт Мак–Картри женился поздно. Служба в индийских колониальных войсках позволяла ему лишь раз в два года возвращаться в Шотландию, да и то капитан слишком увлеченно ловил рыбу в озере Веннахар, чтобы у него оставалось время на поиски супруги. И Мак–Картри решился на это лишь после первых приступов подагры — болезнь, правда, окончательно испортила ему характер, зато капитан стал мечтать о семейном очаге. Короче, ему захотелось заботы и ласки. Некая Феллис Оутон, прикинув, что военная пенсия — неплохое утешение для будущей вдовы (а вдовства, с ее точки зрения, оставалось ждать недолго), согласилась разделить судьбу старого солдата. Однако злой рок обманул надежды бедняги Феллис — произведя на свет дочь, она умерла. Когда произошло это событие, Генри Джеймс Герберт находился где–то в окрестностях Лахора. По мнению капитана, усопшая жестоко злоупотребила его доверием, а потому он не почувствовал ничего, кроме обиды. Новорожденную, которую, один Бог ведает почему, назвали Иможен, доверили дедушке с бабушкой, жившим в предместье Каллендера, этой жемчужины графства Перт, да и всей Горной Шотландии. Почти одновременная смерть родителей Феллис совпала с сильнейшим приступом дурного настроения капитана Мак–Картри — узнав, что в отряде шотландских стрелков, находившихся под его командованием, решили упразднить кильт, Генри Джеймс подал в отставку. Вернувшись в Каллендер, отставной офицер поселился в небольшом, полученном от родителей домике на северной окраине города, у дороги в Киллинг. Поскольку девочке уже исполнилось пятнадцать лет, отец решил лично довершить ее образование. В первую очередь капитан сообщил ей, что Адам наверняка был шотландцем, поскольку именно шотландцы — самый умный народ на земле и пользуется особым расположением Всевышнего. Как только эта истина хорошенько укоренилась в сознании Иможен, отец развил мысль, заявив, что среди шотландцев самое привилегированное положение занимают горцы, к числу которых оба они имеют счастье принадлежать. Жители Нижней Шотландии и Приграничной области, разумеется, вполне достойные люди и хорошие товарищи, но, в конце концов, им не хватает (и всегда будет не хватать) той печати гения, коей отмечен всякий уроженец Верхних Земель с самого рождения. Что до англичан, то это малоинтересное скопище субъектов, обязанных главенствующим положением в королевстве лишь численному превосходству. Валлийцев Генри Джеймс Герберт считал народностью, все еще не достигшей даже той стадии цивилизации, до которой не без труда добрались англичане, а уж ирландцы торчали на самой последней ступеньке в иерархии британских ценностей. Дальше, объяснял Мак–Картри, простирается море, а за ним — мир дикарей, которые являются таковыми независимо от цвета кожи. В представлении девочки, эти дикари разделялись на племена, с главными стоянками в Париже, Мадриде, Брюсселе и Риме. Изложив таким образом самое основное, капитан покончил с общим образованием дочери. Правда, в свободные от рыбной ловли и дружеских пирушек часы он рассказывал Иможен об истории шотландских кланов, призывая всегда помнить, что их семья ведет происхождение от Мак–Грегоров, ибо знаменитый Боб Рой, действовавший в округе Троссакса, некогда питал слабость к одной из Мак–Картри. Отставной военный намеревался когда–нибудь написать мемуары, а потому все же разрешил дочери изучить машинопись и стенографию с единственной целью сделать из нее секретаршу, когда наконец почувствует, что пора продиктовать первые строки труда, который покроет Англию позором. К счастью для внутреннего мира Соединенного Королевства, Генри Джеймс Герберт умер от цирроза печени, так и не найдя достойного названия для своей мстительной книги. Зато почти тридцатилетняя Иможен оказалась практически без средств к существованию и совершенно одна, ибо отцовский эгоизм отклонял всех возможных претендентов на ее руку. Капитан грубо выставлял за дверь каждого, кто, по его мнению, не принадлежал к клану, достойному породниться с потомками Мак–Грегоров, и воздыхателям вскоре надоедало ухаживать за рыжей долговязой девицей, которую отец держал чуть ли не в заточении. Но Иможен не затаила на покойника ни малейшей обиды, а, напротив, всегда оставалась верной его памяти, унаследовав горделивую страсть к Шотландии и Мак–Грегорам. Впрочем, это и составляло ее единственное наследство, не считая старого родительского домишки с давно заброшенным и заросшим вереском садом.

Но тут Небо в очередной раз доказало особую симпатию к членам семьи Мак–Картри, обратив внимание Иможен на маленькое объявление в «Таймс». Газета оповещала всех заинтересованных лиц, что в Лондоне состоится конкурс машинисток–стенографисток на замещение вакантных должностей в Адмиралтействе. Собрав все свои скудные сбережения, мисс Мак–Картри отбыла в столицу, одержала решительную победу над английскими конкурентками и приступила к новым обязанностям в надежде со временем заработать пенсию и навсегда вернуться в Каллендер, где в ожидании этой минуты ежегодно проводила отпуск. Так прошло двадцать лет. За это время Иможен, которую начальство весьма ценило за серьезность и рвение в работе, перевели в Разведывательный отдел Адмиралтейства, что позволяло мисс Мак–Картри намекать друзьям из Каллендера, будто она работает на Интеллидженс Сервис (если при этом Иможен и допускала маленькое преувеличение, то почти бессознательно). Это, несомненно, повысило ее престиж, тем более что никто толком не понимал, о чем речь.

С тех пор как мисс Мак–Картри приехала в Лондон, она постоянно снимала маленькую квартирку на Паултон–стрит, в Челси, аккуратно платя за жилье домовладелице миссис Маргарет Хорнер. И зимой, и летом Иможен просыпалась в шесть часов утра. Первым делом она подбегала к окну и, осторожно приподняв тюлевую занавеску, выглядывала на улицу. Чаще всего шел дождь, и мисс Мак–Картри презрительно пожимала плечами.

— Гнусная погода, достойная этой гнусной страны! — говорила она, намеренно забывая, что в Шотландии погода, как правило, еще хуже.

Почистив зубы и причесавшись, Иможен надевала халат (с единственной целью предстать в достойном виде) и шла приветствовать фотографию отца. Облаченный в форму капитана индийской армии Генри Джеймс Герберт глядел на нее с чуть–чуть придурковатой улыбкой, свойственной слишком преданным почитателям виски, но для дочери в этой улыбке воплощалось все остроумие Горной Шотландии, а взгляд слегка выпученных глаз казался ей энергичным.

— Добрый день, папа… Ваша крошка Иможен по–прежнему в изгнании, но настанет час, когда мы с вами вернемся на родину и станем мирно жить среди своих!

По правде говоря, это было лишь данью красноречию, поскольку Иможен отлично знала, с одной стороны, что время отставки наступит через двенадцать лет, и, следовательно, заранее могла определить срок того, что называла изгнанием, а с другой — что ее отец и так остался в Каллендере и покоится на маленьком кладбище подле своей супруги Филлис, своих и ее родителей. Однако для дочери Горной Шотландии действительность не представляет ни малейшего интереса, если ее чуточку не подкрасить. После ритуального приветствия отца Иможен застывала перед гравюрой, хранившейся в их семье с незапамятных времен и изображавшей Роберта Брюса среди холмов у Гейтхауз–оф–Флит в то время, когда он в пылу сражения сочинял знаменитую песню «Призыв Роберта Брюса к армии перед сражением у Баннокберна», которая стала национальным гимном. Глядя на портрет героя Независимости, мисс Мак–Картри не говорила ни слова — ей достаточно было взглянуть на Роберта Брюса, чтобы кровь быстрее заструилась по жилам и все ее существо охватило приятное тепло, а мышцы напряглись, словно готовясь к неизбежным новым схваткам.

Затем, следуя каждодневному ритуалу, Иможен скидывала халат и, оставшись в трусиках и лифчике, критическим взором изучала себя в большом зеркале на дверце шкафа. Здесь не было и намека на кокетство, напротив, мисс Мак–Картри лишь проверяла, в достаточно ли она хорошей форме на случай возможного сражения.

В зеркале отражалась высокая — пяти футов и десять дюймов — крепко, почти по–мужски скроенная женщина с той удивительно белой кожей, какая обычно бывает у рыжих. А уж насчет рыжины Иможен могла побить все рекорды! Наиболее дружелюбно настроенные люди называли ее шевелюру огненной, прочие утверждали, что именно такого цвета бывает по весне морковка. Не обнаружив ни единой складки, ни унции лишнего жира, мисс Мак–Картри с воодушевлением переходила к утренней гимнастике, благодаря которой по–прежнему сохраняла редкую для особы ее пола крепость мышц. Кстати, как раз из–за того что ей далеко не всегда удавалось контролировать свою силу, Иможен и получила кличку Bull.

Покончив с зарядкой, мисс Мак–Картри завтракала большой тарелкой порриджа и выпивала две чашки чаю. С одеждой у нее никогда не возникало проблем, ибо мисс Мак–Картри всю жизнь оставалась верной строгому твидовому костюму и шарфу цвета тартана Мак–Грегоров. Летом она снисходила до блузки, но и тут цвета клетчатой ткани оставались неизменными. Мисс Мак–Картри не могла позволить себе никакого отступничества! Ровно в половине седьмого Иможен закрывала за собой дверь, предварительно наведя в квартире порядок, — причем делала это так энергично, что никто из соседей уже не мог потом сомкнуть глаз. Сначала другие жильцы возмущались, и миссис Хорнер пробовала делать Иможен замечания, но тщетно. Однако в конце концов раздражение сменилось покорностью судьбе, и теперь уже многие годы те, кто жил над квартирой мисс Мак–Картри, под ней или сбоку, не пользовались будильником, в полной уверенности, что в определенный час их разбудит дьявольский грохот в обиталище рыжей шотландки. Это правило нарушалось только по воскресеньям да в те благословенные дни, когда Иможен, взяв отпуск, отправлялась на родину.

Миссис Хорнер считала своего рода делом чести подметать порог в тот самый момент, когда мисс Мак–Картри выходила из дома. С тысяча девятьсот пятидесятого года обе женщины почти не разговаривали, хотя до этого больше десяти лет очень дружили. В тридцать девятом году Иможен даже пригласила хозяйку к себе в Каллендер, и подруги очень мило провели там последние дни перед войной. Все испортило одно неудачное замечание миссис Хорнер после Дюнкеркского сражения, когда всю Англию охватил страх перед возможной высадкой на острове войск вермахта. Как–то утром, комментируя последние сообщения, домовладелица в присутствии жильцов, среди которых была и собиравшаяся на работу Иможен, позволила себе предположить, что немецкий оккупационный флот может сыграть с мистером Черчиллем скверную шутку, высадившись в Шотландии. Подобная перспектива погрузила аудиторию в глубокую задумчивость, как вдруг раздался голос мисс Мак–Картри:

— А с какой это стати, миссис Хорнер, немцам может взбрести в голову несуразная мысль высадиться в Шотландии?

Целиком во власти демона стратегии, домовладелица не обратила внимания на не предвещавшее ничего хорошего дрожание в голосе Иможен, а кроме того, почтенную даму слишком шокировало, что кто–то посмел публично назвать ее предположение «несуразным». Поэтому ответ прозвучал довольно сухо.

— Да просто тогда они оказались бы в тылу у английской армии, мисс Мак–Картри, и, воспользовавшись всеобщим замешательством, имели бы чертовски много шансов подойти к Лондону!

По возникшему в воздухе напряжению аудитория мгновенно угадала, вернее, почувствовала начало конфликта. Все навострили уши.

— А с чего вы взяли, миссис Хорнер, будто гитлеровским солдатам было бы легче высадиться на шотландском берегу, нежели на английском?

Теперь, когда проблема была сформулирована так четко, жильцы, которым уверенность Иможен внушала некоторые надежды, мысленно стали на ее сторону. Домовладелица сразу сообразила, что допустила промах. Здравый смысл подсказывал, что лучше всего — достойно отступить, но вокруг собралось слишком много людей, и она хотела оставить последнее слово за собой, даже рискуя погрешить против истины. И миссис Хорнер презрительно хмыкнула.

— Право же, не представляю, что бы им могло помешать! — заявила она.

Наступила гробовая тишина, и все явственно услышали, как мисс Мак–Картри набирает в легкие воздуха. Те, кто хорошо ее знали, сразу поняли, что надвигается буря. И она тотчас же грянула.

— Что ж, я скажу вам, кто их остановит, этих ваших немцев! (Это «ваших» впоследствии сочли особенно оскорбительным для миссис Хорнер, ибо притяжательное местоимение сразу как бы указывало на ее принадлежность к лагерю врагов Соединенного Королевства.) Шотландцы, моя дорогая! Просто–напросто шотландцы, которые уже не раз доказали, как они умеют сражаться и умирать, защищая англичан! И, если хотите знать мое мнение, в немецком генштабе давно сообразили, что их единственный шанс пробраться в Англию — это напасть непосредственно на англичан! А кроме того, позвольте мне заметить, что, будь в Дюнкерке чуть побольше шотландцев, армии не пришлось бы возвращаться на корабли!

Гнев завел Иможен слишком далеко, и все присутствующие сочли себя глубоко уязвленными столь презрительным отзывом о солдатах Ее Величества. Миссис Хорнер поспешила использовать их ропот в своих интересах.

— От такой девицы, как вы, нельзя было и ожидать ничего, кроме оскорблений в адрес павших за нашу свободу!

(Все с удовлетворением отметили слово «девица», сразу понизившее социальный статус мисс Мак–Картри.)

Но Иможен уже достигла точки кипения, когда говоришь что угодно, лишь бы «спасти лицо».

— Наша свобода не оказалась бы в опасности, если бы вы не посадили на английский трон узурпаторов!

Возмущенная аудитория окончательно перешла на сторону миссис Хорнер, и мисс Мак–Картри пришлось уступить позиции под громкое улюлюканье. С тех пор Иможен жила в полной изоляции — прочие жильцы дома не только не разговаривали с ней, но даже забывали здороваться, случайно сталкиваясь на лестнице. Кое–кто пытался намекать, что, возможно, она шпионка, но Иможен слишком давно знали, и клевета заглохла сама собой. Миссис Хорнер, и та отказалась поверить такой чепухе. Во время блица мисс Мак–Картри набрала несколько очков, ибо в отличие от большинства соседок, поспешивших уехать из Лондона, спокойно осталась дома, заявив тем, кто советовал ей на несколько месяцев вернуться в родную Шотландию:

— Не понимаю, чего ради шотландка должна удирать, пока в Лондоне остается хоть одна англичанка!

Миссис Хорнер охотно поехала бы к родне в Стратфордон–Эйвон, но гордость не позволила ей тронуться с места, раз противница не покинула дом. Таким образом, обе женщины, не желая уступить друг другу, пережили все бомбардировки, и обитатели квартала стали считать их образцом героизма. Вернувшись домой после победы, жильцы помирились с шотландкой и даже пробовали восстановить их прежнюю дружбу с миссис Хорнер. Однако обе женщины дальше обмена приветствиями не пошли. В конце концов время, несомненно, сгладило бы взаимное недовольство, если бы в пятидесятом году шотландские националисты не украли из Вестминстерского аббатства коронационный камень. Иможен не постеснялась заявить, что ее соотечественники забрали лишь то, что принадлежит им по праву, и воров следует искать не среди преследуемых, а среди преследователей. После этого однажды вечером к мисс Мак–Картри явился полицейский инспектор и попросил следовать за ним. Шотландка вышла из дому под ироническим взглядом своей врагини, причем миссис Хорнер громко выразила сожаление, что она без наручников. В участке Иможен узнала, что ее отзывы о похитителях дошли до полиции и теперь ей придется давать объяснения. Объяснения были даны со свойственным ей пылом, и дело могло бы кончиться очень плохо, если бы не звонок из Адмиралтейства, мгновенно уладивший все осложнения. Мисс Мак–Картри вернулась на Паултон–стрит с высоко поднятой головой, но, зная, откуда исходил удар, более не удостаивала домовладелицу даже взглядом и теперь всегда посылала квартплату по почте.

Иможен не забыла уроков папы–капитана и считала пешую ходьбу самым полезным для здоровья упражнением, а потому каждое утро в любую погоду шла в Адмиралтейство пешком, покрывая около шести километров таким размашистым шагом, что у всякого отпала бы охота ее преследовать. Поднимаясь по Кингс–роуд, мисс Мак–Картри полной грудью вдыхала утренний воздух и, по мере того как мышцы разогревались, все ускоряла шаг. Только на Слоан–сквер Иможен позволяла себе слегка перевести дух, ибо там она привыкла ежедневно покупать «Таймс» у слепого, вот уже двадцать лет торговавшего на одном и том же месте. Потом, миновав Хобарт Плейс и Гровенор Гарденс, шла по Викториа–стрит до Вестминстерского аббатства. Там, пройдя в самую глубину нефа, она сворачивала направо, шла мимо хоров и боковых приделов и, наконец, в часовне Генриха VII преклоняла колени у надгробной статуи Марии, королевы Шотландии, умоляя почившую государыню дать ей мужество и терпение выдержать еще один день среди англичан. Умиротворенная этой столь же благочестивой, сколь и националистической акцией, Иможен двигалась дальше и через Парламент–стрит и Уайтхолл выходила к Адмиралтейству.

Мисс Мак–Картри почти не интересовалась спортом, если в соревнованиях не участвовали шотландцы, зато как только начинался Турнир пяти наций, у нее на рабочем столе появлялась ваза с букетом прелестного голубоватого репейника — обыкновение, позволявшее одной из наиболее ожесточенных недоброжелательниц утверждать, что, поглядев на Иможен, всякий поймет, почему эмблемой Шотландии стал чертополох.

Приходя на службу, мисс Мак–Картри бросала общее приветствие и тут же погружалась в работу, к величайшему раздражению коллег, которым приходилось следовать ее примеру, в то время как они с удовольствием поболтали бы еще немного, обмениваясь впечатлениями вчерашнего вечера. Однако в то утро атмосфера накалилась еще больше обычного. Едва девушки расселись за машинки, Дженис Левис заявила, что, с позволения начальника бюро Анорина Арчтафта (тут все улыбнулись, ибо прекрасно знали, что Арчтафт более чем дружен с мисс Левис), она просит коллег внести посильный вклад в сбор средств на подарок, который сотрудники Адмиралтейства решили послать Ее Величеству ко дню рождения принцессы Анны. Все дружно поддержали инициативу Дженис, и каждая открыла сумочку, намереваясь положить свою лепту в общий котел… каждая, кроме мисс Мак–Картри, которая и не подумала оторваться от работы. В наступившей тишине мисс Левис решила призвать ее к порядку:

— А вы, Иможен? Разве вы не хотите что–нибудь пожертвовать нашей маленькой принцессе?

— Щедрое жалованье, которое я получаю от Ее Величества за восьмичасовой рабочий день, не позволяет мне швырять деньги на подарки иностранным государям!

Дженис, хорошо знавшая характер мисс Мак–Картри, к величайшему удовольствию коллег, решила ей немножко подыграть:

— Вы называете Ее Величество королеву Елизавету Вторую иностранкой?

— Разве вам неизвестно, мисс Левис, что ее семья приехала к нам с континента? А кроме того, мне совершенно непонятно, с какой стати вы называете ее Елизаветой Второй, если никогда не было даже первой!

— Как? А наша великая Елизавета?

— Не знаю такой, разве что вы намекаете на ту омерзительную стерву, которая не только ограбила Марию Стюарт, но еще и убила! Говорю вам, Дженис Левис, поистине, надо быть англичанином, чтобы осмелиться посадить на трон подобное создание! Да она останется вечным позором в истории Англии!

Игра шла по давным–давно отработанному сценарию, но Иможен всякий раз попадалась на удочку. Как всегда, машинистки разразились возмущенными криками, и Анорин Арчтафт немедленно выскочил из кабинета.

— В чем дело? Что тут происходит, мисс?

Кто–то из девушек объяснил, что Иможен Мак–Картри оскорбила королевскую семью, Ее Величество королеву и всю Англию. Уроженец Майлорда в Уэльсе, Анорин Арчтафт не только не понимал шуток, но и отличался на редкость желчным нравом. Привыкнув трудиться не покладая рук и добившись столь высокого поста лишь благодаря феноменальному усердию, Арчтафт воспринимал все, что хоть на секунду отрывало его от дела, как серьезное нарушение дисциплины и, более того, почти как личное оскорбление. Нечего удивляться, что он терпеть не мог Иможен, эту вечную возмутительницу покоя, и мечтал от нее избавиться. Мисс Мак–Картри, по его мнению, только мешала работать другим. В то утро одно незаконченное досье привело Арчтафта в особое раздражение, которое он и решил сорвать на своей давней противнице. А потому шеф бюро решительным шагом направился к столу Иможен.

— Что вы можете сказать в свое оправдание, мисс Мак–Картри?

— Что я буду вам премного обязана, мистер Арчтафт, если вы перестанете мешать мне работать. Если вам это неизвестно, могу сообщить, что правительство платит мне за вполне определенную работу, а вовсе не за ораторское искусство, как вы, по–видимому, думаете!

В комнате послышались смешки, и Арчтафт нервно оттянул воротничок, словно тот вдруг сдавил ему шею.

— С меня довольно, мисс Мак–Картри!

— Я вас не удерживаю, господин начальник бюро!

— Мисс Мак–Картри, я больше не потерплю, чтобы вы так пренебрегали своим долгом!

Теперь уже и шотландку охватила ярость. Гневно выпрямившись, она завопила на весь отдел:

— Уж не думаете ли вы, случаем, что какой–то полудикий валлиец может мне указывать, в чем состоит мой долг?

Арчтафт никак не годился для такого рода словесных дуэлей. Закрыв глаза, он вознес Господу горячую мольбу, чтобы тот дал ему сил сдержаться и не ударить подчиненную.

— Мисс Мак–Картри, — сдавленным голосом пробормотал несчастный, — вам очень повезло, что вы не мужчина!

— Глядя на вас, мистер Арчтафт, я в этом не сомневаюсь!

Дженис не без лукавства выжидала, пока атмосфера накалится до предела. Наконец она подошла к шотландке и, мягко взяв за руку, произнесла сакраментальную фразу, с утра до вечера повторявшуюся в этой части административных служб Адмиралтейства:

— Не сердитесь, Иможен!

Потом, повернувшись к начальнику, она с улыбкой проговорила:

— Я думаю, это обычное недоразумение, мистер Арчтафт.

Анорин, мечтавший сделать мисс Левис своей супругой, не посмел спорить и, бормоча угрозы, удалился к себе в кабинет. Дженис тоже села на место, и в бюро воцарился покой, во всяком случае — на некоторое время, ибо там, где была Иможен, тишина никогда не наступала надолго.

Меньше чем через час после этого происшествия зазвонил внутренний телефон. Начальник отдела просил мисс Мак–Картри подняться к нему в кабинет. Большинство сослуживиц с сочувствием посмотрели на Иможен. Неужели шутка зашла слишком далеко? Однако шотландка, понимая, что на нее обращены все взгляды, постаралась держаться на высоте.

— Должно быть, очередные происки этого проклятого валлийца! — бросила она, выразительно посмотрев на мисс Левис.

Джон Масберри славился элегантностью на все Адмиралтейство. Закончив Оксфорд, он приобрел ту неподражаемую утонченность, от которой вибрирует сердце каждой англичанки, мечтающей однажды, пусть хоть на денек, попасть в «high society». Теперь Масберри возглавлял отдел, в одном из бюро которого трудилась Иможен Мак–Картри, знал, что его весьма ценят наверху, и пользовался великолепной репутацией. Даже те, кому не особенно нравилось высокомерие, проглядывавшее за внешней любезностью, предсказывали, что Масберри доберется до высших ступеней лестницы и — кто знает? — возможно, когда–нибудь заменит сэра Дэвида Вулиша, хозяина Разведывательного управления Адмиралтейства. Мисс Мак–Картри принадлежала к числу тех, кто не любил Масберри. Она ставила в вину начальнику отдела, во–первых, то, что он родился в Лондоне от таких же коренных лондонцев, а во–вторых, чванливую снисходительность ко всему персоналу вообще и к ней, Иможен, в частности. От одного этого кровь гордой шотландки мгновенно закипала. Когда она вошла в кабинет, Джон Масберри с обычной ледяной вежливостью поднялся из–за стола.

— Будьте любезны сесть, мисс Мак–Картри… Я только что беседовал по телефону с мистером Арчтафтом, и он жаловался, будто вы его оскорбили…

— Мистер Арчтафт — валлиец…

— Национальность мистера Арчтафта не имеет никакого отношения к делу, и я просил бы вас ответить на мой вопрос.

Иможен начала всерьез нервничать.

— Мы повздорили…

— Мисс Мак–Картри, никакие ссоры между начальником бюро и простой служащей совершенно невозможны! Мне бы хотелось, чтобы вы это хорошенько запомнили.

— Только из–за того, что я простая служащая, как вы мне любезно напомнили, мистер Масберри, я не стану терпеть, чтобы со мной разговаривали непозволительным тоном!

— Вы, очевидно, считаете себя очень важной, а то и незаменимой особой?

— Не думаю, чтобы в этом учреждении хоть кого–то нельзя было бы заменить, мистер Масберри.

— Узнаю шотландский здравый смысл.

— Жаль, что англичане его напрочь лишены!

Мистер Масберри на мгновение лишился дара речи.

— С вашей стороны было бы весьма разумно принести мне извинения, мисс Мак–Картри, — вкрадчиво заметил он.

— Сожалею, сэр, но это не в моих привычках.

— В таком случае мне придется заставить вас отступить от ваших правил!

— Позвольте мне в этом усомниться.

— Я прошу вас уйти, мисс Мак–Картри.

— С удовольствием, мистер Масберри.

Как только шотландка покинула кабинет, мистер Масберри связался с секретаршей Большого Босса и спросил, может ли сэр Дэвид Вулиш его принять.

Сэру Дэвиду Вулишу было лет шестьдесят. Почти никогда не сталкиваясь непосредственно с административным персоналом Разведывательного управления, он тем не менее знал чуть ли не всю подноготную каждого или каждой из служащих. В отличие от Джона Масберри улыбчивый и неизменно доброжелательный сэр Дэвид пользовался всеобщей любовью, но близкие знакомые утверждали, что под улыбкой скрывается железная, непоколебимая воля. Как человеку с чувством юмора ему доставляло большое удовольствие шокировать слишком корректного Джона Масберри. Вот и на сей раз он встретил подчиненного несколько фамильярным обращением:

— Что–нибудь серьезное, Джон?

— Неособенно, сэр, но, поскольку речь идет о служащей, проработавшей у нас много лет, я счел необходимым поговорить с вами. А уж что с ней делать — уволить или по крайней мере, надолго отстранить от должности — решать вам.

— Ого! И кто же это?

— Мисс Мак–Картри.

— Высокая шотландка с огненной шевелюрой?

— Совершенно верно, сэр.

— Но, я полагал, у нее неплохая характеристика?

— В том, что касается работы, мисс Мак–Картри действительно безупречна, но характер…

И Джон Масберри поведал сэру Дэвиду Вулишу о сегодняшних стычках Иможен с Арчтафтом и с ним самим.

— …Ужасающая нелепость! Эта особа воображает, что, раз она шотландка, значит, всегда права, и даже не пытается скрыть презрения к англичанам и валлийцам!

Вулиш с трудом удержался от улыбки.

— Да, кажется, ваша мисс Мак–Картри и в самом деле весьма колоритный персонаж.

— По–моему, чересчур. Авторитет мистера Арчтафта, равно как и мой собственный, поставлен под угрозу!

— Ну, преувеличивать все же не стоит, Джон! Пришлите–ка мне досье этой бойкой особы, присовокупив рапорт обо всем, что вы мне сейчас рассказали. Мы ее приструним, вашу огненную шотландку!

Прежде чем снова предстать перед коллегами, Иможен постаралась изобразить на лице торжествующую улыбку, но в глубине души, трезво оценивая положение, с тревогой раздумывала, чем все это кончится. Расспрашивать шотландку никто не посмел, и она с удвоенной энергией набросилась на работу. Мисс Мак–Картри решилась нарушить молчание, лишь услышав, как Олимпа Фарайт просит Нэнси Нэнкетт перепечатать ей в четырех экземплярах циркуляр, а Нэнси отказывается, ссылаясь на то, что Дженис Левис и Филлис Стюарт и так уже подкинули ей дополнительную работу. Тут Иможен не выдержала.

— За кого вы себя принимаете, Олимпа Фарайт? За еще одного начальника бюро? В таком случае, предупреждаю: с нас и одного хватит! Оставьте–ка Нэнси в покое и делайте сами работу, за которую вам платят!

Толстая Олимпа, давно утратив надежду выйти замуж, стала очень сварливой особой, а потому решила не давать спуску:

— Скажите на милость, Иможен Мак–Картри, почему вы суете нос куда не надо? Какое вам дело до нас с Нэнси Нэнкетт?

— Большое! До тех пор пока я тут, не позволю англичанкам притеснять шотландку!

Страсти быстро накалились, и в конце концов Нэнси, хорошенькая, немного худосочная девушка, похожая на брошенного щенка и тем вызывавшая всеобщую жалость, начала уговаривать свою заступницу:

— Не сердитесь, Иможен!

По правде говоря, Нэнси, поступившая в бюро год назад, не была чистокровной шотландкой, поскольку лишь ее мать могла похвастаться происхождением из Горной Страны, но она родилась в Мелрозе, где покоится сердце Роберта Брюса, и уже это одно давало право на покровительство Иможен.

Во второй половине дня Анорин Арчтафт несколько разрядил атмосферу, предложив машинисткам сообщить ему, кто когда пойдет в отпуск, предварительно договорившись между собой. Иможен, как проработавшая здесь дольше всех, имела привилегию выбирать первой. Однако все заранее знали, какое время она назовет, поскольку дата не менялась на протяжении всех двадцати лет. Разговор о предстоящем отпуске приводил девушек в мечтательное настроение, и одна из них непременно спрашивала шотландку о ее планах. Мисс Мак–Картри понимала, что над ней хотят беззлобно посмеяться, но сама слишком любила поговорить на эту тему и не могла отказать себе в удовольствии принять вызов.

— Что ж, я, как обычно, сначала поеду в Аллоуэй, где родился величайший поэт Соединенного Королевства Роберт Бернс, и, если будет угодно Богу, постараюсь участвовать в чтениях. Там мы почитаем стихи, а образованные люди расскажут об ушедшем гении…

— Попивая виски, — не без лукавства заметила Филлис Стюарт.

— Совершенно верно, мисс, попивая настоящее виски, то, которое вам, англичанам, так ни разу и не удалось подделать! Потом я поеду в Демфермлайн и преклоню колена у могил семи наших королей и Роберта Брюса. А дальше, по дороге домой, в Каллендер, остановлюсь в Бремаре и погляжу на Хайленд Геймз и взгляну, как перетягивают кэбер.

На сей раз ее перебила Мэри Блэйзер:

— Это неподалеку от замка Бэлморэл — значит, вы наверняка увидите королевскую семью?

— Да–да, в это время к нам приезжает очень много иностранцев.

Всякий раз как у нее случались неприятности, Иможен обедала несколько плотнее обычного, полагая, что только хорошая форма поможет ей противостоять ударам судьбы. Вот и на сей раз, предчувствуя, что стычка с Джоном Масберри повлечет за собой крупные осложнения, она решила приготовить хаггис — шотландский пудинг, который готовят из печени, сердца, овсянки и лука, сдабривая все это вместо соуса большим количеством виски.

Когда Иможен покончила с готовкой, было уже около полуночи, однако, прежде чем улечься спать, она все же выкурила сигарету и послушала пластинку с записью выступления волынщиков Шотландской гвардии. Напоследок мисс Мак–Картри подошла к фотографии отца.

— Ну, папа, видели, как я сегодня наподдала этим англичанам? — пробормотала она, подмигнув.