9
Моника Люзене была девушкой непредсказуемой. Она принимала совершенно неожиданные решения, и ничто не могло ее заставить от них отказаться. Это очень раздражало беднягу Эдуарда. Когда дел в доме было по горло, она вдруг принималась за самый незаметный закуток и жертвовала всем ради ненужной уборки. Никто бы не сумел сказать, даже она сама, почему сегодня утром ей пришло в голову вымыть чердак. Она предстала перед Агатой и Деборой, закутанная в фартуки, кофты и похожая на астронавта.
– Я иду на чердак. Там уже сто лет никто порядок не наводил, и потом мне хочется поглядеть, что лежит в этих старых, пыльных сундуках.
Поскольку отговаривать ее даже и пытаться не стоило, Дебора согласилась заменить Монику на работе по дому.
Моника спустилась к полудню, вся в пыли и паутине, но с блестящими глазами. Перед тем как пойти умыться, она поделилась с Деборой:
– Обалденно! Сногсшибательные штучки! Я вам расскажу…
За обедом женщины даже забыли об Эдуарде, насколько увлекла их Моника своими раскопками:
– Невероятные платья, чепчики… можно целый музей сделать, и потом шляпы! И зачем хранить все это старье? Оттуда сверху – восхитительный вид на Семнез, там так спокойно, так тихо, даже уходить не хотелось.
Агата посоветовала ей есть, пока не остыло. Она поковырялась в тарелке с зеленым горошком и отложила вилку.
– А еще знаете что! Я нашла толстенный альбом с фотографиями, из красного бархата и с золотой застежкой. Вот уж когда я повеселилась! Мадам во время первого причастия, господин в матроске и в берете с надписью «Жан Барт». Со смеху умереть! Лучше всех Армандина, в полосатом купальнике поднимает гантелю, грудь вперед! А она ничего, симпатичная была! Интересно, почему она замуж не вышла? А еще куча детей! Я, по-моему, узнала Жан-Жака и Ирену, правда, не уверена. А дядя Жером в военной форме. Посмотришь на его усы и лукавые глазки – ни за что не подумаешь, что он превратился в старого скрягу. Это все-таки так противно – стареть…
С этими словами Моника помогла своим подругам убрать со стола и помыть посуду. Дебора спросила:
– Моника, а что вы сделали с этим альбомом? Было бы забавно его посмотреть, если, конечно, это удобно.
– Что ж в этом неудобного! Он валялся в самом углу чулана, и никто о нем даже не вспоминал! На всякий случай я спрошу все-таки у хозяйки.
В гостиной, наливая кофе, Моника сказала Генриетте Нантье:
– Мадам, сегодня утром на чердаке я наткнулась на старый семейный альбом с фотографиями. Если мадам желает, я могу его принести.
– Будьте так любезны, Моника. Это вернет нам молодость, а нам всем сейчас не помешает немного отвлечься.
Жан-Жак запротестовал:
– Кому это нужно – рассматривать, какими мы были и какими больше никогда не будем!
– Жан-Жак, ты что, белены объелся?
– Простите меня, мама, но мы по уши завязли в неприятностях, и я считаю неуместным утешаться пожелтевшими фотографиями, которые могут нас рассмешить, а могут, наоборот, нагнать тоску.
Генриетта растерялась и не нашла, что ответить.
– Как хочешь… Где этот альбом, Моника?
– У меня в комнате, я его почистила, вытерла от пыли…
– Ну что ж! Пусть там и остается. Я попрошу его у вас в лучшие времена, когда мой сын будет в менее нервозном состоянии.
– Не понимаю, почему каждый раз мы должны поступать так, как угодно Жан-Жаку? – фыркнула Ирена. – Я бы с удовольствием посмотрела, какая я была маленькая, и Патрику бы показала.
Патрика такое обещание в восторг не привело, и Жан-Жак зло бросил:
– Ты думаешь, его обрадует, что из прелестного ребенка получилась такая уродина, как ты?
Ирена разразилась слезами при полном безразличии остальных. Она вообще мало кому была симпатична. Одна Генриетта возмутилась, да и то из принципа:
– Жан-Жак, что ты вечно к сестре цепляешься?!
– Она меня раздражает.
Ирена расплакалась еще пуще, но Патрик, казалось, и не думал ее утешать. Моника, почувствовав, что ее присутствие становится неприличным, на цыпочках вышла.
– И вы в такой момент еще осмеливаетесь ругаться? – очнулся Жорж.
Его супруга удивилась:
– А что особенного в этом моменте?
– Да нет, ничего, только сюда с минуты на минуту могут нагрянуть полицейские и меня арестовать.
– Тебя арестовать? Господи! Но за что?
– Как убийцу Жерома, Сюзанны и Эдуарда.
– Ты шутишь?
Жорж внимательно посмотрел на жену и заключил, что в пятьдесят пять лет она так же глупа, как и в молодости.
– Поверь, дорогая, если бы я надумал шутить, то выбрал бы другую тему.
– Но что ты в самом деле!
– Помолчи! А ты, Ирена, заканчивай хныкать, смотреть противно!
И он рассказал им свою невероятную историю. Генриетта воскликнул:
– Но это же здорово! Мы спасены!
Жорж пожал плечами:
– У полиции свое мнение на этот счет.
Жан-Жак признал:
– Согласись, что в твою историю поверить сложно.
– Ты что, мне не веришь?
– Верю, конечно… – вяло ответил молодой человек.
– А вы, Патрик?
– А меня это не касается.
– Папа, я тебе верю! – выступила Ирена только для того, чтобы досадить брату и мужу.
Жорж горько заметил:
– Как мне убедить полицейских, если собственная семья… Значит, Жан-Жак, ты допускаешь, что я мог убить дядю Жерома?
– Я этого не говорил.
Патрик высказал свою точку зрения:
– Я не думаю, чтобы вы это сделали, но если бы сделали, я бы о вас плохо не сказал. От этого скряги на земле все равно никакого проку не было, только мучил нас своими бриллиантами.
Раздался голос мадемуазель Армандины, посоветоваться с которой никому даже в голову не пришло:
– От меня, Патрик, тоже проку никакого, но, уверяю тебя, мне совершенно не хочется закончить, как Жером.
– Вы – другое дело. У вас ни гроша нет.
– Значит, я впервые в жизни могу порадоваться своей бедности.
Жорж встал:
– Пойду на работу, пока еще на свободе. Ты, может, тоже зайдешь, Жан-Жак? А то вдруг меня отстранят от дел.
– Хорошо, зайду часа в четыре… и не изводи себя так.
– Я стараюсь себя не изводить, но у меня ото плохо получается, когда я вижу, как глубоко вы все мне доверяете.
Часов в пять Агата Вьельвинь сказала Деборе:
– Куда запропастилась Моника? Она ведь знает, что должна мне помочь. Наверное, опять на свой дурацкий чердак полезла.
– Может, мне за ней сходить?
– Это было бы очень мило с вашей стороны, детка.
Дебора весело взобралась на чердак. С тех пор как Леон пообещал ей примкнуть к Реформистской Церкви, она больше не задавала себе вопросов о будущем. С легким сердцем она толкнула дверь чердака. Тишина поразила ее. Она вошла и окликнула:
– Моника?…Моника?
Голос отразился от огромных сводов и старой мебели. Она позвала еще раз:
– Моника?
Где она могла быть? Спустившись, Дебора постучала в комнату своей подруги и громко крикнула в замочную скважину:
– Моника, вы здесь?
Тишина. Она уже собралась уходить, когда до нее донесся какой-то странный шум. Это был не стон, не рыданья, но что-то вроде скрежета… хрипа… как будто кто-то задыхался. Решив проверить, по померещилось ли ей, она повернула ручку, и дверь открылась. В ту же секунду Дебора заслонила лицо руками, стараясь сдержать вырывающийся крик. Моника лежала на полу.
– Моника…
Закрыв за собой Дверь, Дебора склонилась над девушкой. Убедившись, что подруга ее жива, она просунула ей под голову подушку и испачкала руки в крови. Но Дебора была не из слабонервных. В первый момент она хотела немедленно предупредить домашних, но подумала, что преступник может быть где-то рядом и самым разумным будет сразу же сообщить в полицию. Она вышла, заперла комнату и положила ключ в карман. Так, по крайней мере, она могла быть уверена, что убийца не сможет добить свою жертву. Она спустилась по лестнице, стараясь идти как можно быстрее и тише. Из холла она позвонила, набрала номер Безопасности, номер, который ей дал Леон. Полушепотом она попросила:
– Плишанкура, пожалуйста, или Жиреля.
– Кто говорит?
– С виллы Нантье.
– По какому вопросу?
– Новое преступление.
В ответ послышался шум падающего стула, и тотчас же раздался голос Плишанкура:
– Кто на проводе?
– Дебора.
– Что случилось, девочка?
– Приезжайте быстрее… с врачом!
– Выезжаем!
Она повесила трубку и почувствовала облегчение. Минут через пять послышался скрип тормозов, около виллы остановилась машина. Плишанкур, Жирель, врач и еще двое полицейских бежали к крыльцу. На пороге их ждала Дебора:
– Никто ничего не знает… Моника… Она в комнате…
Плишанкур, не теряя времени, взбежал по лестнице, отдав на ходу приказания никого не впускать. Он удивился, найдя дверь в спальню запертой. Дебора объяснила, почему сочла нужным так поступить.
– Разумно… – согласился полицейский.
Врач осмотрел Монику и, поднявшись, заключил:
– Похоже, пучок волос на затылке спас ее от смерти: череп не поврежден. Думаю, она отделается шоком.
– Ее ударили так же, как и других?
– Как и других… Пойду вызову скорую.
Суматоха, как ни старались ее скрыть, привлекла внимание Нантье. Генриетта с дочерью и Армандиной спустились узнать, что происходит. Когда им рассказали, они исчезли в гостиной, замирая от ужаса. Плишанкур решил воспользоваться их состоянием и сразу приступил к допросу. Но женщины ничего не знали. Жорж уехал около двух часов, Жан-Жак – часом позже вместе с Патриком. Доктор же пришел к выводу, что Моника могла находиться в том состоянии, в котором ее нашли, уже часа два, то есть виновным мог быть любой из них, кроме Жоржа.
– Жорж отпадает. Вот что никак не вяжется с остальным. Выходит, мы зря его подозревали, – рассуждал Плишанкур уже в офисе.
Из показаний Агаты и Деборы следовало, что Моника провела полдня на чердаке и вернулась оттуда возбужденная своими находками: старинные платья, шляпы, всякие безделушки… Старший инспектор не понимал и злился на себя за то, что не понимает.
– Но должно же там быть что-то такое, что привлекло внимание преступника, напугало…
Никто не мог ответить на эти вопросы, и он ушел в отвратительном настроении, оставив одного полицейского охранять офис.
Есдинственный, кто почти обрадовался случившемуся, был комиссар Мосне:
– Вот видите, Плишанкур, мы правильно поступили, не задержав Нантье. Хороши бы мы сейчас были!
– Господин комиссар, но он должен как-то объяснить, откуда взялись деньги.
– Без сомнения.
– И потом, если господин Нантье не виновен, то преступник – кто-то из членов его семьи. Так что нам в любом случае не избежать шумихи вокруг всех этих трупов.
– Конечно, но я надеюсь, что Жорж Нантье – всего лишь жертва.
– Жертва, на которую с неба вдруг посыпались миллионы.
– Ну ладно, ладно… И поторапливайтесь, Плишанкур, что-то вы медленно работаете.
В кабинете Плишанкура ждал врач.
– Ну что?
– Как я предполагал, удар был нанесен тупым предметом. Убийца силен физически. Она выкарабкается, но пробудет еще некоторое время без сознания. Любопытно, у нее на пальцах, под ногтями, я обнаружил волоски красного бархата, хотя в комнате ничего красного не заметил. Как будто, падая, она схватилась за занавеску.
– Значит, ее ударили не в комнате?
– Это уж вы мне должны сказать.
– Хорошо, спасибо. Жирель, возвращаемся на виллу. Полицейские в очередной раз приступили к допросу Деборы и Агаты.
– Постарайтесь вспомнить все, о чем рассказывала Моника, когда спустилась с чердака.
– Она говорила о платьях, шляпах. Удивлялась, зачем нужно хранить все это старье. Тогда я сказала, что это на память… чтобы можно было вспомнить ушедшие года…
После последних слов кухарки в голове у Деборы словно произошел какой-то щелчок, и она воскликнула:
– Альбом!
И она рассказала об альбоме с фотографиями, альбоме из красного бархата с золотой застежкой, который Моника пообещала ей показать.
– Там есть фотографии госпожи во время первого причастия, господина – в тельняшке, дяди Жерома в военной форме и молодых Нантье – младенцами. В гостиной даже переругались, когда Моника сказала госпоже, что нашла альбом.
– Любопытно…
Плишанкур бросился в гостиную, где по-прежнему сидели дамы. Он обратился к Генриетте:
– Мадам, говорят, Моника, разбираясь в чулане, наткнулась на старый альбом.
– Совершенно верно.
– Правда ли, что из-за этого альбома у вас возник спор или даже ссора?
– Не будем преувеличивать, инспектор, один из нас был против возвращения этого старья, он считал, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы вспоминать прошлое, которое может вызвать у нас только ненужные сожаления.
– Можно спросить, кто именно был против альбома?
– Мой сын, Жан-Жак. Молодость не любит грустить о прошлом, разве не так?
– Наверное, так… Но что бы там ни было, я прошу у вас разрешения произвести в доме обыск. Если вы не согласитесь, я пошлю своего помощника за ордером.
– Боже мой, инспектор, зачем вам понадобилось это старье?
– Не мне, а преступнику. Он пытался убить Монику из-за этого альбома.
– Какая низость!
– Конечно, никто из вас не знает, где находится альбом?
– Должна ли я понимать, что вы подозреваете меня, мою кузину или мою дочь в покушении на жизнь домработницы?
– Мадам, стадия подозрений закончилась, теперь мне нужна уверенность.
Полицейским понадобилось больше двух часов на то, чтобы отыскать альбом, они откопали его в коробке с грязными тряпками на чердаке. Как только альбом попал в руки Плишанкура, он жадно перелистал толстые страницы, но среди пожелтевших от времени лиц не увидел ни одного знакомого. Он вызвал Дебору.
– Что за забавные снимки хотела показать вам Моника?
– Мадам во время первого причастия, мсье в матроске, дядя Жером в военной форме, мадемуазель Армандина в гимнастическом зале, Жан-Жак и Ирена – младенцами.
– Ни одной из перечисленных фотографий в альбоме нет.
Жирель задал вопрос, которого шеф ожидал:
– Что это значит?
– То, что в альбоме имелась одна карточка, способная навести нас на след убийцы, и он, будучи далеко не дураком, вырвал из альбома все фотографии, чтобы мы не могли продвинуться в следствии.
Когда Плишанкур вернулся к себе в кабинет, настроение у него было хуже некуда. Секретарь доложил, что несколько раз звонил некий Фелисьен Гетаз.
– Кто это, Фелисьен Гетаз?
– Он содержит игорный дом «Серебряный Арлекин».
– Ах, да! Немедленно свяжите меня с ним?
Его соединили.
– Инспектор Плишанкур из Национальной Безопасности. Могу я поговорить с Фелисьеном Гетаз?… Спасибо… Алло? Гетаз? Это Плишанкур. Вы мне звонили? Да… Очень хорошо… Есть что-нибудь новое?… Нет?… И кто отправитель? Понимаю… Спасибо. Вы оказали мне огромную услугу.
Полицейский повесил трубку.
– Долги Жан-Жака Нантье уплачены.
– Кем?
– Чек подписан Дюраном.
– Откуда отправлен?
– Из Шамбери.
– Ни малейшей зацепки.
– Да уж.
– Ну что ж, дружок, видимо, придется нам провести сегодняшний день на вилле у Нантье.
Когда полицейские снова предстали перед Нантье, Жан-Жак съязвил:
– Вы бы уж сразу к нам жить переехали, инспектор, чем мотаться туда – обратно.
– В этом нет необходимости, я к вам с добрыми вестями.
– Что-то новенькое!
– Ваши долги уплачены.
– Вы это серьезно?
– А вы что, не в курсе?
– Абсолютно.
– Значит, если я правильно понимаю, это не вы внесли деньги?
– У меня их просто нет.
– Тогда кто?
– Спросите у Гетаза.
– Ему передали чек, подписанный Дюраном.
– А что, крутой парень этот Дюран?
– Вы его не знаете?
– Среди моих знакомых Дюранов нет.
– И вас не удивляет такой анонимный вклад?
– Я не ломаю себе голову над чудесами, я их принимаю.
– К сожалению, полиция в чудеса не верит, тем более, когда они повторяются. Вчера ваш отец, сегодня вы. По-моему, это слишком. Попрошу вас явиться ко мне в кабинет завтра в десять часов.
– Чтобы там и остаться?
– Кто знает.
На бульваре Альбини Плишанкур сказал:
– Возможно, мы имеем дело с групповым преступлением.
– Что вы под этим подразумеваете?
– То, что они сговорились убрать дядю Жерома, чтобы как-то выпутаться из передряги, в которую угодили. Не удивлюсь, если завтра какой-нибудь незнакомец подарит деньги Гюнье. Круг замыкается, и мы их на чем-нибудь да поймаем.
Они проделали несколько шагов в тишине, потом Леон остановился:
– Шеф, я волнуюсь за Дебору. Нападение на Монику, убийство метрдотеля… Я боюсь за нее.
– И что вы предлагаете?
– После обеда я хочу вернуться на виллу.
– Поступайте, как подсказывает вам чувство.
Дебора задремала на стуле в офисе. Она валилась с ног от усталости и не могла дождаться часа, когда Нантье пойдут спать, чтобы и она, наконец, могла лечь. Поскольку Моника отсутствовала, подавать ужин пришлось ей, и она неплохо с этим справилась, к тому же у хозяев и так забот было предостаточно, чтобы они стали обращать внимание на ее мелкие погрешности. После ужина девушка подала кофе в гостиной и ждала, когда Генриетта Нантье поднимется из-за стола и отпустит прислугу. Переживания, вызванные нападением на Монику, события последних тяжелых дней, дебют в качестве официантки совершенно расстроили Деборе нервы.
Наконец раздался звонок. Девушка поспешила в гостиную. Мадам Нантье, зевая, сказала:
– Можете убрать, Дебора, и вы свободны.
– Хорошо, мадам.
Генриетта встала, ее примеру последовал Жорж, за ним все остальные. Пока они традиционно желали друг другу спокойной ночи, Дебора наклонилась к сервировочному столику, чтобы собрать чашки, и взгляд ее задержался на странном пятне. Вдруг ее осенило, что перед ней не что иное, как кусочек красного бархата; она замерла, потом медленно выпрямилась, и взгляд ее встретился с чужим, пронизывающим взглядом. Девушка знала теперь, кто был изображен на фотографии, которую хотели уничтожить. Руки ее задрожали, она чуть не уронила чашку. Ей казалось, что хозяева никогда не разойдутся. Наконец они ушли, но Дебора ухитрилась выйти вместе с ними. Она не хотела оставаться одна в этом доме, где ее парализовал страх.
Дебора не могла рассказать об увиденном Агате. Кухарка была слишком простодушна, чтобы поверить. Однако от нее не ускользнуло, что Дебора нервничает, и она подумала, что девушка просто очень устала.
– Ладно, дитя мое, пойду спать. С каким удовольствием я отдохну как следует!
– Нет!
– Но что с вами?
– Не уходите пока!
– Почему?
– Я боюсь.
– Но чего?
– Убийцы.
– Но зачем ему вы, сами подумайте?
– Есть зачем, мадам Агата…
– И зачем же?
– Он знает, что я знаю, кто он.
– Вы переутомились, детка.
– Нет, нет! Я уверена!
– Тогда нужно предупредить полицию.
– Мне страшно одной идти в холл.
Агата Вьельвинь сжала рукоятку кухонного ножа.
– Ну что ж! Пойдем вместе, и первый, кто попытается на нас напасть, очень об этом пожалеет. Обещаю вам!
Они потихоньку открыли дверь и проскользнули в холл. Дебора схватила телефонную трубку… Но провод был перерезан. Дебора пробормотала:
– Вы видите, преступник догадался, что я захочу позвонить.
– О Господи!
Они вернулись в офис и заперлись изнутри на ключ. У кухарки тоже потихоньку начинали сдавать нервы. Она заговорила почти шепотом, как будто преступник находился где-то рядом.
– Что будем делать?
– Я пойду в полицию.
– Но…
– Мы не можем дольше тут оставаться. Я выйду через черный ход, и как только окажусь на бульваре Альбини, бояться будет нечего. Сделаем вид, что работаем, а через несколько минут погасим свет и хлопнем дверью так, чтобы можно было подумать, будто вы пошли спать, а я в это время убегу.
Агата одобрила план своей молодой подруги. Они оставались еще минут двадцать на кухне, передвигая с места на место посуду, затем выключили свет и хлопнули дверью, выходящей в холл, оставаясь при этом внутри. Затем Дебора как можно тише вышла в сад. Она прислонилась к стене и застыла, напряженно вслушиваясь и пытаясь уловить в ночном ветре эхо приближающейся опасности. Но сколько она ни напрягала слух, слышно ничего не было. И тогда, собравшись с духом, она устремилась к воротам. Она уже приблизилась к ним, когда кто-то преградил ей дорогу.
– Что, чересчур любопытный котеночек, погулять захотелось? Может быть, решила предупредить этих кретинов полицейских?
Съежившись, как птичка перед пастью хищника, Дебора открыла рот, чтобы закричать, но крик застрял у нее в горле. «Кто-то» поднял руку. Дебора знала, что убийца Жерома, Сюзанны, Эдуарда приготовился убить ее. Она хотела попятиться, но ноги отказали, и тогда, в ожидании удара она зажмурилась. Но короткий выстрел и последовавший за ним стон заставили ее приоткрыть глаза. Убийца корчился у ее ног, воя от боли. От стены отделился силуэт Леона с пистолетом в руке. Дебора, рыдая, бросилась к нему на грудь. Жирель осторожно отстранил ее и направил свет электрического фонарика в лицо убийце.
– Мадемуазель Армандина!
