Герцог де Гиз не слишком-то верил в успех затеянной Габриэлем вылазки. Тем не менее он пожелал самолично убедиться в ее результатах. Ведь в создавшемся трудном положении хотелось уповать даже на несбыточное.

Около восьми часов в сопровождении немногочисленной свиты он подъехал к тому месту, откуда виден был форт Ризбанк, вооружился подзорной трубой, взглянул на форт и радостно вскрикнул. Ошибки не могло быть – там, на форте, развевался французский флаг!

– Молодчина Габриэль! – воскликнул он. – Он все-таки совершил чудо! А я-то еще сомневался!.. Теперь Кале будет наш! А если подоспеют англичане, то Габриэль сумеет их встретить по-своему!

– Ваша светлость, вы, кажется, не ошиблись, – заметил кто-то из свиты, глядя в подзорную трубу. – Поглядите, не английские ли паруса на горизонте?

– Ишь ты, заторопились! – рассмеялся герцог. – Давайте взглянем… – И он взял трубу. – И впрямь англичане! Дьявольщина! Они не теряются! Я их так скоро не ждал. Что же, делать нечего… Посмотрим теперь, как будут себя вести нежданные гости и как встретит их молодой губернатор форта Ризбанк!

Уже совсем рассвело, когда английские суда показались на виду форта.

Развевающееся на ветру французское знамя предстало пред ними, словно грозный призрак. А чтобы придать реальность этому видению, Габриэль произвел троекратный залп из пушек.

Все сомнения у англичан отпали – французское знамя действительно колыхалось на английской башне. Очевидно, не только башня, но и весь город был во власти французов. Значит, они опоздали!

После нескольких минут удивления и растерянности их корабли повернули и направились к Дувру. Они ведь могли лишь помочь Кале, но отбить город обратно были не в силах.

– Хвала господу! – ликовал герцог. – Нет, каков Габриэль! Он положил Кале нам прямо в руки. Стоит только сжать их – и город наш!

И, вскочив на коня, он помчался в лагерь торопить осадные работы. Всякое событие, как правило, имеет свою оборотную сторону: то, что радует одного, повергает в слезы другого. И пока герцог де Гиз радостно потирал руки, лорд Уэнтуорс рвал и метал.

После тревожной ночи, полной зловещих предчувствий, лорд Уэнтуорс под утро наконец уснул и вышел из своих покоев лишь тогда, когда хитроумные защитники форта во главе с Пьером Пекуа принесли ему роковое известие.

Губернатор узнал об этом последний. Не веря своим ушам, разъяренный лорд велел привести к себе старшего из беглецов. Перед ним с поникшей головой и с горестным выражением лица предстал Пьер Пекуа.

Хитрый горожанин, вроде бы все еще потрясенный происшедшим, описал, как триста злонамеренных авантюристов внезапно вскарабкались на скалу. При этом он не забыл упомянуть, что тут наверняка таится какая-то измена, но какая именно, он, Пьер Пекуа, раскусить не сумел.

– Но кто же командовал этим сбродом? – допытывался лорд Уэнтуорс.

– Бог ты мой, да ваш же бывший пленник д’Эксмес! – с непостижимой наивностью отвечал оружейник.

Губернатор воскликнул:

– Вот когда сбываются сны!

Потом, нахмурившись и будто вспомнив о чем-то неожиданном, добавил:

– Постойте… Он ведь, кажется, был вашим постояльцем?

– А как же!.. – не смущаясь, отвечал Пьер. – Тут мне скрывать нечего… Больше того: думается мне, что мой двоюродный братец Жан… ну, этот ткач… он тоже малость замешан в этой истории…

Лорд Уэнтуорс словно пронизал его взглядом, но горожанин даже и не потупился. Впрочем, у него были все данные для подобной смелости: губернатор прекрасно знал, что влияние Пьера Пекуа в городе ставит его выше всяких подозрений.

Задав еще несколько вопросов и упрекнув на прощанье за нерасторопность, губернатор наконец отпустил его с миром.

Оставшись один, лорд Уэнтуорс впал в мрачное отчаяние.

И было от чего! Город с таким малочисленным гарнизоном, да еще лишенный теперь всякой помощи и зажатый между фортами Ньеллэ и Ризбанк, уже не мог защищаться. Хорошо, если он продержится всего несколько дней, а может… и часов!

Все это было невыносимо для такого спесивого гордеца, каким был лорд Уэнтуорс.

– Все равно! – твердил он вполголоса, бледный от гнева и от не остывшего еще удивления. – Все равно им дорого обойдется победа! Они уже считают Кале своим, но я-то, я буду сражаться до конца, и они заплатят за свой успех столькими жизнями, сколько мне потребуется! А этому кавалеру прекрасной Дианы де Кастро… – он остановился, и зловещая мысль озарила радостью его мрачное лицо, – этому кавалеру прекрасной Дианы, – продолжал он с каким-то упоением, – не придется слишком радоваться моей смерти. Я уж постараюсь… приготовлю ему подарочек!..

И, выпалив эти слова, он стремглав бросился из особняка: надо было подымать дух у людей, надо было отдавать приказания и распоряжения. Какое-то мрачное решение подкрепило и успокоило его мятущуюся душу. Он вновь обрел обычное свое хладнокровие, которое невольно внушало надежду отчаявшимся защитникам крепости.

В задачу нашей книги не входит описание осады Кале во всех подробностях. Франсуа де Рабютен в своей хронике «Бельгийские войны» излагает все это с достаточным многословием.

5 и 6 января обе стороны – как осаждающие, так и осажденные – проявляли удивительное мужество и героическую стойкость. Но действия осажденных сковывались какой-то необъяснимой силой: маршал Строцци, руководивший осадой, казалось, заранее знал все способы защиты, все замыслы англичан. Черт возьми, можно было подумать, что стены города были прозрачны!

Несомненно, у противника имелся план города!

Да, у герцога де Гиза действительно был план города, и мы знаем, кто ему его доставил. Таким образом, виконт д’Эксмес, даже отсутствуя, приносил немалую пользу штурмующим крепость французским войскам.

И однако вынужденное бездействие, в котором он оказался, страшно тяготило пылкого юношу. Запертому в форте Ризбанк, ему ничего не оставалось делать, как только заботиться о надлежащей обороне форта.

Закончив обход постов, Габриэль обычно садился у постели Мартена и принимался утешать и подбадривать его.

Бравый оруженосец переносил свои страдания с удивительной выдержкой и душевным спокойствием. Его удивляло и удручало только одно: почему Пьер Пекуа совершил такой необъяснимый злодейский поступок? Поэтому-то Габриэль решился наконец рассказать Мартен-Герру его псевдособственную биографию в том виде, в каком она представлялась ему по внешним данным и совпадениям; становилось очевидным, что некий плут, воспользовавшись каким-то сверхъестественным сходством с Мартеном, совершил целый ряд омерзительных, но никем не наказанных поступков и притом еще извлек немало выгод для своей персоны. Это разоблачение Габриэль сделал нарочно в присутствии Жана Пекуа. Жана, человека честного, потрясла и возмутила эта грязная история. И особенно его заинтересовала личность того, кто всех сумел обмануть. Кто он, этот негодяй? Женат ли он? Где скрывается?

Мартен-Герр тоже был потрясен такой гнусностью. Конечно, он был счастлив, что с его совести спало в конце концов такое бремя злодеяний, но в то же время страдал при мысли, что имя его и добрая слава замараны таким проходимцем. И кто знает, на какие подлости еще пустится негодяй, прикрываясь его именем.

Теперь он понял жестокую месть Пьера и не только простил его, но даже оправдал. Добряк оруженосец упускал при этом из виду, что за проделки виновного расплачиваться приходится ему самому.

Когда Габриэль с улыбкой указал ему на это, Мартен ответил:

– Не все ли равно! Я все-таки доволен, что так получилось! По крайней мере, если только я выживу и останусь хромым, меня никто не смешает с обманщиком и предателем.

Но, увы, это слабое утешение было весьма сомнительным. Выживет ли он? Хирург городской стражи не ручался. Нужна была неотложная помощь хорошего хирурга, а тут в течение двух дней приходилось довольствоваться простыми перевязками.

Но не только это беспокоило Габриэля. Часто он напрягал слух, пытаясь уловить далекий звук рога, который бы положил конец этому проклятому бездействию. Но до него доносился лишь отдаленный однообразный грохот французских и английских батарей.

Наконец вечером 6 января, после тридцати шести часов, проведенных в Ризбанке, ему послышался какой-то непонятный шум, какие-то странные возгласы. Оказалось, французы после горячей схватки ворвались в Старую крепость.

Тем не менее англичане в течение следующего дня делали все возможное, чтобы удержать столь важную позицию и отстоять их последние опорные пункты. Однако было ясно, что завтра английскому владычеству в Кале придет конец.

Было три часа дня, когда лорд Уэнтуорс, бесстрашно бившийся все эти дни в первых рядах, понял, что сил у них хватит не больше чем на два часа. Он позвал лорда Дерби и спросил его:

– Сколько времени мы можем еще продержаться?

– Максимум три часа.

– Но за два часа вы ручаетесь?

Лорд Дерби прикинул в уме:

– Если ничего непредвиденного не случится, могу ручаться.

– Тогда, друг мой, доверяю вам командование, а сам удаляюсь. Если англичане в течение двух часов не получат никакого перевеса, на что я не слишком-то надеюсь, я разрешаю вам, больше того – приказываю трубить отбой и сдаваться!

– Два часа мы продержимся, милорд.

Лорд Уэнтуорс изложил своему лейтенанту условия сдачи, в которых герцог де Гиз не мог ему отказать.

– Но вы, милорд, – заметил лорд Дерби, – из этих условий упустили одно. Я должен предложить господину де Гизу назначить вам выкуп.

Мрачный огонек блеснул в угрюмом взоре лорда Уэнтуорса.

– Нет, нет, – возразил он со странной улыбкой, – мною, друг мой, не занимайтесь. Я сам уже позаботился обо всем… Делайте то, что вам приказано. Передайте в Англии: я сделал все, что было в человеческих силах, для защиты города и уступил только судьбе! А вы бейтесь до последней возможности, но берегите английскую честь и кровь! Таково мое последнее слово. Прощайте!

Молча пожав руку порывавшемуся что-то сказать лорду Дерби, он покинул поле боя и направился прямо в свой опустевший особняк.

В его распоряжении было еще целых два часа. В этом он не сомневался.