Глава пятая
В эту ночь инспектор Маттео Чекотти спал очень плохо. Накануне вечером он вынужден был освободить Амедео Россатти; показания Терезы свидетельствовали о его невиновности по крайней мере до тех пор, пока не удастся доказать, что она говорила неправду. После этого ему пришлось позвонить комиссару Рампацо и признаться, что дела идут, пожалуй, не совсем так хорошо, как ему сперва показалось из-за чрезмерного оптимизма, и что его возвращение откладывается до ареста убийцы Эузебио Таламани. Слушая смущенный голос своего подчиненного, комиссар Рампацо испытывал какое-то нездоровое злорадство. Он сделал несколько нелестных замечаний о людях, продающих шкуру неубитого медведя, и повесил трубку, радуясь про себя, что не послал своего любимца — инспектора Ансельмо Джаретту — в это осиное гнездо.
Страшные сновидения мучили Чекотти: толстый начальник карабинеров оказывался в них сообщником убийцы; он цеплялся за инспектора, наваливался на него всей своей тяжестью в то время как какой-то злодей с ножом угрожал населению Фолиньяцаро; когда преступник обернулся, несчастный полицейский увидел его лицо и вскрикнул, узнав прелестные черты Терезы Габриелли, очаровательной лгуньи. Собственный крик разбудил Маттео: он сидел на постели, освещенный слабым светом зари, по его лбу струился пот. Он закурил сигарету, пытаясь вернуть себе спокойствие, необходимое для дальнейшего расследования. Как честный человек, он признался себе, что с того момента, как он увидел Терезу, он слишком много о ней думал, гораздо больше, чем об убийце или жертве. Несомненно, она была чрезвычайно мила, эта Тереза. Из-за своего маленького роста она казалась девочкой, прекрасно сложённой девочкой. Из-под пышных темных кудрей на вас смотрели восхитительные глаза, чья кажущаяся невинность могла ввести в заблуждение любого мужчину, менее искушенного в женском вероломстве, чем инспектор. Он чувствовал, он знал, что должен избегать этой Терезы, как чумы, но когда у чумы такая обольстительная внешность, очень трудно противиться желанию заключить ее в свои объятия. Должно быть, она влюблена в Амедео… Иначе, как объяснить поступок, который может дорого ей обойтись? Закон, чьим представителем он является, не любит шутить с теми, кто прибегает к лжесвидетельству, чтобы помешать работе правосудия. Между тем, пока он не сумеет заставить Терезу признаться во лжи, нельзя будет арестовать Россатти, несмотря на то, что его виновность совершенно очевидна.
Выкурив сигарету, Маттео выпил стакан воды и снова лег. Через некоторое время он уснул тяжелым сном. Его разбудил стук в дверь. Как истинный полицейский, всегда готовый к действию, он сразу сел на постели и предложил посетителю войти. Это был Онезимо Кортиво, хозяин кафе. Маттео принял его не слишком любезно.
— Что вам нужно?
Онезимо улыбнулся добродушно, но с оттенком иронии, которая не ускользнула от квартиранта.
— Я пришел посмотреть, не заболели ли вы часом.
— А почему я должен был заболеть?
— Потому что сейчас уже половина десятого…
— Не может быть!
— Это именно так… И поскольку не в ваших привычках поздно спать, особенно при выполнении задания (Чекотти невольно покраснел, услышав этот почти неприкрытый намек), то я решил подняться, подумав, что может быть убийце Таламани пришло в голову рассчитаться и с вами. Приятно было убедиться в своей ошибке… Я вам приготовлю кофе, хотите?
— Нет, спасибо, я не буду завтракать.
Онезимо, казалось, не понял, что ему предлагают удалиться. Напротив, он приблизился к постели.
— Значит, вы сегодня еще не уезжаете?
— Почему вы так думаете?
— Ну как же! Теперь, когда вы поняли, что Амедео не виноват в смерти клерка нотариуса… Ах, эта маленькая Тереза, хорошо же она скрывала свои похождения… Видите ли, синьор инспектор, живем мы в своей деревушке, и нам кажется, что мы знаем все, что здесь происходит, а вот эти молодые люди встречались, и никто об этом не догадывался… Удивительно, правда?
Прекрасно понимая, что Кортиво насмехается над ним, Маттео сухо ответил:
— Не только удивительно, но, безусловно, неверно!
Онезимо прикинулся удивленным:
— Неверно?
— Эта Тереза лжет! Но я найду способ заставить ее во всем признаться, и тогда пусть пеняет на себя! Можете Думать, что угодно, синьор Кортиво, но я твердо намереваюсь увезти Амедео Россатти в Милан не позже, чем сегодня вечером!
Лицо Онезимо выразило сомнение.
— Кто может знать, что готовит нам будущее, синьор инспектор?
Маттео почувствовал, как у него сжимаются кулаки.
* * *
…Чекотти решил зайти к нотариусу, своему единственному союзнику, чтобы расспросить его о Терезе Габриелли и выяснить, какие средства могут заставить ее отказаться от своих слов. Он находился еще довольно далеко от жилища мэтра Агостини, когда увидел женщину, выходившую оттуда. Ему показалось, что он узнает мать Терезы в этой фигуре, облаченной в черное платье, и он подумал, что бы это могло означать. Посетительница свернула в какую-то улочку и скрылась.
Дон Изидоро сразу встал на точку зрения Маттео: он тоже считал, что Тереза солгала. Желая окончательно в этом убедиться, он позвал дочь, и инспектор рассказал ей о приходе синьорины Габриелли в полицейский участок. Обычная мягкость тут же покинула Аньезе, теперь это была настоящая фурия. Она закричала, что Амедео не думал ни о ком другом, кроме нее, никогда и не смотрел на эту нахалку Терезу; если бы между ними что-нибудь было, она бы не преминула это заметить, и, во всяком случае, он не впал бы в такое отчаяние, узнав о ее официальной помолвке с Таламани. С трудом переводя дух, она прервала свою горячую речь, чтобы спросить:
— А сам Амедео что об этом говорит?
— Ничего.
— Как так?
— Он утверждает, что честь не позволяет ему подтвердить или отрицать слова девушки, убежденной в том, что он ее любит.
В полном замешательстве Аньезе не знала, что и сказать. Тогда заговорил ее отец:
— Явный обман, синьор инспектор, вы сами это видите!
— И я так думаю, но как его разоблачить?
— Это я беру на себя. Пойдем поговорим с Терезой. Я не сомневаюсь, что сумею заставить ее признаться.
Мать и дочь Габриелли жили рядом с церковью. Когда нотариус и полицейский вошли к ним, синьора Габриелли шила, а Тереза вынимала зернышки из помидоров. Приход посетителей, казалось, их нисколько не смутил. Нотариус немедленно бросился в атаку:
— Скажи, Тереза, ты знаешь, почему мы пришли?
Она подняла на обоих мужчин свой ясный взгляд.
— Вероятно, вы хотите заказать платье для Аньезе или синьоры Агостини.
Чекотти увидел, как вздулись вены на висках дона Изидоро, и догадался, что тот едва сдерживается, чтобы не закричать.
— Тереза, я не допущу, чтобы девушка твоих лет издевалась над человеком в моем возрасте!
— Я вас не понимаю.
— Что означают эти смехотворные признания, которые ты сделала инспектору с целью оправдать Россатти?
— Это правда…
Опустив голову, плутовка добавила шепотом:
— Мне очень стыдно, дон Изидоро…
— В самом деле? Лгунья! Гадкая лгунья! Я сам был там, когда Россатти набросился на Эузебио, как дикий зверь!
— Вы вероятно, ошибаетесь, синьор.
Вне себя, нотариус поднял руку, чтобы ударить девушку, но Маттео вовремя удержал его.
— Прошу вас, синьор…
Ворча, бормоча угрозы и оскорбления, мэтр Агостини уступил место полицейскому, который предпочел разговаривать с матерью.
— Синьора, мы совершенно точно знаем, что ваша дочь говорит неправду. Но меня интересует, почему она это делает, какие у нее на то причины. Убедите ее рассказать нам все как было, в противном случае, даю слово, я немедленно ее арестую за пособничество в убийстве Эузебио Таламани и увезу в Милан. Если, напротив, она откажется от своих заявлений, то я приму во внимание ее возраст и постараюсь забыть о ее поведении, наказуемом обычно несколькими месяцами тюрьмы и таким штрафом, который полностью разорит вас обеих.
Синьора Габриелли с испуганным видом всплеснула руками.
— Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных! Боже мой, разве я заслужила, чтобы у меня была такая дочь, скажите сами, дон Изидоро? Разве я это заслужила?
Нотариус повернулся к ней спиной, чтобы показать, что ее сетования только сердят его, но не вызывают ни малейшей жалости. Видя, что ее мольбы не производят впечатления, вдова обратилась к дочери:
— Тереза… Твоя старая мама взывает к тебе… Если ты солгала, признайся этим господам…
— Я не солгала.
Чекотти подошел к ней.
— Прекрасно, раз она не хочет образумиться, я увожу ее. Пойдите с ней, синьора, и помогите ей уложить вещи. Мы уезжаем в Милан.
Тут синьора Габриелли испустила душераздирающий вопль, который, казалось, потряс Терезу. Она поглядела на мать, потом на своих мучителей и наконец призналась:
— Успокойся, мама… Это верно, я обманула их.
Инспектор и нотариус облегченно вздохнули. Чекотти радостно подумал: на этот раз ему удастся надеть наручники на Амедео Россатти. Нельзя сказать, чтобы он испытывал личную неприязнь к парню, но ведь это из-за него в Фолиньяцаро насмехались над ним, а значит, и над всей миланской полицией. Синьора Габриелли смотрела на свою дочь во все глаза:
— Так ты не была с Амедео в тот вечер?
— Нет.
— А где ты была?
— С Кристофоро…
— С Кристофоро Гамба, сыном кузнеца?
— Ну, конечно, у нас ведь нет другого Кристофоро!
— Несчастная! Он способен переломить тебя пополам, сжав в своих объятиях, и даже не заметить этого!
Повернувшись к Маттео, она пояснила:
— Он сам не понимает, как он силен, этот Кристофоро!
— Синьора, меня не интересуют отношения вашей дочери с этим геркулесом. Единственное, что я хочу знать, это почему ваша Тереза разыграла перед нами такую комедию. Пусть сама скажет, кто ее подбил на это.
— Никто.
— Вы думаете, что я могу поверить, будто вы сочинили всю эту историю только для того, чтобы мне досадить?
— Нет.
— Тогда зачем вы это сделали?
— Чтобы защитить одну особу.
— Кого?
— Я этого не могу сказать…
— Опять! Берегитесь! Мое терпение на исходе!
Мать тоже стала настаивать:
— Теперь уж говори, Тереза! Раз начала, надо закончить!
— Но ведь я обещала!
— Подумаешь, какое дело, обещала! Этот синьор представляет закон, он имеет право освободить тебя от твоего обещания.
Тереза поколебалась еще с минуту, потом, не в силах больше сопротивляться, прошептала:
— Я обещала это Сабине.
Ничего не понимая, они посмотрели друг на друга. Синьора Габриелли выразила общее недоумение, спросив:
— Какой Сабине? Дочери сыровара Замарано?
— Да.
— Какое она имеет отношение к Амедео?
— Они встречаются.
— Что ты болтаешь? Ведь она практически помолвлена с каменщиком Зефферино!
— Вот в том-то и дело.
— Что ты хочешь этим сказать? Ты сердишь меня, Тереза, и если не объяснишь, что ты имеешь в виду, то очень скоро схлопочешь пощечину!
— Сабина любит Амедео… Я не знаю, любит ли он ее. Во всяком случае, мы с ней ждали его у выхода из кафе, и она ушла вместе с ним, а я встретилась с Кристофоро… Когда случилась эта история, Сабина уговорила меня сказать, что с Амедео была я… из-за Зефферино, понимаешь?
— И ты согласилась?
— Сабина моя подруга, мама.
Явно растроганная, синьора Габриелли подошла к дочери, обняла ее, прижала к своей груди и горячо поцеловала. Потом, отстранившись, чтобы лучше ее видеть, она заверила ее дрожащим от волнения голосом:
— Тереза, ты святая, это твоя мама тебе говорит!
Нотариус завопил:
— Как же! Святая! Отъявленная лгунья, вот она кто! Синьора Габриелли мигом преобразилась в мегеру и набросилась на дона Изидоро.
— Вы оскорбляете мое дитя, а сами неспособны уследить за вашей недотрогой, которая гуляет со всеми парнями подряд!
— Моя дочь гуляет с… О, синьора, возьмите назад эти слова, или я не ручаюсь за себя!
— Попробуйте только ударить меня в присутствии инспектора, если посмеете!
Тереза, чтобы дополнить картину, схватила нож, которым она очищала помидоры, и бросилась, подняв его, на синьора Агостини, пища:
— Только прикоснитесь к моей матери!
Чекотти, считавший, что в Фолиньяцаро и одного трупа достаточно, вмешался:
— Перестаньте! Вы все теряете разум!
Нотариус запротестовал:
— Да разве вы не понимаете, что эта новая история рассчитана на то, чтобы вы поверили, будто Амедео не мог встретить Таламани?
— Спокойно! Если синьорина опять пытается меня одурачить, то она за это поплатится! Это ваше последнее слово, Тереза Габриелли?
— Да.
— Очень хорошо. Я допрошу Сабину Замарано. Молите Бога, чтобы она подтвердила ваши слова, в противном случае можете готовиться к поездке в Милан, где вам будут обеспечены на некоторое время квартира и питание за счет республики!
После этой угрозы Чекотти покинул дом вдовы, увлекая за собой дона Изидоро. Но так как, по его мнению, присутствие нотариуса не способствовало успеху допросов, то он попросил его больше не сопровождать себя. Дон Изидоро обиделся, повернулся к нему спиной и удалился, не попрощавшись.
* * *
В отличие от своей подруги Терезы, Сабина Замарано была блондинкой высокого роста и казалась невозмутимой. Видя, с каким спокойствием она встретила его появление, Чекотти подумал, что оно не было для нее неожиданным.
— Синьорина Замарано?
— К вашим услугам, синьор. Могу я что-нибудь для вас сделать?
— Безусловно, синьорина, безусловно… Ваших родителей нет дома?
— Жив только мой отец, синьор. Он сейчас в сыроварне.
— А Зефферино Гаспарини?
Она нисколько не смутилась и ответила тем же спокойным тоном:
— Он, должно быть, на работе.
Спокойствие девушки начало раздражать полицейского.
— Вы не спрашиваете меня, почему я задаю вам все эти вопросы, синьорина?
— Если вы найдете нужным, синьор, вы сами мне это скажете.
— Вы правы. Речь идет об Амедео Россатти. Каковы ваши отношения с ним?
— Мне кажется, мы любим друг друга… но я еще не совсем уверена.
— Извините меня, синьорина, но разве вы не помолвлены с каменщиком Гаспарини?
— Да, но только помолвлена.
— Тем не менее…
— Что, синьор? Если я предпочитаю Амедео, лучше, чтобы я в этом убедилась до, а не после того, как я буду окончательно связана с Зефферино, разве не так?
Чекотти кусал губы от досады. С этой девушкой нелегко было справиться!
— Да, вероятно… А когда вы видели Амедео Россатти в последний раз?
— Сегодня утром.
— Нет, я не так выразился. Когда у вас с ним было последнее свидание?
— В день обручения Аньезе Агостини.
— Вы знаете, должно быть, что Россатти утверждал, будто он безумно влюблен в синьорину Агостини?
Она засмеялась мягким, материнским смехом.
— Аньезе воображает, что все ребята влюблены в нее.
— Но вы ведь не можете отрицать, что Россатти очень бурно отреагировал на помолвку синьорины Агостини с Эузебио Таламани?
— Это неверно, синьор, иначе Амедео не встретился бы со мной в тот же вечер. Я ждала его у выхода из кафе.
— И… и куда вы отправились потом?
— Если память мне не изменяет, мы гуляли в верхней части деревни.
— Вы там не встретили Таламани?
— Таламани? Нет.
— Но ведь многие здесь утверждают, что, выйдя из кафе, Россатти встретил Таламани, избил его, а может быть, и убил.
Спокойствие не покинуло девушку при этом сообщении.
— Они или лгут, синьор, или заблуждаются.
— Если только вы сами не лжете, синьорина.
— И это возможно. Но ведь вы можете проверить мои слова.
— Каким образом?
— Допросив Терезу Габриелли. Скажите ей, что это я вас посылаю.
— А что она может мне сообщить?
— Она может подтвердить, что согласилась сказать Зефферино, если он будет ее расспрашивать, что на свидание с Амедео приходила она, а не я…
— Я уже допрашивал Терезу Габриелли…
— В таком случае, вы должны быть в курсе дела.
— Как же! В курсе! Да ведь все вы, девушки из Фолиньяцаро, лжете наперебой!
— То, что вы говорите, синьор, не слишком любезно.
— А мне, представьте себе, не до любезности. Надоело смотреть, как меня обводят вокруг пальца девчонки, заслуживающие, чтобы их хорошенько поколотили!
— Не думаю, синьор, что они позволили бы вам это сделать. Как по-твоему, папа?
Маттео обернулся и увидел того, к кому обращалась Сабина. Это был мужчина среднего роста, на редкость волосатый. Он принес с собой устойчивый запах козьего, слегка прокисшего, молока. Не двигаясь, он смотрел на свою дочь и Чекотти.
— Что здесь происходит?
Желая сразу внести ясность, полицейский объяснил:
— Меня зовут Маттео Чекотти, я полицейский инспектор и специально приехал из Милана, чтобы арестовать убийцу Эузебио Таламани.
— А дальше что? Вы, может быть, надеетесь найти его здесь?
— Нет, но я надеюсь, что мне помогут напасть на его след.
— Каким образом?
— Сказав мне правду, например. Я знаю, что в Фолиньяцаро это не принято, но хоть один раз, в виде исключения, можно, как вы считаете?
Сыровар ответил не сразу. Его нахмуренные брови и неподвижный взгляд свидетельствовали о напряженной работе мысли, о желании понять смысл сказанного полицейским. Наконец, глубоко вздохнув, он спросил:
— А вы, синьор, не хотите ли часом сказать, что Сабина вам солгала?
— Не скрою, синьор Замарано, у меня создалось именно такое впечатление.
Сыровар почесал подбородок.
— Ах, но ведь это нехорошо, синьор, совсем нехорошо! Неужели вы пришли в мой дом для того, чтобы оскорблять мою дочь?
— Не надо преувеличивать!
— А в Милане как? Если вас называют лжецом, там это не считается оскорблением?
— Смотря при каких обстоятельствах.
— Так вот, синьор, в Фолиньяцаро мы не обращаем внимания на обстоятельства. Только назовите мою дочь лгуньей, и я вам набью физиономию.
После этого обиженный отец стал засучивать рукава рубашки. Густой волосяной покров на его руках не мог скрыть хорошо развитой мускулатуры. Чекотти подумал, что если он схватится с этим одержимым, то навсегда загубит свою репутацию, тем более что тот, несомненно, возьмет над ним верх. Сабина попыталась исправить положение, уточнив:
— Синьор не верит, что я была с Амедео в ту ночь, когда убили клерка нотариуса.
— А почему бы она не могла быть с ним, а, синьор?
— Потому что люди видели, как Россатти дерется с убитым.
— Везде найдутся любители болтать языком.
— Значит, вы тоже утверждаете, что ваша дочь была с Россатти в тот вечер?
— Она мне рассказала об этом, а я верю всему, что говорит Сабина.
— А какую роль играет во всем этом Гаспарини?
Замарано пожал плечами.
— В эти истории я не вмешиваюсь… Ведь это их дело, не так ли?
— Но если ваша дочь не любит этого каменщика, почему она ему об этом не скажет прямо?
— Дело в том, что когда Зефферино сердится, он становится опасен…
— Настолько, что может ударить?
— Это не исключено… Кстати, вы меня навели на мысль… Если Зефферино спутал Таламани с Россатти, он вполне мог его вздуть!
— А как он мог их спутать?
— Ночь… Он ослеплен ревностью… Как тут разобраться?
— Вот это, синьор Замарано, как раз то, что я пытаюсь сделать! В общем, если я вас правильно понял, вы полагаете, что возлюбленный вашей дочери мог бы быть тем, кого я разыскиваю?
— Он или кто другой!..
— Давайте-ка уточним: у Зефферино появляются подозрения относительно верности той, кого он считает своей невестой… Он следует за ней… Видит, что она поджидает Россатти и уходит вместе о ним… Он их выслеживает… и когда они расстаются, он бросается вслед за карабинером, полный решимости отомстить. Так, что ли?
— Возможно.
— После этого Зефферино каким-то чудом ошибается и следует за Таламани, которого принимает за Россатти.
— В темноте и не такое может случиться.
— Осыпая ударами Таламани, Зефферино не замечает, что это не его соперник… Вы считаете меня дураком, синьор Замарано?
— Я недостаточно вас знаю, синьор инспектор, чтобы иметь мнение на этот счет.
— Я допрошу каменщика и сообщу ему, что его будущий тесть считает его возможным убийцей.
— Я этого не говорил!
— Но к этому сводится то, что вы сказали, потому что тот, кто избил клерка, несомненно является и его убийцей! До свидания!
— Прощайте.
— Нет, не прощайте, синьор, я не сомневаюсь, что очень скоро вы еще со мной увидитесь, вы и ваша дочь!
Выходя, Чекотти услышал, как Сабина спрашивает у отца:
— Скажи, папа, в Милане они все такие?
* * *
Зефферино Гаспарини работал за деревней, и Маттео не решился туда идти под палящим солнцем. Он удовольствовался тем, что послал встреченного им мальчишку предупредить каменщика, чтобы сразу после обеда тот явился в участок. После этого он зашел в кабинет Тимолеоне Рицотто, где было относительно прохладно. Начальник карабинеров встретил его со своим всегдашним добродушием.
— Итак, синьор инспектор, вы продвигаетесь?
— Ах, не начинайте, пожалуйста. Меня и так уже замучили!
— Догадываюсь, что дела идут не совсем так, как вы надеялись.
— Нет, дела идут не так, как я хотел бы, потому что здесь все ухитряются противодействовать моим усилиям! Но прежде всего, где Россатти?
— Он у себя.
— А что он делает у себя?
— Отдыхает.
— От каких трудов? Он никогда не работает!
Тимолеоне неодобрительно надул губы.
— Вы забываете о том, что этот несчастный пережил вчера!
Рицотто был несомненно искренен. Чекотти это видел и только поэтому не вспылил. Он ограничился тем, что сказал с иронией:
— А я и не знал, что у карабинеров такое мягкое сердце.
— Дело в том, что я очень люблю Амедео.
— Насколько я могу судить, вы в этом не одиноки. Аньезе… Тереза… Сабина…
— Дочь Замарано?
— Она самая.
И он рассказал Рицотто, не пропуская никаких подробностей, о своей встрече с сыроваром и его невозмутимой дочерью. Начальник карабинеров, казалось, был в восторге. Когда инспектор закончил свой рассказ, он растроганно заключил:
— Какое у них доброе сердце, у этих девочек!
— Сердце, которое их приведет прямиком в тюрьму, и не без моей помощи, если только они мне еще солгут!
— Вы на это не решитесь, синьор.
— Не решусь? А закон?
— А любовь?
И Тимолеоне добавил после краткого раздумья:
— Этот Амедео… Настоящий дон Жуан!
— Я сумею умерить его любовный пыл, можете на меня положиться!
— А не выпить ли нам по стаканчику грумелло, пока варятся мои спагетти по-неаполитански?
— Я обедаю у Кортиво.
— Синьор инспектор, неужели вы нанесете мне такую обиду? Что обо мне подумают в Фолиньяцаро, если узнают, что вы отказались попробовать мои спагетти? Мне не останется ничего другого, как пустить себе пулю в лоб!
И у доброго Тимолеоне слезы навернулись на глаза при мысли о подобном необъяснимом оскорблении, которое не могло не повлечь за собой бесчестья, разрушив его славу замечательного кулинара. Искреннее огорчение начальника карабинеров позабавило Маттео. Он решил больше не дразнить его.
— Ну что же, решено, мы пообедаем вместе… Я не хочу упустить возможность попробовать лучшие в мире спагетти!
— Насчет всего мира не могу сказать, но в Италии — безусловно!
* * *
Они заканчивали грумелло, запас которого у Рицотто казался неисчерпаемым, и собирались погрузиться в приятную дремоту, когда приход карабинера Бузанелы вырвал их из сладкого мира сновидений и грубо перенес в будничную действительность.
— Пришел Гаспарини, каменщик. Он говорит, что его вызывали.
Чекотти выпрямился, Рицотто застегнул расстегнутый было китель.
— Пусть подождет!
Они осушили наспех по стаканчику виноградной водки в надежде, что она их окончательно разбудит, и последовали за Бузанелой в караульное помещение, где их ждал Зефферино Гаспарини. У него была ничем не примечательная внешность и медлительные жесты. Он казался удивительно спокойным. Чекотти подумал, что они с Сабиной составят замечательную супружескую пару, которая никогда не будет ссориться.
— Зефферино Гаспарини?
— Да, синьор.
— Я вызвал вас, чтобы сообщить не совсем приятные вещи.
— Да?
Он и глазом не моргнул.
— Скажу вам в двух словах, что кое-кто подозревает вас в убийстве Эузебио Таламани.
— Того самого, которого убили недавно ночью?
— Да.
Он почесал в затылке, потом проронил:
— Забавная мысль…
— Не такая уж забавная, если хотите знать мое мнение. Подозрение в убийстве — вещь малоприятная.
— А зачем мне было убивать этого типа?
— О ваших мотивах скажу позже. Начнем с фактов. Признаете вы себя виновным или нет?
— Нет.
— Есть у вас алиби?
— Али… как вы сказали?
— Где вы находились во время убийства Таламани?
— Я был в Домодоссоле.
— Вы можете это доказать?
— Весь день после полудня я там работал с двумя другими каменщиками в ресторане синьора Фолы. Мы облицовывали стены. Хозяин пригласил нас поужинать с ним, и мы ушли все вместе только около полуночи. Я добрался домой на заре.
— Проверю все это в Домодоссоле. Вы знаете, как зовут ребят, работавших вместе с вами?
— Только их имена: Нино и Марио. Синьор Фола знает, вероятно, их фамилии.
Чекотти не питал никаких иллюзий: это было солидное алиби. Его снова пытались навести на ложный след.
— А теперь, синьор, могу я вернуться к своей работе?
— Можете… Минуточку. Вас не интересует имя человека, который вас подозревает?
— Не очень… Но, похоже, вы сами хотите мне его сообщить?
— Его имя Замарано.
Это, кажется, его, наконец, немного смутило.
— Как, отец…
— Да, отец Сабины. А кстати, знали ли вы, что, в то время как вы работали в Домодоссоле, синьорина Замарано бегала на свидание с Амедео Россатти?
Каменщик тихо засмеялся.
— Вы меня разыгрываете, синьор?..
— Она сама сказала мне об этом!
— Это невозможно!
— Почему? Вы считали ее более постоянной, чем все остальные?
— Дело не в этом… Я думаю, что Сабина такая же, как все девушки, и ее нужно держать в руках, но в тот вечер это было невозможно.
— В самом деле?
— Я потому и пошел в Домодоссолу, что она не могла со мной встретиться.
— Это она вам рассказала, и вы ей поверили!
— Нет, не она, а врач.
— Врач?
— Сабина была нездорова уже дня три, поэтому синьор Боргато пришел утром к Замарано и сказал, что она должна лежать в постели и чтобы отец поставил ей банки. У нее была очень высокая температура. Ну вот, так как она должна была оставаться дома, я отправился немного подзаработать в Домодоссоле. Деньги нам не помешают, когда мы поженимся. Могу я теперь уйти?
— Проваливайте!
Нисколько не расстроившись из-за грубого ответа, Зефферино приложил палец к фуражке и вежливо сказал:
— До свидания всем!
Чекотти бросился к телефону, набрал номер врача, нарушил и его послеобеденный отдых и в ответ на свой вопрос получил ворчливое подтверждение рассказа каменщика. Полицейский тихо положил трубку и заставил себя медленно двигаться, чтобы не поддаться ярости, от которой его всего трясло. Увидев обеспокоенный взгляд Тимолеоне, он ограничился тем, что сказал:
— Ну и девушки у вас в Фолиньяцаро…
Потом он опустился на стул и попытался прийти в себя. Это ему не удавалось. Он все повторял:
— Ну и девушки… ну и девушки… И не смотрите на меня так, синьор, это меня нервирует!
Рицотто выпрямился, исполненный чувства собственного достоинства.
— Синьор инспектор, я не привык… Маттео встал и положил ему руку на плечо.
— Простите меня… Я сам не знаю, что говорю… Вы прекрасный человек, Тимолеоне Рицотто… Может быть, не совсем такой, каким должен быть начальник карабинеров…
Тимолеоне улыбнулся.
— Я уже так давно исполняю эти обязанности, что это не очень важно.
— Возможно, возможно… Но ваши девушки!.. Ваши девушки!..
— Я их Очень люблю, синьор.
— И вам не противно! Лгуньи! Лицемерки! Бесстыдницы! Впрочем, их отцы, матери и женихи немногим лучше! Все они сообщники! Все объединились против меня!
Начальник карабинеров серьезно подтвердил:
— В самом деле, не стану вас уверять, что они хорошо себя ведут по отношению к вам… Нет, я не могу этого утверждать.
— Вы очень добры… Но, смею вас заверить, две из них ответят за всех остальных: этот чертенок Тереза и эта лицемерка Сабина! Я на них надену наручники и брошу в мою машину! Они узнают, как живется в тюрьме!
— Девочки, выросшие в горах! Да они там погибнут!
— Тем хуже для них! Ведь это преступницы! Они заключили союз, пытаясь спасти Амедео. Что до этого типа, то он свое получит, клянусь вам! Это из-за него все прогнило в Фолиньяцаро! В конечном итоге по вашей вине, синьор.
— По моей?
— Ну конечно? Если бы вы арестовали Амедео Россатти сразу же после преступления, как вы обязаны были сделать, у него не было бы времени для того, чтобы договориться с этими дерзкими девчонками.
— Но у меня не было достаточных улик и…
— Бросьте! Правда заключается в том, что вам не хотелось взять под стражу вашего Амедео и причинить огорчение вашей дорогой Элоизе! Вы изменили своему долгу, синьор!
— Если Амедео виновен, я выйду в отставку!
— Вы-то выйдете в отставку, а вот меня вышвырнут из полиции за бездарность, понимаете вы это? Но, Боже мой, что мне оставалось делать? Одна за другой они доказывали его алиби. Околдовал он их всех, что ли? Меня учили опасаться всевозможных негодяев, которые бродят по земле, но никогда, слышите вы, синьор, никогда меня не предупреждали, что следует не доверять невинным молодым девушкам, живущим в горах! В миланской уголовной полиции и не подозревают о существовании Фолиньяцаро и о том, что там проживают девицы, которых следовало бы повесить у въезда в вашу деревню!
— О!
— Да, да, повесить! Скажу вам откровенно, синьор, я скорее соглашусь иметь дело с миланскими уличными девками, чем с вашими нахалками, которые лгут, глядя прямо на вас своими ясными глазками!
— Синьор инспектор, вы взволнованы…
— Я не взволнован, синьор! Я возмущен и готов мстить! Я хочу, чтобы они на коленях просили у меня прощения! Карабинер!
Бузанела, который, прижав ухо к двери, внимал отголоскам этого страшного гнева и еле сдерживался, чтобы ничего не сказать, явился на зов.
— Карабинер, бегите за Терезой Габриелли и Сабиной Замарано! Если вы не вернетесь через четверть часа, я вас арестую как их сообщника!
Иларио в ужасе убежал.
— А вам, синьор, я даю столько же времени, для того чтобы привести сюда этого Россатти, которого я цепями прикую к моей машине, так как хочу быть уверенным, что на этот раз никто не поможет ему улизнуть. А сейчас мне надо позвонить в Милан.
Когда комиссар Рампацо услышал, что кроме убийцы Таламани, его подчиненный собирается привезти еще двух девушек, он снова порадовался тому, что не послал в Фолиньяцаро своего любимца Ансельмо Джаретту. Поскольку в этой истории фигурировали юбки, Ансельмо способен был натворить глупостей. С Чекотти такого риска не было. Несмотря на это, опасаясь комментариев печати, зачастую недоброжелательных, комиссар посоветовал Маттео задержать этих молодых особ только в том случае, если они действительно замешаны в преступлении. Положив трубку, инспектор громовым голосом перечислил все знакомые ему ругательства, поразив Рицотто полнотой своих познаний. Рекорды в любой области всегда восхищали начальника карабинеров.
— Вот как! — прорычал полицейский. — Только потому, что они принадлежат к слабому полу, с ними нужно обращаться бережно и деликатно. Если они действительно замешаны!.. Еще бы они не замешаны, а, синьор?
— Я думаю, синьор инспектор, что сперва следовало бы узнать мотивы их поведения.
— Мотивами пусть занимается суд!
— Может быть, эти девочки повиновались романтическим побуждениям? Ведь вы знаете, как мы, итальянцы, склонны к пониманию и прощению необдуманных поступков, совершенных по велению сердца?
— Издевательство над полицией, направление ее по ложному следу, циничное отрицание истины — это вы называете романтическими побуждениями?
— Я хочу сказать, что так их может истолковать печать. Она ведь всегда предпочтет более поэтичную версию…
Чекотти понял всю обоснованность этого предостережения. Мнение Рицотто подтверждало сказанное комиссаром. Ему придется хорошенько обдумать план действий. В то же время он не был намерен предать эту историю забвению. Неосторожные девушки должны получить по заслугам! Но какой путь избрать, чтобы, с одной стороны, поддержать престиж правосудия, а с другой, избежать огласки, которой ему не простит комиссар Рампацо? Гнев Маттео был так силен, что в какой-то мере парализовал его мыслительные способности. И вот в этот момент в кабинет вошла Элоиза. Ее доброе лицо так и сияло от радости. Она буквально набросилась на Чекотти, схватила его за руку и горячо ее поцеловала. Полицейский страшно смутился. Ему никогда еще не приходилось быть объектом подобных знаков внимания. Он пробормотал, высвобождая руку:
— Но… но… что с вами?
Элоиза величественно выпрямилась и сказала, обращаясь к Рицотто:
— Ты слышишь, Тимолеоне? Он еще спрашивает, что со мной, этот посланец неба! Этот ангел Справедливости! Этот серафим Милосердия!
Рицотто попытался предупредить свою приятельницу, что она на опасном пути:
— Успокойся, Элоиза…
Но разве кто-нибудь мог остановить Элоизу Россатти, когда она начинала один из своих монологов?
— Успокоиться? Мне? Скажи-ка лучше, человек без сердца, бесплодная смоковница, если бы у тебя был ребенок, которого ты едва не потерял и которого тебе вернули, не был бы ты счастлив? Не было бы у тебя желания дать волю своей радости? Не считал бы ты себя обязанным поблагодарить того, кто подарил тебе больше, чем жизнь?
Инспектор, которого никто еще не сравнивал с ангелом или серафимом, подстерегал удобный момент, чтобы открыть несколько простых истин этой толстушке, источавшей умиление. Она будет первой из жителей Фолиньяцаро, кого поразит его месть. Он не прерывал ее, злорадно предвкушая, что он ей выложит. Чекотти не был злым человеком, но он слишком натерпелся, с тех пор как приехал в Фолиньяцаро. Не подозревая, что ей угрожает — и что предвидел Тимолеоне, — Элоиза продолжала свой гимн любви и благодарности.
— Вы возвращаете честь, вы возвращаете жизнь моему Амедео! Когда он вернулся домой вчера вечером, я не поверила своим глазам! У меня даже не было сил подняться и заключить его в объятия, так я наплакалась! Мои рыдания были, кажется, слышны даже в церкви. Моя соседка Сюзанна говорила всем, кого встречала: «Эта бедная Элоиза долго теперь не протянет!.. Никто еще не видел такого отчаяния! Я никогда не думала, что у человека может быть столько слез!» Вот что Сюзанна всем говорила, а ведь она — Тимолеоне может вам это подтвердить — не из мягкосердечных! Зато она хорошо знает моего Амедео, знает, что он неспособен причинить мне горе. Если мое сердце не разорвалось, когда я узнала, что вы собираетесь увезти его, связанного, как бешеное животное, в Милан, значит, у меня очень прочное сердце. Люди думают, если ты толстая, ты страдаешь меньше, чем другие. Это неправда! Просто… не решаешься это проявлять… всегда боишься показаться смешной. Синьор инспектор, если бы у меня хватило сил, я пришла бы еще вчера вечером поблагодарить вас на коленях, при всех! А сегодня утром мне не хотелось оставлять сына. Я приготовила ему завтрак, а потом обед… Его любимое блюдо — цыплята с артишоками… Но он еще не вернулся домой, это чудовище. Тогда я подумала, что он, должно быть, с вами… А вы знаете, где он, мой Амедео?
— Нет, синьора, я не знаю, где находится ваш Амедео, зато я прекрасно знаю, где он будет, как только мне удастся его поймать!
Элоиза побледнела, услышав тон полицейского.
— А где?
— В тюрьме!
— Опять!
— И надолго! Потому что ваш Амедео — убийца и совратитель!
Синьора Элоиза задыхалась, не в силах произнести ни слова. Тимолеоне пытался прийти к ней на помощь, но она остановила его движением руки. Она хотела сражаться один на один.
— Это о моем единственном сыне вы позволили себе так выразиться?
— Возвращайтесь к себе домой и дайте мне возможность выполнять мои обязанности!
— Хорошие же у вас обязанности! Вы думаете, что достаточно вам приказать: возвращайтесь к себе домой, чтобы я сразу повиновалась и покинула моего сына? Как бы не так! За кого вы себя принимаете, скажите на милость?
— За полицейского, который намеревается заставить вас всех уважать закон!
— Странный закон, который преследует невинных и оскорбляет их матерей! Держи меня, Тимолеоне, или я удавлю этого миланца!
— Вы смеете мне угрожать? Рицотто попытался их успокоить:
— Не слушайте ее, синьор инспектор… Она говорит глупости под влиянием горя… Элоиза, прошу тебя!
— Замолчи! Ты не лучше его! Скажи, ты тоже так плохо думаешь об Амедео?
— Я? Почему?
— Потому что он не твой сын. Это все твоя ревность! Ты никогда мне не простишь, что я тебе не уступила тогда! Но я честная женщина, слышишь, Тимолеоне? Честная женщина, а ты гнусный негодяй!
— Вот как? Выбирай выражения, Элоиза!
— Чтобы защитить убийцу этого Таламани, ты готов принести в жертву моего сына! Сына, которого я родила от другого, а не от тебя! Вот с этим ты никак не можешь примириться, признайся, Тимолеоне!
Начальник карабинеров обернулся к Чекотти и грустно сказал:
— Вы слышали? Говорить такое человеку моих лет да еще находящемуся при исполнении обязанностей…
Эта сцена уже надоела полицейскому, и он сухо ответил:
— Составьте на нее протокол… Я буду свидетелем…
Элоиза снова накинулась на Маттео:
— А вы почему вмешиваетесь, миланец вы несчастный? Что вы можете знать о наших с Тимолеоне отношениях? Разве кто-нибудь мог рассказать вам, как он долгие годы бегал за мной, так что я даже не решалась показываться одна на улице? А когда я вышла замуж, несколько здоровых парней с трудом удержали его от самоубийства, в таком он был отчаянии!
Рицотто схватился за голову.
— Боже мой! Откуда она все это берет? Когда ты выходила замуж, я был в гарнизоне, а после этого не видел тебя по крайней мере семь или восемь лет!
— Ну да, потому что ты так страдал!
— Бедная моя Элоиза! Даже если бы это было правдой, то с тех пор прошло добрых тридцать лет!
— Ну и что из этого? Любовь не забывается, Тимолеоне Рицотто, а твое ожесточение против моего сына, который тебе напоминает твоего соперника, как раз и доказывает, что ты ничего не забыл!
Чекотти положил конец спору.
— Ваши личные отношения меня совершенно не интересуют! Я приехал сюда для того, чтобы найти убийцу Таламани. Я обнаружил его в лице вашего сына Амедео и собираюсь увезти его в Милан, где ему придется ответить за свое преступление!
— Никогда!
— Разыщите этого субъекта, синьор, и приведите его сюда! Элоиза стала перед Рицотто, скрестив руки перед собой.
— Если ты попытаешься выйти из этой комнаты, Тимолеоне, я тебе выцарапаю глаза!
Начальник карабинеров дорожил своими глазами, а вспыльчивый характер синьоры Россатти был ему хорошо знаком. Он заколебался. Полицейский насмешливо улыбнулся.
— Боитесь?
— Не могу сказать, что боюсь… но все же немного есть.
В этот момент появился ничего не подозревающий капрал Амедео Россатти. Благодушно улыбаясь, он приветливо поздоровался со всеми. Элоиза опомнилась первой. Подталкивая сына к двери, она умоляла его поскорее бежать. Но тут раздался крик Чекотти:
— Амедео Россатти, именем закона вы арестованы! Вы обвиняетесь в убийстве Эузебио Таламани!
Не понимая, что происходит, ошеломленный Амедео запротестовал:
— Опять начинается?
— Нет, продолжается! Ваши хитрости ни к чему не привели, они только навлекли позор на двух молодых девушек, которые еще раскаются в том, что слушались вас!
Считая, что игра закончена и Амедео уже невозможно спасти, Тимолеоне Рицотто решил не ломать себе больше голову над этим делом. Он подумал было пойти предупредить дона Адальберто, но и падре ведь не сумел бы переубедить этого полицейского, преисполненного сознания своего долга.
Суматоха еще увеличилась, когда в самый разгар перепалки в кабинете появился карабинер Бузанела, толкая перед собой двух пленниц: Терезу и Сабину. Маттео напрасно надрывался, требуя тишины. Схватив Терезу за плечи, он стал ее трясти.
— Ведь вы мне солгали, правда?
— Меня попросила Сабина!
— А вы, Сабина?
— Я хотела помочь Амедео!
— А почему вы захотели ему помочь?
— Потому что его обвинили в страшном преступлении!
— Ну и что?
— Он невиновен!
— А вы что об этом знаете?
— В этот вечер у Таламани было свидание с одной из дочерей сапожника Бертолини.
— Это еще что за новая история?
— Он любил Эуфразию, и она его тоже.
Тереза запротестовала:
— Ты ошибаешься! Это была не Эуфразия, а Клара!
— Совсем нет! Эуфразия.
— Да что ты говоришь?! Клара сама мне рассказывала о своей любви к Эузебио. Она говорила, что когда они поженятся, она поедет с ним в Милан и будет там жить как настоящая дама!
— Ты все перепутала, Тереза! А мне Эуфразия клялась, что Эузебио собирается на ней жениться и что после этого они уедут в Швейцарию!
Состояние Чекотти напоминало сейчас то, которое испытывает пловец, думающий, что он почти у берега и вдруг замечающий, что он был жертвой миража и берег еще очень далеко, так далеко, что нет надежды до него добраться. Слепой гнев охватил его и лишил последних остатков хладнокровия. Схватив стоявшую на столе пустую бутылку, он хватил ею изо всех сил по стене. Бутылка разлетелась вдребезги. После этого взрыва ярости немедленно наступило молчание. Маттео просунул палец в узел своего галстука и освободил его. Потом расстегнул воротник. И наконец сказал глухим голосом:
— Слушайте меня хорошенько, вы обе… Не принимайтесь больше за свое, ладно? Мне нет никакого дела до Эуфразии и Клары, не вижу никакой связи между поведением этих девушек и преступлением, в котором обвиняют Россатти!
Мягкая, невозмутимая Сабина посмотрела на полицейского тем невинным, чистосердечным взглядом, который вызывал у него желание закатить ей пощечину.
— Но как же, синьор? Если Эузебио прогуливался с Эуфразией, значит, он не был с Амедео… и даже, если бы они встретились, Амедео только порадовался бы, что Эузебио предпочитает Аньезе другую девушку!
— А с кем, по-вашему, Таламани обручился в тот день?
Тереза стала объяснять:
— Я думаю, что Эузебио сделал это для того, чтобы мэтр Агостини оставил его в покое, но он все равно никогда не женился бы на Аньезе… На девушке, которую не любят, не женятся, особенно, когда любят другую. Правда, синьор?
— Об этом я ничего не знаю! Кроме того, я уверен, что вы лжете! Бузанела, отведите их в камеру, они поедут со мной в Милан, и наденьте наручники на Россатти. Убийца не должен расхаживать со свободными руками!
Бузанела никогда не отличался особой смелостью; с другой стороны, он полностью подчинялся военной дисциплине. Надеть наручники на капрала, своего непосредственного начальника, было чем-то выходящим за пределы его разумения. Тем не менее, преодолев внутреннее сопротивление, он уже направлялся к Амедео, когда перед ним выросла Элоиза. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.
— Только прикоснись к нему! В тот же миг я так изуродую тебя, что ты сам себе испугаешься, если посмотришься в зеркало!
Иларио дорожил сохранностью своих черт, каждой в отдельности и всех вместе. Он обратился за помощью к Тимолеоне.
— Вы не хотели бы надеть на него наручники, шеф?
— Я? Ты это серьезно? Если я не ошибаюсь, ты уже начинаешь отдавать мне приказания, Бузанела.
Вне себя от ярости, Чекотти выхватил наручники из рук карабинера, оттолкнул донну Элоизу и уже собирался надеть их на Амедео, но в это мгновение в кабинет ворвался Замарано со старым охотничьим ружьем в руках, а за ним Зефферино, размахивающий солидной дубиной. Сыровар завопил:
— Здесь, кажется, что-то замышляют против моей дочери? Кто же это? Пусть покажется! Клянусь кровью Спасителя, я выпущу ему кишки и только после этого начну переговоры! А ты, Зефферино, что ты собираешься сделать?
Каменщик завертел своей дубиной, как будто это была обыкновенная тросточка, и бесхитростно сообщил:
— Я размозжу ему черепушку.
Сабина прижалась к своему жениху, а Тереза спряталась за спиной сыровара. Возмущенный этим бунтом, который казался ему невероятным, Маттео резко сказал, обращаясь к Тимолеоне:
— Ну как, синьор? Вы разрешите им безнаказанно издеваться над государственной властью?
В трудные минуты Рицотто всегда проявлял себя как человек долга. Он не разделял мнения инспектора относительно виновности Амедео, но не мог допустить мятежа. Полный решимости выполнить то, что ему повелевал устав, пусть бы даже это разбило его сердце, он тяжело встал, торжественно надел свой форменный головной убор, вытащил из кобуры револьвер и громко сказал:
— Внимание!
Все замолчали, глядя на него удивленно и недоверчиво.
— Внимание!.. То, что вы делаете, опасно! Очень опасно! Из-за этого вы можете попасть на каторгу и там остаться до конца жизни!
Замарано попытался протестовать:
— Только из-за того, что я защищаю свою дочь?
— Нет, из-за того, что ты выступаешь против закона! Положи ружье на пол, Замарано, в противном случае я всажу в тебя пулю!
Такая возможность поразила сыровара.
— Ты… ты бы убил меня, Тимолеоне?
— Если я тебя убью, это будет без злого умысла, а только потому, что я ношу этот мундир и у меня на рукавах нашивки!
Еще не вполне убежденный, Замарано потребовал дополнительных разъяснений.
— А после этого?
— После этого я прикажу отвести тебя в больницу или же пошлю за доном Адальберто. Бузанела, возьми его ружье!
Угрозы начальника карабинеров сломили сопротивление сыровара, и он отдал свое оружие без сопротивления. Зефферино поступил так же.
— А теперь, Тереза и Сабина, подойдите и станьте позади меня, я собираюсь вас допросить.
Девушки были укрощены. Заплакав, они повиновались.
— Что касается вас, синьора Россатти…
Но Элоиза была не из того теста, что все остальные.
— Что касается меня, знаешь, что я тебе скажу, Тимолеоне… Рицотто прикинулся непонятливым.
— Что касается вас, синьора Россатти, то учтите, что вашим поведением вы отягчаете участь вашего сына, и если судьи окажутся более суровыми, чем мы смеем надеяться, это будет по вашей вине. Амедео Россатти, пока я не получу убедительного доказательства твоего преступления, я буду считать тебя невиновным. Ты продолжаешь оставаться капралом карабинерских подразделений и в качестве такового я, твой начальник, приказываю тебе пойти в камеру. Бузанела запрет тебя там.
Чекотти наблюдал с восхищением и некоторой долей зависти за этим неожиданным для него проявлением авторитета Рицотто. Порядок был уже почти восстановлен. Элоиза прислушалась к советам, которые ей шепотом давал сын, и больше не сопротивлялась, найдя прибежище в слезах. Все бы успокоилось, если бы не дон Чезаре… Как раз в этот момент он вошел со своим обычным сердитым видом.
— Эй, Тимолеоне, что за цирк у тебя?
После этого восклицания атмосфера разрядилась. Величия предыдущей сцены как не бывало. Каждый снова начал провозглашать свою точку зрения, подкрепляя ее криками, жестикуляцией, жалобами и угрозами. Маттео испытывал сильнейшее желание послать мэра ко всем чертям. Примирившись с неизбежным, Тимолеоне сдвинул подбородочный ремень, который натирал ему щеки, и снял шапку.
— Дон Чезаре, мы улаживали важное дело.
— Важное дело в Фолиньяцаро? Вот бы не поверил!
— Дон Чезаре, вы хотели мне сообщить что-нибудь важное?
— О да! Если бы это было не так, неужели ты воображаешь, что я прибежал бы сюда, вместо того чтобы вызвать тебя к себе? Но я думал, что застану тебя одного, а когда увидел всю эту толпу, то забыл зачем пришел… Ладно, я вернусь попозже.
Начальник карабинеров поторопился снова натянуть шапку, надеясь, что после ухода дона Чезаре ему удастся вернуть ту атмосферу почтительного повиновения, которую он сумел создать до злосчастного появления мэра.
— Да, конечно, дон Чезаре… или я сам зайду к вам, если только вам не вздумается запереть дверь на ключ!
Старый господин, бывший уже на пороге, сразу обернулся.
— Ключ! Вот, вот! Ты иногда бываешь гениальным, Рицотто! Дверь Джельсомины Карафальда, заведующей почтой, как раз была закрыта на ключ, и я не смог купить марку!
— Закрыта на ключ, дон Чезаре? Вы в этом уверены? Джельсомина так пунктуальна, никакая причина не могла бы помешать ей открыть почту в обычное время.
— В том-то и дело, что причина была… Она мертва.
— Мертва?
Исключая Чекотти, который не знал, о ком шла речь, все одновременно закричали: «Мертва?» Рицотто поднял руку, призывая к молчанию, обязательному при таких печальных обстоятельствах.
— Но, дон Чезаре, как вы об этом узнали, если дверь, по вашим словам…
— Окно было только притворено… Я его открыл и увидел эту бедную Джельсомину. Она сидела, опустив голову на стол.
— Бузанела, беги скорее за доктором, может быть, у нее просто обморок.
— Не думаю.
— Почему?
— Да у нее вся голова разбита.