Глава седьмая

Как и сказал Теофрасто, была сделана попытка «проломить череп» дону Адальберто, но у горцев крепкие черепа, и когда начальник карабинеров, мэтр Агостини и инспектор Чекотти пришли в жилище священника, они с облегчением услышали от доктора Фортунато Боргато, что удар, нанесенный падре, оказался гораздо менее сильным, чем тот, который достался Джельсомине. Дон Фортунато цинично предположил, что у убийцы душа не лежала к этому занятию. Он запретил посетителям беспокоить больного в ближайшие часы и потребовал, чтобы ему обеспечили полный покой. Донна Серафина продолжала без устали причитать. Тимолеоне рассердился и приказал ей замолчать, так как ее хозяин, видимо, вне опасности. Добрая женщина ответила, что он мог умереть; эта возможность заставляет ее плакать, и она не может остановиться по первому требованию.

Вернувшись в участок, Чекотти прежде всего освободил Россатти. По его мнению, покушение на жизнь дона Адальберто и убийство Джельсомины были звеньями одной цепи. Амедео не был виновен в этих двух преступлениях. Представить же себе, что в Фолиньяцаро появились одновременно два убийцы, было почти невозможно. Падре не могли пытаться убить с целью ограбления, его бедность была всем известна. Поэтому кража на почте была, вероятно, хитростью, имевшей целью обмануть полицию. В таком случае нападения на заведующую почтой и священника не могли не быть связаны со смертью Эузебио Таламани. Каким образом? Почему? Маттео не знал, но догадывался, что истину следует искать именно в этом направлении и что Россатти в этом сценарии отводилась роль козла отпущения. Следовательно, нападая на Джельсомину и дона Адальберто, в то время, когда все знали, что Амедео взаперти, убийца просто не мог поступить иначе. Еще один вопрос, на который не было ответа.

Несчастье с падре отодвинуло на задний план исступленные фантазии Кристофоро. Его освободили, посоветовав вернуться домой и больше не показываться до отъезда Чекотти, если он не хочет навлечь на себя крупные неприятности. Колосс примирился с необходимостью уйти, но на прощание добавил еще несколько угроз в адрес злодеев, посягнувших на девичью честь Аделины.

Инспектор изложил свои соображения начальнику карабинеров и нотариусу:

— По всеобщему мнению, в почтовом отделении не могло находиться больше нескольких тысяч лир… Только какой-нибудь бродяга мог убить из-за такой ничтожной суммы. Но если бы в деревне появился бродяга, нам бы об этом обязательно сообщили. Если же была создана всего лишь видимость кражи, зачем понадобилось избавляться от Джельсомины? По той же неизвестной причине, должно быть, по которой пытались убить падре…

Рицотто дополнил:

— А ведь Джельсомина готова была броситься в огонь за дона Адальберто!

— Из этого следует, что оба имели какие-то сведения о личности убийцы… или, по крайней мере, у убийцы были основания так думать.

Нотариус с этим не согласился.

— Синьор Чекотти, если бы дон Адальберто действительно знал имя убийцы, зачем бы он поехал в Милан?

— Этого я не знаю. Может быть, он надеялся найти там какие-то доказательства?

— Доказательства чего?

— В этом весь вопрос…

После того как мэтр Агостини покинул их и направился в свою контору, инспектор и начальник карабинеров, оставшись вдвоем, стали рассматривать всевозможные гипотезы, но ни одна их не удовлетворила. Амедео было разрешено пойти к матери, чтобы успокоить ее, но при условии, что он сразу же вернется: не следовало забывать, что капралу карабинеров платят не только за то, что он переходит из тюрьмы в родительский дом и обратно. Россатти поклялся, что будет бежать, как олень, и возвратится в участок, раньше чем заметят его отсутствие. Чекотти и Рицотто понимали, что на это трудно рассчитывать, но оба сделали вид, что верят Амедео: он заслужил это небольшое вознаграждение.

Инспектор и начальник карабинеров перебрали всех жителей Фолиньяцаро, стараясь угадать, кто из них мог ненавидеть Эузебио Таламани настолько, чтобы, воспользовавшись его беззащитностью, вонзить ему в сердце нож. Тимолеоне, прекрасно знавший характер каждого, никого не мог заподозрить. У самых необузданных не было причин желать клерку смерти. Он с жаром воскликнул:

— Нет, ни один! Или, наоборот, все! Начиная с дона Чезаре, а у него, кроме всего прочего, было бы то оправдание, что он немного тронутый!

— Благодарю тебя, Тимолеоне!

На пороге кабинета стоял мэр и насмешливо улыбался. Рицотто позже клялся, что если в этот момент и не свалился, сраженный апоплексическим ударом, то только потому, что его организм не был к этому склонен.

— Начальник карабинеров, который считает местного мэра ненормальным, это великолепно. Да еще в присутствии постороннего! А если я потребую твоего смещения, дурачок?

— Послушайте, дон Чезаре…

— О, нет! Я достаточно наслушался… А я-то думал, что могу рассчитывать на твою дружбу…

— А как же, дон Чезаре! Я вас очень люблю!

— Ты меня очень любишь, но готов отправить в сумасшедший дом, так?

— Я? О, дон Чезаре, как вы можете говорить такие ужасные вещи?

— Прошу прощения, разве ты не сказал этому миланцу, что я ненормальный? Кстати, я сейчас встретил Амедео… Вы освободили его или он убежал?

Рицотто почувствовал необходимость проскользнуть на кухню и выпить стаканчик грумелло — единственное средство, способное привести его в чувство. Чекотти пришел к нему на выручку:

— Я освободил его.

— В общем, вы сами не знаете, чего вы хотите, а?

— Я хочу арестовать убийцу.

— Значит, это не Амедео?

— Не думаю.

— Тем лучше… Он славный малыш… Было бы жаль, если бы его жизнь закончилась в тюрьме. Вы знаете о том, что случилось с доном Адальберто?

— Да. Мы ждем, чтобы он лучше себя почувствовал, и тогда выясним, как все произошло.

Дон Чезаре насмешливо улыбнулся.

— Слечь из-за какого-то удара по голове! В мое время на это и внимания не обратили бы! Но эта молодежь не такая выносливая, как старшее поколение.

Чекотти не сразу понял, что в глазах мэра дон Адальберто принадлежал к презираемой стариком молодежи.

Выйдя из кухни, Рицотто вернулся в кабинет как раз в тот момент, когда, как всегда шумно, туда вошла Элоиза.

— Тимолеоне, ты великодушен и благороден. Я сожалею теперь о том, что не вышла за тебя замуж, когда ты умолял меня об этом!

— Уверяю тебя, Элоиза, ты путаешь…

— Ну полно, дон Чезаре знает нас всю жизнь и хитрить перед ним не стоит. Ты вернул мне сына, будь же благословен среди карабинеров!

— Тебе следует за это поблагодарить синьора инспектора.

Радость так переполняла синьориту Россатти, что ее хватило бы с избытком на весь мир. Она бросилась к сидевшему на стуле Маттео и горячо поцеловала его в обе щеки раньше, чем полицейскому удалось помешать ей. Потом она с достоинством воскликнула:

— Это поцелуй благодарной матери!

Послышался блеющий смех дона Чезаре.

— Эта Элоиза всегда была хорошей штучкой… Кстати, дитя мое, тебе придется поторопиться со свадьбой, если ты хочешь, чтобы я на ней присутствовал.

— С какой свадьбой?

— Твоей и Тимолеоне, с какой же еще? Побледневший Тимолеоне пролепетал с трудом:

— Но, дон Чезаре, у нас об этом никогда не было речи!

— Как это не было? Всякий раз, когда я вхожу в этот кабинет, я слышу, как вы любезничаете! Тимолеоне, неужели ты лишен принципов?

Рицотто чувствовал, что скатывается в роковую пропасть, не имея сил за что-нибудь ухватиться.

— Вы… вы преувеличиваете… дон Чезаре!

— Лжец! Посмей только утверждать, что не любишь ее!

— Дело не в этом, но…

— Видишь? Кроме того, ты просил ее руки в свое время. Ее ответ запоздал на несколько десятилетий, вот и все. Ты согласна, Элоиза?

— Боже мой, дон Чезаре, мы с Тимолеоне старые друзья… Это, может быть, не очень разумно… А у меня ребенок, и я никогда с ним не расстанусь!

— У тебя ребенок?

— Ну как же! Амедео!

В это время, к счастью, карабинер Бузанела прервал развитие драмы, грозившей связать Тимолеоне и Элоизу до конца их дней. Доктор, доложил он, проходил мимо и сказал, что дон Адальберто в состоянии принять ненадолго посетителей.

Когда Маттео Чекотти увидел спальню дона Адальберто во всей ее монашеской наготе, он изменил свое мнение о раздражительном священнике, который так плохо к нему отнесся. Стоя рядом с доном Чезаре и начальником карабинеров, он смотрел на изможденное лицо падре, выдубленное горными ветрами и жарким солнцем. На белой подушке, в ореоле марлевой повязки, охватывающей голову, оно казалось ликом старого святого, выточенным из древа. Его ясные глаза были устремлены на посетителей. Тимолеоне подошел к постели и прерывающимся от волнения голосом произнес небольшую речь, в которой описал ужас всех жителей Фолиньяцаро при известии о покушении на их пастыря и их Облегчение, когда они узнали, что он пострадал в основном от испуга.

— Кто тебе позволил утверждать, что я испугался?

Прервав таким образом лирический порыв доброго толстяка, падре вынудил его замолчать.

— Почему бы я испугался? Я ожидал этого нападения, но не знал, где и когда оно произойдет. Убийца Таламани и Джельсомины не мог дать мне вернуться сюда со сведениями, которые я должен был привезти из Милана. Именно потому, что я не испугался, я сумел ослабить удар, нанесенный мне убийцей.

— Так вы видели его, падре?

— Конечно, но мне не нужно было его видеть, чтобы узнать, кто он!

Чекотти захотел сразу уточнить одну деталь, не дававшую ему покоя:

— Простите, дон Адальберто, но если ваша смерть имела такое значение для преступника, как могло случиться, что он не довел дело до конца?

— Видите ли, синьор, это дилетант, не обладающий опытом профессионала.

Дон Чезаре заметил:

— Современные юнцы считают, что они все могут, еще ничему не научившись.

Падре пропустил мимо ушей нелепые слова мэра и предложил посетителям подойти к нему поближе, так как ему трудно говорить громко. Они повиновались.

— Синьор инспектор, я плохо с вами обошелся и прошу извинить меня, но вы сами заставили меня хитрить. Вы шли по ложному следу; я попытался помешать вам сделать ошибочные выводы и причинить неприятности честному малому. Я был уверен, что Амедео невиновен, потому что слишком хорошо его знал. Несомненно, он любит Аньезе, но все же не настолько, чтобы стать из-за этого убийцей. Убийство Таламани означало бы для него пожизненное заключение, то есть безвозвратную утрату Аньезе.

Но если Россатти невиновен, где следовало искать преступника? Чтобы это понять, мне требовалось время, вот поэтому я и затеял всю эту комедию с девушками из Фолиньяцаро. Они согласились, потому что любят меня, так же как я люблю их. Я должен был помешать вам слишком быстро закончить расследование. Мне это удалось, и я еще раз прошу простить мне эти уловки, не слишком честные, должно быть, на ваш взгляд, но, тем не менее, спасшие вас от ошибки, которая могла сильно повредить вам в глазах начальства.

Таламани приехал из Милана. Я был убежден, что в Фолиньяцаро он не мог нажить смертельного врага: он провел здесь всего три года, следовательно, причину его смерти нужно было искать в Милане. В свое время нас всех удивил приезд этого горожанина, который похоронил себя в деревне, где все ему было не по вкусу. Размышляя об этом, я пришел к выводу, что он бежал из Милана по каким-то серьезным причинам и что если мне удастся выяснить эти причины, то они приведут меня к его убийце.

Но где их искать? И вот тогда Небо направило меня на правильный путь. Я подумал, что Таламани мог сохранить некоторые связи с миланскими друзьями и что при их посредстве я сумею побольше узнать о нем, особенно теперь, после его смерти. Я отправился к Джельсомине, бедной аккуратной Джельсомине, которая, постоянно опасаясь маловероятных жалоб, тщательно записывала в особой тетрадке все полученные и отосланные ею письма. Она не сразу согласилась показать ее мне, но, зная, что я действую во имя справедливости, она в конце концов уступила. Вопреки моим ожиданиям, Таламани никогда не писал и не получал писем. Зато он ежемесячно переводил по почте довольно крупные вклады в банк. Мне пришло в голову, что будет небезынтересно установить источник его доходов… Но вот оказалось, что другой обитатель Фолиньяцаро регулярно писал в Милан. Я запомнил адрес, по которому он посылал свои письма, — всегда один и тот же — и решил съездить туда…

Чекотти прервал рассказ дона Адальберто.

— Я полагаю, вы никому не сообщили о вашем открытии?

— Конечно, нет.

— В таком случае, как, по-вашему, объясняется убийство Джельсомины?

— Я думаю, что угрызения совести заставили бедняжку пойти к автору писем и рассказать ему о моем посещении. Однако я убежден, что испуганная гневом того, к кому она обратилась, Джельсомина не сказала ему, что уступила моей просьбе. Больше того, не зная о моем отъезде, убийца подумал, что речь идет лишь о предупреждении, и решил уничтожить тетрадь, заключавшую его приговор. Он пошел к Джельсомине, она, по всей вероятности, отказалась с ней расстаться, и ее сопротивление стало причиной ее гибели.

Пойдя в Милане по адресу, найденному в тетради Джельсомины, я застал там молодую женщину и маленькую девочку. Меня пригласили войти, и я сразу увидел на пианино фотографию Таламани, который, как выяснилось, был двоюродным братом этой дамы.

Маттео запротестовал:

— Падре! Не станете же вы нас уверять, что эта женщина, невидимая, как привидение, явилась в Фолиньяцаро и убила своего родственника?

— Терпение, синьор! Насколько мне известно, я ничего подобного не утверждал. На пианино стояла и другая фотография…

Дон Адальберто обвел взглядом напряженные лица слушателей и тихо произнес:

— На ней был изображен мэтр Агостини.

Все трое ахнули от удивления.

— Несмотря на греховность своего поведения, эта женщина сохранила в своем сердце богобоязненные чувства, и я убедил ее признаться во всем. Она любовница дона Изидоро и родила от него дочь. Это ей дон Изидоро писал каждую неделю, это его имя — имя отправителя еженедельных писем — стояло в тетради Джельсомины.

Инспектор вспомнил тогда о женщине, выходившей из дома нотариуса, которую он принял за мать Терезы. Должно быть, это была Джельсомина.

Дон Чезаре усмехнулся.

— Я всегда считал Изидоро Агостини глупцом, возомнившим о себе. Все же его слабости не объясняют нам убийство Таламани. Как вы считаете, падре?

— Тем не менее это прямое их следствие. По словам его двоюродной сестры, Таламани был никуда не годным бездельником, неоднократно побывавшим в тюрьме и часто приходившим к ней выклянчить немного денег. В один из своих визитов он застал у нее мэтра Агостини и быстро сообразил, какого рода отношения связывают его родственницу с нотариусом. Он увидел в этом неисчерпаемый источник доходов и принялся шантажировать дона Изидоро. Три года назад он потребовал, чтобы тот взял его в качестве клерка в Фолиньяцаро, твердо решив стать зятем своей жертвы. Вот почему нотариус пытался навязать этот чудовищный брак своей дочери, вопреки ее желанию, воле ее матери и общественному мнению Фолиньяцаро. Можно только догадываться, что дон Изидоро был недоволен собой и ненавидел Таламани… Сам того не подозревая, избив клерка, Амедео помог нотариусу избавиться от шантажиста. Дон Изидоро, действительно, отправился домой за оружием, но не за револьвером, а за ножом. Вернувшись к месту драки, он застал Таламани без сознания. Это была возможность освободиться самому и освободить свою дочь. И он нанес Таламани роковой удар. Не думаю, что он действовал преднамеренно, он просто потерял голову. Вот и вся история, друзья мои.

Потрясенный Тимолеоне спросил:

— А на вас как он решился напасть?

— Узнав о моем отъезде в Милан, последовавшем за моим посещением Джельсомины, нотариус понял, что убил ее напрасно. Нужно было убить меня, но, когда пришло время нанести удар, он испугался, почувствовал стыд. Он ударил неловко, потом у него не хватило храбрости проверить, умер я или нет, и он убежал. А теперь дайте мне отдохнуть. Синьор инспектор, постарайтесь арестовать Агостини без особого шума — из-за Аньезе и донны Дезидераты. Они ведь тоже жертвы.

Возвращаясь в участок, мужчины встретили Бузанелу. Он направлялся к дому священника, торопясь сообщить им, что мэтр Агостини покончил с собой. Тимолеоне облегченно вздохнул:

— Такой выход меня больше устраивает…

…Попрощавшись с Рицотто, Россатти и Бузанелой, Маттео Чекотти пошел за своей машиной, чтобы вернуться в Милан. У входа в кафе Кортиво его поджидала группа девушек. Узнав Терезу, Сабину, Эуфразию, Клару и Аделину, он отпрянул было, но девушки окружили его, и Аделина попросила у него прощения от имени их всех. Он заверил их, что совершенно не сердится, так как благодаря им избежал ошибки. Такое великодушие заставило Аделину — опять же от имени всех — поцеловать его. При этом она прошептала ему на ухо:

— Извините меня также за сцену, которую разыграл Кристофоро… В том, что он вам наговорил, однако, кое-что соответствовало действительности, но он этого не знал.

Чекотти медленно ехал по дороге, ведущей в Домодоссолу, откуда он должен был прямиком отправиться в Милан, Несмотря на их дружелюбное расставание, девушки из Фолиньяцаро продолжали внушать ему страх. И все же в глубине души он знал, что обманывает себя и не замедлит вернуться в деревушку, хотя бы для того, чтобы потребовать дополнительных объяснений у прелестной Аделины.