Я чувствовал бы себя счастливейшим из смертных, сиди сейчас рядом со мной Рут, а ее муж и мой лучший друг Алонсо, устроившись сзади, ворчал бы о дурной подвеске корпуса французских машин по сравнению с теми, что носят клеймо «Made in USA». Ибо Алонсо, даром что родился в мексиканской деревушке неподалеку от Санта-Фе, считает себя большим американцем, нежели его супруга, появившаяся на свет в Чикаго. Но, увы, в это время Рут, должно быть, кормит овсяной кашкой своего сына и моего крестника Хосе, а Алонсо, не спуская глаз со стрелок часов у нас в конторе, наверняка подсчитывает минуты, отделяющие его от того вожделенного момента, когда государство наконец позволит ему вернуться домой, к жене и малышу.

А я очень далеко и от Рут, и от Алонсо, и от Хосе, и от своей квартиры на 12-й улице. И тем не менее я по-настоящему дома. Я только что проехал Монторо и самое большее через полчаса доберусь до Кордовы. Само собой, можно бы ехать гораздо быстрее — «ситроен-15», за рулем которого я сижу с самого Парижа, вполне позволил бы обогнать любого, но уж очень не хочется слишком быстро промотать столь драгоценные минуты — возможно, они больше никогда не повторятся. Едва увидев Гвадалквивир, я стал совсем другим человеком, точнее, вновь превратился в мальчишку, каким был лет двадцать назад. В Кордове я бы не стал даже останавливаться, не будь у меня там заранее назначена встреча. Мне просто не терпелось поскорее очутиться в Севилье, родном городе, который я так никогда и не сумел забыть. Ох и потешались же надо мной коллеги, когда я рассказывал им о Баррио Санта-Крус, о Хиральде, о Маэстрансе, где сам видел бой несравненного Бельмонте, или когда пытался описать им сумерки над Трианой… Они смеялись только потому, что не понимали. Да и как они могли понять? Надо родиться в Севилье, чтобы всю жизнь хранить в памяти ее свет и нежность. Какой иностранец согласится признать Сьерпес самой красивой улицей в мире, если там и машине-то не развернуться? Друзья добродушно подтрунивали над тем, что привыкли называть моим «испанским бредом», а Гарри Мерчинсон утверждал, будто я остался холостяком лишь потому, что слишком влюблен в город и в моем сердце не осталось места для женщины. Я не мешал ему болтать чепуху, вовсе не желая объяснять, что хоть и встретил девушку своей мечты, но на ней женился другой.

Рут я впервые увидел как-то в воскресенье, бродя по берегу Потомака. Она тоже скучала. Работала девушка в каком-то министерстве. Несколько раз мы встречались по вечерам. Все шло как нельзя лучше, и я уже подсчитывал, сколько долларов мне придется снять со счета в банке на свадьбу и свадебное путешествие к Ниагарскому водопаду, но однажды мне пришла в голову злосчастная мысль представить невесте Алонсо. В то время как мы познакомились, он был в Европе. Мой коллега и друг Алонсо Муакил — красивый парень и всегда одет по последней моде. Правда, зарабатывает он не больше меня, но, как методичный и трезвый игрок, по его собственному признанию, всегда ухитряется удвоить заработки с помощью букмекеров. В сравнении с таким блестящим кабальеро я, бесспорно, проигрывал, и, заметив, какими глазами смотрит на него Рут, сразу сообразил, что мои финансы не претерпят никакого урона. Дело обошлось самым благопристойным образом, без предательства и вранья. Как-то вечером Муакил, подождав меня у входа в офис, сказал, что влюбился в Рут и поэтому предпочитает больше с ней не встречаться. Я ожидал подобного разговора и сделал вид, будто разделяю точку зрения Алонсо. Та, кого я все еще мог мысленно называть своей будущей женой, удивилась, увидев меня одного, — в тот вечер Муакил обещал отвести нас в мексиканский ресторанчик полакомиться фрихолес и карнитас, запивая их пульке. Я уже плохо помню, чем объяснил Рут опоздание нашего друга, но сказал, что тот непременно присоединится к нам попозже, в «Поблано» (так назывался ресторан). Когда мы устроились за столиком, заранее заказанным Алонсо, и похожий на Панчо Вилла официант налил нам по рюмке текилы, я неожиданно заговорил с Рут о Муакиле. Вопрос застал мою спутницу врасплох, она немного растерялась, но, будучи девушкой прямой и честной, из тех, на ком можно жениться без тревог и опасений, тут же призналась, что ей больше не стоит видеть Алонсо. Я не стал требовать более подробных объяснений, а лишь извинился, сказав, что вынужден оставить Рут на несколько минут — мне, мол, надо срочно позвонить в офис. Хорошо зная привычки Алонсо, я его без труда разыскал и потребовал, чтобы он немедленно приехал в «Поблано», если не хочет испортить нам вечер. Потом я незаметно забрал у «Панчо Вилла» свою шляпу и, не попрощавшись с Рут, удрал. Единственное, чем я себя утешал. — так это что теперь мы с Алонсо — друзья до гроба, а настоящая дружба дороже всех любовей на свете. Тем не менее я был глубоко несчастен. Уж очень я был влюблен в Рут…

На следующий день, когда Алонсо вошел в мой кабинет, я встал и мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. По правде говоря, это выглядело довольно смешно. А потом Алонсо обнял меня за плечи и поцеловал. Все это случилось пять лет назад. Я так и не женился, ибо по-прежнему любил Рут, и они с Алонсо заменили мне семью, особенно когда на свет появился Хосе, названный так в мою честь. Теперь у меня есть сестра, брат и крестник, которого я считаю племянником — впрочем, он так и называет меня: «tio Pepe». И меня вполне устраивает, чтобы так все и осталось навсегда.

Стоило мне с обычным пылом заговорить о Севилье, кто-нибудь из коллег всегда замечал, что, коли мой родной город настолько замечателен, напрасно я оттуда уехал. Я отлично понимал, что меня просто подначивают, но всякий раз попадался на удочку и начинал в сотый раз объяснять, что уехал не по своей воле — меня увезли родители, подыхавшие в Севилье с голоду. Андалусия прекраснейшее место на свете, но при условии, что у тебя есть деньги. Наша же семья отнюдь не отличалась достатком. Мой отец Рафаэль едва умел читать, а все образование бедняжки Долорес, моей мамы, заключалось в умении читать выученные наизусть молитвы к покровительнице Севильи Макарене. Кроме того, она знала полдюжины песен фламенко и напевала их низким голодом за стиркой и готовкой.

На холме Эль Карпио я сразу узнал замок герцога Альбы, выстроенный в стиле «мудехар». Я впервые побывал там в день конфирмации — архиепископ Севильский поощрял таким образом лучших учеников по катехизису из всех кварталов города. Еще тридцать километров — и я доберусь до Кордовы. Двадцать один год я не возвращался в Испанию. Уехал я оттуда в двенадцать, а теперь мне скоро тридцать три. Узнаю ли я свою Севилью? Города ведь меняются, как люди… С самого Парижа я почти не выпускал баранку из рук. На границе таможенники, прочитав в паспорте, что я Хосе Луис Моралес, представитель торговой фирмы «Бижар и К°» на улице Плант, 127, заговорили со мной по-испански, и я чуть не расплакался от волнения. «Париж»! — сказали таможенники и подмигнули. Полицейские вели себя не так любезно. Один из них спросил, почему мне вздумалось взять французское гражданство, и я почувствовал, что парень воспринимает это как измену родине. Судя по узкому, как лезвие ножа, лицу и длинным тонким рукам, он, должно быть, арагонец. Я объяснил, что из-за работы в двадцать лет мне пришлось выбрать Францию. Полицейский пожал плечами и повернулся спиной.

В Мадриде я провел всего одну ночь. Кастилия — тоже Испания, но не моя. Я начинаю чувствовать себя как рыба в воде, лишь миновав Сьюдад-Реаль, у самой Сьерра-Морены. И все равно вот уже сорок восемь часов как меня снова начали величать «сеньором Моралесом», правильно ставя ударение на «а». Еще немного — и, пожалуй, кто-нибудь спросит: «Que tae, don Jose»?, тогда-то я стану по-настоящему счастлив. Хотя мне и сейчас отчаянно хочется кричать каждому встречному: «Это я! Я вернулся! Оле»!

По-моему, я не особенно изменился. Несмотря на американское воспитание и благоприобретенную привычку достаточно энергично работать локтями, чтобы обеспечить себе место под солнцем, я все тот же Хосе Моралес (для друзей — просто Пепе), родившийся майским днем в Севилье под сенью Сан-Хуан де Ла Пальма и под покровительством Возлюбленной Святейшей Марии Армагурской. Для андалусца древнего рода я довольно высок — метр семьдесят пять, вешу семьдесят два кило, волосы и глаза — черные и смуглая кожа (поэтому, кстати, там, за океаном, меня частенько принимают за мексиканца).

Мне очень хотелось остановиться на мосту Алколеа и долго смотреть, как струятся воды Гвадалквивира. Как я люблю Гвадалквивир! Все мое детство прошло на его берегах! Но я даже не надеялся когда-либо снова его увидеть, потому что на перелег из Вашингтона в Севилью, да еще через Париж, нужно куда больше долларов, чем скопилось на моем банковском счету. Поэтому, когда Клиф Андерсон спросил, не хочу ли я провести Страстную неделю в Севилье, я чуть не бросился ему на шею. Но Клиф — человек отнюдь не сентиментальный, и я отлично знал, что предложение сделано не по доброте душевной — просто шеф считает меня одним из лучших агентов ФБР в подведомственном ему отделе по борьбе с наркотиками.

От Кордовы меня теперь отделяли двенадцать километров. Я ехал медленно, очень медленно, как будто для того, чтобы насладиться красотой пейзажа, но на самом деле — окончательно почувствовать себя человеком, чью роль мне предстоит играть. Это и я, и в то же время не совсем я: испанец, решивший навестить родину после долгого отсутствия. Мне следовало забыть, что я говорю по-английски, как уроженец Бруклина, и вообще выбросить Вашингтон из головы. Важнее всего было хорошенько усвоить, что все это время я безвылазно жил во Франции. К счастью, покинув Андалусию, мы с родителями два года провели в Париже, маме с папой там нравилось, и, вероятно, они так и остались бы там до самой смерти, не пригласи их один дальний родственник в Нью-Йорк, где он держал бакалейную лавку. В американской школе я продолжал заниматься французским и теперь знаю его как родной. Иначе Андерсон, надо думать, ни за что бы меня не выбрал. Ему в первую очередь требовался агент, владеющий испанским и французским не хуже английского. Впрочем, Клиф не стал полагаться ни на мои бумаги, ни на утверждения, а учинил суровый экзамен. Для начала мне пришлось битый час у него на глазах беседовать с бежавшим в Штаты уроженцем Мадрида. Потом шеф пригласил меня к себе ужинать, но опять-таки лишь потому, что принимал в тот вечер француза. Я выдержал оба испытания, благодаря чему и сидел сейчас за рулем «ситроена», глядя на первые дома в пригороде Кордовы, где в саду Виктории должен встретиться с Мануэлем Эскуарисом.

Я въехал в Кордову по древнему, выстроенному еще римлянами мосту, и, дружески помахав рукой статус Сан-Рафаэль, сразу же направился на Пасео дель Гран Капитан — именно там всегда останавливаются туристы с туго набитым песетами кошельком, а потом пошел пропустить стаканчик в «Мадриде». Надо ж немножко навести порядок в мыслях и чувствах… А Мануэль пусть чуть-чуть подождет.

С фотоаппаратом, подпрыгивающим на груди на каждом шагу, я вполне похож на обычного любопытного путешественника, который приехал полюбоваться Большой мечетью, превращенной в собор. Не забыть бы только время от времени щелкать фотоаппаратом, хотя вероятность, что за мной могут следить, очень невелика. Честно говоря, я сам толком ничего не знал о задании, поскольку наш патрон Клиф Андерсон настолько боится внушить своим агентам предвзятое мнение, что всякий раз посылает нас на дело почти как слепых котят. И уж мы сами должны, имея две-три зацепки, прояснить всю картину. Поэтому мне известно только, что дело связано с контрабандой наркотиков, которая уже довольно давно мешает Клифу спокойно спать. Чуть больше двух лет наркотики ввозят к нам (я имею в виду Соединенные Штаты) через мексиканскую границу, по крайней мере, мы так полагаем, и тем не менее еще ни разу не удалось перехватить хоть мало-мальски крупную партию. Можно подумать, что тот, кто заправляет этим делом, обзавелся надежными связями в Белом Доме, потому как он с поразительной ловкостью ухитряется избегать всех расставленных нами ловушек, да еще и потешается над незадачливыми охотниками из ФБР. А Клиф Андерсон терпеть не может, когда над ним смеются. Правда, Клиф обладает основным качеством, необходимым в нашей профессии, — терпением. Честно говоря, я вообще никогда не сталкивался с подобным спокойным упорством. Этот парень работает и составляет планы так, будто у него впереди целая вечность. Андерсон не желает уходить в отставку (хотя мог бы сделать это еще два года назад), пока не отправит нашего неуловимого противника в Синг-Синг или Алькатрас до конца его дней. И, я уверен, так оно и будет, потому что Клиф Андерсон — это Клиф Андерсон. Поскольку нам не удавалось перекрыть поток на этапе распределения, Клиф решил приняться за дело с другого конца. Долгое расследование показало, что наркотики переправляют в Америку из Испании. Потому-то шеф и послал меня в Андалусию встретиться с одним из осведомителей — как раз Мануэлем Эскуарисом, которого я увижу через несколько минут, сообщившим, что, кажется, точно знает, в каком из андалусских портов идет погрузка наркотиков для Нового Света, и что штаб-квартира нашего противника — в Севилье. Никаких других подробностей Мануэль не рассказал, и Клиф велел мне разобраться на месте, причем из предосторожности назначил встречу не в Севилье, а в Кордове. Стало быть, мне предстояло узнать название перевозившего отраву судна и немедленно сообщить его в Вашингтон. А там уж сумеют переловить всю команду, независимо от того, под каким флагом она плавает. По крайней мере, такова официальная часть моей миссии. Но я-то прекрасно понимаю, чего на самом деле ждет от меня Андерсон: я должен попытаться разрушить саму организацию и, по возможности, уничтожить ее главу, некоего канадца по имени Боб Лажолет. При этом мне настоятельно предписывалось не привлекать внимания испанской полиции, которой может очень не понравиться, что иностранные агенты суются в ее дела, да еще на чужой территории.

Этот Лажолет — крепкий орешек. Приехав из Квебека и приняв американское гражданство, за десять лет он стал одним из могущественнейших королей наркобизнеса. Лажолет получил юридическое образование, великолепно знал законы и ловко умел обернуть их в свою пользу. Потому-то нашим службам ни разу не удалось поймать его за руку. Большинство конкурентов мало-помалу сдались и, радуясь возможности пользоваться советами столь квалифицированного босса, предпочли стать его подручными, а не вести в одиночку все более опасную игру. Тут-то в их жизнь и вошел Клиф Андерсон.

Не тратя времени даром, он вызвал к себе Лажолета, без обиняков выложил свое мнение о нем и поблагодарил за то, что теперь в его жизни государственного чиновника появилась вполне достойная цель: навсегда изъять Лажолета из обращения, а если удастся доказать его причастность к убийству — с величайшим удовольствием усадить на электрический стул. Канадец, похоже, воспринял предупреждение довольно спокойно, но, хорошо зная людей, конечно, сообразил, какую опасность для него самого и для наркобизнеса, в частности, представляет тип вроде Клифа Андерсона. В результате Лажолет еще глубже ушел в подполье, но размах его операций остался прежним. Клиф дышал ему в затылок, ожидая малейшего неверного шага, какой-нибудь самой незначительной оплошности. В конце концов у канадца сдали нервы, и в один прекрасный день мы узнали, что он уехал в Европу. Но Андерсон вовсе не обрадовался — он не желал, чтобы кто-то другой положил конец карьере его личного врага. Очень скоро мы выяснили, что Лажолет обосновался в роскошной вилле на склонах Тибидабо, неподалеку от Барселоны. Чтобы доставить удовольствие американским коллегам, местная полиция держала его под наблюдением, но не находила ровно ничего предосудительного в действиях почтенного иностранца, жившего на широкую ногу, щедро тратя доходы от денег, вложенных в фирмы с безупречной репутацией. Помимо всего прочего, Боб отлично умел вкладывать деньги — тут уж ничего не скажешь.

Клиф Андерсон — человек молчаливый и настолько холодный, что всех, кого он вызывает к себе в кабинет, мгновенно пронизывает ледяная атмосфера. Поэтому, когда мне срочно велели зайти к шефу, я чувствовал себя далеко не спокойно. И как же я удивился при виде раскованного и любезного господина, который с улыбкой предложил мне сесть, да еще и угостил сигарой! Я просто не верил своим глазам, и первые слова Клифа доходили до меня как сквозь туман. Однако я быстро взял себя в руки и стал внимательно слушать, ибо Андерсон — не из тех, кто бросает слова на ветер.

— Моралес, по-моему, на сей раз мы сможем-таки его накрыть!

Спрашивать, о ком речи, не имело смысла.

— Один наш испанский осведомитель передал мне, что, кажется, понял, каким образом действует Лажолет, но ему бы хотелось получить подмогу — в одиночку парень, конечно, не справится. Я еще не решил, кого отправить в Испанию — вас или Алонсо Муакила. Можете вы немедленно вылететь в Европу, если я выберу вас?

Я уверил Клифа, что это мое самое страстное желание, и вернулся к себе в кабинет. От одной мысли, что, возможно, скоро я снова увижу Испанию, внутри все пело. Несколько омрачало удовольствие лишь то, что мне снова предстояло соперничать с Алонсо, но, раз я честно ушел с дороги, уступив ему Руг, то теперь, по-моему пришла очередь друга доставить мне удовольствие, что я и высказал ему со всей откровенностью, Алонсо тоже очень дорожил этой миссией — несколько лет назад, как раз в то время, когда я познакомился с Рут, он уже ездил в Европу и побывал в Испании: сначала в Астурии, где когда-то жила его родня с материнской стороны, а потом в Андалусии и с тех пор спал и видел, как бы туда вернуться. И, вопреки моим ожиданиям, Муакил не пожелал отказаться от надежды получить назначение вместо меня. Я очень огорчился, боясь, как бы Алонсо не попросил вмешаться в это дело Рут: он знал, что я по-прежнему люблю его жену и, попроси она меня отказаться от миссии, я бы сдался. Но мой друг оказался лучше, чем мне подсказывала обида, и Рут не позволила себе ни единого замечания насчет возможной поездки мужа в Европу. Впрочем, ее подобная перспектива вряд ли бы очень обрадовала. По обоюдному согласию мы с Алонсо решили больше не обсуждать эту тему и предоставить окончательное решение Андерсону, тем более что никто из нас все равно не мог бы на него повлиять. И все же я невольно вздохнул с облегчением, узнав, что благодаря знанию французского языка выбор пал-таки на меня. Алонсо великодушно поздравил меня с победой и лишь попросил передать от него привет Андалусии. А я был так рад, что, попроси он меня расцеловать самого Каудильо, я охотно бы пообещал.

Ну а уж коли везет — так везет, и, пожалуй, очень многие коллеги здорово завидовали, узнав, что мне еще предстоит сначала провести полтора месяца в Париже. Клифу хотелось, чтобы ничто в моем облике и поведении не напоминало жителя Нового Света. Особенно он предостерегал меня от возможных ошибок в манере одеваться. К счастью, я никогда не любил жевать резинку и сигаретам предпочитал сигары.

Жизнь в Париже мало походила на каникулы — приходилось основательно изучать роль представителя фармацевтической фирмы «Бижар и К°», но были у нее и приятные стороны, о чем я с восторгом писал Рут. В ответ моя бывшая возлюбленная выражала тревогу, как бы я не вздумал опять переселиться в Европу, а ее муж в постскриптуме предостерегал меня против француженок. Время от времени каракули внизу страницы убеждали меня в том, что Хосе не забыл своего «дядю Пепе». Мы договорились, что из Испании мои письма в Вашингтон пойдут через фирму «Бижар и К°».

Официант в «Мадриде», поставив передо мной четвертую рюмку хереса, посмотрел с легким недоумением — надо вести себя осторожнее и никогда не забывать о присущей всем испанцам сдержанности. У официанта славное лицо, и мне захотелось испробовать на нем свое новое амплуа мирного обывателя, решившего провести отпуск на родине. Мой собеседник, похоже, верил каждому слову. Он расспрашивал меня о Париже, а я с радостью школьника, блестяще сдавшего экзамен и ожидающего поздравлений комиссии, отвечал на каждый вопрос. Забавно рассуждать о Елисейских Полях, о Лувре, Тюильри, Эйфелевой башне, Монмартре и Больших Бульварах в полуденной тишине древнего провинциального города, еще отмеченного явственной печатью мавританского завоевания, но официант, скорее всего не бывавший дальше Мадрида, упиваясь магией чужеземных названий, так надолго задерживался у моего столика, что другие посетители, потеряв терпение, начали сердиться. И верно, не мог же он обслуживать меня одного! Но для полноты впечатления я попросил разрешения сфотографировать парня на террасе кафе. Он с восторгом согласился, а потом записал мне свои имя и адрес, чтобы я мог прислать снимок, если не заверну в Кордову на обратном пути.

Неторопливо идя к садам Виктории, я и впрямь чувствовал себя туристом и был очень доволен первым испытанием. Время от времени я щелкал фотоаппаратом под восхищенными взглядами местной ребятни. Впрочем, подозреваю, что мое знание испанского жаргона потрясло мальчишек гораздо больше, чем угрозы и проклятия, когда они окружили меня, выпрашивая «una perra chica». Обогнув Пласа де Торос, я свернул на авенида дель Генералисимо и вошел в сады Виктории. Стояла такая жара, будто давно наступило лето. На скамейках дремали старики с морщинистыми, словно уже отрешенными от мира сего лицами. Детишки играли в «полицейских и вора» и с громкими криками радостно гонялись друг за дружкой. На небольшой круглой площадке танцевали две деьочки. Ни одна из них не улыбалась, и было видно, что обе совершенно поглощены танцем и вовсе не воспринимают его как игру. Матери оживленно болтали, наблюдая за их движениями. Словно внимая только им одним слышной музыке, крохи то приближались, то отступали, то слегка касались друг друга, не забывая о знаменитых сапатеадос андалусских танцовщиц. О моя прекрасная Испания, суровая и строгая даже в наслаждениях!

Я должен был узнать Мануэля Эскуариса по описанию, ибо Клиф Андерсон не смог показать мне его фотографию, как, впрочем, и Лажолета — последний никогда официально не сталкивался с полицией, поэтому в наших архивах не хранилось ни единого изображения канадца, а на то, чтобы газеты никогда не публиковали его снимков, тот явно не пожалел денег. Однако шеф дал мне настолько подробное описание, что я не сомневался: доведись мне увидеть бандита — я его сразу узнаю. С Эскуарисом дело обстояло еще проще. Они с Андерсоном условились, что на Мануэле будет жемчужно-серая шляпа с черной лентой, из-под которой должен торчать уголок билета лотереи для слепых. Второй опознавательный знак — красный галстук с двойной серой полоской. Наконец, Эскуарис обещал сидеть на одной из последних скамеек у выхода на авенида де Америка, читая иллюстрированный журнал. Но сколь бы внимательно я ни разглядывал мужчин, устроившихся на лавочках у выхода к авенида де Америка, ни один из них никак не мог быть Мануэлем Эскуарисом. Опаздывает он или устал меня ждать? Я предпочел бы первый вариант, ибо в нашем деле нетерпение — недостаток, который очень быстро теряешь к чаще всего — вместе с жизнью. Делая вид, будто любуюсь чудесными видами, я еще раз обошел парк. Черт возьми, я же отлично помню, где мы должны встретиться, так почему моего связного нет на месте?

Я уже почти подошел к площадке, где видел двух танцующих девочек, как вдруг послышался вопль ужаса. Сначала я замер, но тут же бросился на звук, доносившийся, похоже, со стороны той самой площадки. Кое-кто из гуляющих уже опередил меня, и вокруг одного из кустов стояло плотное кольцо зевак. Мамаши юных танцовщиц пытались успокоить девочек, бившихся в настоящей истерике. В это время подбежал полицейский и, отстранив любопытных, пробрался в центр круга. Я скользнул следом посмотреть, чем вызван такой переполох. Из-под ветвей виднелось плохо спрятанное тело мужчины. Полицейский за щиколотки вытащил его на свет. Выяснилось, что труп обнаружили игравшие в прятки девочки. Покойник, мужчина лет сорока, был прекрасно одет, но рубашку и верхнюю часть пиджака заливала кровь — вероятно, несчастному перервали горло. В нескольких шагах от куста валялась шляпа. Кто-то из зевак поднял ее и отдал полицейскому. Я заметил, что из-под черной ленты торчит уголок лотерейного билета, и тихонько отошел в сторону.

Теперь я никогда не узнаю, что собирался рассказать мне покойный Мануэль Эскуарис. Миссия моя началась — хуже некуда.

Те, кто ходят в кино на фильмы про гангстеров, воображают будто мы, агенты ФБР, — этакий батальон «суперменов», не ведающих страха, презирающих страдания и наделенных необыкновенной проницательностью. Это не совсем так. Да, конечно, стреляю я быстро и точно, и а схватке один на один у меня всегда есть шанс победить. Но только я предпочитаю как можно реже пускать в ход кулаки, а уж тем более огнестрельное оружие. Мы, агенты ФБР, скорее, люди спокойные и серьезные, и надо потратить немало усилий, чтобы вывести нас из себя. Ну, например, как в тот раз, когда банда Луиса Дертона долго пытала, а потом прикончила нашего коллегу Джеймса Вудхайта. Но это совсем другая история, и сейчас не лучшее время для таких неприятных воспоминаний.

По правде говоря, мне страшно.

О, разумеется, это не панический ужас, вынуждающий человека мчаться, не разбирая пути. И все же я чувствовал, что потерял самоконтроль и нервы немного сдали. Мне было настолько не по себе, что, возвращаясь на Пасео дель Гран Капитан, я то и дело оборачивался, как новичок. И вот я снова сижу на террасе «Мадрида». Заказав коньяк, я грубо отшил официанта, который, видно, надеялся продолжить недавний приятный разговор. Недалеко остановился парень и искоса посмотрел в мою сторону, словно раздумывая, что со мной стряслось. Ну а меня самого сейчас куда больше заботило не прошлое, а будущее… Я и так приехал в Кордову, не имея никаких путеводных нитей. Так как же мне прояснить эту историю с наркотиками, когда и Мануэль Эскуарис умолк навеки?.. Откуда убийца узнал о нашем свидании? Я изо всех сил старался сохранить хладнокровие. О моем путешествии в Севилью никто ничего не знал, а уж тем более — о встрече с Мануэлем в Кордове… Так что это значит? Раз они с такой легкостью устранили моего осведомителя, то почему точно так же не расправились со мной? Подобные мысли настолько не радуют, что я начал озираться и внимательно разглядывать сидящих за соседними столиками. Когда я подносил рюмку к губам, рука слегка дрожала. Это уж совсем никуда не годится! Я обязан привести в норму расшалившиеся нервы, да поживее! Хуже всего, что у меня нет никакого оружия. Таможенники наверняка сильно удивились бы, вздумай я приехать на Страстную неделю с револьвером…

Очень невесело беззаботно шататься по городу, прекрасно понимая, что в любом уголке может поджидать тип, твердо решивший отправить тебя в лучший мир. Но в конце концов я малость подбодрил себя, напомнив, что, пожелай я жить в полной безопасности, как любой нормальный обыватель, следовало подыскать другую профессию. В наказание за слабость я решил прогуляться в собор и нарочито медленно побрел по улице Сан-Фелипе, через площадь Рамона-и-Кайяль, по улице Вальядарес, вышел на площадь дель Индиано, свернул на улицу Буэн Пастор, потом на Данес. Руки я держал в карманах и старался выглядеть как можно непринужденнее, но внимательно смотрел по сторонам. И тем не менее, несмотря на внешнее спокойствие, когда кто-нибудь проходил слишком близко, я весь подбирался, готовый отпрыгнуть или отразить возможный удар. Но никто даже не попытался помешать моей прогулке, и я мирно добрался до собора. Возможно, мудрость древней мусульманской мечети объединилась с христианским смирением католической церкви, чтобы вернуть мне утраченное мужество? Не знаю… Но так или иначе, а на обратном пути от недавних страхов осталось лишь легкое чувство стыда.

После ужина я поднялся к себе в номер и написал через парижскую контору письма Клифу Андерсону и Алонсо. Первому я сообщил о гибели Мануэля Эскуариса и просил дополнительных инструкций, а второму описал атмосферу вновь обретенной Испании. Чтобы не беспокоить Рут, о личных неудачах я умалчивал — Клиф Андерсон сам расскажет Алонсо, если сочтет нужным, а это вовсе не обязательно. Покончив с писаниной, я спустился вниз и бросил конверты в ящик. Теперь я снова совершенно спокоен. Можно выкурить сигару и пропустить еще рюмочку коньяка. Да, разумеется, я блуждаю в потемках и пока не видно ни единого просвета. Как добраться до этих чертовых торговцев наркотиками? Понятия не имею, но зато я вполне доверяю опыту Клифа: либо он сочтет, что после такого неудачного начала лучше немедленно отозвать меня обратно, либо дает новые указания. В любом случае я твердо решил не уезжать из Севильи до конца праздников, ибо один Господь ведает, доведется ли мне побывать здесь еще хоть раз.