Амбруазина де Модрибур в черном бархатном платье с кружевным воротником сидела перед окном. Темное платье подчеркивало бледность ее лица. У герцогини был вид инфанты-сироты. Сцепив руки на коленях, она, казалось, была погружена в глубокие размышления. Служанки не нарушали ее молчания.

При появлении Анжелики герцогиня живо подняла голову. Движения ее были изысканны, но в них чувствовалась прирожденная импульсивность, по-своему очаровательная, делавшая ее еще более молодой.

– Ах, вы пришли, сударыня, – проговорила она. – Я ожидала вас. Боже! Как я ожидала вас! Наконец-то вы пришли!..

Глаза ее блестели от сдерживаемой радости.

– Вы встали, – сказала Анжелика, – и, надеюсь, оправились от недомогания? Как вы почивали? Но вы еще бледны.

– Это неважно. Я как раз размышляла о том, что слишком докучаю вам и вашему супругу, заняв ваши апартаменты. Отныне я могу уже передвигаться, хотя и чувствую себя совершенно разбитой. Капитан Симон только что сообщил мне, что наш корабль погиб со всем, что было на борту. У меня не осталось никакой надежды. Но, подписав переводные векселя, я смогу, вероятно, найти какой-нибудь корабль, который, наконец, доставит меня с моими девушками в Квебек.

– Не заводите столь поспешно речь об отъезде, сударыня, – произнесла Анжелика, помнившая о планах королевских невест. – И вы, и они еще не вполне выздоровели.

– Тогда, по крайней мере, я не должна более стеснять вас в вашем доме. Меня устроит любая развалюха. Отправляясь в Новую Францию, к числу жертв, которые я принесу Господу нашему, я отнесла и отсутствие удобств. Суровая жизнь меня не страшит.

– Вас поселят рядом с вашими девушками, – успокоила ее Анжелика, – невзирая на ваше стремление к умерщвлению плоти; я прослежу, чтобы вы ни в чем не нуждались.

Услышав, что герцогиня де Модрибур сама высказала желание освободить помещение форта, Анжелика испытала облегчение. Эта молодая женщина, немного странная, тем не менее выказывала прекрасное воспитание, какое каждая знатная девушка получала в монастыре; к тому же, для нее совершенно естественной была мысль о чувствах и благополучии ближнего.

Герцогиня слегка улыбнулась словам Анжелики и показала на бархатное платье:

– Вот еще одно, в чем я, зная вашу любезность, прошу снисхождения. Посмотрите, какую бесцеремонность я себе позволила. Не зная, во что одеться, я одолжила у вас это платье.

– Вы могли бы выбрать туалет, который бы вам больше шел, – вырвалось у Анжелики. – А этот не идет к вашему цвету лица. Вы выглядите монастырской и сиротой.

– Но я и есть монастырка, – возразила герцогиня и вдруг засмеялась, будто ее что-то позабавило, – я ведь уже говорила вам. И я сирота, – добавила она просто, чуть понизив голос.

Анжелика вспомнила, что ей сообщил Жоффрей де Пейрак о браке этой молодой женщины со стариком, и испытала смутные угрызения совести, окрашенные жалостью. Анжелика была, возможно, единственной, кто различил какую-то слабость, что-то детское и изломанное под внешностью уверенной в себе герцогини де Модрибур, слывшей одновременно ученой дамой и трезвой деловой женщиной. Она вновь испытала желание защитить и обогреть Амбруазину, вырвать ее из той суровой жизни, которой она, по-видимому, хила ранее.

– Я подберу вам платье повеселее.

– Нет, прошу вас, – молила та, сложив руки, – позвольте мне, пожалуйста, позвольте мне носить траур по этим бедным людям, которые позапрошлой ночью погибли без причастия. Какое ужасное несчастье! Я все время думаю о них.

И она закрыла лицо руками.

Анжелика не настаивала. Люди, прибывающие из Европы, еще не жили в том ритме, в каком все они привыкли здесь существовать. Она заметила, что, хотя сердца здешних обитателей не затвердели, жизнь обходилась с ними так круто, опасность смерти была делом столь повседневным, что забвение приходило быстро.

Молодые женщины и Петронилья Дамур, казалось, готовы были покинуть комнату по первому же приказанию своей хозяйки. Они навели в спальне полный порядок и идеальную чистоту и выглядели спокойными, оправившимися от тревог и волнений предыдущего дня. Секретарь в очках что-то дописывал, сидя за письменным столом, который обычно служил Жоффрею де Пейраку. Для этого он позаимствовал у хозяев дома белоснежно-белое перо альбатроса, что сразу же не понравилось Анжелике, хотя, по здравом размышлении, у злополучного секретаря, лишенного своего инструмента, просто не было другого выхода. Арман Дако, секретарь герцогини де Модрибур, был человеком неопределенного возраста. Его легкая полнота и несколько торжественный вид всезнайки вызывали, должно быть, уважение у простых людей. Но Анжелике по какой-то неясной для нее самой причине он был несимпатичен. У нее возникло ощущение, что несмотря на его любезные и добродушные манеры, этот человек не в ладах с самим собой и своим положением. Впрочем, это могло быть именно лишь ощущением. Ведь в любом случае место секретаря высокопоставленной особы, требующее одновременно угодничества и смелости, не способствовало тому, чтобы создать особо выразительную личность.

– Господин Арман подсчитывает наши потери, – пояснила госпожа де Модрибур.

Несмотря на объявленный переезд, она по-прежнему сидела, сцепив руки на коленях, и Анжелика заметила самшитовые четки, переплетавшиеся вокруг ее пальцев.

– Не спрашивал ли меня кто-нибудь из высшего духовенства? – вдруг осведомилась она.

– Здесь? – воскликнула Анжелика. – Но, сударыня, мы здесь живем вдали от городов, ведь я вам уже говорила. Конечно, в Акадии есть несколько странствующих иезуитов, капелланы некоторых колоний или военных фортов…

В ее голове промелькнула какая-то мысль, и она замолчала. Амбруазина де Модрибур живо проговорила:

– Мой духовник написал в Новую Францию и предупредил о моем приезде все церковные власти. Как раз один из них, из Общества Иисуса, должен был быть уже предупрежден, что я потерпела крушение у побережья Мэна, и явиться сюда, дабы мы смогли обрести опору в нашей святой религии.

– Они здесь малочисленны, а расстояния велики, – неопределенно заметила Анжелика. Герцогиня прислушалась.

– Здесь не слышно звона колоколов… – пробормотала она. – Как узнать время?.. Я хотела пойти к мессе, но мен» предупредили, что здесь даже нет церкви.

– Скоро у нас будет часовня. Анжелика была признательна Колену, что благодаря ему она могла, в последний момент, объявить эту новость.

– Как вы можете жить без матери нашей Церкви? – спросила молодая «благодетельница», внимательно смотря на Анжелику с видом простодушного удивления. – Мне сказали, что у вас даже нет капеллана. Значит, все эти люди живут и умирают, как животные, без причастия.

– Тут есть пастор…

– Протестант! – вскричала герцогиня в ужасе, – еретик!.. Это еще серьезнее. Не сказано ли в Библии: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден».

– Пусть так, – ответила Анжелика слегка раздраженно, – но не забывайте: то, что мы тут в Голдсборо «развратились», позволяет нам сохранить сострадание к нашим ближним, а ведь это и есть, в конце концов, первая заповедь Нового Завета. Что бы там ни говорил ваш знаменитый капитан Жоб Симон, мы не морские разбойники и мы сделали для вас все, что могли.

Во время всей беседы с Амбруазиной де Модрибур Анжелика ходила взад-вперед по комнате, расставляя мебель по местам. Что же за странная мысль промелькнула в ее голове только что, когда герцогиня говорила о высшем духовенстве?

Это пронзило ее, словно молния. Что-то важное… Она никак не могла вспомнить.

Анжелика открыла футляр с пистолетами и стала рассматривать предметы, дополнявшие оружейный набор. Воспоминание о заботливости Жоффрея наполняло ее сердце теплом и отвлекало от неприятного ощущения, вызванного словами герцогини. Она сознавала, что та смотрит на нее внимательно и с любопытством.

– Вы носите оружие, – заметила герцогиня. – Говорят даже, что вы отменный стрелок?

Госпожа де Пейрак живо повернулась к ней.

– Решительно, вы слишком много знаете обо мне, – воскликнула она. – Временами мне кажется, что не случай привел вас сюда…

У госпожи де Модрибур вырвался крик, словно она была поражена в самое сердце; она закрыла лицо руками.

– Что вы говорите? Не случай? А если не случай, то что же еще? – лепетала она прерывающимся голосом. – Я не могу поверить, что это Провидение, на что я надеялась еще вчера. Я поняла, сколь ужасна судьба, обрушившаяся на нас. Все эти несчастные люди – умершие, утонувшие, разорванные на части вдали от родины… Мне кажется, что их проклятия будут вечно тяготеть надо мною… Ах, если не случай привел нас на эти берега, тогда кто? Разве только сам Сатана, вот чего я боюсь… Сатана, о Боже! Как найти силы, чтобы противиться ему…

Казалось, она делает усилие, чтобы взять себя в руки.

– …Простите меня, – сказала она мягко, – прошу вас, сударыня… Я чувствую, что оскорбила вас только что своими вопросами и суждениями о вашей жизни, приравняв вас к еретикам. Я слишком непосредственна, и меня часто упрекают в том, что я не в меру откровенно высказываю свое мнение. Да, я такая. Я рассуждаю логически и не повинуюсь в должной мере голосу сердца. Но правы-то вы, я знаю. Какая важность – есть здесь часовня или нет?.. Чего стоит обряд без доброты? «Если я говорю языком человеческим и ангельским, а любви не имею, то я – медь звенящая… Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» «Первое послание к коринфянам святого апостола Павла, гл. 13, 1, 2,».

Это сказал святой Павел, святой Павел, учитель для всех вас… Милая моя, простите ли вы меня?

Тень страдания омрачала ее прекрасный взор, в котором блистал трогательный свет. Анжелика слушала ее, пытаясь понять двойственную натуру этой женщины, слишком одаренной и слишком беззащитной. Строгое религиозное воспитание в соединении с изучаемыми ею абстрактными науками обрекли графиню на жизнь вне действительности, в атмосфере мистической экзальтации. Она, конечно, была бы более на месте в Квебеке, на аудиенции у епископа или иезуитов, чем на независимых берегах Голдсборо, куда ее забросила судьба.

Суровая Америка не будет снисходительна к этой хрупкости. И вновь Анжелика пожалела Амбруазину де Модрибур.

– Я не сержусь на вас. И охотно прощаю вам. Вы имеете право справляться о тех местах, где вы находитесь, и о том, как живут люди, принимающие вас. Я тоже натура непосредственная и говорю, не раздумывая, все, что у меня на уме. Вам нет причин так волноваться, вы опять заболеете.

– Ах, как я устала, – прошептала герцогиня, проводя рукой по лбу. – Я здесь сама не своя. Эта жара, этот непрекращающийся ветер, запахи соли и серы, доносящиеся с моря, пронзительные крики птиц – они без конца летают через все небо стаями, словно души страждущих… Я хотела бы рассказать вам, что со мною приключилось сегодня утром, но вы будете надо мною смеяться.

– Нет, нет, не буду. Расскажите!..

– Мне явился Сатана, – заявила герцогиня очень серьезно, в то время как другие в страхе перекрестились. – Конечно, это не впервые, но сегодня вид его был весьма необычен: он был весь красный…

– Как мой ангел! – воскликнул Адемар, который страстно интересовался подобными признаниями и даже, кажется, их провоцировал.

– Красный и безобразный, – продолжала герцогиня, – ухмыляющийся, лохматый, как зверь волосатый, и смердящий. Я едва успела перекреститься и произнести слова спасительной молитвы… Он убежал через трубу.

– Через трубу?

– И мой ангел тоже! – закричал Адемар в восторге.

– Я прекрасно знаю, что Сатана может принять любое обличье и что он питает особую склонность к красному и черному, – говорила герцогиня. – Но ни разу я так не пугалась, как сегодня. Я все думаю – что может значить это новое обличье, которое дьявол принял, чтобы поколебать меня? Он насылает на меня новые несчастья, новые муки, новые искушения… Теперь вы понимаете, почему я жаждала обрести поддержку авторитетного священника, если таковой имеется поблизости, – закончила она дрожащим помимо ее воли голосом.

– Капеллан «Бесстрашного» уже уехал, но, может быть, отец Бор еще здесь? Это францисканский монах, капеллан господина де Сен-Кастина из форта Пентагует.

– Францисканский монах, – воспротивилась герцогиня, – нет, это слишком ничтожно…

Тем временем Анжелика осматривала очаг, через который, по уверениям госпожи де Модрибур, улетел Князь Тьмы. Там была зола – несмотря на теплую июльскую ночь, для больной разжигали огонь, и сама Анжелика подбросила хвороста, чтобы лучше горело: это должно было дать чудом спасшейся женщине ощущение надежности и спокойствия.

Нагнувшись, она различила отпечаток босой ступни. Анжелика почувствовала хорошо ей знакомый, почти осязаемый запах: «Дикарь, – подумала она, – проник сюда со своей обычной бесцеремонностью!.. Может быть, он искал меня? Кто бы это мог быть?» Это происшествие напомнило ей появление Таонтагета, посланника ирокезов, когда он пробрался в лагерь Катарунк, в гущу своих врагов абенаков, чтобы встретиться с Пейраком. Несмотря на мысль об ирокезах – угроза их набегов уже вновь начинала нависать над краем – Анжелика успокоилась в даже обрадовалась.

– По-моему, прав оказался ты, – сказала она со смехом Адемару, – это скорее ангел.

– Я вижу, вы не принимаете моего видения всерьез, – пожаловалась герцогиня де Модрибур.

– Да нет, сударыня, я убеждена, что вы видели что-то… или кого-то, но не думаю, чтобы это был дьявол. Посмотрите на Адемара! Он парень простодушный, но именно поэтому его восприятие вещей сверхъестественных оказывается довольно верным.

Между тем изо всей мочи забарабанили в дверь – пришли сыновья госпожи Каррер, посланные ею, чтобы помочь госпоже де Модрибур при переезде и указать дорогу к новому жилищу.

На их румяных, обветренных лицах оставили свой след морской воздух и вольный ветер, овевавший их во время охоты, рыбной ловли, сурового труда. Эти дети и подростки действовали решительно, как люди, которые сами заботятся о Своем существовании и живут далеко от непонятно-сложного общества, запутавшегося в соблюдении приличий и правил вежливости столь же мелочных, сколь и пустых.

– А где багаж? – осведомились они.

– Его нет, – проронила герцогиня. – Господин Арман, вы уже закончили вашу писанину?

Секретарь посыпал песком свои листки, скатал их в трубочку, издав при этом глубокий вздох, и поднялся.

Вся компания стала спускаться по деревянной лестнице форта.

Анжелика, невзирая на заверения герцогини, повторявшей, что она чувствует себя совершенно здоровой, взяла ее под руку, чтобы поддержать. Это оказалось весьма кстати, ибо, дойдя до конца лестницы, Амбруазина де Модрибур вновь упала в обморок.

Впрочем, ее можно было извинить.

Закрывая собой входную дверь, перед ними возвышался во всем своем великолепии Пиксарет, вождь патсуикетов, Пиксарет – Крещеный Великан, величайший воин Акадии.

Именно он – сомневаться не приходилось – предстал сегодня утром без всяких затей перед пока еще непривычным и неискушенным взором вновь прибывших. Не было ничего удивительного в том, что они приняли его за дьявола. В тот день вид его, как никогда, мог привести в ужас. Всю его одежду составляла набедренная повязка, зато с ног до головы он был разрисован темно-красными, алыми в фиолетовыми узорами. Полосы их закручивались спиралями и замысловатыми завитушками вокруг каждой мышцы на груди, напряженных мышцах на бедрах, коленях и икрах, равно как на руках и предплечьи, вокруг пупка. Нос, лоб, подбородок, скулы также не избегли подобной участи, отчего его лицо приобрело такой вид, будто с него содрали кожу; на этой маске сверкали проницательные и насмешливые глаза улыбка хищного зверька.

Анжелика сразу же узнала его.

– Пиксарет, – воскликнула она, – как я рада снова увидеть тебя! Проходи же, будь как дома. Садись в этой зале, рядом. Я прикажу, чтобы тебе принесли прохладительное питье. Жером и Мишель сопровождают тебя?

– Они здесь! – объявил Пиксарет, отводя в сторону копье, чтобы дать пройти двум неразлучным друзьям.

Это новое нашествие перьев и яркой раскраски окончательно повергло в панику королевских невест и их благодетельницу. Но госпожа де Модрибур с похвальным мужеством овладела собой. Она держала себя в руках, и чувствовалось, что сам дьявол не заставит ее потерять чувство собственного достоинства перед простыми женщинами, которым она оказывала свое покровительство.

И даже когда Пиксарет зашел столь далеко, что прикоснулся к ним, решительно опустив свою лоснящуюся руку на плечо Анжелики, герцогине удалось не вздрогнуть.

– Ты ждала моего прихода, ты не убежала, это хорошо, – засвидетельствовал Пиксарет, обращаясь к своей пленнице Анжелике. – Ты не забыла, что я твой хозяин – я положил руку на твое плечо во время сражения.

– Как я могу позабыть такое! И куда, по-твоему, я могу убежать? Садись! Мы обо всем поговорим.

Она провела его в центральное помещение форта, где стояли стол и табуреты, затем вернулась к француженкам – они уже понемногу успокаивались, хотя и наблюдали за происходящим широко раскрытыми от изумления глазами.

– Представляю вам прославленного индейского вождя, – весело объявила она. – Вы видите, никакой он не Сатана. Напротив, он католик, и очень ревностный, пламенный защитник Креста Господня и Иезуитов. Два воина, которые пришли вместе с ним – тоже крещеные.

– Дикари! – прошептала Амбруазина. – Первые, увиденные нами! Какой волнующий момент!

Они по-прежнему рассматривали издалека, со смешанным чувством ужаса и отвращения, трех краснокожих, в то время как индейцы шумно рассаживались, с любопытством смотря по сторонам.

– Но… они такие страшные и выглядят так грозно, – продолжала герцогиня. – И потом, от них идет чудовищный запах.

– Пустяки, к нему быстро привыкаешь. Ведь это всего-навсего медвежий или тюлений жир – они смазывают им тело, чтобы защитить себя от холода зимой и от москитов летом. Думаю, именно Пиксарета вы сегодня утром в полусне приняли за привидение?

– Да… Наверное… Но неужели он осмелился бы проникнуть в ваши комнаты, не объявив о себе?

– С ними все возможно. Дикари столь бесцеремонны и кичливы, что ничего не понимают в правилах обхождения, принятых между белыми. Но зато сейчас я должна покинуть вас, чтобы заняться ими, иначе они будут оскорблены. Ужасно оскорблены.

– Конечно, дорогая. Я понимаю, что надо щадить чувства туземцев – сколько молитв мы читаем во спасение их душ в наших монастырях. И все-таки они очень страшные. Как можете вы быть так веселы с ними и терпеть, чтобы они к вам прикасались!

Анжелику забавляли страхи герцогини.

– Они очень любят посмеяться, – улыбнулась она. – Надо уважать их и смеяться вместе с ними. Большего они и не требуют.