Господин де Сальвуазон, комендант Шатле, который принимал Габриэля при первом посещении, недавно скончался. Нового коменданта звали господин де Сазерак.

К нему-то и провели молодого человека. Беспокойство железной хваткой сжало горло Габриэля, и он не смог выдавить из себя ни слова. Молча он показал коменданту кольцо короля.

Господин де Сазерак с достоинством поклонился:

– Я ожидал вас, сударь! Час назад мною был получен приказ, имеющий к вам прямое отношение. Предъявителю этого кольца я должен беспрекословно выдать на руки безымянного заключенного, который в течение многих лет содержится в Шатле под номером двадцать один. Верно, сударь?

– Да, да, – торопливо подтвердил Габриэль, которому надежда вернула голос. – И этот приказ, господин комендант…

– Я готов его выполнить.

– О-о! И это правда? – вздрогнул Габриэль.

– Несомненно, – ответил господин де Сазерак, в голосе которого чуткое ухо уловило бы грусть и горечь.

Но Габриэль был слишком взволнован и обрадован, чтобы заметить это.

– Значит, я не сплю! Значит, мои нелепые страхи – только сон! Вы мне возвращаете узника, господин комендант! Благодарю тебя, боже! Благодарю тебя, государь! Тогда пойдемте скорее, умоляю вас!

И он шагнул было вперед, но вдруг как-то неожиданно обессилел и невольно остановился. Ему показалось, будто сердце его разрывается на куски, будто он задыхается. Увы, человеческая природа слишком слаба, чтобы вынести столько треволнений!..

Почти неожиданное осуществление столь долгих упований, достижение цели всей его жизни, благодарность королю, удовлетворение, любовь к отцу – все это переплелось в тугой клубок, завертелось, закружилось перед мысленным взором ослабевшего Габриэля. Ну как он мог хоть на мгновение усомниться в великодушии монарха!

Наконец он взял себя в руки.

– Простите, господин комендант, за эту минутную слабость. Как видите, бывает, что и радость трудно перенести.

– О, не извиняйтесь, прошу вас, – глухо отвечал комендант.

Габриэль, пораженный тоном, которым сказаны были эти слова, поднял взгляд на открытое, благородное лицо господина де Сазерака. В нем было столько доброты, столько сердечности!

Но странное дело – господин де Сазерак смотрел на восторженного Габриэля с каким-то затаенным сожалением. Заметив это, Габриэль побледнел, и зловещее предчувствие вновь закралось в его душу. И все-таки он поборол в себе это неожиданное сомнение и, выпрямившись, сказал:

– Теперь идемте. Я готов.

И они двинулись в подземелье.

Впереди шел слуга с факелом.

Габриэль, помимо своей воли, припоминал и эти мрачные стены, и коридоры, и лестницы, которые ему довелось уже видеть, и те полузабытые ощущения, которые владели им тогда.

Они подошли к железной двери подземелья, где он некогда увидел того изнуренного, бессловесного узника. Габриэль, не колеблясь, круто остановился.

– Здесь, – выдохнул он.

Но господин де Сазерак грустно покачал головой:

– Нет, еще не здесь.

– Как – не здесь? Вы что, смеетесь надо мной, милостивый государь?

– О, что вы! – с упреком тихо возразил комендант.

Холодный пот выступил у Габриэля на лбу.

– Простите! Но как вас понимать?

– Я должен вам сообщить прискорбную весть. Вчера вечером узника из этой камеры было велено перевести этажом ниже.

– А! Но почему? – растерялся Габриэль.

– Было обусловлено, что узник за любую попытку заговорить, за малейший крик, даже за произнесенное имя препровождается в другое, более низкое подземелье.

– Мне это известно, – еле слышно прошептал Габриэль.

Де Сазерак продолжал:

– Однажды он уже осмелился нарушить приказ, и тогда-то его и препроводили в эту страшную темницу, в которой вам довелось его видеть. Мне говорили, что вас когда-то осведомили о той пытке молчанием, на которую он был осужден.

– Верно, верно, – нетерпеливо воскликнул Габриэль, – но что же дальше?

– А дальше вот что: вчера вечером незадолго до закрытия ворот явилось в Шатле одно влиятельное лицо, имени которого я не назову.

– Это неважно. Дальше… – торопил Габриэль.

– Человек этот, – продолжал комендант, – приказал, чтобы его провели в камеру номер двадцать один. Он обратился к заключенному, тот в ответ не проронил ни слова. Я надеялся, что старец сумеет выдержать испытание; в течение получаса, несмотря на все уловки и ухищрения этой особы, узник хранил молчание!..

Габриэль тяжело вздохнул, однако не прервал мрачного повествования.

– Но после одной фразы, последней фразы, которая была сказана ему на ухо, узник приподнялся на своем ложе, слезы брызнули из его выцветших глаз, и он заговорил… Должен вам сказать: узник заговорил, клянусь вам честью! Я сам его слышал!

– И тогда? – хрипло спросил Габриэль.

– И тогда, – отвечал господин де Сазерак, – я должен был, несмотря на мои же возражения и просьбы, выполнить жестокую обязанность, предписанную мне службой! Я должен был повиноваться власти, превышавшей мою власть. И вот я перевел заключенного в подземелье, которое находится под этим!

– В подземелье под этим? – вскричал Габриэль. – Скорей туда!.. Принесем ему освобождение!

Комендант грустно покачал головой, но Габриэль не заметил этого. Он уже спускался по скользким, заплесневелым ступеням каменной лестницы, которая вела в смертоносную клоаку мрачного узилища.

Тогда господин де Сазерак жестом отпустил слугу, взял сам факел и, приложив платок ко рту, последовал за Габриэлем.

С каждой ступенькой удушливый воздух становился все тяжелее и тяжелее. В конце лестницы уже нечем было дышать. В этой губительной атмосфере могли выживать только омерзительные гады, попадавшиеся им под ноги. Но Габриэль ни на что не обращал внимания. Дрожащей рукой он взял заржавленный ключ, который ему протянул комендант, и, открыв тяжелую, источенную червями дверь, ринулся в подземелье. При свете факела в углу, на соломенном тюфяке, виднелось распростертое тело.

Габриэль бросился к нему и, приподняв, крикнул:

– Отец!

Господин де Сазерак содрогнулся от этого крика.

Но голова старца безжизненно откинулась, руки повисли, как плети.