Глава третья
Тимолеоне Рицотто очень плохо спал в эту ночь. Вернувшись домой около четырех часов утра, усталый, растроганный поведением Элоизы и собственным раскаянием, потрясенный бегством Амедео, он решил несколько позже поставить миланскую полицию в известность о событиях. Себе самому он объяснил это тем, что чувствовал себя слишком измученным для того, чтобы четко все изложить по телефону или написать донесение. В действительности же, откладывая, насколько возможно, момент сообщения властям, он предоставлял Россатти дополнительную возможность добраться до швейцарской границы, находящейся на расстоянии нескольких километров. Конечно, поступок Амедео был ужасен, но, так как мотивом убийства была любовь, то оно приобретало какой-то оттенок благородства. Кроме того, покойный всегда внушал Тимолеоне сильнейшую антипатию, и его смерть ничего в этом смысле не изменила. Принимая во внимание все эти обстоятельства, начальник карабинеров уснул со спокойной совестью. Только сожаление о красивом перышке, утраченном по вине Элоизы, задержало приход сна на несколько минут.
Но спокойно спать ему так и не пришлось: как только занялась заря, дверь его комнаты внезапно отворилась под натиском дона Адальберто, который тут же загремел:
— Тимолеоне! Ты все еще в постели? И не стыдно тебе лентяйничать в то время, как все Фолиньяцаро кипит от возмущения?
Начальник карабинеров так и подскочил. Голова у него болела, во рту он ощущал горечь… Сидя на постели, он смотрел на шумного посетителя, но не видел его. Священнику пришлось схватить его за плечи и сильно встряхнуть, чтобы вернуть ему ясность мыслей. Тимолеоне в свою очередь вышел из себя:
— Кто лентяйничает? Да я только что лег, и до смерти хочу спать!
— В другой раз поспишь, а сейчас — раз, два, три — и вставать!
— Нет!
— Нет? Ты отказываешься в повиновении своему духовному отцу? Поберегись, Рицотто, ты меня знаешь — я терпелив, но…
— Это вы-то терпеливы, падре? Как может священнослужитель говорить неправду с таким цинизмом?
— Вопрос не в этом, и предоставь моему епископу судить меня! Ты же должен немедленно встать. Агнца снова собираются отдать на заклание, а ты хочешь сыграть роль Понтия Пилата? Вбей себе хорошенько в голову, Тимолеоне, я этого не допущу!
Рицотто провел вспотевшей ладонью по голове, которую, казалось ему, придавила страшная тяжесть. Потом проворчал:
— Падре… Вы не могли бы изъясняться более доступно?
— Сначала встань, я не могу разговаривать с человеком, который лежит в постели… Ты ведь не болен, правда?
Рицотто простонал:
— В том-то и дело, что болен…
— Что с тобой?
— Я хочу спать!
— Ты снова начинаешь?
— Кроме того, у меня нет аппетита… Такое со мной случается в первый раз с тех пор, как я появился на свет!
— Тем лучше! Меньше будешь толстеть! Встань и не заставляй меня повторять одно и то же!
Ворча и пыхтя, Тимолеоне вылез из-под простыней. Когда он в своей рубашке встал на коврик, дон Адальберто усмехнулся:
— Да, по правде сказать, ты не слишком красив! Трудно поверить, что ты был таким же ребенком, как все остальные! Разве допустимо так разрушать творение Божье! Подумать только, что твоя Мариетта наблюдала это зрелище в течение долгих лет! Я теперь понимаю, почему бедная женщина поторопилась умереть…
Тимолеоне с возмущенным видом скрестил руки на груди.
— Значит, вы пришли ко мне в этот ранний час, для того чтобы меня оскорблять? Вы всегда меня терпеть не могли!
— Это я-то? Как это могло прийти тебе в голову? Наоборот, я очень люблю тебя, мой славный толстяк, и ты это знаешь. Я считаю тебя одним из самых умных среди моих прихожан.
Рицотто с горечью подчеркнул:
— И поэтому, вероятно, вы обзываете меня дураком на каждом шагу?
— Это от любви, идиот! Если бы ты был действительно дураком, я не стал бы тебя будить, чтобы попросить твоей помощи для спасения Амедео Россатти.
— Этого убийцы? И это мне, начальнику карабинеров, вы предлагаете помочь убийце скрыться от правосудия? От правосудия, чьим представителем я здесь являюсь?
— Дашь ты мне говорить или нет? Амедео невиновен!
— Вот как? Невиновен! Но он сам признался, что избил Эузебио Таламани!
— Ну и что? Он избил его, это правда, потому что тот отнял у него Аньезе при содействии этого гордеца Агостини — еще один, от которого возмездие не уйдет! — но это вовсе не доказывает, что он зарезал его!
— А вы почем знаете?
— Амедео поклялся мне в этом!
— И вы ему поверили? Ведь все убийцы клянутся в своей невиновности!
— Ты очень меня раздражаешь, Тимолеоне, и если бы у тебя была хоть капля разума, ты бы это понял и перестал бы настаивать, потому что я могу рассердиться по-настоящему!
— Выслушайте меня сперва, дон Адальберто. Знаете ли вы, как они со мной поступили, Амедео и его мать?
И начальник карабинеров рассказал о бегстве Россатти, о поддержке, которую ему оказала его мать, и о том, как он сам чудом избежал смерти.
Священник смеялся от всей души.
— Эта Элоиза… Что за женщина! Я знал, что она сильна, но все же не до такой степени! Я буду ее ставить в пример другим!
— За то, что она хотела убить меня!
— Думай, о чем говоришь, Рицотто! Элоиза никогда не хотела тебя убить. Ты и сам признаешь, что это получилось случайно. Бог все равно бы этого не допустил.
— Гм, гм. Так можно говорить, когда все позади!
— Тимолеоне! Не стал ли ты безбожником в довершение всего? Это ведь ты только что говорил о чуде, не так ли? А кто, по-твоему, способен делать чудеса, кроме Бога?
— Возможно, падре… Но если Амедео невиновен, почему он убежал?
— Тимолеоне, сын мой, ты ведь знаешь, как я люблю Господа Бога, которому служу уже очень давно, и как велика моя вера? Но поверь мне, если бы Он раздвинул облака на Своем небе, нагнулся над Фолиньяцаро и сказал мне: «Беги сюда, Адальберто, чтобы я мог отправить тебя жариться в аду», я бы тут же убежал, куда глаза глядят… Амедео просто испугался, вот и все. Он сам мне это сказал.
— Значит, вы видели его?
— О, да! Амедео — верный сын церкви. Он помнит, что если дитя Божье попадает в беду, то помощь ему может прийти только от его Небесного Отца.
— Если я вас правильно понял, дон Адальберто, то вы прекрасно знаете, где он скрывается?
— Да, прекрасно.
— А если я вас попрошу открыть мне, где он находится, вы мне откажете?
— Почему же? Я тебе доверяю. Ты ведь не Иуда.
— Итак, падре, где Амедео?
— У меня.
Не ожидавший такого ответа, Рицотто помолчал с минуту, потом вспылил:
— И вы смеете мне заявлять об этом? Вы позволяете себе прятать убийцу от правосудия? Я сразу же отправляюсь за ним!
— Сперва оденься.
— Хорошо! Если вы воображаете, что можете сбить меня с толку, то вы ошибаетесь! Само собой, я ваш прихожанин, но в первую очередь я начальник карабинеров!
— Это неважно.
— Посмотрим!
Во время этого обмена мнениями Тимолеоне натянул брюки, потом китель, сунул ноги в туфли и надел на голову свою шапочку без перышка.
— Пошли?
— Куда?
— К вам.
— Я, кажется, тебя не приглашал?
— Прошу вас, падре, не будем играть словами. Сказали вы или нет, что Амедео Россатти, разыскиваемый полицией — в данном случае мной — находится у вас?
— Да.
— Так вот, я обязан отправиться к вам за ним!
— Я не могу тебе помешать ворваться в мое жилище, Тимолеоне, но я отлучу тебя от церкви!
— Что?
— Я вышвырну тебя из лона нашей матери церкви!
— За то, что я буду выполнять мой долг, защищая общество?
— За то, что ты поступишь, как кретин! Послушай, Тимолеоне, ты ведь на самом деле неплохой человек. Можешь ты поклясться на Евангелии, что уверен в виновности Амедео?
Рицотто поколебался мгновение, потом сказал:
— Нет.
— Вот видишь. Что касается меня, то я верю Россатти… Вспомни, ведь он всегда проявлял себя, как порядочный юноша с чистыми помыслами…
— Это верно… Но ведь здесь замешана любовь.
— Даже любовь не могла сделать из Амедео труса, который вернулся бы, чтобы заколоть лежащего на земле врага!
— В таком случае?..
— В таком случае, Рицотто, мой славный толстяк, убийца кто-то другой, и именно тебе надлежит его отыскать!
— А что я должен сделать с Амедео?
— Он снова, как ни в чем не бывало, займется своими обязанностями и будет помогать тебе вести расследование.
— Нет, падре, это невозможно. Все Фолиньяцаро уже в курсе, а кроме того, мэтр Агостини рассматривает смерть своего клерка как личное оскорбление. Он не допустит, чтобы Амедео оставался на свободе.
— В свое время я займусь доном Изидоро, но ты, пожалуй, прав. Предоставь кому-нибудь другому искать убийцу.
— Этот другой будет обязательно из Милана, падре.
— Вероятно.
— Ему не придется искать больше часа, чтобы арестовать Амедео.
— Есть такая возможность.
— И на этом он закончит расследование.
— Это менее вероятно.
— И прикажет мне переслать обвиняемого в Милан.
— Не думаю.
— Почему?
— Потому что у меня есть план… план, который я уточню, пока ты будешь связываться с Миланом. К тому времени, когда миланец явится сюда, мы будем готовы его принять. Тимолеоне, возвращаю тебе мое уважение. Сейчас я пришлю обратно твоего капрала.
Последовавшее за этим утро было очень беспокойным. Началось с того, что Иларио Бузанела чуть не упал от удивления, когда, придя в участок, столкнулся со своим капралом, который дружелюбно его приветствовал, как будто ночной сцены и не бывало. Ничего не понимая, карабинер бросился к начальнику, который, вновь обретя аппетит, наслаждался яичницей с луком и едва не подавился при шумном и непочтительном вторжении своего подчиненного. Он поперхнулся, закашлялся, побагровел и, как только к нему вернулось дыхание, зарычал на злосчастного Бузанелу:
— Иларио! Что с тобой? Что ты себе позволяешь?
— Шеф!.. Он… он там!
— Кто?
— Капрал… Россатти…
— А где он должен, по-твоему, быть?
Бузанела открыл рот раз, другой, потом закрыл его и в полном смятении вернулся в дежурную часть заполнять поджидавшие его официальные бумаги. Положение становилось для него слишком сложным, и он предпочел выбросить этот вопрос из головы.
* * *
Когда мэтр Агостини узнал от торжествующей Аньезе, что Амедео вернулся к исполнению своих обязанностей, как будто ничего не случилось, он сперва ей не поверил и послал жену разузнать, что происходит, Донна Дезидерата, не менее сияющая, чем дочь, подтвердила слова последней. Возмущенный дон Изидоро надел шляпу, взял свою трость и пошел к начальнику карабинеров требовать объяснений.
* * *
В это время дон Адальберто выходил из дома сыровара Замарано. Неделю назад тот отпраздновал помолвку своей дочери Сабины с каменщиком Зефферино Гаспарини.
Подготовленный священником, Тимолеоне очень плохо отреагировал на выговор нотариуса. Считает ли тот себя вправе, спросил он, давать советы и даже указания начальнику карабинеров? Мэтр Агостини, уже раздраженный поведением жены и дочери, ответил ему в том же тоне: каждый порядочный человек, по его мнению, должен по мере сил помогать бездарному чиновнику выполнять свои обязанности. Встав с места, Тимолеоне осведомился со спокойной величавостью:
— Скажите, синьор, берете вы на себя полностью ответственность за произнесенные вами слова?
— Почему вы меня спрашиваете об этом?
— Потому что вы оскорбили в моем лице всех карабинеров и я обязан составить протокол.
Как всякий законник, дон Изидоро испытывал страх перед официальными бумагами. Понимая, что увлекся и перешел границы допустимого, он попытался сгладить неприятное впечатление:
— Тимолеоне… Я сказал больше, чем думаю на самом деле… Прошу вас не сердиться на меня за это… Я испытываю глубокое уважение к карабинерам, к этим отборным войскам… и к вам лично, их начальнику?
— Верится с трудом!
— Поймите меня, Тимолеоне, я страшно взволнован… Речь идет в какой-то мере о моей чести. В Фолиньяцаро все были против брака моей дочери с Таламани… Кое-кто рассматривает его гибель как вмешательство свыше, а я не могу этого допустить! Амедео Россатти должен искупить свою вину!
— Да, если он виновен.
— Это несомненно так!
— А вы почем знаете?
— Позвольте, но ведь…
— Он подрался с Эузебио Таламани, это все, что мы имеем право утверждать, мэтр Агостини. Что касается преступления, может быть, он действительно в нем виновен, но возможно также, что он здесь ни при чем.
— Однако вы согласны со мной, что Россатти трудно не заподозрить.
— Согласен.
— В таком случае, почему он по-прежнему занимает свою должность?
— Потому что до официального обвинения у меня нет никаких оснований позорить его в глазах деревни, которая должна его уважать как представителя общественного порядка!
— А если он убежит?
— Позвольте вам напомнить, синьор, что карабинеры не убегают.
У Рицотто был при этом такой чистосердечный вид, что дон Изидоро попался на удочку и повторил свои извинения.
* * *
Мэтр Агостини расстался с начальником карабинеров в тот самый момент, когда дон Адальберто входил к вдове Габриелли, портнихе, жившей вдвоем с дочерью, очаровательной Терезой.
* * *
Отправив свое донесение в Милан и переговорив по телефону с начальством, Тимолеоне заметил, что время уже перевалило за одиннадцать, а для обеда ничего еще не сделано.
Он погрузился в глубокое раздумье, стремясь определить научным путем, какое блюдо лучше всего подойдет к его нынешнему душевному состоянию. В это время перед ним появился Амедео, и, став по стойке «смирно», оторвал своего шефа от его гастрономических проблем.
— Что тебе?
— Здесь моя мать, шеф.
— Твоя мать?
— Она хочет что-то сообщить вам.
— Амедео, мы с твоей матерью уже обо всем переговорили этой ночью, и лучше бы нам больше не встречаться.
— Обманщик!
Отстранив сына, донна Элоиза, медленно вплыла в кабинет начальника карабинеров. Она осторожно несла какой-то предмет, аккуратно прикрытый салфеткой. Приблизившись, она поставила его на стол. Рицотто инстинктивно отпрянул: всего можно было ожидать от женщины, которая только чудом не убила его.
— Что это такое, Элоиза?
— Догадайся!
Быстрым движением она отдернула салфетку, и тут же комнату наполнил восхитительный аромат жареной телятины, оливкового масла, ветчины, томатов, белого вина и придававшего всему букету особую пикантность розмарина. Тимолеоне, вытаращив глаза, восхищенно созерцал замечательное кушанье, принесенное донной Элоизой. Горка белоснежного риса обрамляла великолепно приготовленное блюдо. Рицотто пробормотал:
— Боже… Какая красота…
— Надеюсь, тебе понравится!
— Святые угодники! Один этот запах является настоящим пиром! Но, Элоиза… За что?
— За то, что ты вел себя, как порядочный человек по отношению к Амедео и ко мне.
— Постой, Элоиза! А ты не пытаешься меня подкупить?
* * *
Чокаясь с доном Адальберто, Бертолини, сапожник, заверял его:
— Можете рассчитывать на моих дочерей, падре. Эуфразия и Клара хорошие девочки. Вы им только скажите, что они должны делать.
* * *
Тимолеоне пригласил Элоизу разделить с ним принесенную ею еду. Они ели с аппетитом, переставая жевать только для того, чтобы отпить из стаканов, наполненных кьянти. Полузакрыв глаза и плутовски улыбаясь, Рицотто нежно говорил:
— Теперь я вспомнил, Элоиза…
— Что ты вспомнил?
— Как я тебя уводил за свинарник…
— Замолчи! Не стыдно тебе?
— Нисколько… Ты была такая миленькая тогда, и если бы я мог предвидеть, что со временем ты будешь так чудесно готовить, я бы ни за что не уступил тебя этому бездельнику Россатти.
— Берегись, Тимолеоне! Я любила моего Россатти!
— Хочешь заставить меня ревновать?
Они рассмеялись счастливым смехом, как люди, которые сами не верят тому, что говорят, но все же допускают для собственного удовольствия некоторую долю сомнения.
— Только подумать, что ты собиралась убить меня сегодня ночью!
— Я бы умерла с горя!
— Это меня не воскресило бы!
— Ты думаешь только о себе!
— В такие минуты, моя красавица, нет, знаешь ли, времени думать о других… Ты никогда не помышляла о том, чтобы снова выйти замуж, Элоиза?
— Случалось…
— А почему ты не сделала этого в конце концов?
— Потому что те, о ком я думала, не обращали на меня внимания или не были свободны…
Так как оба обладали превосходным пищеварением, то после еды погрузились в настоящую эйфорию. Тимолеоне расстегнул пояс и скорее вздохнул, чем вымолвил:
— Теперь мы оба свободны… а у тебя такие способности к поваренному искусству…
* * *
Кузнец Гамба и его сын Кристофоро, слывший в Фолиньяцаро силачом, проводили дона Адальберто до его дома.
— Если бы кто-нибудь другой, а не вы, падре, предложил нам что-нибудь подобное, мы бы набили ему морду, скажи, Кристофоро?
— Точно!
— Но, поскольку это вы, мы не сомневаемся, что вы это делаете с благой целью, хотя и не совсем понимаем, в чем дело, как ты считаешь, Кристофоро?
— Точно!
— Так вот, вы только объясните все Кристофоро, а уж он, в свою очередь, объяснит Аделине. Она очень прислушивается к словам брата…
* * *
Восьмидесятичетырехлетний дон Чезаре, мэр Фолиньяцаро, практически не выходил из дома. Для того чтобы он решился показаться на улице, погода должна была быть исключительно благоприятной, так как у него были слабые легкие, и врачи приговорили его к смерти еще в 1893 году, то есть семьдесят лет назад. Поэтому муниципальный совет обычно собирался у него дома. По правде сказать, интересы муниципалитета, как правило, представлял мэтр Агостини, его первый заместитель. Однако в особых случаях дон Чезаре, совершив полный и тщательный туалет (он полагал, что в любой момент может внезапно скончаться на улице), рисковал подвергнуть себя воздействию сильного ветра с ближайших горных вершин, который круглый год продувал Фолиньяцаро из конца в конец.
Элоиза и Тимолеоне так и замерли на своих стульях, узнав дона Чезаре в жестикулирующем сердитом человечке, неожиданно распахнувшем дверь, за которой они с одинаковым усердием предавались мирным радостям чревоугодия. Начальник карабинеров нашел, наконец, в себе силы встать:
— Дон Чезаре!..
Стоя неподвижно, мэр созерцал представившееся, ему зрелище своими маленькими проницательными глазками. Он усмехнулся:
— Ты никогда не изменишься, Тимолеоне… А кто это с тобой?
И он приблизился к импозантной синьоре Россатти.
— Как тебя зовут, малютка?
Уже давно никому не приходило в голову так называть донну Элоизу, и у доброй толстушки выступили слезы на глазах. Но раньше, чем она собралась ответить, дон Чезаре воскликнул:
— О, да я узнаю тебя! Ведь ты Элоиза… Элоиза Бергаши…
— Теперь уже нет, дон Чезаре… Я Элоиза Россатти.
— А, верно… Этот славный Россатти… не слишком умный правда, но в высшей степени порядочный человек… Как он поживает?
— Он умер, дон Чезаре.
— Правда? И давно?
— Уже лет пятнадцать…
— Странно, что я забыл об этом… Так теперь ты путаешься с этим толстяком?
— О! Дон Чезаре!
— Ну и что? Ты вдова и он вдовец. Это ваше право, не так ли? Полный чувства собственного достоинства, Тимолеоне счел необходимым внести ясность.
— Дон Чезаре, в знак нашей дружбы Элоиза захотела сделать мне подарок. Она приготовила для меня великолепное кушанье… и я решил, что должен из учтивости пригласить ее разделить со мной эту трапезу… Кроме того, Элоиза — мать моего капрала Амедео Россатти…
— Того самого, который убил клерка нотариуса?
Донна Элоиза, забыв о почтенном возрасте мэра, сразу бросилась в бой, чтобы защитить своего отпрыска. Дон Чезаре выслушал ее, не говоря ни слова, потом сказал:
— Ты на стороне своего сына, это хорошо, это нормально… А ты что об этом думаешь, Тимолеоне?
— Я не считаю его виновным… Таково мнение и дона Адальберто.
Старый господин засмеялся слегка астматическим смехом, напоминавшим стук орехов, высыпанных из мешка на стол.
— Этот чертов Адальберто… Мальчишка, у которого всегда были оригинальные идеи… Он еще себя покажет…
Тимолеоне и Элоиза, смущенные этим пророчеством по отношению к человеку, чье семидесятилетие было не за горами, не знали, как на него реагировать. Им было хорошо известно, что дон Чезаре, последний оставшийся в живых представитель многочисленной семьи, считал детьми всех, кто был моложе его в Фолиньяцаро.
— Так вот… Я как раз пришел повидать тебя по поводу этого убийства, Тимолеоне… Поступай, как знаешь, но я не хочу, чтобы мне досаждали, понятно? Вообще, но это между нами, я не понимаю, почему поднимают такой шум из-за одного умершего! На моей памяти столько мужчин и женщин покинули этот мир… и живущие ныне не знают даже их имен… У меня было две жены… Три дочери… Два сына… Все они на кладбище… Хотел бы я знать, зачем я еще торчу здесь?
Он порывисто вышел, не попрощавшись, и вернулся к себе, чтобы запереться в обществе родных теней.
* * *
Когда Рампацо, старшему комиссару уголовной полиции Милана, доложили об убийстве, совершенном в Фолиньяцаро, он связался с непосредственным начальством Тимолеоне и скоро понял, что на проницательность толстого шефа карабинеров особенно рассчитывать не приходится. Положив трубку, он решил поручить расследование одному из своих инспекторов и подумал сперва об Ансельмо Джаретте, к которому особенно благоволил. Ему, несомненно, было бы приятно провести несколько дней в горах. Кроме того, разрешение даже самого легкого дела всегда является стимулом для продвижения по службе. Но его любимец, и Рампацо это знал, страдал одной непростительной слабостью: женщины. Ансельмо не мог видеть ни одной юбки, без того чтобы немедленно не влюбиться по уши, а комиссару прекрасно было известно, что в горных деревушках на эти вещи не смотрят сквозь пальцы. Послать туда Джаретту означало самому нарываться на серьезные неприятности. Вздохнув, Рампацо мысленно произвел смотр своим кадрам; он остановился на бесцветном, но прилежном Маттео Чекотти и приказал прислать его к себе как можно скорее.
Полицейские, отправившиеся на розыски, обнаружили инспектора Чекотти на рынке. Он записывал выставленные торговцами цены, желая установить, соблюдают ли они предписания закона. Маттео не был злым, но он любил свою профессию, испытывал болезненное отвращение к нечестности и считал, что никакое усилие не может быть чрезмерным, когда речь идет о торжестве закона. Он всегда носил темный костюм, и хотя его нельзя было назвать брюзгой в полном смысле слова, но после короткой и столь же печальной любовной истории он превратился в закоренелого женоненавистника. В тридцать два года он обрек себя на безбрачие и старательно избегал общества женщин. Для его коллег эта странность была постоянным источником шуток. Они изощрялись в поисках предлогов для того, чтобы посылать служащих в полиции девушек поздравить его с днем рождения, именин или с любым другим праздником, надеясь, что ему придется поцеловать поздравительницу. Однажды при соучастии одной из этих барышень был разыгран целый спектакль, после которого Маттео опасался, что его заставят на ней жениться для искупления воображаемой вины. К счастью для него, комиссар вовремя вмешался, восстановил порядок, перевел девушку в другое место и сделал серьезное внушение инициаторам бестактного фарса.
Инспектор Чекотти, впрочем, не был застенчивым, и если в его отношении к женщинам сквозила какая-то странная растерянность, то это было следствием давней неприязни, заставлявшей его постоянно подозревать ложь и обман. Он не целовал девушек даже украдкой, потому что боялся снова попасть в ловушку, которую однажды избежал. Это был способный полицейский, пользующийся доверием начальства и уважением своих коллег. Единственное, что препятствовало Ого продвижению но службе, это некоторая сухость в обращении.
Комиссар приветливо принял его.
— Чекотти, администрация уполномочила меня предложить вам несколько дней отпуска. Любите вы горы?
— Да, очень.
— Прекрасно! Знаете вы деревню Фолиньяцаро, в нескольких километрах от Домодоссолы?
— Нет.
— Ну что ж! Это будет для вас открытием. Вы едете туда завтра утром.
— Простите, шеф, но чему я обязан этой неожиданной любезностью?
— Тому, что в Фолиньяцаро был убит человек, и мы надеемся, что вы обнаружите убийцу.
— А, вот как…
— Между нами говоря, у меня создалось впечатление, что речь идет о мести и что убийца поторопился пересечь границу… Если же преступление совершил какой-нибудь бродяга, карабинеры его заберут… В любом случае, вы насладитесь несколькими днями отдыха в горах, и если к концу этого срока положение вам покажется безвыходным, можете возвращаться. Согласны?
— Конечно, шеф.
* * *
Сидя за рулем своего маленького фиата, инспектор Чекотти не спеша поднимался к Домодоссоле. Неподалеку от Стрезы он позволил себе остановиться и просидел часа два, мечтательно глядя на озеро. Если, по словам комиссара, ему предложили отдых, то почему бы им не воспользоваться? Проехав Домодоссолу, маленькая машина свернула к северо-востоку и, с трудом пробираясь по плохой дороге, прибыла в Фолиньяцаро во второй половине дня. Маттео сразу же направился в участок. Вид начальника карабинеров удивил и насмешил его, но, само собой разумеется, он этого не показал. Первым вопросом Рицотто было:
— Вы любите грумелло?
— Грумелло? Конечно, но…
— В таком случае следуйте за мной!
Тимолеоне привел инспектора к себе, предложил ему сесть и налил полный стакан свежего грумелло. Сидя напротив своего гостя, он заметил:
— Следует остерегаться поспешных заключений… Противоречия… Ошибки ориентации… Я подробно изложу вам события, имеющие отношение к драме, а мы тем временем будем попивать это винцо, и оно, я надеюсь, прояснит наши мысли.
Чекотти улыбнулся. Ему понравился этот толстяк, хотя он и осудил про себя его подход к преступлению, которое, каковы бы ни были обстоятельства, оставалось делом серьезным.
— Говорите, прошу вас, я слушаю.
И Рицотто объективно рассказал о том, что случилось с женихом Аньезе, постаравшись ни разу не упомянуть имени Амедео. Закончил он так:
— Похоже, на мой взгляд, на убийство с целью ограбления…
— Что вы имеете в виду?
— Да просто какой-нибудь бродяга встречает человека на пустынной улице, убивает его, потом добирается до границы.
— А что, труп, был ограблен?
— Нет.
— В таком случае?..
— Убийце могли помешать, он мог испугаться…
— И убить просто так, без всякой для себя пользы? Не может быть, чтобы вы говорили это серьезно… Кроме того, бродяги редко переходят через границу. Куда бы они ни направлялись, их тут же забирают. У этого Таламани были враги?
— Скажем, что его не очень-то здесь любили.
— Почему?
— Потому что он был из Милана.
— Здесь ненавидят миланцев до такой степени, что убивают? Мне это не слишком приятно слышать, ведь я тоже миланец!
Несмотря на все усилия, Тимолеоне не знал, как ему выбраться из тупика, куда он загнал себя, сам того не желая.
— Нет, конечно… Но этот парень, действительно, внушал антипатию: он ни с кем не общался и изображал из себя презирающего всех горожанина… Представляете?
— Прекрасно представляю. Но из вашего рассказа следует, что по крайней мере один человек хорошо относился к Таламани.
— Это кто же?
— Его невеста, Аньезе Агостини.
Не дав себе времени подумать, начальник карабинеров воскликнул:
— Да она его ненавидела!
— В самом деле?
— Это отец заставил ее согласиться.
— Тогда как она любила другого?
— Возможно.
— Возможно или… определенно?
— Я не ее духовник. Она сама вам скажет об этом, если будете ее допрашивать.
— Можете в этом не сомневаться, дорогой мой. Скажите, пожалуйста, кто самые важные персоны в Фолиньяцаро, кроме вас, разумеется? Мэр?
— О, дон Чезаре так стар, что не позволяет себя беспокоить из-за чего бы то ни было.
— А я его побеспокою.
— Сомневаюсь.
— Увидите! Речь идет о поимке убийцы!
— Думаю, что дона Чезаре убийцы не интересуют.
— Позвольте мне, в свою очередь, думать, что я сумею заставить его ими интересоваться.
— Меня бы это удивило. Имеется еще мэтр Агостини, его первый заместитель, который в действительности исполняет функции мэра, но это между нами. А кроме них, дон Адальберто, священник.
— Он мог бы нам очень помочь, если он пользуется влиянием в Фолиньяцаро.
— О да, он пользуется огромным влиянием… Но что касается помощи…
Инспектор начал терять свою невозмутимость.
— Вы удивляете меня, синьор. Слушая вас, можно подумать, что все здесь являются сообщниками убийцы.
— Да нет, инспектор. Право же, нет, просто я считаю себя обязанным предостеречь вас от возможных ошибок.
Полицейский встал.
— Я даю себе время до завтра на то, чтобы обдумать, как я буду вести расследование. Где я мог бы остановиться?
— Здесь, знаете ли… особых удобств не найдешь… Проще было бы ночевать в Домодоссоле.
— Ни в коем случае! Я обязательно должен остаться в Фолиньяцаро. Если преступник еще в деревне, то я его выслежу. По моему мнению, убийца Эузебио Таламани отнюдь не какой-нибудь бродяга, он не покидал Фолиньяцаро и рассчитывает ускользнуть от правосудия при пособничестве своих друзей!
— Ну что же, и это возможно.
— Я сделаю все, чтобы доказать, что это не только возможно, но в самом деле так, можете в этом не сомневаться, синьор. А теперь, не укажете ли вы мне, где я мог бы остановиться?
Не отвечая, так как полицейский начинал действовать ему на нервы, Тимолеоне позвал карабинера:
— Иларио!
Солдат явился.
— Отведи синьора инспектора к Онезимо. У него, кажется, есть лишняя комната для приезжих…
Когда Бузанела и инспектор ушли, Рицотто бросился к дону Адальберто, чтобы рассказать ему о своей встрече с Чекотти. Священник успокоил его:
— Я предвидел, что мы будем иметь дело с подобным субъектом, воображающим, что истина может открыться кому попало, и всегда ошибающимся, так как он доверяет только очевидности. Не думаю, что он арестует Амедео раньше завтрашнего полудня. Как только это случится, немедленно предупреди меня, хорошо?
* * *
Узнав, чем занимается его будущий постоялец, Онезимо Кортиво повел себя крайне нелюбезно. Да, комната у него действительно есть, но там нет водопровода, нет освещения, и она безусловно недостойна полицейского инспектора, который мог бы найти все необходимое в Домодоссоле. Маттео невозмутимо противопоставил собственное упрямство упрямству хозяина кафе.
— Я удовольствуюсь вашей комнатой без воды и света.
— Что касается пищи, у нас тоже не Бог весть что…
— Мне хватит куска хлеба с сыром. Я не предполагаю оставаться больше двух или трех дней.
— Два или три дня немалый срок…
— Смотря для кого. Убийца Таламани найдет, что это совсем недолго, когда узнает, что я охочусь за ним.
— В наших краях, синьор инспектор, говорят, что нельзя продавать шкуру неубитого медведя.
— Успокойтесь, мой друг, я объявляю о продаже шкуры этого медведя с полным знанием дела. А вы решитесь, наконец, отвести меня в эту комнату, или мне придется ее реквизировать?
Онезимо посмотрел на своего собеседника с нескрываемой враждебностью.
— Странные у вас манеры в вашем Милане!
— Если судить по вас, то в Фолиньяцаро они не менее любопытные.
Не в силах больше сопротивляться, хозяин кафе обернулся и крикнул, обращаясь к дальнему концу зала:
— Эпонина!
В ответ на его призыв вдали раздалось какое-то кудахтанье. Кортиво пояснил:
— Она уже стара, быстро не может.
Прошло несколько минут; наконец, очень пожилая женщина медленно вошла в зал.
— Что тебе, малыш?
— Покажи комнату синьору из Милана. Он хочет там поселиться.
Старушка осмотрела Маттео Чекотти с ног до головы, пожала плечами и высказала свое мнение:
— Странная идея!.. Впрочем, каждый поступает по-своему… Только вы сами понесете чемодан, у меня нет сил… Я буду подниматься первой…
Она засмеялась, как старая колдунья, потом добавила:
— И не пытайтесь меня ущипнуть, я честная девушка!
Эта традиционная шутка никого уже не забавляла в Фолиньяцаро, но она немного смутила полицейского, для которого была в новинку.
Комната оказалась значительно менее заброшенной, чем пытался ее Представить Онезимо, и Маттео не замедлил это с удовлетворением отметить. Он отблагодарил свою провожатую, которая подбоченившись, наблюдала, как он открывает чемодан.
— Так что вы собираетесь делать у нас?
— Арестовать одного убийцу.
— Вы хотите сказать — того, который заколол Эузебио?
— Вот именно.
— Вам, выходит, нечего делать в Милане, раз вы вмешиваетесь в дела, которые вас, не касаются?
Не дожидаясь ответа, она повернулась к инспектору спиной и вышла, предоставив ему размышлять о странной логике местных жителей. Убрав свои вещи в шкаф некрашеного дерева, он немного привел себя в порядок, думая о том, что его приезд явно не вызвал восторга в Фолиньяцаро. Но почему, черт возьми, старались здесь уберечь убийцу? Все, даже начальник карабинеров. Это уже было слишком! Этот-то, правда, свое получит! Он обязан оказывать помощь инспектору, занимающемуся расследованием уголовного преступления, и если он этого не сделает, то пусть ничего хорошего не ждет! О нем будет послан в Милан соответствующий отзыв.
Было уже слишком поздно, для того чтобы начинать расследование. Ночь спускалась над Фолиньяцаро, и спокойствие, которое, казалось, струилось с окружающих гор, не могло не волновать Маттео. Опершись на подоконник, он смотрел на дома, где начинали зажигаться огни. Убийца, подумал он, несомненно предупрежденный, спрашивает себя, вероятно, с тревогой, что собирается предпринять полицейский, приехавший, чтобы арестовать его.
Когда Маттео снова вошел в кафе, за столиками сидели пять или шесть мужчин разного возраста. Желая показать, что он приехал не как враг, полицейский дружелюбно приветствовал всех. Ответа не последовало. Раздосадованный, он сел в стороне. К нему подошла Эпонина:
— Вы, может быть, поужинаете, а?
— С удовольствием… От Милана до Фолиньяцаро не близко, знаете ли.
— Никто вас не просил приезжать! А что вы хотели бы на ужин?
— А что у вас есть?
— Суп и сыр.
— Ну, что же, значит, суп и сыр.
Она удалилась, как усталая гусыня, возвращающаяся к своей луже. Стараясь забыть о враждебном приеме и отнестись к происходящему с юмором, Маттео сказал себе, что никогда еще, должно быть, расследование не начиналось в подобных условиях. Его это даже начало забавлять. Будет потом о чем рассказать. Ведь совершенно ясно, что все эти крестьяне, несмотря на их мелкие хитрости, не смогут помешать ему довести расследование до конца. Он собирался завтра же утром нанести мэру визит и напомнить этому чиновнику о его ответственности. Эпонина принесла ему его скудный ужин. Он поел с аппетитом, но вино, которое она подала, заставило его скорчить гримасу. Подняв глаза от стакана, он заметил улыбки на лицах окружающих и еле удержался, чтобы не вспылить. Но так как было ясно, что именно этого от него ожидали, то он сделал над собой усилие, пообещав себе отыграться, когда придет время.
Проглотив последний кусок, Маттео встал и подошел к столику, за которым перед стаканом белого вина одиноко сидел нестарый еще мужчина и курил трубку. Не спрашивая разрешения, Маттео опустился на стул напротив него.
— Меня зовут Маттео Чекотти, я инспектор полиции.
Человек внимательно посмотрел на него, потом произнес, вынув трубку изо рта:
— Моей вины здесь нет.
И спокойно продолжал курить. Огорошенный неожиданным замечанием, полицейский настойчиво продолжал:
— Инспектор миланской уголовной полиции.
Крестьянин слегка пожал плечами и высказал свое мнение:
— Плохих профессий нет, все зависит от человека. Послышались приглушенные смешки. Несмотря на свое решение, Маттео почувствовал, что начинает сердиться.
— Вы живете в Фолиньяцаро?
— Да.
— Вы были знакомы с Эузебио Таламани?
— Да.
— Вы знаете, что его убили?
— Это меня не интересует.
— Есть у вас подозрение относительно того, кто бы мог совершить это преступление?
— Нет, и мне на это наплевать.
— Остерегайтесь!
— Чего?
Чувствуя, что дело принимает неприятный оборот, к ним подошел Онезимо.
— Он ничего не знает, синьор инспектор… Гвидо проводит весь день в горах со своими козами…
Воспользовавшись вмешательством хозяина, Чекотти обратился к остальным посетителям:
— Я приехал сюда для того, чтобы арестовать убийцу Эузебио Таламани. Вы должны мне помочь. Это ваш долг!
Мужчина лет пятидесяти, с насмешливыми глазами, спросил:
— А вы, услуга за услугу, не поможете ли мне вскопать мой сад?
— Ваш сад? Вот еще!
— Видите? Выходит, у каждого своя работа…
— Но почему, в конце концов, вы не хотите, чтобы убийца был обнаружен?
И снова Онезимо попытался внести спокойствие:
— Вот что я вам скажу, синьор… Дело не в том, что мы против полиции, но мы терпеть не могли Таламани… Этот тип смотрел на нас свысока… Он считал себя лучше всех. Так вот, тот, кто это сделал, избавил нас от него, понимаете? В общем, оказал нам своего рода услугу… Если бы мы даже знали, кто это, нам не хотелось бы его выдавать… И потом, этот Таламани был миланцем, а у нас их недолюбливают.
— Я тоже миланец!
— Это ничего не меняет.
Раздосадованный, Маттео вернулся в свою комнату, больше чем когда-либо полный решимости арестовать убийцу. Для него это уже становилось делом чести. Он должен был показать этим мужланам!
* * *
На следующее утро инспектор холодно поздоровался с Онезимо и попросил, если не трудно, сказать ему, как пройти к жилищу мэра. Хозяин кафе посмотрел на него, округлив глаза.
— Вы в самом деле хотите встретиться с доном Чезаре?
— Ведь мэра Фолиньяцаро зовут Чезаре Ламполи?
— Да.
— В таком случае, это именно с ним я собираюсь побеседовать, как только вы будете настолько любезны, что решитесь доверить мне его адрес, если, конечно, это не один из тех секретов, о которых не следует рассказывать.
Онезимо добродушно засмеялся.
— О нет. В каком-то смысле ваш визит к дону Чезаре даже придется по вкусу всем нашим.
— Придется это им по вкусу или нет, меня нисколько Не беспокоит!
— Прекрасно… Так вот, подниметесь в гору, и первый дом направо, у которого вы увидите множество разноцветных, покрытых глазурью, цветочных горшков, как раз и будет жилищем дона Чезаре. Но, право, синьор, я совсем не уверен, что он будет рад видеть вас.
— Это как ему угодно, но он меня примет!
— Может быть, он вас и примет, но будет ли он с вами разговаривать, вот в чем вопрос?
* * *
Дверь жилища дона Чезаре была из цельного дуба и вся утыкана большими железными гвоздями. Маттео Чекотти подумал, что мэр, вероятно, испытывает ностальгию по домам-крепостям старых времен. Он долго стучал, но никто не вышел, чтобы ему открыть; внутри не было слышно ни малейшего движения, которое свидетельствовало бы о том, что кого-то беспокоит поднятый им шум. Обернувшись, полицейский увидел полную женщину, которая, сложив руки на груди, следила за его действиями. Он окликнул ее:
— А что, там никого нет?
— Дон Чезаре никогда не уходит из дома.
— В таком случае почему он мне не отвечает?
— Ну и вопрос… Потому что ему не хочется!
Она явно считала инспектора умственно отсталым.
— Значит, мэра никогда нельзя видеть?
— С чего вы взяли?
— Ведь дверь заперта!
— Но не на ключ же!
И кумушка вернулась к себе, всем своим видом давая понять, что ей редко приходилось встречать более бестолкового типа, чем этот горожанин.
Раздосадованный, Маттео повернул защелку, и дверь отворилась без всяких помех. Он аккуратно закрыл ее за собой и направился в сторону большой светлой комнаты. Сидевший там в кресле с подлокотниками очень старый человек смотрел, как он приближается, и заговорил первым:
— Это вы подняли такой шум у моей двери?
— Да. Я…
— А если я вас отправлю в тюрьму?
— Меня? За что?
— За то, что вы входите к людям без их разрешения. Вы разбудили меня, молодой человек! А я этого не выношу, ясно?
— Прошу меня извинить!
— Извинения ничего не стоят!
— А вы чего хотели бы? Чтобы я вас убаюкал, что ли?
— О том, чего я хочу, я вам расскажу, после того как вы соизволите мне поведать о цели вашего прихода.
— Вы мэр Фолиньяцаро?
— Вы думаете, что без вас мне это было неизвестно? Я прекрасно знаю, что я мэр! Я был им, когда вас еще на свете не было! Но вы-то кто?
— Маттео Чекотти из уголовной полиции Милана.
— Терпеть не могу миланцев!
— А я не испытываю ни малейшей симпатии к жителям Фолиньяцаро!
— В таком случае поскорее возвращайтесь в Милан!
— Я туда с удовольствием вернусь, но только с убийцей Эузебио Таламани!
— Как вам угодно!
— Мне угодно, синьор, чтобы вы облегчили мою задачу.
— Кому из нас платят, вам или мне, за исполнение ваших обязанностей?
— Мне, конечно, но…
— Так исполняйте их и оставьте меня в покое!
За все время своей работы в полиции добросовестному Чекотти в первый раз довелось встретиться с подобным отношением.
— Позвольте вам заметить, синьор, что убитый был одним из жителей деревни, находящейся в вашем ведении!
— Я хотел бы, чтобы их уничтожили всех до единого! Все они мне досаждают, как и вы в настоящий момент!
— Если это так, то мне ничего не остается, как удалиться.
— Вот, наконец, здравая мысль!
— Но честно вас предупреждаю, что я буду вынужден сообщить моему начальству о вашем отказе сотрудничать с полицией.
— Если это вас позабавит… Я полагаю, что архивы переполнены донесениями на мой счет. Одним больше, одним меньше, не все ли равно? До свидания!
И, закрыв глаза, дон Чезаре заснул.
На улице та же женщина наблюдала за уходом Чекотти. Он поклонился ей и сказал:
— Представляю себе, как идут дела в Фолиньяцаро с таким мэром!
— Да бедняга ничем не занимается, всю работу делает его первый заместитель мэтр Агостини.
— А где живет мэтр Агостини?
— В последнем доме по направлению к Домодоссоле… Самый красивый дом в наших краях… Ведь дон Изидоро Агостини — нотариус!
Маттео рассердился на себя за то, что сразу не отправился к первому заместителю, который был сверх того непосредственно замешан в происшедшей драме как несостоявшийся тесть покойного. Но он счел более политичным поступить, как принято, навестив сначала мэра.
Нетрудно было догадаться, что хорошенькая девушка, которая ему открыла, и есть Аньезе, невеста убитого. Опустив глаза, она ответила на его приветствие, потом предложила ему следовать за ней и привела в кабинет отца, где и оставила. Как только мэтр Агостини узнал, кто его посетитель, он расстался со своей обычной чопорностью:
— Я слышал о вашем приезде и ждал вашего прихода. Полицейский рассказал о своем неудачном посещении дона Чезаре. Нотариус пожал плечами.
— Мы сохраняем его, как древнюю эмблему… как своего рода тотем… Но он ни во что не вмешивается. Впрочем, мы бы этого и не допустили! Вы сегодня же вечером увезете убийцу?
— Сегодня вечером? Нужно сначала его найти!
— Найти? Простите меня, синьор… я не понимаю.
— Позвольте вам сказать, что и я не понимаю. Вы знаете, может быть, кто виновник преступления?
— Еще бы! Конечно, знаю, как и все здесь.
— Вы сказали: все?
— Естественно. Слушайте…
И дон Изидоро рассказал обо всем: о тайной любви между Амедео и Аньезе, о своем решении выдать дочь за Таламани, которому он намеревался впоследствии оставить контору, о сопротивлении Аньезе, о криках и угрозах Амедео. Он добавил, что в день помолвки Амедео подрался в его присутствии с Эузебио и страшно его избил. Чтобы помешать ему прикончить клерка, нотариус побежал домой за оружием, но, вернувшись, нашел труп.
Маттео не мог опомниться от изумления. Следовательно, вся деревня насмешливо следила за его попытками обнаружить то, что все уже знали?
— Должен признаться, мэтр, что ваш рассказ привел меня в замешательство… Вы поставили в известность обо всем этом начальника карабинеров?
— Тимолеоне? Еще бы!
— В таком случае почему он мне об этом не сказал?
— Потому что Амедео Россатти, капрал карабинеров, его подчиненный.
