Святой четверг
Войдя в мой номер, Алонсо уже с порога спросил, не спятил ли я окончательно. Я промолчал, прекрасно понимая, что, пока мой друг не выложит все, что накипело у него на душе, мне не удастся вставить ни слова — Алонсо и слушать не станет. Не сей раз он выдал все сразу: и о моем непонятном поведении по его приезде в Севилью, особенно с тех пор как к нам присоединился Арбетнот, и о моем непомерном тщеславии и желании во что бы то ни стало, невзирая на обещания, действовать в одиночку, и о недостатке искренности, возможно повлекшем за собой невосполнимые потери (однако имя Хуана он так и не решился произнести), наконец, о вопиющей неосторожности: вместо того, чтобы лежать в постели и лечить рану, меня, видите ли, снова потянуло на подвиги. Наконец, совершенно запыхавшись, Алонсо умолк, удивленный, что я и не думаю спорить.
— Пепе… ты по-прежнему собираешься лететь завтра вечером?
— Не знаю.
И Алонсо распалился с новой силой, особенно напирая на профессиональную ответственность перед Клифом Андерсоном и чисто дружескую — перед Рут. Кто дал мне право не слушать никаких советов? Да за кого, в конце концов, я себя держу? Понимая, что досада Алонсо вызвана исключительно его привязанностью ко мне, я и не думал переживать… Воспользовавшись паузой, когда он переводил дух, я небрежно заметил:
— А вообще-то, возможно, я и улечу завтра вечером…
— Ах, все-таки — да…
— Разумеется, если к тому времени буду еще жив.
— А что это значит?
— Просто прежде чем сесть в самолет, я собираюсь встретиться с Лажолетом и не исключено, что к тому времени, когда лайнер поднимется в воздух и направится в сторону Лиссабона, я уже успею перебраться в мир иной.
Алонсо пришлось сесть. Не знаю отчего — то ли от моего непоколебимого спокойствия, то ли от последнего сообщения у парня просто подкосились ноги.
— Как это понимать, Пепе? Ты бредишь?..
— Взгляни…
Я показал Алонсо пулю, извлеченную хирургом из моего плеча. Он взял ее и внимательно осмотрел.
— Ну и что?
— По-твоему, стреляли из «смит-и-вессона»?
— По правде говоря…
— Могу заверить тебя, что эта штуковина вылетела вовсе не из «смит-и-вессона»… Меж тем мертвый Эрнандес сжимал в руке именно это оружие… Вывод ясен?
— Ты хочешь сказать, что Лажолет был там?
— У тебя в руках его визитная карточка.
Алонсо немного помолчал.
— И что ты намерен делать? — спросил он потом.
— Как я тебе уже сказал, встретиться с Лажолетом.
— Но, черт побери! Ты ведь понятия не имеешь ни кто он, ни где?
— Не имеет значения. Лажолет сам меня найдет.
— Зачем?
— Из-за этой истории с пулями — она ведь неизбежно приведет нас к нему: и меня, и испанскую полицию.
— Но откуда Лажолет узнает о твоем открытии?
— А я вовсе не собираюсь делать из этого тайну, даже наоборот… Для начала схожу в комиссариат, кстати, я уже говорил с тамошними ребятами по телефону, а поскольку с самого приезда в Севилью каждый мой шаг старательно передают нашему врагу…
— Пепе… Ты думаешь, Лусеро…
— Как знать…
— И Фернандес — тоже?..
— Нет… только не Фернандес…
— Ладно… в таком случае, жду твоих приказаний, большой босс!
— Приказаний! Как мы уже договорились, ты составишь компанию Марии, а уж я сам решу свои проблемы.
— В чем дело, а, Пепе?.. Ты больше не хочешь работать со мной в одной упряжке?
— Конечно, хочу, балбес! Но есть еще Рут…
— А какое ей до этого дело?
— Ты нужен Рут и «сеньору» Хосе — тоже… А я совершенно одинок!.. И у меня нет никакого права заставлять тебя рисковать, особенно если я нарываюсь на неприятности добровольно…
Алонсо опять пришел в ярость.
— Либо я работаю, либо — нет! И прошу тебя, оставь Рут в покое, это не ее заботы. И вообще, мне осточертело взирать, как ты корчишь из себя героя!
— У меня всего один шанс из десяти остаться в живых.
— Тем более я обязан пойти с тобой!
— Нет.
Алонсо помолчал и некоторое время пристально смотрел на меня.
— Пепе… — наконец мягко заметил он. — Поклянись мне, что ты не задумал покончить счеты с жизнью из-за… Хуана и Марии?
— Клянусь, что в первую очередь меня занимает поручение Клифа, но готов признаться, что, коли мне суждено проиграть партию, я не стану испытывать особых сожалений…
— В таком случае я не отойду от тебя ни на шаг!
— Но ты же обещал помочь Марии, верно?
— Тем хуже!
Я понял, что от Алонсо так просто не отделаешься. Пришлось схитрить. Противно, конечно, обманывать друга, но я не мог не думать о Рут и о своем крестнике. Ради них обоих я и принялся сочинять. Сделав вид, будто Алонсо довел меня до ручки, я вдруг уступил:
— Ладно, твоя взяла… Сегодня вечером вы с Чарли составите мне компанию… Предупреди его… В конце концов, для нас главное — прикончить Лажолета, а втроем у нас куда больше шансов справиться с этим делом… Днем я полежу в постели… Зайдите сюда в восемь вечера, и мы вместе решим, каким образом лучше поступить…
Я немного сомневался, что мне удалось провести Алонсо. Во всяком случае, складывалось впечатление, что он почуял какую-то хитрость.
— Ты готов дать мне слово? А, Пепе? — недоверчиво спросил мой коллега.
— Да.
Но и это его не убедило.
— Почему ты так быстро передумал?
— Во-первых, из-за Марии… Я не хочу, чтобы в такой момент она оставалась одна… А потом, все это я тебе наговорил скорее для очистки совести… У меня нет никакого желания сообщать Рут, что она стала вдовой… Но, уж коли ты так настаиваешь, могу честно признаться: знать, что ты рядом, для меня будет большим облегчением.
В эту минуту я, честно говоря, сам у себя вызывал глубокое омерзение, но зато настолько вошел в роль, что последние сомнения Алонсо исчезли.
— Так ты и вправду вообразил, идиот несчастный, будто я позволю тебе в одиночку сражаться с Лажолетом, да еще с больной рукой? Даже если допустить, что тебе и в самом деле удастся столкнуться с ним нос к носу…
Алонсо склонился над моей постелью, и мне захотелось плакать.
Когда друг ушел, я проглотил таблетку снотворного, предварительно поставив будильник на шесть вечера. Мне не хотелось бодрствовать в тот момент, когда Хуана понесут на кладбище, иначе я, не выдержав, побежал бы туда.
В шесть часов, едва зазвенел будильник, я тут же проснулся. Умывание и бритье заняли довольно много времени. Но завязать галстук и надеть башмаки без посторонней помощи я не смог. Пришлось звать коридорного. Однако щедрая подачка избавила его от искушения задавать лишние вопросы. Потом я вызвал такси и поехал в клинику. В машине я развернул пакет, который Лусеро с утра оставил для меня у портье. В каждом из двух конвертов лежала пара пуль, извлеченных из трупов Хуана и Эрнандеса. Посылка Лусеро лишь подтвердила мои догадки. Теперь так или иначе все закончится очень быстро. Ни страха, ни даже легкой тревоги я не испытывал. Ничего, кроме полного равнодушия. Сегодня Хуан впервые проведет ночь под землей, а Мария — в полном одиночестве. Остальное не имело ни малейшего значения.
В клинике меня встретили более чем холодно, и, по-моему, врачи и сестры с большой неохотой признали, что рана — в отличном состоянии. Так или иначе, из их милосердных рук я вышел в превосходной форме и с совершенно нормальной температурой. Теперь я мог без опаски ступить на избранный путь.
Разумеется, я вовсе не собирался на свидание с друзьями. Представляю, в какое бешенство придет мой Алонсо, сообразив, что я его провел! По правде говоря, никакого определенного плана я еще не составил. Я лишь надеялся (и, думаю, не без оснований), что люди Лажолета уже идут за мной по пятам и скоро покажется он сам. После этой истории с пулями он никак не мог оставить меня в живых, меж тем главаря банды уже наверняка предупредили. Время от времени я пытался проверить, не следят ли за мной, но всякий раз с досадой убеждался, что либо никому нет дела до моей особы, либо же подручные Лажолета прекрасно знают свое дело.
По каким бы кварталам города я ни шел, всюду сталкивался с семействами, завершающими ритуальный обход церквей, чтобы помолиться перед алтарем, в каждой получить отпущение грехов и благословение. На Санта-Каталина я тоже заглянул в храм Спасителя помолиться Господу, дабы помог мне справиться с Лажолетом, а к Святой Деве я обратился со страстной мольбой убедить Марию в искренности моих чувств. Когда я выходил из церкви, уже сгущались легкие сумерки, наступал один из тех чудесных вечеров, какие можно увидеть лишь в Севилье. Я радовался, что сейчас не испытываю ничего, кроме полной отрешенности. В густой толпе, запрудившей северные и южные улицы города, предназначенные для официальных процессий, кто угодно мог ударить меня ножом. Но я даже не думал об этом. Я наслаждался Севильей, словно Всевышний позволил мне прогуляться здесь в последний раз.
Время встречи с Алонсо и Чарли давно миновало. Я закурил сигару, будто какой-нибудь праздный турист, и вышел на авенида Примо де Ривера поглядеть, как входят в собор члены братства «Дель Сантисимо Кристо де ла Коронасьон де Эспина», последняя из всех процессий, за которой в окружении свиты следовал его превосходительство губернатор. Нимало не тревожась о будущем, я восхищался тремя платформами: на первой возвышался увенчанный терновым венцом Христос, на другой. Он же в окружении Святых женщин сгибался под тяжестью креста и, наконец, на третьей красовалось изображение Пресвятой Девы дель Валле. Все три платформы окружали кающиеся в фиолетовых облачениях.
Обойдя собор, я оказался у выхода в тот момент, когда оттуда появилась процессия братства «Ла Квинта Ангустиа», и, не торопясь, направился к садам Мурильо, где и опустился на лавочку. Издали до меня доносилась музыка сопровождавших процессии оркестров. В сравнении с толчеей, откуда я только что выбрался, удивительное безмолвие деревьев (даже ветерок не колебал ни единой веточки) казалось почти нереальным, словно принадлежало совсем иному миру. Я был в полном одиночестве. Если Лажолет хочет покончить со мной — лучше места не придумаешь.
Я почувствовал их присутствие, прежде чем успел заметить. В первую минуту я не обратил внимания на двух насаренос в черном, приближавшихся ко мне справа. И лишь когда они оказались всего в нескольких шагах, почуял опасность. Не желая сдаваться без боя, я выхватил револьвер и вскочил. Оба остановились, и в этих неподвижных черных фигурах, чьи лица плотно закрывала маска с прорезями для глаз, чудилось нечто удивительно впечатляющее. Слегка повернув голову, я увидел еще двух кающихся в черном. Свободным оставался только один путь — к небольшой площади Санта-Крус. Туда я и бросился.
Преследователи спокойно шли следом. Я миновал улицу Лопе де Руэда. Кающиеся шли всего в нескольких шагах позади. Чего ради они так медлят? Внезапно впереди появились еще два черных силуэта, двигавшихся навстречу. Во избежание стычки мне пришлось повернуть налево, на улицу Реинозо. Я надеялся добраться до площади Лос Венераблес, где всегда множество народу, но еще двое в черном, преградив дорогу, снова заставили меня изменить маршрут. Теперь все стало ясно. Эта свора решила прикончить меня в каком-то заранее намеченном месте или, что еще вероятнее, вела к Лажолету. У меня не оставалось выбора — либо немедленно вступить в борьбу, либо, словно загнанный зверь, подчиниться навязанной бандитами игре. Все эти мелкие сошки меня не интересовали, и, уж коли мне суждено погибнуть этой ночью, я хотел по крайней мере попытаться убить Лажолета. Так по улицам и переулкам в конце концов мы добрались до венель Лос Энаморадос, узкого прохода, где, распахнув руки крестом, можно почти коснуться домов на противоположных сторонах. Не успел я пробежать и трети, как сзади показались преследователи. Неожиданно в противоположном конце прохода появилась новая группа кающихся в черном. Я очертя голову сам бросился в западню. На мгновение остановившись, я начал осторожно и очень медленно двигаться навстречу насаренос. Вдруг справа я заметил чуть приоткрытую дверь. Одним прыжком я влетел в подъезд и закрыл за собой створки. К несчастью, засова не оказалось. И я начал потихоньку отступать с револьвером в руке, готовясь выстрелить в первого, кто переступит порог, но тут же буквально оледенел от ужаса. Откуда-то из-за спины послышался спокойный и насмешливый голос.
— Бросьте оружие, Моралес, и поднимите здоровую руку! — приказал он.
Значит, дверь осталась приоткрытой не случайно, и теперь мне предстоит безоружным схватиться с Лажолетом…
— Выполняйте приказ, Моралес… И не оборачивайтесь! Я очень быстро стреляю…
— Это мне известно…
Что тут поделаешь? Я бросил револьвер.
— Оттолкните его ногой, Моралес… Я вам не доверяю.
Я снова послушался. А что еще мне оставалось?
— Отлично. Теперь можете обернуться.
Я повернулся на сто восемьдесят градусов. Лажолет включил свет, и я, как и ожидал, увидел перед собой Чарли Арбетнота. Тот, улыбаясь, целился в меня из «кольта».
— Вам конец, Моралес… Впрочем, давно пора. Клиф Андерсон чертовски здорово муштрует своих агентов. Я пошлю ему поздравительную открытку. Ваше вмешательство обошлось мне очень дорого, дон Хосе, и конфискация груза по вашей наводке нанесла тяжелый удар по моему финансовому положению. Таких вещей я никогда не прощаю.
— По-моему, я и не просил у вас прощения, Лажолет?
Он рассмеялся.
— Браво! Мне дьявольски неприятно убивать вас, Моралес, вы симпатичный малый…
— Спасибо.
— Когда вы догадались?
— Вчера вечером.
— Из-за пуль?
— Разумеется… У «смит-и-вессона» несколько иные пули, чем у «кольта», а «кольт» был только у вас. Это вы стреляли в меня, и Хуан вас видел. А сообразив, что дело не выгорело, вы разделались с Эрнандесом…
— Только мертвый не выдаст… А вообще-то, несмотря на все убытки, приключение мне, пожалуй, доставило некоторое удовольствие, поскольку один из лучших агентов ФБР не смог меня узнать… весьма утешительно на будущее… Эстетическая хирургия — настоящее чудо: стоит чуть-чуть подправить нос, немного изменить форму глаз, слегка оттопырить уши — и дело в шляпе. Я уж не говорю об этих чисто британских усах… Положа руку на сердце, Моралес, мне и вправду жаль, что вас необходимо отправить на тот свет… Но вы же сами понимаете, что у меня просто нет иного выхода… Я прекрасно стреляю, и если вы не станете дергаться, даже ничего не почувствуете. Я вовсе не хочу причинять вам лишние страдания.
— Может, мне еще и поблагодарить вас?
— Не стоит… Вы ведь верующий, не так ли? Тогда быстро помолитесь, но выберите молитву покороче…
Где-то вдалеке пробило час ночи. Наступила Святая пятница. Прекрасно умереть в такой день. Я закрыл глаза и, уже отрешившись от мира, всей душой думал о Марии, моля Господа позаботиться о ней, раз для меня Он уже не в силах ничего сделать. Но вот тут я ошибся.
— Готовы?
Я не успел ответить. Другой голос, преисполнивший меня величайшей радости, сухо приказал:
— Брось пушку, Боб!
