Мрачный и торжественный вид графа де Монтгомери поразил короля. Чувство удивления и ужаса пронизало все его существо. Однако, не желая сознаться в нем, а тем более выказать его перед другими, он тут же подавил в себе это не подобающее храбрецу ощущение и, вконец озлившись, повел себя более чем безрассудно.

Медленно и раздельно Габриэль повторил:

– Я прошу, ваше величество, не настаивать на своем желании.

– А я все-таки настаиваю, господин де Монтгомери! – отчеканил король.

Генрих, охваченный самыми противоречивыми чувствами, прекрасно видел, что слова Габриэля никак не вяжутся с его тоном. Жгучая тревога вновь закралась в его сердце, но, восстав против собственной слабости и желая разом покончить с этими позорными для короля опасениями, он упрямо тряхнул головой:

– Извольте, сударь, выйти против меня.

Габриэль, потрясенный и удивленный не меньше, чем король, молча поклонился.

В этот момент де Буази, главный оруженосец, торопливо подошел к королю и сказал, что королева заклинает короля во имя любви к ней отказаться от поединка.

– Передайте королеве, – бросил Генрих, – что именно во имя любви к ней я намерен преломить это копье!

И, обратившись к де Виейвилю, добавил:

– Скорей! Господин де Виейвиль, наденьте на меня доспехи!

Второпях он обратился к Виейвилю за услугой, которая входила в число обязанностей де Буази – недаром тот был главным оруженосцем. Де Виейвиль почтительно напомнил об этом королю. Генрих хлопнул себя по лбу:

– А ведь и верно! До чего же я рассеян!

Но, встретив холодный, застывший взгляд Габриэля, он тут же добавил:

– А впрочем, я так и хотел. Господину де Буази надлежит, выполнив поручение королевы, немедля вернуться обратно и передать ей мой ответ! Я знаю, что говорю и делаю. Одевайте меня, де Виейвиль!

– Если ваше величество непременно хочет преломить последнее копье, – медлил де Виейвиль, – то позволю себе заметить, что эта честь принадлежит мне. Я настаиваю на своем праве. Графа де Монтгомери не было в начале турнира, и явился он на поле под самый занавес.

– Вы совершенно правы, сударь, – встрепенулся Габриэль, – я удаляюсь, уступая вам место.

В этом отказе Генрих усмотрел оскорбительную снисходительность врага, уверенного в том, что он, король, испытывает тайный страх.

– Нет, нет! – гневно топнул ногой Генрих. – Я желаю преломить копье с графом де Монтгомери и ни с кем другим! И довольно! Одевайте меня!

И, надменно взглянув на Габриэля, не сводившего с него бесстрастного, пристального взора, он молча наклонил голову, чтобы Виейвиль мог надеть на него шлем.

В эту минуту явился герцог Савойский и повторил просьбу королевы. Когда же король не пожелал его выслушать, он тихо добавил:

– Государь, госпожа Диана де Пуатье просила передать вам, чтоб вы остерегались вашего партнера.

Услышав это, Генрих вздрогнул, но тут же овладел собой. «Мне ли выказывать страх перед моей дамой?» – с раздражением подумал он и высокомерно промолчал.

Между тем де Виейвиль, надевая на него доспехи, шепнул ему:

– Государь, клянусь богом, вот уже три ночи мне снится, что нынче с вами произойдет какое-то несчастье!

Но король, казалось, не слышал его слов. Облачившись наконец в доспехи, он схватил копье. Габриэль поднял свое и вышел на поле.

Оба рыцаря вскочили на коней и стали в позицию.

Все зрители затаили дыхание, и над полем нависла напряженная, глубокая тишина.

Поскольку коннетабль и Диана де Кастро отсутствовали, никто, кроме Дианы де Пуатье, даже и не догадывался, что между королем и графом де Монтгомери были свои, далеко не безопасные счеты. Ни у кого и в мыслях не было, что это условное сражение может привести к роковой развязке. И тем не менее буквально всё – и загадочное поведение графа де Монтгомери, и его упорное уклонение от поединка, и такое же слепое упорство короля – было таким необычным, таким пугающим, что все замерли в томительном ожидании. В воздухе повеяло ужасом.

Любопытная деталь усугубила зловещее настроение толпы. Согласно обычаю, каждая схватка сопровождалась ревущими звуками труб, флейт и оглушительными фанфарами. Это был как бы голос турнира – веселый и раскатистый. Но на сей раз, когда король и Габриэль показались на поле, все инструменты сразу смолкли. Никто не смог бы объяснить, чем это вызвано, но, как бы то ни было, от непривычной тишины страшное, тревожное напряжение накалилось до предела.

Габриэль больше ни о чем не думал, ничего не видел… Он почти не жил… Он двигался будто во сне и делал все, что надлежало делать в подобных случаях, словно повинуясь не своей собственной воле, а чьей-то другой, таинственной и всемогущей.

Король тоже был рассеян и неловок. Глаза у него заволокло туманом, и ему самому казалось, что он живет и действует в каком-то фантастическом, доселе неведомом мире…

И вдруг сознание его мгновенно прояснилось, и он вспомнил предчувствия королевы и гороскоп Форкателя. Волна леденящего холода окатила его с ног до головы. На какой-то миг ему захотелось покинуть поле и отказаться от поединка. Но нет! Тысячи глаз смотрели на него, будто пригвоздив его к месту.

Наконец де Виейвиль подал знак к началу боя. Жребий брошен! Вперед – и пусть свершится воля господня!

Кони рванулись…

Габриэль и король поравнялись на середине поля. Копья их столкнулись, обломались, скользнув по кирасам, и противники разошлись безрезультатно.

Значит, ужасные предчувствия не оправдались.

У всех вырвался вздох облегчения. Королева обратила к небесам признательный взор. Но радоваться было рано!

Всадники были еще на поле. Доскакав до противоположных концов ристалища, они двинулись вновь к исходным позициям, чтобы снова вступить в единоборство.

Какой же беды можно было опасаться? Ведь в первый раз они встретились, даже не коснувшись друг друга…

Но, возвращаясь к месту поединка Габриэль не отбросил обломок копья, как велят правила турниров. Он ехал, держа его наперевес. И вот на полном скаку, поравнявшись с мчавшимся ему навстречу королем, он неосторожно задел этим обломком шлем Генриха II. Забрало шлема сдвинулось, и острый конец сломанного копья вонзился в глаз королю и вышел через ухо! Вопль ужаса вырвался из груди потрясенной толпы.

Генрих выпустил повод, припал к шее коня, успев доехать до барьера ристалища, и там рухнул на руки де Виейвиля и де Буази.

– А! Я умираю… – проговорил он и добавил еле слышно: – Монтгомери… здесь ни при чем… Так было нужно. Я его прощаю…

И потерял сознание.

Трудно описать то смятение, которое охватило очевидцев всего случившегося. Раненого короля, не пришедшего в себя, поместили в Турнелльском замке.

Габриэль, спешившись, неподвижно стоял у барьера, как бы сам пораженный своим ударом.

Все уже знали о последних словах короля, и поэтому Габриэля никто не потревожил. Некоторые о чем-то шептались, некоторые со страхом искоса поглядывали на него.

Один только адмирал Колиньи, присутствовавший на турнире, осмелился подойти к нему и сказать вполголоса:

– Ужасное событие, друг мой! Я твердо верю, все это – дело случая. Ла Реноди говорил мне, что вы посетили собрание на площади Мобер, но те замыслы, те речи, которые там произносились, – ничто по сравнению с таким ударом судьбы! Но все равно! Хотя вас никто не может обвинить, будьте все-таки осторожны. Я советую вам покинуть Париж и даже Францию и вообще исчезнуть на время. Вы можете всегда рассчитывать на меня.

– Благодарю, – сказал Габриэль, и грустная улыбка тронула его губы.

Колиньи кивнул ему и удалился. Через несколько минут к Габриэлю подошел герцог де Гиз.

– Поистине ужасный удар! – шепнул он. – Но никто не станет вас обвинять, вам можно только сочувствовать. Подумать только! Если бы кто-нибудь подслушал тот наш разговор в Турнелле, он бы мог прийти к страшным выводам. Но это все равно, важно то, что теперь я всемогущ и что я, как вы знаете, ваш друг. Вам нужно несколько дней нигде не показываться, но Парижа не покидайте. Если же кто-либо дерзнет возбудить против вас обвинение, всегда рассчитывайте на меня.

Габриэль ответил тем же тоном и с той же грустной улыбкой:

– Благодарю вас, монсеньор.

Было очевидно, что оба они – и герцог де Гиз, и Колиньи – подозревали, что случайность эта была отнюдь не случайностью.

В глубине души оба – и честолюбец, и вероискатель – истолковывали происшедшее каждый по-своему: один полагал, что Габриэль воспользовался удобным случаем, дабы расчистить дорогу почитаемому покровителю; другой думал, что молодой гугенот хотел избавить угнетенных братьев от их притеснителя.

Вот почему каждый из них счел своим долгом подойти к своему тайному преданному союзнику и сказать ему несколько ободряющих слов. И вот почему Габриэль, видя их обоюдное заблуждение, принял их слова с такой горькой усмешкой.

Габриэль наконец огляделся, заметил, с каким боязливым любопытством смотрят все на него, глубоко вздохнул и решительным шагом двинулся к своему особняку на улице Садов Святого Павла. Его никто не задержал, никто не остановил.

В Турнелльском замке в покои короля допустили только королеву, детей и врачей. Но Фернель и прочие доктора вскоре признали, что положение безнадежно и спасти Генриха II невозможно. Правда, Амбруаз Парэ находился в Перонне, но герцог де Гиз не собирался за ним посылать.

Четыре дня король лежал без сознания. На пятый день он пришел в себя и даже отдал несколько приказаний, причем особенно настаивал на немедленном бракосочетании своей сестры.

Он призвал к себе королеву и говорил с ней о будущем детей и о государственных делах. Затем лихорадка возобновилась, начался бред.

Наконец, 10 июля 1559 года, на следующий день после скоропалительного бракосочетания его сестры Маргариты с герцогом Савойским, Генрих II в тяжких страданиях скончался.

В тот же день герцогиня де Кастро удалилась или, вернее, укрылась в знакомом нам бенедиктинском монастыре Сен-Кантена.