Глава 5
Все эти жуткие поиски и раскопки взволновали нас с Лафрамбуазом куда больше, чем нам хотелось показать. Поэтому на обратном пути оба мы угрюмо молчали. Только на подступах к Бордо Иеремия впервые за все это время открыл рот:
— Вы честно заработали награду, Тони, так что можете навести марафет и, если угодно, повидаться со своей возлюбленной. А заодно сообщите ей и о смерти мужа…
— И вы еще называете это наградой?
— По-моему, для вас главное — побыть рядом с ней, а уж тема разговора имеет второстепенное значение, разве нет?
— Но вы ведь, насколько я помню, хотели пока сохранить известие в тайне?
— С тех пор я успел подумать. Если мадам Гажан замешана в убийстве, она поспешит предупредить Сужаля, а тот бросится в Кап-Фэррэ и попробует заново спрятать тело, на сей раз — понадежнее. Там мои люди и застукают его с поличным. Но коли Фред Сужаль не двинется с места — ваша Эвелин ни при чем.
— А вам не кажется, что вы предлагаете мне сделать хорошенькую подлость, Иеремия?
— Да нет же, это самый обычный тест, старина. И вам он нужен не меньше моего. Вы что, боитесь?
— Да.
— А ведь куда лучше узнать правду до того, чем после, верно?
— Вы несомненно правы…
— Вот и прекрасно. А потом сошлитесь на срочную работу и приезжайте ко мне часов в десять. Я позвоню Сальваньяку, и мы втроем обсудим, каким образом лучше провести последний (хоть в этом можно не сомневаться!) бой. Да, и еще одно: намекните, будто я собираюсь послать за телом Гажана завтра на рассвете. Таким образом, Сужаль проведет на редкость приятную ночку!
Я сам себя не узнавал. До сих пор, хоть я и не считал себя «крутым» парнем, по крайней мере старался поддерживать репутацию человека, которому лучше не наступать на ногу без извинений, неплохого агента, весьма увлеченного работой и довольно равнодушного ко всему остальному. И вдруг в тот вечер накануне Сочельника я размяк, как тряпка. Не кривя душой, могу признаться, что забыл о Тривье, о его вдове и малыше, а заодно и о Сюзанне Краст, и что досье Марка Гажана заботило меня не больше, чем прошлогодний снег. По-настоящему меня волновало только одно: любит ли меня Эвелин и удастся ли нам вместе начать новую жизнь. И этой-то женщине, которой я дорожил как зеницей ока, я должен был расставить ловушку, рискуя погубить и ее, и себя? Больше всего меня пугало даже не то, что Эвелин могла оказаться замешанной в убийстве мужа, а последствия разоблачения. И мне же еще доказывать ее вину?
Я позвонил Эвелин из квартиры Лафрамбуаза. По-моему, она искренне обрадовалась, услышав мой голос, и боялась лишь, как бы я не отменил наше первое совместное торжество — Эвелин уже начала к нему готовиться! Я кое-как постарался успокоить ее на сей счет и, сказав, что позже у меня важные дела, предложил увидеться немедленно. Чувствовалось, что мой странный тон удивил молодую женщину, но она и не подумала спорить, а, напротив, сказала, что я могу приехать когда вздумается.
Собираясь ехать в Кордан, на пороге комнаты я столкнулся с Лафрамбуазом. Здоровой рукой он похлопал меня по плечу.
— Наберитесь мужества, Тони, и помните слова, сказанные Им в час смертной муки: «Отче Мой, если не может чаша сия миновать, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя».
— Ладно-ладно, Иеремия… Можно мне взять вашу машину?
— Разумеется… Мы с Сальваньяком ждем вас к десяти часам, ну а попозже сходим выпить по рюмочке в «Кольцо Сатурна».
От улыбки Эвелин мне стало больно. А она, видимо, сразу почувствовала неладное.
— У вас дурные новости, Тони?
— Одна — хорошая, другая — плохая.
— Тогда, если можно, начните с хорошей, ладно?
— Мы напрасно подозревали Марка Гажана — он не бросал вас и не изменял родине.
Эвелин просияла от счастья.
— Это правда? — воскликнула она.
Я кивнул, моя любимая от радости, наверное, плохо соображая, что делает, бросилась мне на шею и расцеловала в обе щеки. В другой ситуации я бы прижал ее к груди и долго не отпускал, но сейчас даже не шевельнулся, и Эвелин, словно поняв, что творится у меня на душе, резко отстранилась.
— А теперь скажите мне плохую новость, Тони…
— Она… связана с тем, каким образом мы… убедились в невиновности вашего мужа…
— Ну?.. Так как же?
— Мы нашли его тело…
Эвелин отшатнулась, будто я ее ударил.
— Его те… ло?
— Да, Марка Гажана убили.
— Уби…
— Так же, как моего коллегу Бертрана Тривье, так же, как Сюзанну Краст…
Эвелин беззвучно заплакала, и ее тихая скорбь растрогала меня больше, чем самые бурные проявления горя. На сей раз я подошел и тихонько обнял ее за плечи.
— А разве вы никогда не думали о такой возможности? — чуть слышно спросил я.
— Я… я старалась не думать об этом… Бедный Марк… так много работать… так надеяться на блестящее будущее… Где он сейчас, Тони?
— Там, где мы его нашли, — в лесу за хижиной, где вы проводили выходные.
— У Фреда?
— Да, у Фреда.
— Но… почему он так поступил?
— Мы как раз собираемся об этом спросить, точнее, Лафрамбуаз, потому что меня, строго говоря, касаются только чертежи и вычисления вашего мужа.
— А вы их… не нашли? — пробормотала Эвелин.
— Нет.
— Значит, Марка убили из-за его изобретения?
— По-моему, так.
— Но как мог Фред… Должно быть, он с ума сошел! Иначе это просто необъяснимо! Да, конечно, бедняга повредился в рассудке…
— Психиатры, безусловно, осмотрят Сужаля, но, между нами говоря, вряд ли они сочтут его больным. Скорее это законченный мерзавец.
Что тут еще скажешь? Эвелин достала бутылку виски — обоим нам очень не мешало взбодриться.
— Тони… вы не привезли Марка сюда?
Грудь мне сдавило, как стальным обручем. Эвелин сама включила дьявольский механизм ловушки, которая, возможно, прихлопнет и ее, и меня.
— Нет, мы оставили его там… Завтра на рассвете Лафрамбуаз прихватит с собой специалистов и…
— Бедный Марк… — печально прошептала Эвелин. — Еще целая ночь… и никого рядом…
Она посмотрела на меня.
— Тони, а как его…
— Так же, как Сюзанну Краст, — ударили сзади по голове.
— Боже мой… Боже мой…
Ее всхлипывания и трогали меня, и невольно будили ревность, так что я неожиданно для себя рассердился. Если мадам Гажан не любила мужа, то к чему слезы? Или она все-таки притворяется? Может, Сальваньяк и Лафрамбуаз, с самого начала подозревавшие Эвелин по меньшей мере в соучастии, не так уж неправы? Но она, должно быть, снова угадала, о чем я думаю.
— Я оплакиваю не любимого мужа, Тони, а друга… рядом с которым прожила много лет… Марк не заслуживал такой страшной смерти…
Мы еще долго говорили обо всем и ни о чем, а потом мне настало время прощаться и ехать к Лафрамбуазу.
— Вам и в самом деле нужно идти, Тони? Это так необходимо?
— Да…
— Я боюсь оставаться одна… Но уже завтра вечером вы обязательно придете, правда?
— Обещаю вам.
— Невеселое получится Рождество…
— Пускай! Для меня главное — провести его с вами!
— Спасибо, Тони… От всего сердца благодарю вас.
Первым заговорил Лафрамбуаз.
— Очень трудно пришлось, Тони?
Я молча пожал плечами, а Сальваньяк встал и дружески хлопнул меня по спине.
— Инспектор мне уже все рассказал… Да, как ни кинь, а мерзко выходит… Надеюсь, однако, вы не забыли, что я вас предостерегал?
— Знаю-знаю! Все меня дружно предостерегали! Все наперебой говорили о ней гадости! И, очень может быть, с полным на то основанием… Только что это меняет, а?
— Ничего… — буркнул Иеремия. — А теперь нам пора заглянуть в «Кольцо Сатурна» и попробовать тамошнее виски.
Мне так же хотелось туда ехать, как повеситься.
Девица в гардеробе, очевидно по нашим лицам поняв, что мы пришли сюда отнюдь не развлекаться, не стала ни любезничать, ни задерживать нас дольше обычного. Метрдотель, судя по всему, пришел к точно такому же выводу, поэтому он выбрал самый неудобный столик и сразу исчез, не поинтересовавшись заказом.
— Мы, видать, не самые желанные гости в этом заведении, как по-вашему? — заметил Лафрамбуаз.
Сальваньяк улыбнулся:
— Боюсь, что так оно и есть.
— Что ж, как-нибудь переживем!
В конце концов какой-то официант все-таки снизошел до переговоров и даже принес заказанное виски. Пригласивший нас Лафрамбуаз, услыхав, во что это ему обойдется, невольно вздрогнул и, по обыкновению, процитировал Библию:
— «Горе тому, кто жаждет неправедных приобретений для дома своего, чтобы устроить гнездо свое на высоте и тем обезопасить себя от руки несчастья!» — так говорил пророк Аввакум…
— Надо полагать, ваш приятель?
Шутка Сальваньяка немного разморозила атмосферу. Потом на сцену вышла Линда Дил, и мы на время отвлеклись от разговоров. Слушая певицу, я вспоминал о нашей короткой встрече возле кабаре и о мелькнувшем в ее глазах страхе. Вот уж с кем мне непременно надо потолковать по душам!
Как только Линда покинула сцену, я проскользнул следом, за кулисы. Увидев в зеркало, кто стоит на пороге, девушка не могла скрыть исказившего ее черты ужаса.
— Чего вы от меня хотите? — резко обернувшись, бросила мисс Дил. — Видела я в зале вашу троицу! Какую гадость вы опять замышляете против Фреда?
— Всего-навсего пытаемся узнать правду об исчезновении Марка Гажана.
— Не там ищете!
— Не уверен, красавица, тем более что, представьте себе, мы его уже нашли!
— Ну да?
— Да!
— И где же он?
— В лесу, спит себе там, где убийца вырыл могилу.
— Убийца?
— Да, поскольку, если уж вас интересуют подробности, сначала несчастному инженеру позаботились разнести голову.
Мисс Дил бессильно упала на стул.
— Это не Фред!
— Откуда вы знаете?
— Знаю, и все тут!
— Не очень-то убедительное доказательство, а?
Казалось, Линда готова броситься на меня с кулаками.
— Ну скажите наконец, за что вы так упорно преследуете Фреда?
— Только за то, что тело Марка Гажана обнаружено на его участке в Кап-Фэррэ.
— Умоляю вас, поверьте, вы ошиблись! — немного поколебавшись, быстро проговорила мисс Дил.
— Так докажите это!
— Не здесь… лучше приходите завтра в одиннадцать утра ко мне домой… Адрес — улица Монсле, дом сто тридцать семь, четвертый этаж…
— Прекрасно, ничего не имею против.
Внезапно глаза певицы округлились от страха. Я обернулся: в дверях стоял Сужаль. Слышал ли он наш разговор? Я был почти уверен, что да.
— Вот как, месье Лиссей, вы тоже интересуетесь моей «звездой»?
— Ты ошибаешься, Фред! — воскликнула мисс Дил.
— Помолчи! Лучше б петь научилась, чем заигрывать с фараонами!
Я решил, что пора и мне вставить слово.
— Как бы фараону не пришлось поучить вас вежливому обращению с дамами, Сужаль!
Он шагнул навстречу:
— Когда-нибудь я по-настоящему изукрашу вам физиономию!
— Тогда советую поторопиться, ибо я всерьез опасаюсь, что скоро вы навсегда лишитесь подобного удовольствия!
Как ни странно, он умудрился взять себя в руки.
— Послушайте, Лиссей, можете сколько угодно волочиться за Линдой — мне плевать, но я не потерплю, чтобы вы с утра до ночи таскались за мной с единственной целью позлить!
— Вовсе не за этим, Сужаль!
— Тогда чего ради?
— Я все еще не теряю надежды услышать от вас чистосердечное признание.
И я вышел из артистической уборной, прежде чем хозяин кабаре нашелся с ответом.
На лицах моих спутников читалось неприкрытое любопытство, наверное, оба немало поломали голову, раздумывая, куда и зачем я столь стремительно исчез. Я рассказал о разговоре с Линдой и объяснил, чего от него жду. Девушка, по-видимому, искренне убеждена, что своими признаниями может полностью обелить возлюбленного, а стало быть, постарается выложить все, что о нем знает, — уж в этом-то я не сомневался. Беспокоило меня одно — слышал ли Сужаль конец нашего разговора? Понял ли он, что Линда назначила мне свидание? К несчастью, я совершенно не представлял, каким образом это можно выяснить. Но Сальваньяк возразил, что существует вполне надежный способ проверить реакцию Сужаля. Раз мы договорились на одиннадцать, они с Лафрамбуазом могли бы подежурить на улице Монсле с десяти и понаблюдать, кто входит в дом. Если Сужаль в курсе, то, как пить дать, прибежит туда пораньше, понимая, что при нем девушка ничего не скажет, да и впредь воздержится от каких бы то ни было откровений.
— А что мешает Сужалю зайти к мисс Дил еще раньше, а то и прямо сейчас запретить любые упоминания о его особе? — буркнул Лафрамбуаз.
— В любом случае мы можем рассчитывать только на психологию этого типа. Вряд ли он доверяет Линде, а раз так — во что бы то ни стало захочет присутствовать при ее разговоре с Лиссеем. Возможно, Тони, для него это еще и шанс отплатить вам за публичное унижение… Если я вас правильно понял, Сужаль тщеславен как павлин и больше всего печется о своем самолюбии.
В конце концов мы решили рискнуть и договорились, что Сальваньяк заедет к Лафрамбуазу около девяти и отвезет нас обоих на улицу Монсле.
В ту ночь я спал очень плохо. Казалось, часы нарочно тянутся невыносимо долго. Мне не терпелось дождаться утра и узнать, замешана ли Эвелин в убийстве мужа и предупредила ли она Сужаля после моего ухода. Около шести я услышал, как Лафрамбуаз на цыпочках вышел из дому, собираясь вместе со своей бригадой ехать за телом Марка Гажана… если, конечно, труп все еще там… Тут я наконец погрузился в какое-то отупение и потерял счет минутам, а очнулся лишь когда Иеремия влетел в комнату и, широко распахнув ставни, весело крикнул:
— Подъем, лентяй! Через пятнадцать минут приедет Сальваньяк!
Жизнерадостный настрой инспектора мигом привел меня в чувство. Я вскочил.
— Ну?
— Можете спокойно пировать со своей очаровательной вдовушкой, Тони. Тело Марка Гажана мы отправили в морг. Никто к нему не прикасался, и моя версия убийства в гараже подтверждается. Я ужасно рад за вас.
А я испытывал такое облегчение, что просто онемел от счастья. Не будь свидания на улице Монсле и нашей мышеловки, я бы с удовольствием снова залез под одеяло и до полудня промечтал о будущей жизни с Эвелин.
Как и предполагалось, мы приехали на место около десяти. Каждый выбрал себе надежное укрытие. Иеремия устроился в крохотной лавчонке, словно нарочно расположенной напротив дома 137; Сальваньяк притаился за углом дома 139, а я — в подъезде дома 135. Не в меру любопытной консьержке пришлось сунуть под нос удостоверение. Старуха благоразумно отстала, и началось тоскливое ожидание.
Без четверти одиннадцать я вдруг заметил Сужаля. Уже то, что он шел пешком, выглядело подозрительно — похоже, Фред на всякий случай решил не привлекать внимания к своей пижонской машине. Я по уговору бросил на тротуар напротив крыльца маленький бумажный шарик, нисколько не сомневаясь, что мои коллеги настороже и готовы выскочить в любую минуту.
При всей закоренелой враждебности к Сужалю не могу сказать, чтобы он казался испуганным. В дом Линды он вошел, даже не взглянув по сторонам, поэтому, следуя заранее подготовленному плану, никто из нас не двинулся с места. Мы решили, что в подобном случае я ровно в одиннадцать позвоню в дверь певицы, а Лафрамбуаз и Сальваньяк подождут на лестнице, пока я их не позову… например, чтобы познакомить со знаменитой артисткой или задать пару неприятных вопросов ее приятелю Фреду. Но все наши планы неожиданно полетели в тартарары. Без пяти одиннадцать Сужаль как ошпаренный выскочил из подъезда дома мисс Дил, на мгновение замер, словно не зная, на что решиться, потом, очевидно взяв себя в руки, размашистым шагом двинулся в ту же сторону, откуда пришел. Но едва Фред поравнялся с моим подъездом, как я преградил ему дорогу. Хозяин кабаре, с ужасом посмотрев на меня, отскочил, но тут же наткнулся на Иеремию, а замаячивший в ту же секунду чуть поодаль силуэт Сальваньяка лишил его последней надежды на отступление. И парень не выдержал:
— Это… н… не я… клянусь вам…
Мы с Сальваньяком и Лафрамбуазом переглянулись и, подхватив Сужаля под руки, вместе вскарабкались на четвертый этаж.
Иеремия позвонил, предварительно напомнив, что никто не должен прикасаться к дверной ручке. Обалделый вид Фреда вызвал у каждого из нас самые худшие опасения. Мы немного подождали, но никто не отозвался, и Лафрамбуаз сам открыл дверь отмычкой. Сальваньяка он попросил подождать на лестнице с Сужалем, а мне знаком предложил идти вместе.
Линда Дил лежала ничком у самого входа. Умерла она точно так же, как Сюзанна Краст и Марк Гажан. Да и орудие убийства — бронзовая ваза — так и лежало рядом с телом. Бедная Линда! Я посмотрел на инспектора.
— По-моему, на сей раз ему конец, Иеремия.
— Я тоже так думаю. Ведь предсказывал же Софония: «И я стесню людей, и они будут ходить, как слепые, потому что они согрешили против Господа…» А пророчества всегда сбываются, Тони, и Сужаль очень скоро убедится в этом на собственной шкуре.
В квартире мы не заметили никакого беспорядка. Все указывало на то, что Линду, как и остальных, убил человек, не внушавший ей опасений. И все же одна мелочь привлекла мое внимание: на пианино стояла рамка без фотографии. Иеремия взял ее в руки, осмотрел и покачал головой:
— Фото слишком торопились убрать и поэтому действовали грубовато: запор сломан, а на картоне — свежие царапины. Пожалуй, самое время задать несколько вопросов месье Сужалю.
Проходя мимо тела Линды, Фред невольно всхлипнул. Лафрамбуаз позволил ему сесть, а потом, как и положено полицейскому, начал допрос:
— Скверная история, а?
— Это не я, клянусь вам!
— Вы знали, что Линда назначила здесь свидание месье Лиссею?
— Нет.
— Так-так… стало быть, вы заглянули совершенно случайно?
— Линда сама меня позвала!
— Вот как?
— Да, позвонила часов в девять утра… сказала, что ей надо поговорить со мной о чем-то очень важном… что она может довериться только мне одному и просит прийти чуть раньше одиннадцати… Так я и сделал.
— А потом?
— Дверь в квартиру была неплотно притворена. Я вошел и чуть не споткнулся о тело Линды. Сначала я подумал, что ей внезапно стало плохо, и, нагнувшись, попытался поднять. Вероятно, при этом я испачкался в крови…
— И что дальше?
— Я остолбенел от ужаса, боясь шевельнуться… Ну а придя в себя, думал только об одном: как бы поскорее унести ноги.
— Почему?
— Я испугался… — Сужаль ткнул пальцем в мою сторону. — Этот тип так и ходит за мной по пятам… И я подумал, что для него это идеальный случай взвалить на меня убийство! Поэтому я потерял голову и удрал, захлопнув за собой дверь…
— Вы, конечно, не имеете ни малейшего представления, чего от вас могла хотеть Линда Дил?
— Нет… более того, сейчас я даже не очень уверен, что звонила именно она…
— Вам что, голос плохо знаком?
— Разумеется, я прекрасно знаю ее голос! Но звонок меня разбудил, и поскольку она назвалась, я не стал вслушиваться… а вот теперь думаю, что тембр вроде бы и похожий, но не совсем…
— Сужаль… Линда была вашей любовницей?
— Никогда в жизни!
— Покажите карманы!
— Но…
— Покажите карманы!
Не смея спорить, Фред дрожащими руками выложил перед нами на стол клочки разорванной фотографии. Как мы быстро убедились, своей собственной…
— Значит, у вас все-таки хватило времени вытащить ее из рамки?
— Да.
— Выходит, любовницей вашей мисс Дил не была, но карточку на пианино держала?
— Я ничего об этом не знал! Я тут вообще в первый раз!
— А зачем же вам понадобилось рвать фото?
— Как раз в надежде избежать того, что происходит сейчас!
— Сужаль, — вклинился в разговор я, — вы хоть не станете уверять, будто понятия не имели, что Линда вас любит!
— Нет, но сам я оставался к ней равнодушен, и вам, Лиссей, должно быть лучше других известно, что все мои помыслы устремлены в другую сторону!
— Ну, старина, не вы первый, не вы последний могли запросто кормиться в двух стойлах разом!
Не ухвати Сальваньяк Фреда за плечи, тот точно бы на меня бросился. А Иеремия по-прежнему невозмутимо подвел итог:
— Фред Сужаль, вы признаете себя виновным в убийстве Линды Дил?
— Нет.
Полицейский не стал настаивать. Он молча снял трубку и вызвал бригаду.
Мы втроем обедали в «Лагайярд». Против всех ожиданий, особого удовлетворения никто не испытывал. Общее недоумение наконец высказал Лафрамбуаз:
— Все как будто указывает, что Сужаль и есть убийца Марка Гажана, Тривье, Сюзанны Краст и Линды… Но если первое и последнее убийства можно объяснить сердечными делами — прикончив инженера, Фред освободил его жену, а влюбленная в него Линда, возможно, мешала осуществить давнюю мечту, угрожая разоблачениями… то при чем тут Сюзанна Краст и Тривье?
Не он один мучился подобными вопросами.
— А вдруг на самом деле Сужаль только симулировал безумную страсть к Эвелин Гажан? — предположил Сальваньяк. — Волей-неволей подумаешь, что парень всех обвел вокруг пальца. Он убил инженера только из-за досье, которое так интересует нас с Лиссеем.
— Значит, по-вашему, он отвез бумаги в Испанию?
— Честно говоря… не вижу другого объяснения.
Иеремия недоверчиво покачал головой:
— Странно… Может, я питаю кое-какие иллюзии и придерживаюсь слишком высокого мнения и о вас, агентах спецслужб, и о ваших противниках… но, положа руку на сердце, никак не могу поверить, что Сужаль — ловкий преступник международного класса, совершивший все эти преступления… Как бы это выразить поточнее?.. Ну, короче, по-моему, калибр не тот…
Я чувствовал примерно то же самое и возразил лишь для порядка:
— Знаете, Иеремия, вам все-таки не стоит давать волю фантазии! Самых ценных разведчиков вербуют среди горничных, домохозяек, мелких клерков да гостиничных служащих… Правда, Сальваньяк?
— Вне всяких сомнений… Впрочем, разве Изочес не описывал вам парня, которого он водил в Испанию через сарские Громы? Помнится, вы говорили, он смахивает на Сужаля…
— Это верно… Что ж, ладно! Оставим-ка Сужаля размышлять о превратностях судьбы в тюремной камере… по меньшей мере до утра. А уж потом идите и расспрашивайте его о знаменитом досье. Потом, независимо от того, добьетесь ли вы результата, я займусь им сам. Так что постарайтесь не затягивать. А на сем я с вами прощаюсь, господа, и желаю обоим счастливого Рождества. Вам, Тони, я отдаю свой ключ. Уходя, оставьте его, пожалуйста, консьержке — у меня еще полно дел в управлении…
Я подвез Сальваньяка до гаража, а сам вернулся к Лафрамбуазу в таком же подавленном настроении, как и у моих коллег. Я не отличаюсь излишней чувствительностью — иначе наверняка выбрал бы работу поспокойнее, но такое нагромождение дурацких, бессмысленных убийств даже меня невольно вышибало из колеи. А больше всего злило ощущение, что с самого начала я был отнюдь не на высоте. Те, кто доверился мне — Сюзанна Краст и Линда Дил, — погибли, да и Иеремия лишь чудом спасся от смерти. И особенно унижало, что решительно все вокруг видели, как бездарно я веду расследование. В первую очередь, конечно, Лафрамбуаз… и Сальваньяк тоже поглядывал на меня с откровенной жалостью, словно говоря, что в его времена агентов спецслужб кроили на другую стать. И наконец, Патрон без лишних проволочек поставил диагноз…
Ночью я так плохо выспался, что решил немного полежать, но в голове продолжали прокручиваться последние события. В конце концов я пришел к выводу, что Иеремия опять, бесспорно, прав, и, невзирая на все мои личные симпатии и антипатии, Фред Сужаль даже отдаленно не напоминает тех людей, с которыми мне приходилось бороться в последние десять лет. Но тогда, быть может, мы изначально сделали ошибку, сведя в одно два совершенно разных дела? Вероятно, нас ввело в заблуждение то, что в обоих замешаны те же лица… Кто знает, не перепуталось ли наше с Сальваньяком расследование с самой обычной сентиментальной драмой?
Сужаль любил Эвелин, а та в свою очередь не питала особой привязанности к мужу, слишком занятому работой ученому. Тогда Фред мог убить Марка просто для того, чтобы избавиться от него. В таком случае можно предположить, что влюбленная в Сужаля Линда, узнав каким-то образом о преступлении, попыталась с помощью шантажа отбить его у прекрасной вдовы… Впрочем, возможно также, что, сообразив, как тщетны все ее усилия, певица задумала отомстить, выдав мне с головой убийцу Марка Гажана. Но так или этак, а подобные истории касаются исключительно Лафрамбуаза… Нас же, что самое паршивое, эта версия ни в коей мере не продвигает к заветному досье — судьба его по-прежнему туманна, не говоря уж о том, что убийства Тривье и Сюзанны остаются полной загадкой. Меж тем я нисколько не сомневался, что гибель обоих напрямую связана с изобретением Гажана. И внезапно в моей памяти всплыло еще одно имя: Турнон.
Я воображал, что маленький директор завода бесится от ревности, но на самом деле, возможно, он отчаянно боялся, как бы Сюзанна не рассказала мне о его роли в убийстве Тривье… А Бертрана Турнон мог застрелить, если тот нашел какую-то связь между ним и похищением досье… Кто лучше директора завода знал истинную цену бумагам инженера? Но тогда почему бы не допустить, что он же прикончил и Марка? В конце концов, Турнон наверняка слышал о загородных поездках Гажанов… Я помнил, с какой настойчивостью директор завода пытался внушить мне, что приличия ради перестал поддерживать с Гажанами дружеские отношения… Кроме того, от страха Турнон мог визжать фальцетом, и не исключено, что спросонок Сужаль действительно принял его голос за женский…
Само собой, в таком сценарии набиралось неправдоподобно много благоприятных для Турнона случайностей. И мне скрепя сердце пришлось признать, что выглядит куда убедительнее, если допустить, что Эвелин не разорвала связи с бывшим шефом, а вместе с ним подготовила убийство мужа, похищение досье и его продажу за кордон. Но кто же тогда ездил в Сар? Да кто угодно! Может, сюда приезжал тамошний агент, а может, они сами отправили посредника… От одной мысли, что Турнон ухитрился меня провести, а Эвелин бессовестно обманула, кровь застилала глаза. Ей я готов был простить решительно все, кроме тайных шашней с противным коротышкой. И это само по себе красноречиво свидетельствовало, что я больше не имею права оставаться агентом спецслужбы, ибо предал общее дело, как и своего друга Бертрана. В какую же первостатейную сволочь я превратился! Угрызения совести заставили меня позвонить Иеремии, чтобы поделиться с ним последними умозаключениями, но мне ответили, что инспектор Лафрамбуаз улетел на вертолете в неизвестном направлении. На вертолете? Вот странная мысль! Что это ему взбрело в голову? Я чуть не перезвонил Сальваньяку, но, представив, чего он еще наговорит об Эвелин (в конце концов, не Сальваньяк ли с самого начала настраивал меня против нее?), малодушно оставил телефон в покое.
Около восьми вечера, хорошенько отлежавшись, я полностью восстановил если не душевное равновесие, то хотя бы спортивную форму, и еще раз попробовал связаться с Иеремией, но мне снова сказали, что не знают, где он. Я выяснил лишь, что около семи Лафрамбуаз забегал к себе в кабинет, но всего на несколько минут. Впрочем, у инспектора могли быть свои дела и он имел полное право на какое-то время забыть обо мне, тем более он прекрасно знал, что я собираюсь праздновать Рождество с Эвелин. И все-таки мне очень хотелось изложить ему с таким трудом вымученную новую версию… Что ж, справлюсь сам, как большой… Полчаса спустя я вышел на улицу. Резко похолодало, но на прояснившемся небе мерцали звезды. Вскоре я добрался до почти опустевшей Интендантской аллеи. Закутанные в шубы и пальто мужчины и женщины спешили с подарками к друзьям. Именно в такие праздники, как Рождество, одиночество ощущаешь особенно остро. Можно сколько душе угодно хохотать над прописными истинами, но рано или поздно всем нам приходится на себе проверить их справедливость.
Пешая прогулка меня здорово взбодрила. Похоже, физические усилия вообще помогают поставить нервы на место. И я уже без прежней горечи думал о безнадежности всех моих попыток найти себе место под солнцем. Да, конечно, с материальной точки зрения мне жаловаться не на что… Ну а завтра? У нас не накопишь денег на обеспеченную жизнь в отставке, меж тем ее срок обычно наступает рано, слишком рано… И при этом ты крайне редко способен на что-либо путное. Правда, идя на работу в спецслужбу, человек никогда не задумывается, чем все это кончится. Так оно лучше.
Я вышел на площадь Комеди, свернул в Аллеи Турни и двинулся по бесконечной улице Фондодеж. Счастье еще, что мне удалось поймать таксиста, возвращавшегося в Кодран и не утратившего надежды кого-нибудь подвезти по дороге.
Около десяти часов я уже звонил в дверь Эвелин. Молодая вдова встретила меня очень мило, и ее нежность так согрела мне сердце, что я устыдился черных мыслей, не дававших покоя весь день.
— Тони… как бы мне хотелось, чтобы мы праздновали этот день в других обстоятельствах…
— Но когда б не они, Эвелин, мы бы никогда не познакомились!
Она проводила меня в гостиную. Нас страшно тянуло друг к другу, но, словно сговорившись продлить удовольствие, мы долго наслаждались разговорами, вспоминая разные эпизоды прежней жизни. Разумеется, моя отличалась куда большей пикантностью, чем размеренное существование Эвелин. Но так или иначе, описывая то некогда любимые места, то погибшего друга, то делясь сокровенными мыслями, мы как будто возводили фундамент будущего счастья и почти не заметили, как стрелки подошли к полуночи.
С последним ударом часов Эвелин, повинуясь внезапному порыву, упала в мои объятия, и мы обменялись первым поцелуем.
— Тони… Узнай об этом кто-нибудь, меня бы, наверное, осудили… но Марк был только верным другом… братом… А я хочу жить!
Я еще крепче прижал ее к себе.
— И я тоже! Довольно с меня прежнего существования… и вечной неуверенности в завтрашнем дне… Надоело болтаться в чужих городах, которые так навсегда и остаются враждебными… И вечно — смерть, страдания, боль, насилие, преступления… Нет, любовь моя, я тоже мечтаю совсем о другом!
Мы сели друг напротив друга за маленький столик в стиле Второй империи. Эвелин составила весьма изысканное меню: паштет в желе, холодный цыпленок, вычищенный внутри и залитый ароматным соком с мякостью ананас и шампанское. Оба и без слов чувствовали себя упоительно счастливыми. Я так опьянел от восторга, что из головы напрочь вылетели все мрачные подозрения, вернее, они просто перестали меня волновать. На свете больше не существовало ничего, кроме нас двоих. Возможно, где-то далеко, очень далеко и существует «земля людей», но нас она нисколько не интересовала. Мы тихонько включили радио.
— Тони, время летит так быстро… ужасающе быстро… Как подумаю, что прошло только три недели с тех пор, как Марк покинул меня навсегда… а теперь и вся моя жизнь вот-вот совершенно изменится… Кажется, я так и вижу: Марк берет у меня ключ от гаража, потом издали машет рукой… Да, Тони, этот черный с белым рукав, наверное, в какой-то мере был символом, знаком судьбы… и указывал он полный поворот…
Ледяное покрывало внезапно опустилось мне на плечи, сдавило грудь, мешая дышать. Куртка Гажана… как я мог о ней забыть? Эвелин сразу почувствовала происшедшую во мне перемену.
— Что с вами, Тони?
— Пустяки, дорогая Эвелин, почти ничего… Просто вы дали мне неоспоримое доказательство того, что с первой встречи лгали мне!
— Вы с ума сошли?
Причудливая смесь печали и ярости, как ни странно, вернула мне утраченную ясность мысли.
— Не пытайтесь оправдываться, Эвелин… Избавьте меня от унизительного зрелища… Я сам нашел тело вашего мужа, дорогая, и на нем было что-то вроде блузона… Зачем убийца стал бы переодевать жертву?
— Я… я, наверное, ошиблась… Память подвела… Марк всегда надевал ту яркую куртку, когда мы уезжали на выходные… Теперь я действительно припоминаю, что в тот день на нем был блузон… Но я так привыкла к этой крупной черно-белой клетке, что она невольно застряла в памяти…
— Тогда… Принесите мне эту куртку, Эвелин!
Она тут же сникла. На красивом личике ясно читались страх и злоба. И все-таки она еще пробовала разыграть оскорбленную добродетель:
— Значит, вы мне не верите?
— Нет.
Эвелин попыталась пустить в ход другое оружие.
— Тони, неужели вы готовы все испортить из-за какой-то дурацкой истории с курткой?
— Не такой уж дурацкой, Эвелин, поскольку этот пустячок, мелочь запросто может обернуться для вас пожизненным тюремным заключением…
— Вы уже сами не знаете, что говорите!
— Да то-то и оно, что знаю… если угодно, могу объяснить, почему вы не в состоянии принести сюда черную с белым клетчатую куртку своего мужа. Просто ее еще в Кап-Фэррэ, совершив убийство, надел ваш сообщник, и это он привез вас домой. Соседи из дома напротив приняли его за Марка — вот их-то как раз ввела в заблуждение привычка видеть его в черно-белом, да и разглядели они только протянутую за ключом руку. И эти честные, порядочные люди, сами того не ведая, с первых минут повели следствие по ложному пути, без всякого злого умысла обманув Сальваньяка и Лафрамбуаза. Так ваш любовник убил мужа, чтобы украсть у него досье, верно?
Эвелин ответила не сразу. Стараясь оттянуть время, она нарочито медленно закуривала. На радио легкие песенки сменила литургия, а мы уже вернулись к повседневности. Конец празднику!
— Не любовник, Тони, а компаньон.
— Турнон?
Она на мгновение замялась.
— Вы намного проницательнее, чем я думала.
— Где досье?
— Здесь.
— Значит, в Испании вы только наводили мосты?
— Да.
— И кого же вы туда посылали?
— Какая разница?
Я встал.
— Вы правы… Я не служу в уголовной полиции. С трупами разберется Лафрамбуаз… Мне нужны только бумаги, на остальное — чихать.
Эвелин в свою очередь поднялась.
— Насколько я понимаю, у меня нет выбора?
— По-моему, тоже.
Она подошла к секретеру. Раздался щелчок, и деревянная панель соскользнула в сторону. Эвелин повернулась ко мне. В левой руке она держала объемистый пакет, в правой — револьвер. Я восхищенно присвистнул.
— Что, почувствовали вкус к кровопролитию?
— Я не хочу, чтобы все, уже совершенное, оказалось бесполезным… Эти бумаги стоят целое состояние! Сейчас на них есть три покупателя. Для меня это твердая гарантия приятной, хорошо обеспеченной жизни… Вы не такой, как другие, Тони, вы не из стада… И я уверена, что вы любите меня. Я тоже вас люблю. Зачем нам думать о других? Уедем вместе. Устроимся за границей и попробуем жить счастливо. Я не сомневаюсь, что у нас это получится. Но если вы своим упрямством вынудите меня убить вас, я уж точно никогда не смогу быть счастливой. Да и вы, сдав меня полиции, тоже не утешитесь до самой смерти.
Эвелин говорила чистую правду. Да, я любил ее и к тому же потерял всякий интерес к работе. Так зачем приносить себя в жертву какой-то заскорузлой морали? Я тоже (хоть, разумеется, и по совсем другим причинам) совершил несколько убийств. Да, Эвелин цинична, но разве я — нет? Взаимная любовь может изменить нас обоих. При этом я ничем не рискую. Признав, что задание провалено, я подожду несколько месяцев и действительно уйду в отставку. Кстати, очень удачно получилось, что об этом уже шла речь. А потом уеду к Эвелин, куда-нибудь в Америку, и мы заживем вместе.
— Ну, Тони, так что вы решили?
Я хотел раскрыть объятия и тем навсегда скрепить договор, но радио вдруг заиграло «Толстяка Билла», песенку, которую непрестанно насвистывал Тривье. Удивительная случайность… И меня охватило такое чувство, будто мой прежний товарищ нарочно вернулся из мира теней, чтобы напомнить о прежних обещаниях, о том, что я имею право сделать, что — нет. А за спиной Бертрана стояли несчастная Сюзанна и хрупкая Линда, погибшие по моей вине…
— Эвелин… кто убил Тривье?
— Мой компаньон.
— Зачем?
— Ваш коллега застал нас за разговором.
— А Сюзанна?
— Она ревновала… А от ревности порой умнеют, Тони. Сюзанна знала, что мы с Турноном часто видимся. Очевидно, она испугалась, как бы я снова не взяла его в оборот. А потом, вероятно, Марк поделился с ней своими терзаниями — он тоже, скорее всего, думал, что я ему изменяю… в прямом смысле слова.
— А Линду за что?
— Слепая любовь к Сужалю помогла ей сообразить, какая над ним нависла опасность. Меж тем нас вполне устраивало то, что ваши подозрения падали на Фреда.
— Так, значит, это Турнон в то утро…
— Да.
— А как же с фотографией?
— Турнон вставил ее в рамку уже после того, как убил Линду.
— И вы не испытывали ни малейшей жалости ни к несчастной молодой женщине, ни к человеку, который так преданно вас любил?
— Дураки меня не интересует.
— Тогда стреляйте, Эвелин, потому что я тоже дурак! Глупо было верить вам, полюбить вас… и еще глупее — что я по-прежнему вас люблю!
Она слегка приподняла дуло револьвера.
— Подумайте еще немного, Тони… Мы любим друг друга… Зачем же нам ссориться из-за каких-то покойников?
— Слишком поздно, Эвелин, я уже принял решение. Предпочитаю умереть дураком.
Но рука с револьвером вдруг бессильно опустилась.
— Я не могу в вас выстрелить, Тони, потому что и в самом деле люблю… Вот уж никогда бы не подумала, что со мной это может случиться!.. Послушайте… Отпустите меня… дайте себе время на раздумье… Может, когда-нибудь вы все-таки ко мне приедете? Я готова ждать сколько угодно…
— Нет… Могу вам предложить только одно: вы отдаете мне досье, а я жду несколько часов, чтобы вы успели сбежать в Испанию. Перебравшись через границу, вы мне позвоните, и тогда я отправлюсь в Париж с докладом.
— И потом приедете ко мне?
— Не думаю.
— Значит, мне надо либо убить вас, либо отказаться от всех надежд, ради которых я стала соучастницей стольких преступлений?
— Совершенно верно.
Эвелин пристально смотрела на меня. А мне хотелось умереть. Агент контрразведки, способный вести себя так, как я, не заслуживает ничего, кроме смерти. Она снова вскинула револьвер, и я чуть-чуть напрягся. Казалось, палец вот-вот нажмет на курок. В голове мелькнуло, что Лафрамбуаз с Сальваньяком, обнаружив завтра мой труп, наверное, скажут, что либо я напрасно не слушал их предупреждений, либо мою славу хорошего агента сильно преувеличили. Но Эвелин вновь опустила руку.
— Не могу! — жалобно простонала она. — Тони, у меня не хватает мужества убить единственного человека, которого я когда-либо любила!..
Я поймал на лету брошенное ею досье, а Эвелин сквозь слезы добавила:
— Хорошо, я уеду, Тони… и позвоню вам, когда перейду границу… но все же, несмотря ни на что, я до конца жизни буду надеяться, что когда-нибудь вы приедете… Дайте слово, что мы еще увидимся, Тони!
Все это настолько меня потрясло, что я не успел ответить, как вдруг сзади послышался еще один голос:
— Нет, Эвелин, он не приедет.
Я медленно повернулся. У двери, держа нас обоих под прицелом, стоял Сальваньяк. Я остолбенел. Сальваньяк! А он, видимо прочитав в моих глазах безмерное удивление, рассмеялся.
— Ну да, Тони, за всем этим стоял я.
— Сальваньяк… Не могу поверить!
— Почему же? Садитесь, Тони, и вы тоже, Эвелин… Только не дергайтесь, ясно? Иначе я сразу выстрелю… Эвелин, дорогая, вы собирались поступить со мной очень некрасиво… Продали меня с потрохами, а? И кто бы мог заподозрить, что у вас есть сердце и что это сердце воспылает к нашему Тони? Ведь она вас и вправду любит, Тони, тут не может быть ни малейшей ошибки… Кстати, если это еще способно вас порадовать, могу уверить, что между нами нет ничего, кроме нескольких убийств.
Эвелин словно окаменела на стуле. Казалось, взгляд Сальваньяка ее гипнотизирует. А я по-прежнему недоуменно таращил глаза.
— Ну вот, Тони, а теперь мне придется убить и вас. Правда, сделаю я это без особого удовольствия, потому что, честно говоря, вы мне нравитесь, но речь идет о моей безопасности, а вы достаточно долго варитесь в нашем котле и, следовательно, должны понимать, что в таких вопросах ни о каких личных симпатиях даже и думать нечего.
— Но почему? С какой стати? Вроде бы ваш гараж на полном ходу… Чего вам еще не хватало?
— Боюсь, вы подумаете, что у меня мания величия, но — тем хуже! Они вышвырнули меня в отставку, Тони, решив, что я заработал на их службе слишком много ран и уже никуда не годен! Вот мне и захотелось доказать обратное. Присутствующая здесь дама предоставила мне такую возможность, поэтому-то, отделавшись от вас, я заберу ее с собой и честно вручу половину денег. Этого вполне хватит, чтобы вести жизнь, о которой она всегда мечтала. Да, я готов забыть о чуть не совершенном предательстве и даже посочувствовать. Все мы знаем, что такое ослепление страсти…
Эвелин попыталась меня спасти.
— Антуан… я готова уступить вам свою долю, но, прошу вас, не трогайте Тони…
— Невозможно, дорогая моя… Что бы он сейчас ни говорил, но потом крепко сядет на хвост и не отцепится или, во всяком случае, изрядно осложнит жизнь. А я не хочу никаких неприятностей.
По правде сказать, я вовсе не думал о своем крайне ограниченном будущем. Все мои мысли занимало сейчас одно: я хотел понять, почему и каким образом Сальваньяку удалось обмануть нас с Иеремией. Но это не укладывалось в голове. А Сальваньяк все урезонивал Эвелин:
— Берите пример с него, дорогуша. Поглядите, как он спокоен. Не то чтоб смирился, но не рыпается. А почему? Потому что понимает: у меня нет другого выхода. Люди нашей профессии слишком хорошо знают, что против лома нет приема.
Она умоляла. Сальваньяк не желал ничего слушать.
— Вот что, дорогая, постарайтесь вести себя с таким же достоинством, как наш друг Тони. Его куда меньше занимает собственная судьба, чем то, что тут произошло на самом деле. Именно это он сейчас и надеется угадать.
Я посмотрел ему в глаза.
— Так оно и есть.
— Что ж, старина, поскольку сегодня Рождественская ночь и нам никто не помешает, я не прочь просветить вас на сей счет. Говоря по правде, мне и самому будет приятно услышать от вас, что я всех очень ловко обставил. На самом деле и эта история, как все гениальное, до смешного проста. Для начала талантливый ученый Марк Гажан женился на безумно тщеславной женщине, поставившей не на любовь, а на его будущие достижения. Истинная натура этой дамы известна, пожалуй, лишь ее прежнему любовнику, господину Турнону, человеку слабому и безвольному, а также одной из бывших коллег — ныне покойной Сюзанне Краст.
Эвелин опустила голову, и я не видел выражения ее лица.
— Вопреки его собственным уверениям, если Турнон и впрямь не поддерживал с Гажанами дружбы домами, то с Марком он остался в превосходных отношениях. Он первым узнал, что инженер добился результата. И почти сразу в дело вступил я. Поскольку влюбленный в Эвелин Фред Сужаль считался ближайшим другом семьи, мадам частенько бывала у него в «Кольце Сатурна», где работала моя подружка Линда Дил…
— Что? Линда Дил была…
— Ну да… Надеюсь, ваше изумление вызвано скорее обстоятельствами, нежели моими внешними данными… Впрочем, наша связь оставалась для всех тайной, и даже Сужаль о ней понятия не имел — во-первых, потому что не видел никого, кроме своей Эвелин, а во-вторых, Линда любила Фреда. Мы с мадам Гажан здоровались как завсегдатаи кабаре, а потом, когда я получил из Парижа приказ приглядывать за Марком, быстро сговорились. Как-то вечером Эвелин поделилась со мной жестоким разочарованием: муж закончил работу и как истинный патриот собирался даром отдать изобретение родине, в то время как весьма заинтересованные в подобных исследованиях правительства других стран с удовольствием отвалили бы за него миллионы. С этой минуты все шло как по маслу.
Эвелин подняла голову, и я увидел, что она плачет.
— Замолчите, Антуан… хотя бы из сострадания…
— Почему? Разве я не обязан по крайней мере все объяснить уважаемому коллеге? И потом, я не желаю лишать себя удовольствия доказать месье Лиссею, что при всей своей блестящей репутации он оказался куда слабее меня!
Я полагал, что лучше дать Сальваньяку выговориться до конца. Как только он умолкнет — мне конец. Так что стыдливость Эвелин Гажан меня не особенно тронула.
— Поскольку Марк не желал ничего слушать, оставалось только избавиться от него и забрать бумаги. Я убил его в машине, в Кап-Фэррэ, надел его куртку, и это мою руку видели соседи Гажанов. В тот же вечер я помчался к испанской границе и там оставил машину, чтобы создалось впечатление, будто инженер сбежал. Сам же, пользуясь случаем, встретился в Испании кое с кем из возможных покупателей. А когда я вернулся, тут уже подняли тревогу и из Парижа приехал Тривье.
— А вы его убили…
— Что ж мне еще оставалось делать, если мадам, нарушив строжайший запрет, явилась ко мне в гараж? Тривье видел нас вместе, и я сразу понял, что мое знакомство с женой внезапно растворившегося в воздухе инженера показалось ему более чем подозрительным. Этим ваш приятель и обрек себя на смерть. К несчастью, прежде чем идти к Турнону, он успел поболтать с Сюзанной Краст и рассказать ей о неожиданной встрече. После убийства Тривье Сюзанна сделала вывод, что его предположения были верны. Судя по тому, как Турнон обошелся с вами, Тони, ему секретарша не сказала ни слова. Зато, увидев вас и сразу поддавшись вашему обаянию, она решила все выложить. Но мне повезло — вы разоткровенничались с Эвелин, она меня предупредила, и я успел вовремя убрать Сюзанну Краст. Однако после этого дело осложнилось — теперь в него вмешался еще и Лафрамбуаз, и я, хорошо зная редкое чутье нашего Иеремии, стал опасаться неприятностей.
— И не без оснований, Сальваньяк, он не оставит вас в покое.
— Не сомневаюсь, потому-то нам с мадам Гажан и придется удрать чуть раньше, чем мы хотели. Не стану скрывать, Тони, после смерти Сюзанны Краст я попал в ужасно затруднительное положение, но судьба снова сыграла мне на руку — вы по уши влюбились в Эвелин. Потрясающее везение! С помощью своей сообщницы и одновременно то и дело предостерегая вас против нее (кстати, согласитесь, что это было тонко разыграно), я старался укрепить ваши подозрения против Сужаля. А вы от ревности очертя голову бросились прямиком в ловушку! Когда же вы откопали тело Гажана на участке Фреда, подозрения превратились в уверенность. Но на сей раз случай меня чуть не погубил, и опять из-за женщины! Только Линда Дил, обожавшая Фреда, угадала правду. И если она до сих пор не говорила вам ни слова, то лишь потому, что имела все основания меня бояться. Правда, я кое-что пообещал на случай возможного предательства, и у Линды было множество причин хорошенько подумать, прежде чем лезть на рожон. Однако любовь оказалась сильнее страха. Убедившись, что вы не шутите и действительно готовы обвинить Сужаля в убийстве, Линда решила все рассказать и назначила вам свидание. По доброте душевной вы меня и об этом любезно предупредили. Следовательно, настала очередь мадемуазель Дил перебраться в мир иной. И я придумал замечательный фокус, которым, уж простите за нескромность, Тони, и сейчас немало горжусь. Эвелин звонком разбудила Фреда и, подражая голосу Линды, сказала, что хочет сообщить нечто очень важное о смерти Марка, и попросила зайти к ней около одиннадцати. Поставив вас с Лафрамбуазом на улице Монсле, я разыграл вас как мальчишек. Дом сто тридцать девять, у которого я выбрал укрытие, граничит с маленьким двориком, куда выходит пожарная лестница дома сто тридцать семь. За несколько минут до появления Сужаля я поднялся к Линде, убил ее и, вынув из рамки свою фотографию, сунул туда карточку Фреда в полной уверенности, что страх толкнет его на очередную глупость и этот дурень порвет «компромат». У Сужаля куда больше мышц, чем мозгов. Все прошло великолепно, без сучка без задоринки, и я уже облегченно перевел дух, как вдруг с удивлением услышал из ваших уст, старина, что вы празднуете Рождество с Эвелин. Меня это до крайности изумило. Я позвонил мадам, и у нее не хватило ловкости обвести меня вокруг пальца. Я понял, что в очередной раз столкнулся с любовью и придется снова принять меры предосторожности. Поэтому в конечном счете именно ей вы и обязаны своей преждевременной смертью, Тони.
Эвелин тихонько вскрикнула:
— Нет! Нет! Хватит крови! Довольно преступлений!
— Успокойтесь, дорогая… Теперь мы просто вынуждены довести дело до конца. Между прочим, Тони, я уже давно стоял за этой дверью и слушал ваш разговор. Поздравляю, отличная работа. Вы блестяще использовали мою единственную ошибку. Да, я напрасно не переодел труп Гажана, после того как разыграл небольшую сценку для соседей. Но, по правде сказать, у меня не хватило решимости вернуться в Кап-Фэррэ, снова откопать тело, а потом еще раз зарыть. Согласитесь, однако, что вы и не догадывались о моей роли в этой истории, пока я не появился здесь собственной персоной?
— Верно, Сальваньяк, вы до последней минуты водили меня за нос.
— Спасибо. Поверьте, Тони, даже выслушав ваши разоблачения, я долго не решался закончить дело таким образом, но любовь к вам мадам Гажан не оставила мне выбора. Слушая ее влюбленный лепет, я понял, что не пройдет и нескольких минут… и Эвелин назовет вам мое имя, как уже отдала досье, ради которого я стал преступником… Мы оба — жертвы любви, Тони. Уж простите, старина.
Он поднял револьвер, но Эвелин выстрелила первой. На беду, она слишком нервничала и пуля, не причинив Сальваньяку никакого вреда, пробила дверной косяк. Зато Антуан, ни разу за все это время не утративший выдержки, не промахнулся. Эвелин умерла мгновенно, прежде чем ее тело коснулось пола. А стрелок, как ни странно, вовсе не обрадовался собственной меткости.
— Жаль… Я этого не хотел. Но, сами видите, она заставила меня защищаться, а стреляю я быстро и хорошо. Досадно, что так получилось… Эвелин по-настоящему вас любила, и сейчас представила лучшее тому доказательство.
Я не ответил. Зачем? А Сальваньяк меж тем колебался.
— Слушайте, Тони, чтобы жертва Эвелин не пропала даром, я готов сохранить вам жизнь, но при одном условии: вы возвращаете мне досье и даете честное слово не предпринимать ничего в течение суток. Согласны?
— Нет.
— Вы подписываете себе приговор.
— Тем хуже.
— Но это же настоящее самоубийство. Чего ради?
— Я вынужден поступить так по причинам, которых вы больше не в силах понять: из верности данному слову, ради памяти погибшего друга и, можете смеяться, из чувства долга.
— Ну, вы сами сделали выбор, Тони.
Он поднял руку, а я зажмурился. Прогремел выстрел, но я так ничего и не почувствовал. Неужели Сальваньяк нарочно промазал? Я открыл глаза. Сальваньяк, держась за грудь, со стонами корчился на полу. По пальцам его струилась кровь. А на пороге стоял старый добрый Иеремия.
— По-моему, я успел вовремя, — только и сказал он.
Сальваньяк, с трудом разогнувшись, сел на полу.
— Скорее позвоните в больницу! — взмолился он. — Или я сдохну от потери крови…
Я молча нагнулся и вынул из судорожно сжатых пальцев Эвелин револьвер. Сальваньяк сразу все понял.
— Вы… вы ведь не…
— Да!
— Не посмеете…
— Еще как! Хотя бы ради профессиональной чести, Сальваньяк… Никто из наших людей не может быть предателем.
Я выстрелил, не дав ему ответить ни слова, а потом обернулся к Лафрамбуазу.
— Прошу прощения, что нарушил слово, Иеремия… Но я любил Эвелин… Постарайтесь устроить так, чтобы вскрытия не делали или по крайней мере чтобы его результаты не создавали нам лишних трудностей. А если понадобится, я попрошу шефа вмешаться.
Иеремия кивнул и, прежде чем вызвать подкрепление, заметил:
— «…и Я употреблю их обольщение и наведу на них ужасное для них: потому что Я звал, и не было отвечающего, говорил, и они не слушали, а делали злое в очах Моих и избирали то, что неугодно Мне» — так свидетельствует пророк Исайя.
