На этот раз у интенданта двоилось в глазах. Он видел двух борцов за правду за тем концом стола, где уселся де Пейрак.

– Вы оказываете сильное влияние на нас, – сказал он, еле ворочая языком.

– Я понимаю, что король смете! вас со своего пути. Я знаю только одного человека, равного вам по власти над людьми. Это Себастьян д'Оржеваль. Но у него нет вашего золота, чтобы восторжествовать.

– У него есть небесные легионы и даже сатанинские, когда это ему нужно.

Интендант не прореагировал на эти слова. Он продолжал пристально вглядываться в Жоффрея де Пейрака, который сквозь хмельной туман казался ему Мефистофелем.

– Вы слишком много знаете обо мне, обо всех нас.

– Нет, ошибаетесь, мсье интендант, – сказал де Пейрак, внезапно воодушевляясь. – Вы для меня – незнакомец, так как я знаю о вас только то, что вы изволили показать. Только ничтожно малую часть. Мы все тоже стремимся прятать, скрывать свое «я», выставляя себя наивными простачками.

И, однако, признайтесь, мсье интендант, не приходилось ли вам разрушать тот образ, который сложился у других? Мы привязаны к этому образу.

Я предлагаю вам в этот вечер игру. Разрушим свой образ, пойдем с другой карты, с той, которую мы прячем в рукаве. Это очень ценная карта, ведь мы знаем, что она еще не была в игре. Именно она будет истинной сущностью нас самих. Так мы окажемся среди друзей, а не среди врагов, мы будем смотреть в лицо друг другу без уверток. Все мы здесь, на этом корабле.

Впрочем, сейчас ночь. Кругом пусто. Мир выключен, стерт. Ночь располагает к доверию, к откровенности. Давайте заглянем в себя и откроем себя.., без колебаний.., не стыдясь ничего… Кем бы вы хотели быть, мсье Карлон, если бы вы не сделали административной карьеры?

Игра, предложенная де Пейраком, сразу изменила климат. Лица приподнялись, глаза искали в кольцах дыма видения забытой мечты.

– Мсье интендант, вам честь начать игру, – сказал тихо де Пейрак.

– Нет, никогда! Ни в коем случае. Я вам сказал. – И в пьяном угаре он несколько раз стукнул кулаком по столу. – Я не играю. Я больше не играю. Я ухожу. – Но он не смог сделать ни шага и снова упал на свое сидение.

– Ну, что ж. Хорошо. Я подам пример, – сказал Пейрак. – Я начинаю.

Он повернул свое лицо. Свет свечей резче обозначил его шрамы и морщины, но одновременно подчеркнул силу и прелесть, которую придавали ему восхитительно очерченные чувственные губы. Этот нежный рот скрашивал обычно малопривлекательное выражение этого лица. Оно внушало страх, может быть, из-за шрамов? А возможно, такой оттенок придавал ему острый пронзительный взгляд очень черных глаз? Его смуглая кожа обветрилась. Можно было предположить, что в его жилах течет и мавританская кровь. Когда этот живой рот трогала насмешливая улыбка, обнажались ослепительно белые зубы. Для Анжелики эта улыбка заключала всю прелесть мира, улыбка предназначалась ей и давала ей умопомрачительную радость. Показалось, что он становится рассмотреть на брусьях потолка воплощение своей грезы.

– Прежде чем стать бродягой в этом мире, – начал де Пейрак, – я тысячу раз начинал рискованную игру, предлагаемую жизнью. Бывало, что удача сама шла в руки, а затем я терял все. Я покорял земли, чтобы защищать их. Я находился в состоянии, которое, с одной стороны, полностью соответствует моей натуре авантюриста, врага монотонности. Все же я испытывал чувство неудовлетворенности, мне казалось, что я сбился с пути, что меня насильно отталкивают о г предназначенной мне судьбы. Прежде чем снова стать принцем, властелином целой провинции, каким я и был некогда, унаследовав земли и власть со всеми обязанностями и почестями, которые соответствуют этому положению, я долго был человеком, обреченным на продолжение научных поисков, хотя у меня были обширные познания.

Я работал в лаборатории на свой страх и риск. Если бы какой-нибудь меценат снабжал мою лабораторию новейшими аппаратами, приборами, освобождая мне время для чисто научных занятий! Если ученому приходится заниматься вопросами снабжения, он уподоблялся птице с подрезанными крыльями. Он хочет устремиться вперед, он видит, он знает, но не может. Ему не хватает средств…времени…покоя… Его гонят, преследуют, ссылают из страны в страну Ах! Если бы можно было укрыться как в келье, стать невидимкой. Не замечать ни дня, ни ночи, быть свидетелем чудесных открытий, бесконечного обновления! Знать, что у тебя есть власть, идти вперед, как можно дальше отодвигать границы человеческого познания.

– Я не верю вам, – прервал его Виль д'Эвре. – Вы в большей степени эпикуреец, чем ученый человек. Вам нравится подобная деятельность. А слава? А имя?

– Пустяки!

– А женщины, мой дорогой? Вы, что же, спокойно проходили мимо них?

– Я никогда не говорил, что ученый, увлеченный любимой работой и сложными научными задачами, должен отказаться от радостей жизни.

– Живя среди реторт, можно и засохнуть, – сказал Грандбуа.

– Что составляет радость жизни для увлеченного человека, объяснить очень трудно. Мулай Исмаил, султан Марокко, кровожадный, привыкший к роскоши и сладострастию, сказал мне однажды, что его самое любимое занятие – творить молитвы. Если бы он не был королем Марокко, он стал бы самым ярым аскетом-пустынником.

– Вы хотите сказать, что наука тоже таит в себе тайные соблазны?

– Да!

И улыбка, которую так любила Анжелика, тронула губы Рескатора.

– Бассомпье, смелее! Ваш черед.

Бывший пират Золотой Бороды покраснел. Это был еще молодой человек, красивый, любезный, получивший воспитание кавалера, ловкий дуэлянт. Он выбрал путь приключений. Он не видел большой разницы между сражениями корсаров или королевских моряков. Поэтому и устремился туда, где был большой шанс овладеть фортуной. Смерть его невесты Мари-ла-Дюс омрачила его характер, наложила отпечаток горечи на его лицо.

– Я хотел бы быть старшим братом в семье, не столько из-за желания богатства и почестей, сколько из желания владеть имением, где мы живем. Я хотел бы его улучшить, украсить, чтобы устраивать там роскошные праздники. Как фуке в Во-ле-Викомия. Я хотел бы иметь небольшую свиту из писателей и артистов; я занялся бы классическим образованием, у меня ведь вкус к возвышенному. Вот мой брат живет при Дворе, душит налогами своих крестьян, чтобы поддерживать свой престиж в обществе. Я хотел бы забыть это.

– А какова разница в возрасте между вами?

– Мы – близнецы.

– Почему вы его не убьете? – спросил простодушный Виль д'Эвре.

– Чтобы не убить его, я и убежал из дома!

– Кто знает, может быть, уже недалеко то время, когда он уступит тебе место, – заметил Гранфонтэн.

– У него есть сыновья.

– Не стоит сокрушаться, мсье Бассомпье, – вмешалась в беседу Анжелика. – Сегодня осталось не так уж много земель, которыми владеют принцы, король этого не терпит. Вы все равно лишились бы своих владений.

Затем заговорил Эриксон. Он удивил всех, заявив, что хотел бы быть польским королем.

– Почему королем Польши? – спросил Виль д'Эвре.

– Так.

Вот так мечта! Лишь бы иметь власть. Никто не знал хорошо историю Польши. Мысли расплывались, вино циркулировало в крови. Люди забывали о еде, слушая саморазоблачения. Один говорил о том, о чем слушатель никогда и не мечтал, другой рассказывал о жизни, которая промчалась перед его носом. Кое-кто почесывал затылок, уверяя, что он все же победит судьбу и что будет жить лучше, но не знал, когда это произойдет. Грандбуа признался, что у него была только одна мечта: стать очень богатым, носить парик, ездить в карете, иметь слуг и служанок и никогда не уезжать из своего жилища. В Акадии он проводил свое время в горах и лесах, плавал на лодке по рекам, ходил на яхте во Французскую бухту. Но к несчастью, его карманы всегда были пусты. Там не задерживалось ни одного экю. Прощай замок, карета, спокойная жизнь!

Но что бы вы делали каждый день в своей сеньории? – спросила Анжелика – Я играл бы в карты, наказывал слуг, выращивал бы розы, лечил бы свою подагру, и каждый вечер находил бы в своей постели женщину.

– Разных женщин?

– Нет всегда одну и ту же. Женщину, которая принадлежала бы только мне. Я не люблю спать один, мне бывает холодно и страшно. Жизнь на реке Сен-Жан не была для меня удачной Мне не везло. Индианки… Тьфу! О, извините, мадам.

– Мсье интендант, теперь очередь за вами.

– Мне не в чем признаваться.

– Скажите мне, – взмолилась Анжелика беря его за руку.

Этот жест сломил сопротивление Жана Карлона.

– Ну ладно! Когда мне исполнилось восемнадцать лет, у меня была встреча.

– Она была красива?

– Нет.

– Тогда?

– Речь не о женщине!

– Ах!

– А кто же это был? – спросила она тихо.

Мольер, почти неслышно произнес он. Затем он оживился. Его звали тогда Поклепом Мы вместе с ним занимались юриспруденцией, готовясь стать адвокатами. Жан-Батист часто сочинял трагедии и ставил спектакли. Следуя его примеру я решил посвятить себя театральному искусству Но мой отец поколотил меня. Сказал, что я буду предан проклятию, что меня похоронят без покаяния, как собаку, вне кладбища. Его можно понять. И я пошел по пути, начертанному отцом.

– И вы имели успех на этом поприще, – заметила Анжелика. – А Мольер – на своем. Однако я скажу вам, мсье Карлон, не жалейте ни о чем. У комедиантов безумная жизнь.

Ваш соученик знает, какой дорогой ценой приходится смешить Двор. Лучше быть в партере, чем на сцене.

– Итак, мы все удовлетворены своей судьбой, – заключил Пейрак, поднимая свой бокал. – Мсье Карлон, вы не преданы проклятию. Что касается меня, я благодарен своему тернистому пути, который привел меня к встрече г вами в этот вечер, в Канаде. Выпьем же за наши жизненные пути! За наши успехи! За наши мечты! За Мольера! – обернулся он к Карлону.

– За Мольера! тихим голосом отозвался тот, и его глаза увлажнились.

Когда были подняты бокалы с красным вином, послышались далекие аккорды гитары Кантора, ей аккомпанировали флейты и арфы. Чистые голоса пели: «Жаворонок, славный жаворонок'»

– Молодость не знает того, что знаем мы, – сказал Виль д'Эвре. – Эти юноши не знают, что в их рукаве спрятана карта, которая никогда не будет в игре.

Они долго еще пили. В глубине бокалов сверкало солнце, проплывали тени, виноградные гроздья мерцали в тени виноградников.

– За Бургундию! За французское вино! За короля Франции! – предложил Виль д'Эвре, с каждым тостом повышая голос.

И он заплакал, говоря, что Франция так далеко, что о них там забыли, что тоскливо жить в здешних краях. Карлон тоже заплакал, думая о Мольере Анжелика поднялась. Ноги плохо повиновались ей. Эти господа сейчас пойдут курить, а она заснет сном праведника в своей постели.

– Мадам! А вы ничего не рассказали о себе, – запротестовал кто-то.

– О, это правда! Но что я могу сказать после таких серьезных исповедей. Уже давно я мечтала побывать в Америке. Но я тогда была еще ребенком. А позже, пережив множество жизненных случайностей, я стала мечтать о надежном убежище. Я хотела бы обрести элегантное комфортабельное жилье. Я жила бы там с любимым мужчиной, который гоже любил бы меня. Я готовила бы вкусные пирожные своим детям.

– В общем, скромные мечты, как у Грандбуа. Разве вам не приходилось никогда мечтать, как любой женщине, о больших повестях, о Версале, о Дворе?.. Не хотелось понравиться королю?

– Я могла бы понравиться королю, но предпочитаю не нравиться…

– Какое безумие! – воскликнули мужчины – Не хотите же вы заставить нас поверить, что вы презираете Двор… Этот рай для избранных, достойных персон.

Резко повернувшись к ним, она спросила:

– А отравители?

Но ее заявление, вопреки логике, вызвало взрыв смеха. Все развеселились. Отравители?! В Версале?! Анжелика сделала заключение:

– Вот почему я здесь.

Пейрак подошел к двери, за которой скрылась Анжелика, и заметил Виль д'Эвре. Лицо маркиза было озабочено. Казалось, он испытывает горе. Внезапно он заявил:

– Это несправедливо.

– Что именно?

– Но она вас любит, – возмутился Виль д'Эвре, – она вас действительно любит. Она без ума от Вас. Только вы можете рассчитывать…

– Вы уверены?

– Это ясно… это бросается в глаза!

– В чем вы это видите, маркиз? И маркиз сделал удивительное заявление, в котором не было логики. Но в этот вечер никто из них не мыслил логично.

– Вы – единственный, кто может заставить ее страдать, – сказал он.

На мгновение де Пейраку показалось, что мысли маркиза витают где-то далеко отсюда Он поднес сигару к губам, выпустил голубоватые кольца дыма. Слова де Виль д'Эвре пробудили в нем безотчетную радость «Она действительно вас любит… Она без ума от вас». И потом еще «Вы единственный, кто может заставить ее страдать». Жоффрей до Пейрак вспомнил, как услышал се рыдания за дверью. Она плакала как ребенок в тот вечер, когда он ударил ее Он был тогда взволнован, не пожелав узнать объяснение, что все это значило Она одна имела власть разрывать его сердце, приводить в отчаяние, унизить или возвысить одним только взглядом своих изумрудных глаз. Этот взгляд для других становился неумолимым. Он почувствовал, что ничуть не завидую своим соперникам-ни королю, ни Мулам Исмаилу… Бедняги!.. Он один из всех ее любовников мог вызвать слезы из ее глаз. Он видел ее на коленях у своих ног.

Не беспокоясь о впечатлении, какое могут произвести на графа его слова, Виль д'Эвре продолжал тоскливым, разочарованным тоном – Но почему вы? Только вы? Вот в чем тайна! Вот несправедливость. Вы – не красавец. Вы даже пугающе страшны.. Конечно, вы богаты… Но все мы здесь.., тоже богаты. Впрочем, не богатство привлекает ее к нам, вы окружили ее роскошью, но судьба авантюриста может ли понравиться такой женщине? Ей полагалось бы блистать в Версале! Что ж. Тем хуже. За неимением Версаля я сделаю ее здесь королевой Квебека Он искоса взглянул на Пейрака.

– Вы ревнивы?

– Могу быть таким. Лицо маркиза осветилось -Значит, грешны? Но это замечательно! Решительно вы – настоящий мужчина. Вы даже можете быть ревнивым У вас все козыри. Я понимаю, что она вас любит. Но я не представляю, как, когда могло произойти сближение таких различных, не похожих друг на друга людей.

Пейрак приблизил лицо к маркизу, чтобы сделать признание – Слушайте, я купил ее, когда ей было семнадцать лет, вместе с серебряным рудником. Ее отец, мелкопоместный дворянин, уступал мне рудник при условии, что я возьму в придачу и его дочь. Я заключил сделку, хотя не видел ребенка, которого продавали.

– И это была она.

– Это была она.

– Вам всегда везет, мсье де Пейрак!

– Нет, не всегда. Смотря по обстоятельствам. Это была Любовь, но нас разлучили.

– Кто у вас ее отобрал?

– Король.

– Значит, король – ваш соперник?

– Нет, это слишком. Это я – его соперник.

– Ах, да! Этим вы хотите сказать, что король любит ее, а она любит вас?

– Да.

Виль д'Эвре казался озабоченным.

– Это так серьезно. Будем надеяться… Может быть, король ее забыл?

– Вы считаете, что сам король может ее забыть? Виль д'Эвре отрицательно покачал головой Конфиденциальные речи Жоффрея де Пейрака, неожиданные и сенсационные, очень его утешили Он потирал руки – Хо, хо! Мне кажется, обстановка усложняется. Это великолепно! Жизнь прекрасна!